Текст книги "Теряя себя (СИ)"

Автор книги: Eve Aurton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Он ведь приедет? Я должна увидеть его.

– Должна или хочешь? – подозрительным тоном спрашивает Леви, а я совершенно теряюсь, не зная, что ответить. Хочу, до ужаса просто, потому что по-настоящему соскучилась, несмотря на то, через что мне пришлось пройти на рабовладельческой площадке Юджина. Но ведь я справилась, а Рэми выгнал меня лишь потому, что хотел защитить, доверив тому, кого считал истинным другом. Во только Юджин… Юджин сам стал жертвой.

Молча смотрю на Леви, ожидающего ответа, и пожимаю плечами, больше не желая продолжать разговор. Наверное, было бы проще рассказать про странный шепот в моей голове, но я не могу сформулировать мысли, постоянно ускользающие и будто прячущиеся от чужого внимания. Такое ощущение, что они предназначены только для меня, этакий коварный секрет, страшная тайна за семью печатями, которая откроется только тогда, когда сердце Господина умрет.

Я схожу с ума, видимо.

На улице усиливаются стоны ветра, а наш диалог с Леви заканчивается моей усталой улыбкой.

– Хочу, – медленно встаю со стула и также медленно, не произнося больше ни слова, покидаю гостиную, чтобы спрятаться в своей комнате и вновь предаться ожиданиям. День, второй, третий – мне нужно набраться терпения и Рэми обязательно приедет. Как всегда идеально красивый, уверенно грациозный, он зайдет в мою комнату и медленно подойдет к кровати, на которой я лежу. Наверное, он проведет ладонью по моей щеке и, быть может, даже улыбнется, той тихой и едва заметной улыбкой, которую за время, проведенное с ним, я научилась различать. И, несмотря на то, кем он является, в нем несомненно есть что-то хорошее, уже привычное и родное, то, чего я отчаянно боюсь потерять.

Придется.

***

Эта ночь воистину ужасна: ураган, начавшийся еще вечером, вынуждает меня проснуться и со страхом вслушаться в завывание ветра, от которого дрожат рамы и где-то внизу слышится жуткий стук, похожий на хлопанье окна или дверей, распахнутых непогодой. Я могла бы встать с постели и посмотреть, что случилось, но холодный пронизывающий до костей страх сковывает тело, и я, не моргая, вглядываюсь в темноту и молю Бога, чтобы этот проклятый шум прекратился. И он действительно прекращается, заменяясь на какую-то жуткую тишину, пропитывающую каждый уголок дома и съедающую вой ветра, вдруг замолчавшего и прекратившего стучать в окна дождевыми каплями. Теплое одеяло, в которое я вцепляюсь пальцами, перестает греть, и меня бьет крупная дрожь, когда после надрывного затишья внизу раздаются вполне живые и настоящие звуки. Мне даже кажется, что я различаю шаги, неторопливые, тихие, постепенно приближающиеся к лестнице.

Ступенька за ступенькой, шаг за шагом, и мое бешено стучащее сердце, гулким эхом отдающее в висках. Голова шумит оттого, с какой силой оно начинает гонять кровь, и я в мгновение оттаиваю, чувствуя, как между лопаток стекает капелька пота. Время растягивается в бесконечность и будто зависает по мере того, как шаги приближаются к моей комнате и кто-то, столь же неторопливо и медленно, поворачивает ручку двери. Натягиваю одеяло на голову и уже из-под него наблюдаю, как в спальню заходит высокая фигура, в которой я узнаю Хозяина. Облегченно выдыхаю и, резко скидывая с себя одеяло, сажусь на кровати. Мне хочется кинуться на него и обнять, но что-то неприятно напряженное читается в его движениях, когда он включает ночник и, пока я привыкаю к приглушенному свету после абсолютной тьмы, опускается в кресло.

Его волосы сырые, как и одежда, и на лице сохранились капельки дождя, которые он смахивает, проводя по нему ладонью. Делаю глубокий вдох, наконец чувствуя знакомый аромат, и не произношу ни слова, просто потому, что не знаю с чего начать. Слишком неприступным он выглядит, чтобы я могла подойти и прикоснуться к нему.

