Текст книги "Теряя себя (СИ)"

Автор книги: Eve Aurton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Не оставит ведь, да?..

Грубая хватка за предплечье вынуждает меня вскрикнуть от неожиданности и резко развернуться в сторону Рэми, нависшего надо мной. Облегченно выдыхаю, не чувствуя боли от впившихся в кожу пальцев, и прижимаюсь к нему – сама, словно пытаясь спрятаться от этого безумия в надежных руках Хозяина, все же нашедшего меня. Он напрягается, когда я отчаянно хватаюсь за его за плечи и утыкаюсь носом в пахнущую знакомым ароматом шею, но не отталкивает, просто пережидает, позволяя мне отпустить страх и справиться с постыдной слабостью.

– Tu as pire qu’une gamine,** – его голос смешивается с громкими битами, и я ни черта не понимаю, лишь стараюсь подстроиться под его широкий шаг, пока он тащит меня, до сих пор крепко держа за руку. Кожа там начинает пылать, и, могу поспорить, уже завтра на месте его хватки будут синяки, но это лучше, чем остаться одной в незнакомом месте. Лишь когда за нами закрывается дверь, и мы, сжатые со всех сторон серыми сводами, начинаем спускаться вниз, Рэми отпускает меня, раздраженно застегивая пиджак. Вверху, над нашими головами, расположена цепочка маленьких светильников, рассеивающих полумрак, но даже они не в силах разогнать мрачность этого места, больше похожего на средневековые катакомбы.

– Что это за место? – Здесь не так тепло, как наверху, поэтому я обнимаю себя за плечи, пытаясь не пропустить ступеньку и не скатиться вниз. Господин уверенно идет впереди, чувствуя себя вполне уютно, в то время как я сжимаюсь от страха перед замкнутым пространством.

– Дом моего друга, самого крупного работорговца на Севере, – Рэми бросает сухой ответ, резко затормаживая и разворачиваясь ко мне. Не успеваю остановиться, по инерции впечатываясь в него, и настороженно заглядываю в его глаза, когда он склоняется ближе и, касаясь моего уха своим дыханием, шепчет: – Помни: все, что ты увидишь… все, что ты услышишь… Не хочется наносить урон такой красоте.

– Да, мой Господин, – нервно сглатываю, ничуть не сомневаясь в его угрозах, и опускаю голову, когда он открывает дверь и входит в большую, просто огромную комнату с зеркальным потолком и кроваво-алыми стенами, точно такими же коврами, даже мебелью, либо обитой алой тканью, либо имеющей другой кровавый акцент. Ужасная привязанность к этому цвету.

– Дамиан! Какими судьбами? – Навстречу нам идет высокий мужчина, скорее даже парень, на вид не более двадцати лет. Небольшая щетина на лице, еще не достигшая зрелой густоты, приятная улыбка, темные волосы. Он одет в черную рубашку, небрежно расстегнутую на три пуговицы, и черные брюки, зауженные книзу. Этакой франт, сошедший с обложки дамского романа. Его голос отчетливо резок, он выговаривает каждое слово, ясно произнося все звуки и словно отчеканивая их. Никакой плавности, лености, присущей выдержанным мужчинам неторопливости, отсутствие которой выдает в нем вчерашнего мальчишку. Все это я успеваю разглядеть за секунду, прежде чем опустить взгляд и уставиться на носки своих туфель. – Мог бы предупредить, я бы прибрался.

Он смеется, дружески хлопая Хозяина по плечу, а я не могу не отметить, что он не лишен очарования и простоты, к которой так тянутся люди.

– Это было спонтанное решение, Юджин, тем более, твой дом – вечный беспорядок.

– Согласен, но порядок необходим глупцам, гений же властвует над хаосом. Не припомню, кто это сказал, не подскажешь?

– Энштейн.

– Точно, – он цокает языком, вновь задевая плечо Рэми, а для меня это панибратское отношение кажется странным. За время, проведенное здесь, я ни разу не видела, чтобы Господин позволял кому-нибудь так обращаться с собою. Лишь благоговейное уважение и покорность, страх перед его силой и властью. Поэтому этот мужчина либо действительно его настоящий друг, либо по каким-то причинам он относится к нему снисходительно, спуская такие выходки с рук. – Проходи, Дамиан, сейчас же прикажу принести что-нибудь эксклюзивное. Кто это с тобой?

