Текст книги "Теряя себя (СИ)"

Автор книги: Eve Aurton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Сейчас он выпрямится, с аккуратной педантичностью расправит брюки на коленях и, взяв саквояж, уйдет, чтобы оставить меня в этом гнилом и холодном месте, где я вновь провалюсь в трясину поисков. И он действительно уходит, осторожно прикрыв дверь и будто боясь нарушить тишину моего безумия. Я же, ощущая тяжелую усталость, медленно ложусь на живот и, подложив под щеку руку, начинаю рассматривать каменный пол, водить по его стыкам пальцем и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Мне нужно вспомнить, что со мной случилось, и отличить правду от вымысла, потому что я совершенно не знаю, чему верить.

Разум слишком жестоко играет со мной, не позволяя докопаться до фактов.

Не знаю, в какой момент я проваливаюсь в тревожный сон, весь наполненный ужасающими картинками, но резко просыпаюсь, когда слышу привычный скрежет замка, после чего в дверях появляется тот самый мужчина. Он спокойно подходит ко мне, дожидается, когда я приподнимусь, и бережно касается подбородка, чтобы я подняла голову и позволила ему снять ошейник. Облегченно выдыхаю, чувствуя как шея освобождается от тяжести металла, и провожу по ней ладонью, вызывая болезненные ощущения на натертой коже. Меня не волнует, зачем он это делает и через что мне предстоит пройти, поэтому я послушно встаю и следую за ним, стараясь прикрыть грудь ладонью.

Узнаю знакомый подвал, через который уже проходила и о котором даже не догадывалась раньше. Оказывается, стоило только пересечь кухню, открыть неприметную дверь и спуститься вниз по деревянным ступеням, как попадешь в помещение, все заполненное различным хламом и содержащее в себе маленькую тайну в виде кладовки-темницы, что стала моим пристанищем при возвращении домой. Даже не представляю, сколько дней я провела здесь, потому что не имею понятия о времени, не слежу за периодичностью визитов и не спрашиваю, какое сейчас время суток, ведь меня волнует совсем другое – что произошло в моей жизни и как восстановить последовательность событий.

Лишь когда мы выходим наверх, я ошарашенно останавливаюсь, ослепленная ярким светом, залившим кухню. Щурюсь, прикрывая глаза ладонью и постепенно привыкая к нему, а потом недоуменно вглядываюсь в бардовые брызги, коснувшиеся кухонных шкафов, застывшие на столешнице и присохшие к полу, который никто не удосужился помыть. Эта картина кажется мне смутно знакомой, будто я уже видела это, но по каким-то причинам решила забыть. Эта картина заставила меня биться в истерике и проклинать Хозяина, лишившего меня чего-то важного и окунувшего в чувство вины, которое до сих пор терзает меня во снах.

Здесь кого-то не хватает, кого-то доброго, понимающего, родного.

– Что здесь произошло?

– Ничего.

Впервые слышу его голос и не сразу понимаю, что это именно он говорит со мной, пока не натыкаюсь на его проникновенный взгляд, остановившийся на моих губах. Ложь, все ложь, здесь присохшая кровь Хелен, верившей мне и расплатившейся за это своей жизнью. Ведь так?

– Не стоит задерживаться, – он достигает меня за пару шагов и, кладя ладонь на поясницу, подталкивает вперед, упрямо уводя с кухни. Это так странно – не ощущать ничего, кроме гулкого эха от померкших переживаний, которые, на самом деле, должны быть яркими, болезненными и ядовитыми, которые должны разъедать душу и сердце, но вместо этого предпочитают затаиться в глубинах сознания и не мучить меня. Это так милосердно, наверное, и я должна радоваться. Радоваться и смеяться, что в отличие от многих других не сошла с ума и до сих пор живу, живу назло богу, пославшему мне такие испытания. Впрочем, обвинять его глупо, ведь не он причина моих страданий.