– Сегодня на редкость отвратительная погода, – шепчет он, до сих пор не смотря на меня и вглядываясь куда-то в пустоту перед собой. – Последний раз такой сентябрь был шестьдесят три года назад. Отлично помню его, потому что в середине сентября вспыхнуло восстание в одной из колоний, – Рэми устраивается поудобнее, снимая промокший пиджак и вытягивая ноги. Он заворачивает рукава рубашки до локтя и освобождается от галстука, тут же расстегивая пару пуговиц. От него веет усталостью и тихой грустью, наверняка по тому, кого уже не вернуть.

У Господина так мало друзей, а теперь еще меньше.

– Люди удивительные создания – вы так отчаянно верите в свободу, что готовы стать пешками в любой игре, – наконец, Господин переводит на меня проникновенный взгляд и смотрит пристально-пристально, будто изучая каждую мою черту. Его голос становится глуше и ниже, когда он, обхватив длинными пальцами подлокотники, продолжает: – Знаешь, почему ты здесь, Джилллиан?

Мотаю головой, прикусывая губу и с настороженностью вглядываясь в его глаза, а Рэми ухмыляется, выдерживая паузу и будто собираясь с мыслями.

– Я помню тебя в тот день. Маленькая и потерянная, ты обнимала себя за плечи, чтобы скрыть свою наготу, и смотрела на нас, находящихся за стеклом, не со страхом, нет, скорее с непониманием. Ты будто не могла поверить, что такое возможно, что в этом мире есть что-то страшное и жестокое; что есть люди, которые не видят в тебе человека, лишь удовольствие, которое ты можешь принести, неважно своим телом или же страданиями, через которые ты пройдешь. Могу поспорить, для тебя это было неожиданностью, правда? – даже несмотря на то, что ты уже видела в своей жизни. Моя маленькая наивная девочка, то, что я увидел в твоих глазах… заставило меня сделать выбор. Я не хотел, чтобы кто-то другой сломил тебя, не хотел, чтобы ты столкнулась с тем, с чем не могла бы справиться, потому что в твоих глазах плескалась отчаянная вера – вера в то, что даже несмотря на этот ужасный мир, в нем есть место для добра. Такое ощущение, что ты отвергала зло как само понятие. Какая ирония – ведь ты попала в руки чистого его проявления, – Рэми вновь ухмыляется, а я думаю о том, что он ошибается, потому что он не такой, потому что его сердце не покрылось толстой коркой жестокости и ему знакомо милосердие. Разве его поступки не доказательство этому? Одергиваю себя, вдруг вспоминая события своей жизни: Изоляция, смерть родных, Хелен и Аруша, сырой подвал, зачистка в корпусах Юджина – это итог решений Рэми, никого больше. Могу поспорить, он до сих пор не гнушится убивать и собственными руками линчует замешанных в восстании. Тогда почему я не испытываю к нему ненависти? И раз я ее не испытываю, то почему хочу убить? У меня даже пальцы немеют, когда голос в голове вновь начинает шептать, шептать о том, что смерть Хозяина есть цель моей никчемной и жалкой жизни. – Хочешь знать, что случилось с восставшими в той Колонии? – Вновь мотаю головой, не желая слушать его откровения, а Рэми как ни в чем не бывало продолжает: – Вернее с самой Колонией, потому что ее не стало. Я уничтожил всех, кто пошел против власти, оставив только детей. Яркий пример истории – Хелен, она была одним из них.

– Зачем вы рассказываете это?

– Потому что ты должна знать, кем я был. Когда-то давно я обвинил одного человека в излишней жестокости, но, если подумать, то я ничем от него не отличался.

– А сейчас? Какой вы сейчас? Ведь вы жалеете людей, я знаю. Я видела это.

– Скорее не жалость, а расчетливость. Ты веришь в то, во что хочешь верить, и видишь то, что я позволяю тебе видеть.