Лишь когда речь заходит обо мне, я позволяю себе посмотреть на Юджина, который, в свою очередь, разглядывает меня с видимым интересом, не с тем, каким обычно смотрят на меня мужчины, а с профессиональным, будто сейчас он оценивает мою стоимость. Он даже прищуривается, пальцем очерчивая окружность в воздухе и вынуждая меня растерянно обернуться вокруг своей оси. Затем подходит ближе и, обхватывая подбородок ладонью, внимательно разглядывает лицо, поворачивая мою голову туда-сюда. Несколько секунд смотрит прямо в глаза, словно прощупывая душу и заставляя меня почувствовать себя уязвимой.

– Знаешь, когда она надоест тебе, продай ее мне. Я смогу удвоить цену и перепродать ее с выгодой, – наконец отступив назад, подытоживает он, а потом зависает взглядом на моих бедрах, смущая этим еще больше. Не знаю, куда деться от такого откровенного рассматривания, поэтому делаю шаг чуть в сторону, прячась за Хозяина и вновь проклиная узкое платье. – L’âme pure a les plus belle yeux. C’est pourquoi tu as choisi lui?***

– Je ne suis pas venu pour bavarder de la concubine.****

– Значит, я прав, – Юджин мило улыбается, отвлекаясь от меня и показывая рукой на широкий алый диван с низкой спинкой. Сам усаживается напротив, точно на такой же диван, весь усыпанный разномастными подушками, и пододвигает стеклянный столик с рассыпанным на нем белым порошком, стаканами и початой бутылкой виски ближе к нам. Рэми, расстегнув пуговицы пиджака, устраивается на предложенное место, а мне указывает взглядом на пол, молча приказывая сесть у его ног.

От унижения скулы покрываются алыми пятнами, но я послушно устраиваюсь на полу, подгибая по себя ноги и опираясь спиной о диван. Чувствуется легкая усталость, почти сгоревшая под напором этого места; какое-то волнение, наверняка вызванное буйством цвета; теперь уже приятная прохлада, остужающая до сих пор пылающие щеки. Не знаю, чем себя занять, поэтому не нахожу ничего лучше, чем разглядывать ворс на ковре – высокий и мягкий, он приятно щекочет руку, когда я провожу по нему ладонью.

– Слышал, у тебя проблемы, Дамиан. Поэтому ты здесь?

– Проблемы не у меня, а у нас.

– Брось, я не состою в Совете.

– Но являешься частью общества, тебе не может быть безразлична эта тема.

– Ты прав, друг, – Юджин склоняется над столиком, и я с любопытством наблюдаю за тем, как он берет короткую трубочку и вдыхает в себя порошок, затем прикрывая глаза и потирая пальцем под носом. Снежная пыль попадает на его черную рубашку, оседая на ней белыми пятнами, а Юджин тут же делает большой глоток виски, расслабленно откидываясь назад и, наконец, открывая глаза. Его взгляд, блестящий и проникновенный, задевает меня, Рэми, а потом концентрируется на потолке, отражаясь в зеркалах над нами эхом одурманенного сознания. – Чем я могу помочь тебе?

– Ты, как никто другой, находишься ближе всех к людям. Я хочу, чтобы ты прощупал их настроение. Видишь ли, в чем проблема, Вацлав.

– Твою мать, не напоминай мне об этом ублюдке, – Юджин морщится, внезапно группируюсь и скидывая с себя наркотическую нирвану. Он подается вперед, опираясь локтями о колени, и тыкает в Хозяина пальцем, шипя: – Он хочет лишить меня работы, знаю.

– Он настаивает на том, что к этому причастны люди, и мне нужны доказательства обратного, – напротив, поза Рэми остается совершенно расслабленной, еще больше подчеркивая импульсивность собеседника. Он сидит, закинув одну руку на спинку дивана, повернувшись чуть в сторону, второй рукой лениво отбивая ритм по своему бедру. Не принимает угощение, скорее всего, желая обсудить эту тему на ясную голову.