– Свободен, Леви, – сухой приказ Рэми душит меня до боли знакомым голосом, и вся я будто сжимаюсь, вставая поодаль от стола, за которым он сидит и листает какие-то бумаги. И пока он это делает, я успеваю посмотреть в сторону шкафа, где в отражении стекла сталкиваюсь со своим жалким видом. Спутанные волосы, поникшие нерасчёсанными паклями, изможденный вид и синяки на лице, руках, плечах, ссадины на шее, и только большие глаза остались прежними, не тронутыми чьей-то жестокостью и силой. За спиной прикрывается дверь, и я непроизвольно вздрагиваю, поворачиваясь к Господину и даже не пытаясь прикрыться. Нет того, что он не видел в моем теле, так что есть ли смысл прятаться. – Подойди ближе, – он говорит это пустым тоном, не выражающим ни злости, ни ненависти, ни жалости. Ничего, что могло бы выдать его эмоции, которые, впрочем, меня мало интересуют.

Послушно подхожу ближе и апатично смотрю на его руки, держащие стопку снимков. Наверное, мне нужно его ненавидеть, презирать, бояться, но на удивление я ничего не чувствую. Совершенно. Будто внутри меня пустота, не могущая создать ничего, кроме безразличия.

Он осматривает меня с ног до головы медленным равнодушным взглядом, а потом небрежно кидает снимки на стол, привлекая мое внимание к ним. Слегка поджимаю губы, узнавая на них Элисон, лежащую на земле, с закрытыми глазами, пугающе бледную. Из уголка ее рта тянется ручеек крови, который прочерчивает дорожку по щеке и прячется где-то в изгибе шеи. Элисон не спит, не притворяется, не играет роль в сентиментальном фильме, где главная героиня умирает.

Элисон мертва. Элисон мертва в разных ракурсах и на десятках фото.

– Мне жаль, Джиллиан. Ее убили во время восстания.

Ощущаю, как колючий холод поднимается от стоп вверх, и обнимаю себя за плечи, часто-часто хлопая ресницами и будто пытаясь смахнуть слезы. Но их нет, внутри меня пусто-пусто.

Пусто.

– Это всего лишь человек, мой Господин. Не растрачивайте на него свою жалость, – говорю это на полном серьезе, искренне и от чистого сердца, словно желая поддержать его и успокоить. Будто это не моя подруга стала жертвой системы, будто не я лишилась еще одного близкого человека.

К потерям привыкают, кажется, я где-то слышала это. Поднимаю глаза на Господина, натыкаясь на его подозрительный прищуренный взгляд. Он практически не изменился, если только на лбу пролегла хмурая складка и глаза стали еще чернее. Он смотрит на меня долго, будто тоже выискивая перемены, ища подвох, пытаясь найти прежнюю Джиллиан, которой теперь нет, наверное.

– Знаешь, ma fille, твои слова подтверждаются фактами, и я допускаю вариант того, что ты не намеревалась бежать, а следовала желанию увидеться с подругой, – Рэми все продолжает смотреть на меня, поглаживая кончиками пальцев поверхность стола и своими словами вызывая у меня слабую улыбку. Как же поздно он понял это. Я поворачиваю голову в сторону окна, полностью теряя интерес к разговору, и наблюдаю за тем, как ветер играет с падающим снегом, загоняя его в маленькие цунами. Иногда он со всей силы хлещет им по стеклу, успокаивается, а потом вновь набирает силы и продолжает играть, заворачивая пустившиеся в разброс снежинки в водовороты. Это красиво, даже очень, много красивее черных камней подвала и тусклого света. – Ты слышишь меня?

– Что? – недоуменно вскидываю бровями, вновь возвращая внимание на Хозяина, а он едва заметно сжимает челюсти и замолкает, как-то странно смотря на меня. Даже не представляю, о чем он говорил сейчас, совершенно отбившись от реальности.

– Я сказал, что информация, полученная тобой от Элисон, подтвердились – Айрин умерла, потому что деньги не дошли до твоей семьи, именно поэтому сейчас ты приведешь себя в порядок и поедешь со мной, – Рэми говорит это официально холодным тоном, но я вижу, с каким трудом ему дается озвучивать свои ошибки, лживые обещания, которыми он отравил меня когда-то, воспользовавшись моей наивностью.