Неправда. Все его слова – ложь, и чтобы он не говорил, я не хочу открывать глаза. И пусть сейчас я выгляжу наивной дурой, но мне сложно разуверовать в его человечность. Осторожно поднимаюсь с кровати и под его пристальным взглядом подхожу к нему. На мне лишь простые хлопковые трусики и короткая майка, но я не тороплюсь накинуть халат, потому что внимание Хозяина кажется мне естественным, настоящим, родным. Он подтягивает мешающее мне ноги и позволяет сесть к нему на колени, чтобы уже в следующую секунду, положив голову на его плечо, уткнуться в пахнущую приятным парфюмом шею.

Его объятия – самое надежное место на земле, и я обреченно улыбаюсь, потому что совсем скоро мне придется лишиться их. Горечь скапливается где-то в горле и дыхание перехватывает от подступивших слез, готовых разразиться истерикой. Я должна быть сильной, Господи.

– Вы можете обмануть мои глаза, но только не сердце, – шепчу, едва слышно, в то время как Рэми с приторной нежностью берет меня за запястье и, приблизив его к лицу, глубоко вдыхает. Его острые клыки вспарывают кожу, и я непроизвольно напрягаюсь, когда он вонзает их глубоко в мышцы, наверняка желая показать то, кем по-настоящему он является. Плевать, я уже смирилась с его природой. – Я хочу знать… вы говорили: Юджин знает, что со мной делать в случае вашей смерти. Что бы со мной стало? – При упоминании о Юджине Хозяин замирает, и кровь, текущая из раны, беспрепятственно капает вниз, на его грудь, пропитывая и без того влажную рубашку. Вижу, как напрягаются его скулы, и уже жалею, что подняла эту тему.

– Ты должна была стать свободной.

Замираю тоже, боясь развеять наваждение, и зажмуриваю глаза. Крепко-крепко. Потому что все это сон: Хозяин, я на его коленях и слова про свободу. Ведь этого не может быть, ведь обратного пути не бывает. И будто читая мои мысли, Господин продолжает:

– Ты не могла бы вернуться в Колонию, но у тебя бы был выбор, где обрести новый дом: здесь или в Венсене. Разве ты не этого хотела, ma fille?

Я чуть ли не плачу, в полной мере осознавая цену своей свободы, и выпрямляюсь, заглядывая в лицо Рэми: бледное, с едва заметной щетиной на подбородке и линии челюсти, с еще окровавленными губами, которые он не торопится облизнуть. Обвожу мужественные черты кончиками пальцев и впитываю в себя его образ, особенно заостряя внимание на его глазах, черных, поражающих своим демоническим блеском и глубиной, и сейчас мне кажется, что в них сосредоточен весь мир, который вскоре перестанет существовать. Он следит за мной, пока я пристально рассматриваю его, не шевелится даже тогда, когда я склоняюсь ближе и провожу языком по его губам, пробуя свою кровь на вкус.

У него губы холодные.

– Как вы говорили раньше: свобода относительное понятие, и я бы не стала свободной, потому что не только вы взяли меня в заложники, – имея в виду болезнь, отвечаю я. Становится невыносимо грустно, и воздух тяжелеет от витающей вокруг нас обреченности, безысходности и тоски. На самом деле мы оба ходим по грани, с каждым вдохом приближаясь к смерти.

Наша история до смешного короткая. Жалкий год, перевернувший жизни.

– Всегда есть шанс, ma petite, – Господин говорит это тихим голосом, так, что я едва слышу, а потом обхватывает ладонями мой затылок и ласкает линию роста волос на шее, даря некое успокоение и концентрируясь взглядом на моих губах.

– Значит, он есть и у вас?

– Конечно, я не собираюсь проигрывать. Я найду его, даже если для этого мне придется перерыть весь мир.

– Юджин… его мог убить Вацлав, потому что между ними произошла ссора и он угрожал ему. Я была свидетелем этого.

– Вряд ли. Вацлав предпочитает более радикальные методы и не будет кружить вокруг да около. Более того, тот, кто это делает, умело заметает следы, в его убийствах есть некая неторопливость, жестокость, рожденная из любви к смерти, он не просто убивает, он наслаждается каждой секундой власти над чьей-то жизнью. Он словно играет со мной, чувствуя себя равным мне. Ни один из Членов Совета не подходит под портрет подозреваемого, и это самое удивительное. В какой-то момент я даже подумал, что меня преследуют тени прошлого, но эта теория попросту безумна.