– Люди слишком трусливы и слабы, не верю. Их процентное соотношение, если я не ошибаюсь, не позволит им пойти против нас, если, конечно, они не подключат колонии, где о нас даже не знают. Работа по пропаганде была бы заметна, и эти глупышки, – показывая на меня пальцем, говорит Юджин, – не рвались бы за стену. Тем более, как показала история, за каждым восстанием кто-то стоит.

– Вот именно, Юджин. В том-то и дело. Я хочу знать, кто пытается скинуть меня.

– У тебя есть предположения?

– Да, – поворачиваю голову к Господину, совершенно нарушая правила и против воли вникая в их диалог. Постепенно его слова встают в логическую цепочку, и я могу сделать кое-какие выводы: насчет происходящего, насчет Сопротивления. Значит, Сопротивление людей было не результатом их отчаянной любви к свободе, а лишь манипулятивными действиями того, кто хотел скинуть Рэми с “престола”. Всего лишь пешки, средство для достижения цели – устроить восстание и подорвать доверие к власти, показав ее беспомощность. После этих слов я вдруг понимаю, насколько мы жалкие, трусливые и слабые, и опускаю голову, обращая свое внимание на сцепленные пальцы. Не верю, не может быть, это ложь, им удобно так считать, чтобы не видеть в нас опасность, даже не рассматривать нас как достойных противников. – Но позволь мне не озвучивать, пока я не буду абсолютно уверен.

– Как знаешь, можешь положиться на меня, я все сделаю, – Юджин пожимает плечами, показывая на стол и приглашая Хозяина расслабиться. – Хочу показать тебе кое-что, думаю, тебе понравится, – один щелчок пальцев, и комнату наполняет спокойная ненавязчивая музыка, под которую, будто из неоткуда, выходят две девушки. Обе они чернокожие, высокие и грациозные, одетые лишь в полупрозрачные наряды, не скрывающие совершенства тела. При более внимательном осмотре я замечаю их поразительное сходство, с разницей лишь в том, что у одной короткая, под мальчика, стрижка, а у другой веселые кудряшки, обрамляющие миловидное лицо. Наблюдаю за ними, за тем, как они плавно подходят ближе и, кокетливо улыбаясь, встают возле нас, ожидая приказа. А в это время Рэми склоняет голову чуть вбок, пристально разглядывая “угощение”, и хлопает по колену ладонью, приказывая одной из них подойти ближе. Та, что с милыми кудряшками, покорно опускается перед ним на колени и вынуждает меня пододвинуться, дабы не мешать их маленькой вакханалии, в которой я совершенно лишняя, ненужная и неуместная. Я чувствую себя настолько неловко, что начинаю испытывать злость на Господина, зачем-то притащившего меня с собой. В конце концов, он мог бы оставить меня в машине или вообще отправить домой.

– Отвлекись, Дамиан. Расслабься, нет таких проблем, с которыми мы бы не могли справиться, – Юджин вновь улыбается, на этот раз искренней мальчишеской улыбкой, никак не вяжущейся с его образом, его занятиям, его словами. Предполагаю, что обратившись в раннем возрасте, он навсегда завис в подростковой внешности, на самом деле имея многовековую мудрость. Есть в нем что-то чистое и настоящее, не тронутое грязью притворства и лицемерия. Он не может не нравится.

Отворачиваюсь, принимаясь разглядывать комнату и не желая видеть их развлечения. Мне становится так мерзко и обидно, словно я поставленная на полку кукла, на глазах которой любимый хозяин играет с другой, только что им купленной и еще сохранившей лоск новизны. Ощущаю спиной, как дрожит диван, когда Рэми позволяет этой девице сесть рядом, а сам скидывает с себя пиджак и, как Юджин до этого, склоняется над столом.

Глубокий вдох, стук поставленного стакана, и его холодные пальцы, коснувшиеся моего подбородка. Недоумевающе поворачиваюсь к нему, ощущая прикосновения большого пальца к мои губам. Он заставляет меня приоткрыть их и, врываясь в рот, скользит по деснам, царапая их чем-то горьким, отчего они постепенно немеют и перестают чувствовать. Хмурюсь, предполагая, чем он меня напичкал, и покорно тянусь к его губам, когда он, сделав большой глоток, наклоняется ко мне и вливает в меня только что выпитую им порцию алкоголя.