Равнодушно пожимаю плечами, вызывая болезненные ощущения в месте укуса, и послушно направляюсь к двери, чтобы выполнить волю Господина. Не знаю, куда и зачем мы едем, и даже не собираюсь спрашивать, ощущая странное желание вернуться обратно – в стены сырого подвала, где тихо и спокойно, где нет внимательного взгляда Хозяина, сейчас будто немного растерянного, впервые столкнувшегося с чем-то пугающим и необъяснимым – не благоговейным страхом перед ним, не ненавистью и даже не болью, а с вымершими эмоциями, которые поселились в его наложнице и стали результатом его действий.

***

Я сижу возле его ног, на холодном мраморном полу, рассматривая свои тонкие пальцы и чувствуя как капельки воды, заменившие стаявший снег, скатываются по рукам вниз и скапливаются на тыльной стороне ладони. Мне стоило надеть что-нибудь более закрытое, чем платье на бретельках, но будто назло погоде я выбрала именно открытый наряд, показывающий всю красоту изуродованного тела. Мне не перед кем стесняться, меня мало волнует чужое мнение, а особенно сердитый взгляд Рэми, не разделившего мой выбор. Мне некогда думать о таких глупостях, я хочу разобраться в себе и понять, почему, почему, черт побери, я ничего не чувствую. Ведь судя по потерям в моей жизни, я должна сойти с ума от боли, выть от чувства вины и ненавидеть, ненавидеть этот мир всем сердцем.

Но вместо этого я как преданный пес сижу возле своего Господина и стараюсь не поднимать взгляд на окружающих нас людей. Все они столпились вдоль стен, все они не произносят ни звука и с настороженностью смотрят на восседающего на высоком стуле Рэми, который никуда не торопится и, могу поспорить, приготовил что-то весьма интересное в виде какого-нибудь развлечения.

В воздухе пахнет приторными духами и страхом, который я вижу на лицах подданных, когда поднимаю голову и равнодушно оглядываю толпу. Здесь Вацлав и все члены Совета, Леви, стоящий невдалеке, даже Адель, посмотревшая на меня с видимой жалостью. Не стоит меня жалеть, все не так уж и плохо. Улыбаюсь ей, едва находя в себе силы проявить эмоции, и наталкиваюсь на поджатые губы и мелькнувшее в глазах понимание. Она несколько изменилась, будто похудела и лишилась изысканного шарма, сейчас ее плечи опущены и былая статность исчезла под грузом неразделенной любви.

Мне тоже жаль тебя, Адель.

Боковым зрением вижу, как Господин кивает, и все поворачиваются в сторону дверей, которые через мгновение открываются, пропуская внутрь донельзя напуганного человека, идущего маленьким осторожными шажками и с опаской оглядывающегося вокруг. Его лицо красное и блестящее, сам он грузный и неповоротливый, тяжело дышащий и наверняка не понимающий, зачем он здесь. Узнаю в нем что-то знакомое и хмурюсь, пытаясь вспомнить, где я могла его видеть, а в том, что мы встречались раньше, я нисколько не сомневаюсь.

– Помнишь его? – тихий шепот Рэми, чуть склонившегося ко мне, ласкает щеку, и я наконец вспоминаю. Это Аруш Болман, поверенный Господина, ставший моим проводником в этот безумный мир. И пока он пересекает залу, то и дело прикасаясь к галстуку и краснея все больше, я вспоминаю детали нашего знакомства, контракт, что я подписала, его слова о деньгах и средней продолжительности жизни человека в этих условиях. Интересно, я пережила рубеж или все еще нахожусь в его рамках?

– Господин, – под впившиеся в него взгляды десятков вампиров Аруш склоняется в уважительном поклоне и стирает пот со лба выуженным из кармана платком. Вижу, как мелко-мелко дрожат его руки, как он нервно облизывает губы и глубоко вдыхает, пытаясь справиться с нахлынувшим на него страхом и волнением. Не понимаю, зачем он здесь, а вот он, по-видимому, прекрасно догадывается. Это написано на его растерянном лице, скрыто в умоляющем взгляде, спрятано в приторной покорности.