– В любом безумии есть доля правды.

– Мертвые не воскресают.

– Как вы стали вампиром? Разве вам не пришлось пройти через смерть, чтобы обрести вечность? – Его пальцы перестают ласкать меня, и Рэми внимательно смотрит в мои глаза, будто обдумывая слова и действительно находя в них здравую мысль.

– Это невозможно, моя маленькая, только не тогда, когда видел смерть собственными глазами, – знаю, кого он имеет в виду, и только собираюсь спросить про Виктора, как он отвлекает от разговора поцелуем, непривычно трепетным, нежным, мягким. Он будто успокаивает меня, обволакивая лаской, а потом возвращается к запястью, опять прокусывая ранки, практически переставшие кровоточить. Мне больно, и я пытаюсь отдернуть руку, но Рэми еще сильнее сжимает запястье, не позволяя отстраниться. Перестаю сопротивляться и, практически сонная, практически уставшая, возвращаюсь в прежнее положение – кладу голову на его плечо и доверчиво расслабляюсь. Он не переступит грань и не даст мне упасть, он знает, когда нужно остановиться.

***

Мне снится странный сон, в нем я и беспросветная тьма, опутавшая меня. Она не вызывает страха или волнения, и я чувствую себя в полной безопасности, пока босых ног не касается холодный воздух и странный ветер не начинает шуметь где-то в густоте мрака. Он набирает обороты, постепенно превращаясь в шепот, и что-то чужое и ядовитое подкрадывается все ближе и ближе, обдавая кожу обжигающим холодом. Я оборачиваюсь вокруг, желая найти выход, и протягиваю руки, с ужасом замечая кровь на них. Сначала только на кончиках пальцев, потом на ладонях, запястьях, она поднимается выше и, капая с рук, марает белоснежное платье, превращая его в заляпанное красным полотно. А шепот становится все громче, он оглушает, и я ясно различаю единственное слово “убей”.

Убей, убей, убей…

– Убей, – выдыхаю, резко распахивая глаза и не сразу осознавая, где нахожусь: во сне или в реальности. Лишь полумрак возрождающегося утреннего света обрисовывает силуэты моей спальни, и я поворачиваю голову в сторону, надеясь увидеть Рэми и тут же натыкаясь на его профиль. Он лежит рядом со мной, в брюках и все в той же окровавленной рубашке, и стоит мне пошевелить пальцами, как я смогу прикоснуться к его руке, но я не двигаюсь, боясь потревожить его сон и упустить шанс. Шанс убить его, ведь пока я этого не сделаю, шепот не прекратится и не даст мне покоя. Я ненавижу его, всем сердцем, но ничего не могу поделать, четко следуя поставленной цели. Убить-убить-убить. Прокручиваю это в голове, внимательно разглядывая спящего Господина и прикусывая губы до крови. Во рту появляется привкус металла, и я открываю рот в немом крике, потому что отчаяние наступает внезапно, просто накатывает волной и заполняет сердце, разрывая его на части.

Я борюсь.

Борюсь с собой, вжимаясь затылком в подушку и зажмуривая глаза, словно это поможет мне избавиться от проклятого голоса, призывающего поторопиться. Господи, я не хочу, Рэми не заслуживает смерти, даже несмотря на то, что он сделал, и уж тем более не от моей руки. Могу ли я стать палачом, когда сердце обливается кровью от одной лишь мысли потерять его? Могу, оказывается, потому что я слабее шепота, потому что он берет надо мной контроль и вынуждает меня медленно-медленно запустить руку под матрац, где все это время был спрятан смертельный для Хозяина клинок.

Он ждал его.

Наверное, это просто, воспользоваться моментом и ввести его в сердце, но, как только холодный металл оказывается в руке, я словно каменею, поворачиваясь на бок и мечтая, чтобы Хозяин услышал мои крики – крики, что оседают на губах немым шепотом, призывая его открыть глаза и остановить меня. Ну же, черт побери, откройте глаза, прошу.