Не знаю, что действует быстрее, но уже с трудом могу сконцентрироваться на реальности, воспринимая ее несколько гротексно и размыто. Хочу воссоединить расплывающиеся перед глазами образы, но это так сложно, бог мой, так сложно, что я устало откидываю голову назад, сталкиваясь со своим отражением в зеркале. Тянусь к нему рукой, будто желая дотронуться до своего лица, но обессиленно опускаю ее, глупо усмехаясь и прикрывая глаза. В голове невообразимая легкость, и мне хочется танцевать, смеяться и плакать одновременно. Я лениво поворачиваю голову в сторону Господина, на коленях которого сидит выбранная им девушка, и бесстыдно наблюдаю за тем, как она насаживается на его член, мелькая перед моими глазами гладкостью бедра. Стоит только немного пододвинуться и я коснусь ее ноги губами, но вместо этого вновь проваливаюсь в наркотический дурман, ощущая, как чьи-то пальцы ласкают мою шею, ключицы, линию подбородка.

Хочется тишины, до ужаса просто, и я молю Бога, чтобы меня оставили в покое, прямо здесь, у ног Хозяина, в это время наслаждающегося другой, стоны которой все больше режут по ушам. Постепенно плавность исчезает, заменяясь на вызывающие тошноту раскачивания – я словно падаю вниз, спускаясь по спирали, а потом вновь поднимаюсь, чтобы проделать то же самое. Мне становится дурно, невыносимо душно, и я избавляюсь от назойливых пальцев, продолжающих касаться меня. Перед глазами плывет действительность, и сердце странно медленно бьется в груди, вызывая физический дискомфорт вкупе с инстинктивным страхом.

Воздух… мне нечем дышать.

Я задыхаюсь.

Мне нужно на улицу, глотнуть кислорода. Даже не спрашиваю разрешения, едва поднимаясь на ноги и концентрируясь на двери. Только на ней. Меня шатает, и высокие каблуки мешают идти, поэтому я хватаюсь за попадающую по дороге мебель, пытаясь устоять и не упасть, потому что в таком случае я точно не встану. Не обращаю внимания на застывшего вдруг Хозяина, вцепившегося в ягодицы любовницы и заставившего ее остановиться. Он смотрит на меня предостерегающе недоуменно, будто моя выходка – это что-то из ряда вон выходящее, прямой вызов его власти надо мной, непослушание, граничащее с наглостью, ведь он приказал сидеть в его ногах. Но сейчас мне абсолютно все равно, мне нужен свежий воздух, я хочу скинуть с себя удушающий дурман, сковывающий грудь, хочу избавиться от подозрительного онемения на кончиках пальцев, хочу вернуть ясность мысли.

– Джиллиан! – его гневный окрик достигает меня уже у двери, и за спиной раздается громкий вскрик, когда одним махом он скидывает с себя напуганную донельзя девушку, не ожидавшую такой грубости. Она шокированно отползает в сторону, задевая плечом столик и стараясь не попасть под ноги встающего Рэми, зло поправляющего одежду и наблюдающего за каждым моим шагом. Он ждет, что я остановлюсь, но сейчас я ничего не соображаю, только хочу выбраться отсюда, как можно быстрее, чтобы научиться дышать.

Я лишь хочу сделать вдох, мой Господин.

Всего один шаг – одна ошибка. Рэми оказывается возле меня за считанные секунды, и сейчас я не знаю, что душит меня сильнее: его ярость, застывшая в глазах всполохами тьмы, или смешанный с алкоголем наркотик, до сих пор буйствующий в моей крови. Не успеваю прикрыть лицо руками и тут же падаю, сбитая с ног сильной пощечиной, отправившей меня на пол, к его ногам, где я и должна быть.

Судорожно скребу пол ногтями, прижимаясь к нему щекой и вовсе не чувствуя боли, вкуса крови, наполнившей рот, только постепенно замирающее сердце, желающее уснуть вместе со мной.

Спи…

Комментарий к Глава 13

ma fille* (фр. моя девочка)

Tu as pire qu’une gamine** (фр. Хуже маленького ребенка.)