– На колени, Аруш, – Рэми произносит приказ таким жестким тоном, что я волей неволей поворачиваю голову в его сторону и натыкаюсь на каменно непроницаемое лицо, в котором есть что-то ужасающе страшное, и речь сейчас идет не о внешних данных, а о том, какое решение скрывает за собой эта маска.

– П-простите, мой господин, – Аруш чуть ли не плачет, складывая руки на груди и с трудом опускаясь на колени. Вокруг повисает такая тишина, что я удивленно оглядываю толпу, присмиревшую и выжидающую чего-то. Лица вампиров напряжены, даже Вацлав, обычно держащий себя вызывающе уверенно, настораживается, вновь напоминая мне хищную птицу. Такое ощущение, что предстоящее событие заранее лишает его хладнокровия, превращая старейшего вампира в покорного раба.

– За что ты извиняешься, Аруш? За то, что ты нарушил условия контракта или за то, что твоя жадность оказалась сильнее преданности мне? – Господин говорит это тихо, но каждое его слово кнутом бьет по стенам, вынуждая Болмана съежиться от страха. А я начинаю догадываться, в чем дело, и для чего все это представление – Аруш виновен в том, что деньги так и не дошли до моей семьи. Виновен в том, что моя сестра умерла. Виновен в том, что предал своего хозяина, оказавшись слабее собственной алчности. Вот кто стал прямой причиной смерти Айрин – Аруш, так и не перечисливший деньги за мою свободу, а не Господин, не имеющий к этому никакого отношения и ставший жертвой обмана. Впрочем, какая разница, ведь сестру не вернуть. Слишком поздно, и в расправе, что он сейчас учинит, а я точно знаю, что она будет, нет никакого смысла.

Наверное, я просто устала, потому что вдруг ощущаю банальное безразличие ко всему происходящему и уже на смотрю на Болмана, умоляющего Рэми простить его.

Глупый, разве наш Хозяин умеет прощать? Ухмыляюсь, мотая головой и вновь возвращаясь к разглядыванию своих пальцев. Распущенные волосы скрывают от меня Господина, сидящего по левую руку и оперевшегося локтем о подлокотник. Он подпирает подбородок пальцами, с раздражением выслушивая оправдания поверенного, а потом вскидывает руку, приказывая ему заткнуться. Вновь гнетущее напряжение давит на плечи, и я хаотично скольжу взглядом по залу, затем возвращаюсь к Арушу, к своим пальцам с побелевшими костяшками, к Леви, к Господину, к Адель, застывшей в ожидании.

К Арушу, к пальцам, к Рэми, Вацлаву.

В глазах рябит от множества лиц, и в висках стучит кровь, пока Леви медленно подходит к хныкающему от страха Болману и со всей силы втыкает специально заготовленный крюк прямо под его подбородок. Громкий лязг выпущенной цепи, свисающей с крюка и бьющей о мраморный пол, окунает меня в замедленную съемку, и я с какой-то странной заторможенностью наблюдаю за тем, как глаза Аруша наливаются кровью, сам он багровеет, нелепо высовывая язык и пытаясь что-то сказать, и, чтобы вытащить вцепившийся в него крюк, обхватывает его дрожащими пальцами. Бесполезно, потому что он вошел слишком глубоко, зацепив нижнюю челюсть в ловушку. Кровь скапливается в его рту, а потом льется на пол, превращаясь в алую лужу, в которой он беспомощно скользит коленями, пока Леви не дергает цепь резко на себя, вынуждая его упасть навзничь.

Некоторые из вампиров брезгливо отворачиваются, некоторые смотрят на это со страхом, наверняка боясь оказаться на его месте, а некоторые не могут скрыть удовольствия от кровавой картины, развернувшейся перед ними. В их числе Вацлав, пристально наблюдающий за брыкающимся Арушем и даже сделавший шаг ближе, будто ему хочется рассмотреть получше и только всеобщее оцепенение останавливает его.