Но Господин не двигается, даже ресницы его не трепещут, и лишь глубокое спокойное дыхание указывает на то, что он вообще жив. Осторожно приподнимаюсь на локте и вглядываюсь в его умиротворенное красивое лицо. Он говорил, что его смерть принесет мне свободу, но сейчас, почти нависая над ним и чувствуя его близость каждой клеточкой тела, я отдала бы все на свете, чтобы он жил. Жил назло всем, и даже этому настырному шепоту. Его лицо расплывается перед глазами, когда я задерживаю дыхание, наполняя легкие воздухом, и, уже не сдерживая слез, встаю на колени.

Проснитесь, я умоляю.

Моя рука, перевязанная галстуком, болит, и я сжимаю рукоять кинжала двумя руками, чтобы сила удара смогла пробить грудную клетку Господина.

Проснитесь, я умоляю, потому что та, кому вы полностью доверяете, сдалась, хоть вы и верили в ее силу.

Поднимаю кинжал вверх, и вновь кричу: в никуда, не нарушая болезненной тишины, просто открывая губы и не произнося ни звука. Боль внутри меня концентрируется, густеет, а потом выливается в отчаянный рык, когда я, собравшись с силами, опускаю кинжал, который входит на удивление легко. Вселенная зависает, отражается в распахнутых от неожиданности глазах Рэми, в которых я успеваю заметить непонимание. То самое, что когда-то плескалось и в моих глазах тоже. Он, с кинжалом в груди, парализованный болью, не может поверить, что его наложница, его игрушка предала его и что это вообще случилось с нами.

Случилось, поэтому я кричу, громко, захлебываясь в рыданиях и протягивая к нему руки, потому что кто-то сильный и яростный обхватывает меня сзади и отбрасывает прочь, лишая возможности обнять Господина, разделить с ним боль и вымолить прощение. И пока я пытаюсь уцепиться за реальность, находясь в полуобморочном состоянии, шепот в голове затихает, проваливается в бездну, а потом и вовсе исчезает, оставляя после себя горький привкус победы – теперь я свободна, и он не властен надо мной.

Цена уплачена.

Комментарий к Глава 28

Финишная прямая: впереди одна глава и пролог. Жду не дождусь, когда в шапке появится статус “закончен”. Спасибо тем, кто со мной, и наберитесь терпения)

========== Глава 29 ==========

Реальность для меня перестает существовать, постепенно превращаясь во что-то гротескно болезненное, удушающее, наполненное холодом и вязкими запахами. Я с трудом понимаю, что происходит, полностью растворяясь в физических муках и душевных терзаниях, доставляющих не меньшую боль, чем изощренные пытки, которыми меня окутывают как только я попадаю в руки правосудия. Я обретаю свободу от шепота, но проваливаюсь в ловушку закона, угрызений совести и чувства вины, которые в совокупности превращают меня в ничто, пустую оболочку, расходный материал, приговоренный к смертной казни. Я жажду ее так же сильно, как и боюсь смерти, и, все чаще находясь в полуобморочном состоянии, тая от боли, вспоминаю Господина, убитого мною.

Он не позволил бы мне сломаться, не отдал бы на растерзание закона и уберег от жестокости, как делал не раз. Но это не тот случай. Потому что я убила его, убила, убила. Господи, разве я могла это сделать? Маленькая девочка из Изоляции, сумевшая сохранить свою душу даже в аду? Могла, и буду гореть в раскаянии до тех пор, пока мое сердце не остановится. Иногда, приходя в сознание и чувствуя невыносимую боль во всем теле, я стараюсь абстрагироваться от действительности и разговариваю с ним. Так, будто бы он жив, словно не было этого проклятого шепота, и мы все еще вдвоем. Мне даже кажется, я ощущаю прохладцу его губ, вижу его напряженно серьезное лицо, его проникновенно понимающий взгляд, читающий души, чувствую прикосновения его пальцев, очерчивающих мои саднящие от ран скулы. Он что-то шепчет, склоняясь к моему уху и лаская дыханием кожу, но я не могу уловить, его слова растворяются в густой тишине, пока отвратительный скрежет железной двери не вырывает меня из тумана.