L’âme pure a les plus belle yeux. C’est pourquoi tu as choisi lui?** (фр. У чистой души самые красивые глаза. Поэтому ты ее выбрал?)

Je ne suis pas venu pour bavarder de la concubine.**** (фр. Я пришел не для того, чтобы болтать от наложнице.)

========== Глава 14 ==========

Сегодня вновь пасмурно, и белые хлопья снега настойчиво падают на землю, накрывая ее белым полотном и, на удивление, не тая. Воздух кажется тяжелым и серым, с одной стороны сжатый темным небом, а с другой белоснежным покрывалом, наверняка невесомым и нежным, в которое так и хочется окунуться. Окунуться с головой и забыть про проклятую действительность, напоминающую о себе тупой болью в губе и скуле при каждом движении лицевых мышц. Может поэтому я стараюсь как можно меньше двигать губами и скорее напоминаю каменное изваяние, чем живого человека.

Сейчас я сижу в кабинете Хозяина, дожидаясь его прихода, а всего полчаса назад лежала в своей кровати, непонимающе разглядывая капельницу, установленную возле меня и впившуюся в мою руку тонкой иглой. Эта игла, по-видимому введенная не очень аккуратно, оставила отвратительный синяк, наподобие того, что украшает мою щеку, уголок губы и линию челюсти, попавшие под руку разгневанного Господина. Чувствую себя совершенно разбитой и всеми силами сдерживаюсь, чтобы не повернуть голову вправо и не наткнуться на свое отражение в стекле книжного шкафа, стоящего как раз по одной линии с креслом. Знаю, какое убожество там отразится – в несуразной длинной футболке, накинутой на нагое тело; синяками на пол-лица; с еще влажными волосами, не успевшими высохнуть от недавнего принятия душа, из которого меня выгнал строгий приказ Господина немедленно явиться к нему. Вода с мокрых прядей скапливается на кончиках волос и капает на грудь, тут же впитываясь и вызывая неприятные ощущения прохлады. Все же мне стоило задержаться и обсушиться получше, тем более, что Рэми явно не торопится прийти.

Как можно сильнее свожу колени и утыкаюсь взглядом в пальцы, перебирающие края футболки, когда дверь открывается, и в кабинет входит Господин. Он медленно проходит мимо, обдавая меня горьким запахом одеколона, и усаживается за стол, принимая свою излюбленную позу лености. Неуютная тишина наполняет пространство, а я думаю о том, что если выйти на улицу и сделать выдох, то в воздухе появится облачко пара, которое растворится в пустоте, не оставив от себя и следа.

Наверное, со мной произойдет то же самое. Я не оставлю ни следа, даже намека на то, что когда-то существовала.

– Как ты себя чувствуешь? – Забыв про ссадину на губе, ухмыляюсь. Серьезно? Неужели ему действительно важно знать о моем самочувствии?

– Хорошо, Господин, – и пусть мои слова ложь, но я ни за что не покажу, как мне больно и обидно, особенно обидно, ведь я не сделала ничего такого, что могло бы вызвать его ярость.

Я всего лишь хотела дышать.

– Ладно, Джил, – Рэми равнодушно пожимает плечами, пододвигаясь ближе к столу и перелистывая какие-то бумаги. Затем вновь обращает на меня внимание и, барабаня пальцами одной руки по столешнице, а второй поглаживая подбородок, произносит: – Ты знала о своей болезни?

Я резко поднимаю голову, натыкаясь на его безразлично выжидающий взгляд, и непонимающе хмурюсь, чувствуя предательский озноб, скользнувший по коже. Ноги покрываются мурашками, которые поднимаются выше и вынуждают меня повести плечами, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Сегодня до ужаса холодно, и босые ступни практически леденеют, как и кончики онемевших пальцев. Рэми терпеливо ожидает ответа, а я не знаю, что сказать, предчувствуя что-то страшное для меня. То, что навсегда изменит мое представление о жизни, справедливости, вере…

– Н-нет, – начинаю откровенно дрожать и натягиваю футболку на колени, чтобы хоть как-то прикрыть замерзающие ноги.