– Так будет с каждым, кто посмеет предать меня, – Господин медленно поднимается с места и, пока я прячу взгляд вниз, чтобы не видеть безжалостную казнь, он достигает Леви, забирает у него цепь и с легкостью тащит Болмана за собой, двигаясь в мою сторону. Остается совсем немного, и я растерянно вскидываю голову, совершенно не зная, что чувствовать. Удовлетворение от мести? Злость? Или облегчение, что виновный в смерти Айрин найден и сейчас будет наказан? Но вопреки всему я ощущаю что-то наподобие жалости, когда Рэми дергает цепь на себя, и Аруш по инерции оказывается в нескольких шагах от меня. Я даже могу разглядеть ужас в его глазах, морщинки, окутавшие веки, расширенные поры его кожи, окровавленное острие крюка, торчащего изо рта. – Смотри, Джиллиан, внимательно, быть может это сгладит боль потери, – шипит Рэми, меняясь на глазах и превращаясь в настоящего хищника. Его глаза чернеют, и сеточка вен появляется под ними, пока он берется за основание крюка и поднимает Аруша над полом, заставляя его нелепо дергаться в конвульсиях. Теперь кровь капает на руку Господина, удерживающего орудие, и напрочь портит рукав пиджака, впитывающего в себя ее капли.

Поджимаю губы, наблюдая за тем, как челюсть Аруша начинает выворачиваться и, кажется, вот-вот сломается, вырвется с корнем, оставив после себя окровавленное мясо, но Рэми предупреждает это и подхватывает Аруша за шею, с искаженным от злости лицом запуская руку в его грудь. Противное хлюпанье рождается внутри Болмана, он страшно пучит глаза, хватаясь за запястье хозяина, и, как только Рэми вырывает из его груди сжатый кулак, затихает, тяжело повисая в руках палача.

Мертвое тело с глухим стуком падает на пол, и Господин, прежде чем повернуться к толпе, бросает на меня быстрый взгляд, словно этой расправой извиняясь передо мной за то, что потерял контроль над ситуацией и позволил Арушу обмануть себя. Застываю, глядя в лицо мертвого Болмана, и не вижу больше ничего, кроме его вытаращенных глаз и развороченной челюсти. Не вижу, как Хозяин бросает окровавленный сгусток мышц в центр зала, как угрожающе смотрит на притихших вампиров, ставших свидетелями показательной казни, как хладнокровно проходит мимо окровавленного трупа и садится на свое место, одним лишь взглядом вызывая в своих подданных покорный страх.

Наверное, я единственная в этом зале, кто не боится его, и не потому что я отличаюсь феноменальной смелостью, а потому что сейчас, именно в этот момент, мне абсолютно все равно. Восприятие действительности вновь искажается, и происходящее кажется мне сном, одним из тех, что я видела в подвале и не могла отличить от правды. Могу поспорить, если я открою глаза, то вновь окажусь там, в полном одиночестве и колючем холоде, но сколько я не стараюсь очнуться, ничего не помогает, и я вновь и вновь натыкаюсь на убитого Аруша, смотрящего на мир вокруг стеклянными глазами.

Сердце в груди бьется на удивление спокойно, и я запрокидываю голову, расфокусированным взглядом впиваясь в качающийся надо мной потолок. Хочется спать, хочется оказаться в невесомости и забыть все, что когда-либо со мной происходило. Начиная с самого рождения и заканчивая этим моментом.

Плавая в укачивающей зыбкости, медленно подползаю к Господину и, не обращая внимания на окружающих, доверчиво прижимаюсь к его ногам, кладя голову на его колени и будто прося приласкать меня. Мои волосы мягкими волнами рассыпаются по его ногам, и я закрываю глаза, чувствуя холодные липкие пальцы, коснувшиеся скулы и поглаживающими движениями успокаивающие меня. И, пока вампиры покидают залу, тихий шепот Хозяина постепенно убаюкивает меня, отправляя в выдуманный им мир, где я наконец расслабляюсь и отпускаю разъедающие разум мысли.

Наверное, впервые за все это время я проваливаюсь в крепкий сон, который лишает меня возможности чувствовать ласку Господина, слышать его вкрадчиво мягкий голос, видеть его лицо, лишенное привычного равнодушия и строгости. Наверное, впервые я полностью отрекаюсь от воспоминаний и не позволяю ядовитым терзаниям нарушить иллюзию, возникшую под внушением сжалившегося надо мной Хозяина.