Туман рассеивается, позволяя увидеть моих палачей, и при каждом их шаге меня все больше трясет, потому что их появление означает одно – боль, что они несут с собой. Их руки по локоть в крови, их бесстрастные лица – лица чудовищ, которые вырвались из моих кошмаров. Они подхватывают меня под руки и тащат за собой, чтобы сменить декорации: небольшая и мрачная камера, вдоль стен которой расположены столы с “инструментами” – так здесь называют пыточные принадлежности, многие из которых взяты из средневековья, стулом в центре и со свисающими цепями с потолка. Именно к ним меня приковывают, вновь раздирая в кровь едва успевшие затянуться тонкой пленкой запястья. Сквозь морок боли я едва различаю силуэты людей, обступивших меня. Их двое, и каждый из них играет свою роль: один причиняет боль, а второй задает вопросы, на которые я не знаю ответов, и вкалывает дозу адреналина, удерживающую меня на плаву. В такие моменты я мечтаю, чтобы мое сердце остановилось, потому что столько боли мне не унести.

– Даже не думай, – скрипучий голос раздражает слух, и я мотаю головой, когда хлесткие удары по щекам заставляют прийти в себя. Если честно, там, в темноте, было намного лучше. – Мы еще только начали, смотри, сколько всего интересного, – знаю, что сейчас мой палач улыбается, это слышно по вытянутым гласным, довольным ноткам, это виснет в воздухе тяжелым напряжением – я не хочу видеть то, что для меня приготовили. Я хочу уснуть, провалиться в надежный сон, где нет ни боли, ни раскаяния, ни воспоминаний. – Итак, девочка, меня интересует, откуда ты взяла оружие, и причастна ли ты к смерти Юджина Риверди? – С трудом концентрируюсь на словах, ощущая дикую усталость – оказывается, боль изматывает, особенно в таких дозах. Она стирает время, пространство, путает сознание, и сейчас мне сложно собрать крупицы информации, чтобы понять, что вообще от меня хотят.

Господи, дай мне сил продержаться еще чуть-чуть, ведь этот мир, гнилой и жестокий, намного лучше пустоты, к которой я приближаюсь с каждым вдохом.

– Ну! – кричит палач, и я выгибаюсь, чувствуя жалящее прикосновение кнута, полоснувшего спину. С потрескавшихся губ слетает протяжный стон, и разъедающие кожу слезы скатываются по щекам, скапливаются на подбородке и капают на оголенную грудь, всю испещренную мелкими-мелкими порезами. Они, замаскированные иссиня-черными синяками, почти не видны, и не волнуют меня, на фоне других ран смотрясь настоящими пустяками. Все это ерунда, даже распухшая, побагровевшая нога, даже сломанные на руке пальцы, даже заплывшие от синяков глаза, которые я с трудом открываю и сквозь узкие щелки пытаюсь рассмотреть стоящего передо мной мужчину.

Он недопустимо красив и своими идеальными чертами будто насмехается над ущербностью этого места. Надо мной, изуродованной беспощадными пытками.

– Я не знаю, не помню. Не помню, я ничего не помню, – шепчу, словно в горячке, будто эти жалкие оправдания уберегут от агонии. Бесполезно, потому что один взмах рукой, и горячий удар вновь касается спины, чуть ли не отправляя меня в обморок. Только холодные пальцы, обхватившие подбородок, да настойчивый голос, повторяющий один и тот же вопрос: где я взяла оружие? – не дают отключиться

Не знаю, я не знаю ответа на этот вопрос. И сейчас, мотая головой и пытаясь освободиться от жесткой хватки, почти ломающей челюсть, я думаю о том, что лучше солгать, назвав имя Итана Нуаре, к примеру. Да хоть того же Тьери, Юджина или Санаи – девушки, когда-то жившей в соседней комнате. Какая разница, если они мертвы, по крайней мере Юджин точно.

– Откуда в тебе столько упрямства, малышка? Просто скажи, и все это, – он разводит руки в стороны и показывает взглядом на столы, – закончится. Тебя отпустят, и ты сможешь уйти отсюда.