– Что ж, тогда мне стоит ввести тебя в курс дела. Прогрессирующий порок сердца – это…

– Не стоит разъяснять, Господин, – я поднимаю ладонь в останавливающем жесте и судорожно сглатываю, леденея уже изнутри. – Моя семья сталкивалась с таким диагнозом. Я знаю, что такое порок сердца, – произношу это как можно более твердым голосом, но на последней фразе он все равно надламывается, и я замолкаю, до боли прикусывая губы и не зная, что чувствовать. ЧТО я должна чувствовать в таком случае? Страх? Боль? Обиду? Или отчаяние? Ведь, как оказалось, теперь у меня еще меньше шансов. Горько ухмыляюсь и тут же шиплю, прижимая пальцы к разбитой губе.

Отличный день все же.

– Айрин? – Могу лишь кивнуть, вдруг проваливаясь в вакуум и ощущая некую растерянность, смешанную с бессилием и ядовитой обреченностью, постепенно обволакивающей сердце. Перевожу взгляд в окно и совсем не в тему думаю о том, что солнце так редко радует нас, почти не появляется, не дарит надежды. – Твое сердце не выдержало нагрузки в виде алкоголя, наркотиков и потери крови. В этом есть моя вина, признаю. Посмотри на меня, Джил, – Рэми кладет руки на стол, сцепляя пальцы и принимая выжидательную позу. Его голос сух и безэмоционален, будто он каждый день говорит о таких вещах и не видит в них ничего страшного. Наверное, в этом действительно нет ничего страшного – это всего лишь смерть. Моя смерть. Я перевожу на него потухший взгляд и концентрируюсь на его губах, бледно-розовых, нежных и одновременно жестоких, потому что именно они произносят мне приговор: – Твоя болезнь вовсе не значит, что теперь я буду носиться с тобой как с фарфоровой куклой, это значит, что теперь ты должна быть осмотрительнее в своих действиях и желаниях, – Рэми намекает на мою выходку, а я не могу сдержать сарказм:

– Мне было плохо, а вы были заняты. Очень.

– Ты могла сказать.

– Не хотела вас отвлекать, – лишь темнеющий взгляд Господина и его сжатые от злости челюсти заставляют меня замолчать и опустить голову, вернувшись к своему излюбленному занятию разглядывать пальцы.

– Знаешь, в чем вся ирония, ma pauvre malheureuse fille?* – Рэми вопросительно изгибает брови, пока я мотаю головой, кусая губы и, кажется, до сих не понимая своего положения в полной степени. – Что в колонии у тебя было бы куда больше шансов выжить, потому что наши города не имеют такого уровня медицины – нам легче заменить раба на другого, чем лечить его от тяжелой болезни и содержать целую армию квалифицированных врачей. В этом нет смысла, никакого. Так что делай выводы, Джиллиан, – он безразлично пожимает плечами, а я часто-часто хлопаю ресницами, начиная ощущать дикую жалость к себе и едва сдерживая слезы. Дыхание срывается, и я опускаю голову еще ниже, чтобы, не дай Бог, Рэми не догадался о моем состоянии. И все же… все же я такая слабая, потому что не выдерживаю, тихонько всхлипывая и позволяя слезам скатиться по скулам и зависнуть на подбородке. Это сложно, Господи, так сложно держать себя в руках, зная о том, что мои шансы выжить и вернуться домой сократились ровно вдвое. И даже если я вернусь, то не стану абсолютно счастливой, ну или абсолютно свободной, ведь теперь я заложник смерти.

– Солнце так редко появляется, правда? – шепчу это тихо-тихо, даже не надеясь, что Хозяин услышит. Делаю глубокий вдох и медленно, сквозь сложенные в трубочку губы, выпускаю воздух, постепенно отпуская боль и успокаиваясь. В конце концов, это произойдет не сегодня, и не завтра, и не послезавтра. Быть может, у меня впереди еще много дней, много-много-много-много.

Много.

– И это все, что тебя волнует?

– И это все, что меня волнует, – эхом отзываюсь я, наигранно улыбаясь и расправляя плечи. Не позволю жалости к себе подавить то малое, что осталось в моей жизни. Например, возможность дышать, видеть, чувствовать, наслаждаться красками, звуками, прикосновениями. Ничего не меняется, совершенно, просто теперь у меня меньше времени и нужно уложиться в отведенный отрезок.