– Fais de beaux rêves, ma fille…*

Комментарий к Глава 18

– Fais de beaux rêves, ma fille. (фр. Сладких снов, моя девочка).

========== Глава 19 ==========

Я не хочу открывать глаза…

Не хочу расставаться с теплым и ярким сном, в котором нет ни жестокости, ни боли, ни отчаянья. Нет почерневших стен подвала, липкого холода, удушающего одиночества. Нет кровавых сцен, бездушных улыбок, мертвого равнодушия. Нет чужого мира, пустых обещаний, горьких разочарований – есть лишь знакомая лимонная комната, нежные объятия матери, заливистый смех сестры, прижатой к моей груди и пытающейся вырваться. Она упирается своими маленькими ладошками в мои плечи, желая убежать и спрятаться, и, чем больше она сопротивляется, тем крепче я прижимаю ее к себе, будто понимая, что это последнее наше свидание. Что стоит ее отпустить, как она исчезнет – навсегда, превратится в грустное воспоминание, останется за гранью реальности и больше не вернется.

Впрочем, как и мама. Как Элисон. Как Хелен.

Я не хочу открывать глаза. Может поэтому до последнего цепляюсь за ускользающие образы и крепко жмурюсь, умоляя свой разум чуть задержаться, дать мне возможность еще на несколько минут окунуться в тепло встречи с родными, увидеть грустный взгляд мамы и дерзкий Элисон. Почувствовать аромат шарлотки и запах детского крема, сладкий, с едва уловимой цветочной отдушкой.

Я не хочу открывать глаза, потому что до ужаса боюсь натолкнуться на мерзкие каменные стены, черную безнадежность и безумие, которому так и не нашла объяснение. И все же мне приходится это сделать, отпустить сон и, глубоко вдохнув, вынырнуть наверх, в проклятую действительность, где я совершенно теряюсь, наталкиваясь не на каменную кладку темницы, а на плечо Хозяина, в которое доверчиво уткнулась носом. Моя ладонь лежит на его руке, и, слегка сжав пальцы, я четко ощущаю твердость мышц, в силе которых даже не сомневаюсь. Разве не он с легкостью поднял Аруша над полом, а после, вырвав его сердце, бросил к моим ногам? Разве не он забрал жизнь Хелен? Разве не он превратил меня в ничто? Наверное, после всего произошедшего я должна его ненавидеть, испытывать отвращение и пытаться избавиться от его близости, но вместо этого напротив, не тороплюсь отодвинуться и, пользуясь моментом, с интересом рассматриваю его профиль. Скольжу усталым взглядом по его лбу, щеке, носу, чуть задерживаюсь на красивых губах, а затем останавливаюсь на длинных опущенных ресницах, скрывающих от меня холодный и безразличный мир, в котором я без борьбы утонула.

Глупая.

Слабая.

Дура.

– Ты долго спишь, – он говорит это, не открывая глаз, даже не двигаясь, а я все продолжаю изучать его, удивляясь тому, что сейчас я лежу в своей постели, в своей комнате, а не на тонком матрасе, брошенном на пол холодного подвала. Интересно, что заставило его проявить милосердие? Мой жалкий вид? Или безразличие, пропитавшее меня насквозь? Не убираю ладонь с его руки, пристально наблюдая за движением его губ, и не могу удержаться, чтобы не озвучить давно мучающие меня мысли:

– Вы убили Хелен.

– Да, – он говорит это совершенно спокойно, наконец открывая глаза и поворачивая голову в мою сторону. Сейчас он так близко, что стоит мне немного пододвинуться, как наши носы соприкоснутся, но я не шевелюсь, лишь поджимаю губы и вглядываюсь в наполненные мраком глаза, в которых не могу уловить ни одной эмоции. Наверное потому, что там я вижу свое отражение.