Все ложь, обман, приторно сладкие обещания, от которых губы сводит – отсюда не выходят живыми, только не после такого преступления, ведь я замахнулась на самое святое в этом мире. При воспоминании о Господине внутри начинает жечь, и я громко всхлипываю, ясно представляя себе его лицо – в тот самый момент, когда он открыл глаза и понял… понял, что та, кому он доверил свой сон, предала его.

– Я предала его, – вновь всхлипываю, а терпение палача заканчивается. Его губы сжимаются в тонкую линию, и в глазах появляется хищный блеск, когда он поднимает руку и резко отпускает ее, подавая знак своему напарнику. Еще, еще и еще, пока дикая боль не разрывает меня на части, и я не проваливаюсь в густую тьму, из которой выныриваю только тогда, когда босых ног касается неприятно пронизывающий холод. От него стучат зубы, и все тело покрывается колючими мурашками. Мне даже кажется, что сама боль постепенно леденеет, наконец отступая и позволяя сделать глубокий вдох. Сердце отмирает, и я отчетливо чувствую как в вены врывается что-то горячее и живое, словно кто-то вдохнул в меня жизнь. Для чего только.

– Просыпайся, Джиллиан, – тихий голос проникает в сознание тягуче липкой патокой, и я встряхиваю головой, будто желая скинуть опутавшую разум иллюзию. Мне сложно поверить, что спустя столько времени, передо мной стоит что-то знакомое и родное. Родное потому, что когда-то давным давно, за пределами этой камеры, было частью моей никчемной и жалкой жизни. – Приведите ее в чувство, – уже строже говорит Леви, и тут же обжигающе ледяная вода вонзается в мое тело, в секунду возвращая в реальность. Я в ужасе распахиваю глаза и вытягиваюсь в тугую струну, не справившись с прошедшей по телу судорогой, превратившей мышцы в камень. – Выйдете все, – бросает он сухо и, дождавшись, когда охранники выйдут, переводит на меня тяжелый бездушный взгляд. Лучше бы в нем плескалась ненависть, которую я заслужила, потому что бесчувственность намного страшнее. – Не думал, что ты так долго продержишься, – Леви стоит прямо передо мной, смотря ровно в мои глаза и не спускаясь ниже – на измученное, уставшее от пыток тело, которое, отходя от холода, начинает дрожать. Лязг цепей слишком явственно режет по ушам, совершенно стирая наступившую после ухода палачей тишину, и я не выдерживаю напряжения, опуская голову и принимаясь разглядывать лужу подо мной. Она ярко-красная от воды и смешавшейся с ней крови.

Я тоже не ожидала, Леви.

– Видимо, они плохо стараются, – подытоживает он и наконец отступает, начиная двигаться вдоль столов и рассматривать лежащие на них предметы. Некоторые из них он берет в руки, подносит ближе к лицу и задумчиво кладет обратно. А мне каждый его шаг кажется настоящим испытанием, потому что я знаю, на что он способен ради своего Господина.

– Я не хотела, не хотела убивать его.

– Хватит, – обрывает меня Леви, резко разворачиваясь и даже вскидывая руку в останавливающем жесте. – Не передо мной ты должна оправдываться.

– Если бы у меня была возможность… я бы вымолила прощение у Господина, и не для того, чтобы избежать смерти, а для того, чтобы он знал: я не желала его смерти. Только не я, – пытаюсь встать на ноги, чтобы разгрузить затекшие и онемевшие уже руки, и совершенно забываю про сломанную ногу, которая тут же напоминает о себе острой болью. Она проходится по позвоночнику и замирает на губах протяжным стоном, она лишает меня последних сил, и я не нахожу ничего лучше, чем закрыть глаза и затихнуть. Кажется, от боли люди сходят с ума, интересно, я сойду тоже? И будто читая мои мысли, Леви произносит:

– Я бы мог заняться тобой, но, боюсь, ты не выдержишь и десяти минут. Сойдешь с ума от боли, а нам нужен чистый разум.

До меня не сразу доходят его слова, я словно проваливаюсь в вакуум и воспринимаю действительность в замедленной съемке. Она кружится вокруг меня и вызывает тошноту. Во рту скапливается слюна, и я часто-часто сглатываю, чтобы сдержать рвотные позывы и не опуститься в его глазах еще ниже. Наверное, мой вид и так вызывает отвращение: порванная и скатанная на талии майка, грязная, окровавленная; кровоподтеки и синяки; порезы; местами присохшая кровавая корочка, хоть как-то скрывающая раны.

– Нам? – спрашиваю я, едва шевеля губами и стараясь не упустить нить разговора.

– Да, нам, – Леви кивает, по-хищному осторожно подходя к двери и, пока я судорожно продумываю варианты развития событий, медленно открывает ее. Сначала я улыбаюсь, не веря собственным глазам, а потом смеюсь, смеюсь по-безумному громко, действительно напоминая умалишенную. Трещинки на губах лопаются от напряжения, и мне вновь больно, но я уже не могу остановиться, с каждой секундой все глубже увязая в диком смехе. От него даже грудная клетка сжимается, и сердце ускоряет ритм от нехватки кислорода.

Господин, вернувшийся с того света, чтобы забрать мою душу. Разве может быть что-то больнее, чем знать, что он здесь ненадолго и скоро вернется на ту сторону? Без меня, конечно, потому что я не нужна ему больше.

– Оставь нас, Леви, – его голос ровен и тих, но тем не менее заставляет меня унять приступ истерии, только изредка глупые смешки портят почти идеальную картину. Передо мной призрак, всего лишь призрак – я должна помнить об этом. Тогда почему свежий древесный аромат перебивает запах собственного немытого тела и возрождает во мне слабую надежду, что Рэми мог выжить? Наперекор всему. – Ты вызываешь восхищение, Джиллиан. Почти, – дополняет он, точно так же, как и Леви минуту назад, подходя к столу. А я отчаянно цепляюсь за его образ, с каким-то ненормальным голодом вглядываясь в каждую черту: в идеально ровную осанку, расправленные плечи, черную ткань пиджака, обтянувшего подтянутый торс, гладко зачесанные назад волосы и даже запонки, сверкающие мрачным черным блеском, когда Хозяин берет одну из штуковин, напоминающую стальную грушу, и, поворачиваясь ко мне, показывает ее. Плевать, плевать на мертвое железо, потому что мой Господин жив. – Отличное орудие пытки, все же инквизиторы средневековья не были лишены фантазии, хоть и довольно-таки больной. Знаешь, для чего это? Хотя бы догадываешься? – Он пожимает одним плечом, как-то нелепо и нервно, словно ему противно говорить об этом, и показывает орудие в действии, поворачивая винт и раскрывая лопасти груши. – Ее вставляли в любое из отверстий в человеке и медленно, наслаждаясь реакцией жертвы, раскрывали. Особенно любопытно это применялось на женщинах. Я мог бы лично провести экскурс в историю, но не хочу обижать Вацлава, пожелавшего провести с тобой воспитательные работы. Уверен, ты будешь молить господа, чтобы твое сердце остановилось, потому что он приготовил для тебя нечто особенное. Ты так верна своей идее… – резко меняя тему, говорит Рэми, пока я стараюсь унять дрожь от одной лишь мысли о том, что со мной сделают, как только он уйдет. – Как ты думаешь? Люди, которым доверяешь, бьют больнее?

Это не вопрос – констатация факта, и он не ждет моего ответа, просто продолжает стоять в пол-оборота и смотреть на меня с неким холодным презрением, даже отвращением, будто ему неприятно видеть меня живой. Его лицо абсолютно непроницаемо, и я не могу прочитать ни одной эмоции, кроме тех, что плескаются в его взгляде.

– Простите меня, простите, простите, – всхлипываю, когда полностью справляюсь со смехом, но больше не могу произнести ни слова, потому что рыдания начинают душить. Обхватывают горло стальными тисками и душат-душат-душат, до ярких мушек перед глазами.

– Ты знаешь: я не прощаю предательства, – равнодушным тоном произносит Рэми и подходит ближе, позволяя увидеть свое бесстрастное лицо. – У меня мало времени, я просто хочу знать, кто. Кто передал тебе оружие.