Рэми коротко кивает, заканчивая разговор и поднимаясь с места, а я продолжаю сидеть, ожидая его приказа и, наконец, поворачивая голову вправо. Там, в отражении стекла, я – бледная, болезненно изможденная, изуродованная некрасивыми синяками, но в то же время будто переродившаяся, новая, другая – наполненная жаждой жизни. Впервые вижу себя такой и не могу не улыбнуться, в этот самый момент ощущая гордость за себя – я не сломалась, стала сильнее. Главное, продержаться, не угаснуть, не опустить руки. В отражении, всего на мгновение, появляется Господин. Он останавливается, пересекаясь со мной взглядом, и, точно так же, как и я, смотрит на меня-другую с неким пониманием, будто прочитывая меня от начала и до конца. Все, что я чувствую; все, что я думаю; все, о чем я никогда не скажу и чего спрячу далеко в сердце.

В моем больном изношенном сердце.

Господин уходит, и пару минут я молча сижу в кресле, пока сильная жажда не заставляет меня встать и прийти на кухню. Вся она наполнена вкусными запахами: начиная от запаха жареного мяса и заканчивая тонким ароматом ванили. Застенчиво мнусь у порога, не зная, как попросить у Хелен стакан воды, учитывая наши натянутые отношения в последнее время.

– Проходи, Джиллиан, я не кусаюсь, – она улыбается, как тогда, доброй материнской улыбкой, а мне становится стыдно, стыдно за то, что я как надутый ребенок все это время злилась на нее. В конце концов, у каждого своя вера, и я не имею права отвергать чужое мнение. Сажусь на высокий стул, поправляя задравшуюся футболку и убирая волосы за плечи, а Хелен, домашняя и уютная, начинает носиться по кухне, ставя чайник и доставая из шкафа чашку. – Хочешь есть?

– Нет, спасибо, я дотерплю до ужина.

– Тогда чай, да. Знаешь, специально для тебя я испекла торт. Надеюсь, тебе понравится, рецепт не такой уж и сложный, так что, если захочешь, могу показать. А еще на ужин мясо, как ты любишь. И самое интересное я оставила на потом – орехи, думаю, Господин не будет против, – Хелен говорит это между делом, ее руки мелькают перед моими глазами, когда она ставит передо мной блюдце с большим куском торта и чуть ли не гладит по голове, предлагая попробовать. Сдержанно улыбаюсь, тыкая вилкой в красивый воздушный крем розового оттенка и только сейчас до конца понимаю ее слова, все пропитанные какой-то ненормальной заботой.

– Хелен, почему ты это делаешь? До моего дня рождения еще долго, не вижу повода так баловать меня, – Господи, просто пусть это окажется не то, о чем я думаю. Просто пусть она скажет, что вся ее забота и желание угодить не рождены жалостью. – Хелен? – Поджимаю губы и демонстративно кладу вилку на стол, наблюдая за тем, как Хелен потерянно расправляет складки на фартуке. У нее виноватая улыбка и жалость, чертова жалость застывшая в грустных глазах, устремленных на меня. Так и есть. – Только не надо меня жалеть, я еще не умерла, – аппетит пропадает полностью, и я забываю, зачем вообще зашла на кухню, раздраженно вставая со стула и быстрым шагом покидая ее. Слезы скапливаются в горле, и мне хочется зареветь навзрыд, чтобы выплеснуть то гнетущее чувство внутри, поселившееся после разговора с Рэми. Останавливаюсь, прижимаясь лбом к стене, и глубоко дышу. Сильной, сильной, я должна быть сильной – нужно помнить об этом. Проговариваю это вслух, раз за разом, словно втирая в себя, и, наконец, справляюсь с начинающейся истерикой.

Вот так, Джиллиан Холл, все не так уж и сложно.

***

В моей комнате еще пахнет лекарствами, хотя я проветрила ее, а от стеклянных баночек, как и от капельницы, не осталось и следа. Все это я сложила в большой черный мешок, завязала наглухо и снесла вниз, чтобы Хелен избавила меня от любого напоминания о случившемся – наивное желание стереть из истории жизни всякий намек о болезни. Чистое постельное белье, влажная уборка, горячая ванна, которую я жду не дождусь, то и дело заглядывая в ванную и проверяя уровень воды. Плюс этого дома – возможность понежиться в большой керамической ванне на высоких подножках, оставшейся, по-видимому, с далекого прошлого.