– Я стала причиной ее смерти и должна испытывать чувство вины, но я ничего не чувствую, не помню, словно это случилось не со мной, не в моей жизни, – для пущей убедительности мотаю головой, от непонимания едва не плача, потому что собственная беспомощность душит. – Моя сестра умерла. Моя подруга умерла. Моя мама в отчаянии, и я должна, слышите? – должна испытывать боль, но я ничего не чувствую, – сжимаю пальцы, крепко, пытаясь до него достучаться, вызвать хоть какой-то отклик, пусть даже если это будет банальная жалость. – И я должна вас ненавидеть, – говорю это постепенно затихающим голосом, как будто подводя итоги всего произошедшего и указывая на главную причину своих бед. – Но даже ненависти я не чувствую. Что со мной? Я просто хочу знать, Господин, – пожимаю плечом и срываюсь, позволяя слезам скопиться в уголках глаз. Еще сильнее обхватываю его предплечье пальцами и утыкаюсь носом в плечо, больше не желая видеть своего отражения. Лучше бы я не просыпалась, осталась там, в теплом и родном сне. – Почему?

– Потому что я так хочу, Джиллиан, – он говорит это уверенным тоном, с проскальзывающими в нем металлическими нотками, словно желая оградить себя от дальнейших вопросов, которых накопилось великое множество.

Задерживаю дыхание, резко замирая и прислушиваясь к стуку своего сердца, а потом поднимаю голову и, нахмурившись, вглядываюсь в непроницаемое лицо Хозяина, стойко выдерживающего мой растерянный взгляд.

– Что это значит?

– Это значит, что я избавил тебя от ненужных эмоций, – Рэми хочет встать, но я опережаю его, приподнявшись на локте и положив ладонь на крепкую грудь. В поле зрения попадает его рука, с закатанным по локоть рукавом рубашки, испачканным кровью – кровью Аруша, поплатившимся жизнью за предательство и жадность. Но все это не имеет значения, только не сейчас, когда я так близка к истине, когда все мучившие вопросы могут найти ответы, когда разрушающее разум безумие перестанет меня терзать.

– Вы забрали их? Мою боль. Вы забрали и ее тоже?

– Да, – на удивление Рэми не пытается уйти, не пытается избавиться от моей руки и в этот самый момент кажется мне до предела близким, человечным, понимающим. Будто он видит меня насквозь и прекрасно понимает все, что я чувствую, чувствовала, буду чувствовать. Не может быть, ведь мы с ним по разные стороны, и он никогда не окажется в моей шкуре. Я смотрю на него несколько озадаченно, силясь понять, как такое возможно, а в это время Рэми кладет свою прохладную ладонь на мою руку и аккуратно убирает ее, желая встать.

– А если я хочу их вернуть? Пережить все, что должна была пережить? – судорожно хватаю его за рукав, когда он садится на край кровати и готовится встать. Подползаю ближе, пытаясь заглянуть в его лицо, и комкаю в кулаке ткань его рубашки, не отпуская от себя. Господи, наверное, я точно сошла с ума раз так настойчиво ищу ответы, а заодно рискую попасть под горячую руку, ведь, как показала практика, Хозяин не любит, когда ему перечат. Не любит, когда переходят границу и забывают, кто он есть на самом деле. Не друг, не любовник, не равный – Господин, создавший этот мир и являющийся его началом, быть может, даже концом. – Ведь это мое право – владеть своими чувствами и принимать решение насчет них.

При этих словах Рэми ухмыляется, той самой едва заметной ухмылкой, что украшала его губы в самом начале нашего знакомства, и стремительно перехватывает мою руку, чтобы в следующую секунду опрокинуть меня на кровать и, нависнув надо мной угрожающей глыбой, прижать весом своего тела. Глубоко дышу, глядя на него распахнутыми от страха глазами, и наконец замолкаю, проклиная свое упрямство и желание докопаться до истины. В конце концов, жизнь не остановилась, когда я лишилась ненужных, как выразился Хозяин, эмоций.

Просто померкла.

– Простите, – выдыхаю я, пока Рэми молча смотрит на меня, медленно-медленно сканируя лицо и цепляясь к каждой мелочи. Чувствую себя беззащитной перед ним и, постепенно покрываясь румянцем, пытаюсь унять нервное дыхание, из-за которого грудь ходит ходуном и сердце слишком сильно бьется внутри. Могу поспорить, еще немного, и оно сломает ребра, просто уберет ненужную преграду, мешающую ему жить.