Жаль, что в Венсене, я лишена такой роскоши.

Перед тем как опуститься в воду, придирчиво рассматриваю себя в зеркале, приходя к неутешительному выводу, что постепенно моя красота стирается, будто кто-то специально проводит по моему портрету смоченной в растворителе тряпкой. Она оставляет после себя уродующие разводы, стирает штрихи, грани, превращая полотно в немыслимую палитру красок. Быть может, это последствия последних событий, быть может, результат вынужденного затворничества – я угасаю, послушно следуя приказу Хозяина не выходить из дома. Только большие ясные глаза до сих пор привлекают внимание – не шрамы, покрывшие мое тело: один на плече от осколка, еще один от укуса, порезанное запястье, мелкие штрихи-шрамы на ногах, оставшиеся от падения; и, тем более, не синяки: на локтевом сгибе и на лице, конечно. И, если подумать, то все это осталось от Господина, таким образом доказывающего свою силу и власть надо мной.

Слой ароматной пены расступается под ногами, когда я залезаю в ванну и устраиваюсь поудобнее, подкладывая под голову сложенное полотенце и чувствуя ласкающие прикосновения воды. Она окутывает меня, даря невесомость, и на время я забываю о своих проблемах, вдруг начиная думать о том, чем мне хотелось бы заняться. Я могла бы попросить Хелен научить меня печь, а еще мне нужно попрактиковаться в рисовании, и прочесть уйму книг, и попробовать себя в танце, пусть это будет что-нибудь эротично-плавное, и те алкогольные коктейли, что делала Элисон – нужно обязательно вспомнить их ингредиенты. Постепенно список желаний переваливает за все мыслимые границы, и я закрываю глаза, мечтая о том, что никогда не случится – знаю, ведь теперь я не принадлежу себе.

Вода уже стала прохладней, но я продолжаю лежать, пока не проваливаюсь в полудрему, этакой полусон, весь наполненный хаотичными событиями. Многие из них фантастичны: встреча с матерью, руль автомобиля в моих руках и проплывающие мимо пейзажи, море, ласкающее мои стопы пеной и мелкими ракушками, прибиваемыми волной. Среди мягких умиротворяющих образов слышу громкий стук и хмурюсь, пытаясь понять, откуда он в моем сне, пока что-то сильное и грубое не хватает меня за предплечье и не тянет за собой, в реальность. Едва успеваю уцепиться за плечи Хозяина, впившегося в мою руку и достающего из ванны. Мои ноги беспомощно стукаются о ее края, и я шиплю от острой боли, испуганно вглядываясь в перекошенное от гнева лицо Рэми и ни черта не понимая.

Вода, уже совершенно остывшая, стекает с меня и заливает пол вокруг нас, и я дрожу, ощущая холод, коснувшийся обнаженного тела. Но не это волнует сейчас, а яростный взгляд Господина, прощупывающего меня с головы до ног. Его пальцы до сих пор сжимают мою руку, и я стараюсь прикрыть грудь ладонями, словно стесняясь своей наготы, испорченной красоты, что теперь вряд ли привлечет его.

– Что-то случилось? Я что-то не так сделала? – Шепчу это посиневшими от холода губами, заглядывая в глаза Рэми и пытаясь уловить его настроение. Не понимаю, что могло произойти с нашей последней встречи, ведь все это время я была в комнате и ни с кем не разговаривала, если только Хелен не поведала ему о нашем тайном разговоре про Сопротивление.

– Хелен сказала, что ты не открываешь дверь, – его рубашка намокла, там, где я прижималась к нему, но он не обращает на это внимания, все продолжая изучать меня – не может быть, этого не может быть – обеспокоенным взглядом. И только я успеваю уловить это, как все мигом меняется, и Рэми вновь становится безразлично спокойным и недосягаемым. Он отпускает меня, освобождая от своей близости, но не отходит, ожидая объяснений.