–Твое сердце так стучит, ma idiote petite fille*, что я сильно сомневаюсь, справится ли оно с эмоциями, которые ты так отчаянно хочешь вернуть, – его дыхание ласкает кожу, он так близко, что я различаю как сужаются и расширяется его зрачки, почти слившиеся с сетчаткой и не имеющие четкого контура, отчего его глаза кажутся неестественно черными, демоническими и очевидно пугающими. Мне почти приятно ощущать тяжесть его тела, если бы не одно “но” —воспоминание о том, что он может причинить боль даже в момент наслаждения, в момент, когда я максимально открыта перед ним. – И смею предположить, что как только я верну их, ты сгоришь, Джил, сломаешься, утонешь… Так что не проси меня об этом. Ты можешь рассматривать это как мои извинения за то, что я потерял контроль над ситуацией и позволил Арушу лишить тебя сестры.

– Я никого не виню.

– Вот как? – его брови изгибаются от удивления, и Рэми устраивается поудобнее, явно не собираясь отпускать меня из плена. И, чтобы избавиться от давления на ноги, я не нахожу ничего лучшего, чем просто раздвинуть их, при этом поставив себя в неловкое положение, будто бы мне приятна его близость и я вовсе не против продолжения. – Значит, ты не винишь меня в смерти сестры, но при этом лишь несколько минут назад говорила о ненависти ко мне. В чем же причина?

– Хелен. Вы убили ее. Вы не могли знать о махинациях Аруша, но жизнь Хелен была в ваших руках.

– В твоих тоже, – Рэми резко перебивает, слегка поводя бедрами вперед и вынуждая меня нервно сглотнуть. Не хочу потерять нить столь серьезного разговора, но будто назло он вновь поводит бедрами, давая мне прочувствовать его просыпающееся возбуждение. Господи, ведь сейчас не время. – Но встреча с подругой оказалась важнее веры в тебя, Джиллиан.

– Я бы вернулась.

– Теперь я об этом знаю, но в тот момент, когда я приехал домой и не обнаружил тебя, подумал несколько иначе. А чтобы ты подумала на моем месте, la petite? – он замолкает, выжидающе смотря на меня, пока я мысленно ставлю себя на его место и действительно понимаю резонность его умозаключений. Предать веру легко – один необдуманный поступок, импульсивное желание, непростительная ошибка. Но… но ведь мы все ошибаемся, вот только не все ошибки приводят к таким последствиям.

– Я не убивала Хелен, не убивала, – повторяю это, словно уговаривая саму себя, а Господин, будто желая отвлечь меня от разговора, вытягивает руку вверх и переплетает наши пальцы, второй рукой начиная продвигаться вниз: к моей талии, затем бедру, по которому проводит прохладной ладонью и слегка сжимает его.

– Конечно нет, моя маленькая, ты не убивала. Это сделал я, только я, – он шепчет это томным голосом, склоняясь еще ниже и слегка прикусывая мой подбородок, после чего оставляет ласковый поцелуй на месте укуса и осторожно обхватывает мою нижнюю губу своими губами. Они мягкие, заботливые, нежные. – Так что, если тебе так удобно, ты можешь ненавидеть меня за смерть Хелен. Я не против, – всего мгновение он пристально смотрит в мои глаза, а потом целует, не пытаясь подавить, не сминая своим напором и не демонстрируя власть, а нежно и аккуратно, будто боясь сломить то, что еще осталось во мне, что едва теплится и чего он не хочет потерять. По крайне мере, я хочу так думать, хочу верить в то, что хоть что-то значу в этом отвратительно жестоком мире, так легко поглощающем жизни.

Рэми вновь поводит бедрами, на этот раз куда более откровенно, имитируя толчок и постепенно распаляя во мне желание. Я ощущаю грубость его брюк своей плотью и даже подаюсь навстречу, вызывая его несдержанный рык, который никак не вяжется с приторно ласковыми поцелуями, прикосновениями, осторожностью. Он прекращает поцелуй, просто зависая надо мной, и шепчет прямо в губы: