Текст книги "На привязи (СИ)"

Автор книги: Ernst Wolff

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Я прекратил общение с ней так же, как и с остальными, – ровно ответил Марик.

В голове все еще не уложилось, что Лайла могла умереть. Его рыжеволосая подруга, единственная подруга на протяжении многих лет, предавшая его подруга – умерла? В ней жизни было больше, чем во всех остальных, вместе взятых. Он не искал ее в Сети, не интересовался ее жизнью, ему хватало того, что она встречалась с Антоном в его последний день в школе. Он понял, что они расстались, потому что она перестала незримо присутствовать на страничках Антона в Сети, но никогда не интересовался, куда же она пропала.

– Несчастный случай? – уточнил Марик, отчаявшись дождаться от Антона хоть какого-то продолжения.

– Повесилась, – рубанул Антон. – Почти сразу же, как в колледж поступила. Что ты, что она – самоубийцы, – неприязненно сказал он и посмотрел на руки Марика.

– Что ты там сквозь рукава разглядел? – зло спросил Марик.

Он быстро пошел вперед, толкнул Антона плечом и вошел в участок. Зря, надо было сразу домой отправляться, все равно Оливер простит его за пропущенный отчет… Но ноги привычно понесли вниз, к Давиду с его искусственной белозубой улыбкой, руки сами отдали пистолет. Последовательность машинальных действий избавляла от необходимости размышлять. Он даже не жалел, он почти забыл Лайлу, как забывал многих людей из своей жизни, но вот презрение, звучавшее в словах Антона, презрение, которое он испытывал к самоубийцам, всерьез задело. Марик приложил все силы, чтобы не взорваться, не заорать, что Антон может засунуть свое мнение себе в задницу, и даже не подначил его – что за девушкой не уследил, ты же ее так любил, так любил! И только когда кулак сам ударил по столу, хотя Марик был уверен, что пребывает в спокойствии и заполняет отчет, стало ясно: на Лайлу ему не плевать.

– Почему она в петлю полезла? – накинулся Марик на Антона. – Что ты ей сказал, что ты ей сделал?

– Да ничего! – рявкнул Антон. – Не твое собачье дело!

Марик сжал губы, чтобы не наговорить лишнего. А так и хотелось выплюнуть: молодец, двоих, любивших тебя, довел до самоубийства…

Марик уткнулся в отчет. Антон – тоже, но, как оказалось, ненадолго. Спустя полминуты мнимого затишья он бросил:

– Как тебя в Альянс взяли?

– Легко и просто, сказали: работайте у нас, господин Павор, мы будем вам очень рады…

– Ты же самоубийца. Ни один психологический тест не прошел, наверно.

Марик уставился на Антона. Оскалившись, он произнес:

– А я отчаянный. Своего привык добиваться. И им плевать, кто ты – со всех сторон правильный или поломанный. Они бросают тебя в пекло, чтобы понять, отдашь жизнь за порученное задание, или нет. Если жизнью не дорожишь, то это замечательно. Альянсу нужны такие люди.

– Как я и думал, – буркнул Антон. Он бы добавил что-нибудь еще, но посмотрел за плечо Марику и осекся. Марик повернулся. В дверях стоял Оливер, перекинув пиджак через локоть.

– Доброе утро, мальчики, – поприветствовал он. – Иду я, значит, на работу, предвкушаю продуктивный день, и что я слышу: кто-то обсуждает Альянс! В стенах этого здания! – разглагольствовал Оливер, порывистым шагом приближаясь к ним. – Вот что я вам скажу, детишки: еще хоть слово об Альянсе не в хвалебном ключе в участке – и оба пулей вылетите. Нам проблемы не нужны, ясно? Антон, ты понял?

– Понял, – проворчал Антон.

– Понял что?

– Понял, что об Альянсе больше никаких разговоров, Инспектор!

– Умничка, – нежно сказал Оливер, внимательно вглядываясь в Антона. Повернувшись к Марику, он вперился и в него взглядом. – А ты понял, Марий? Я бы не хотел ссориться с твоими бывшими коллегами. У стен есть уши, и многие только и жаждут накляузничать на вас гэбэшникам и вступить в Альянс. Ведь туда, как ты знаешь, правильных не берут, берут тех, кто выгоду приносит…

– Я понял, – резко ответил Марик. – Понял, что у вас свои счеты к Альянсу.

– Там многие люди искалечились, – сказал Оливер. – Не хочу, чтобы мои ребята там оказались. Мечтают – пусть, мечты никуда не приводят. А вот работать там – одно мучение.

Марик поспорил бы, он пообещал себе однажды завести с Олли разговор об Альянсе и доказать, что служба там – лучшее, что может с человеком случиться, Альянс покажет, чего ты достоин и на что способен, а если в отражении зеркала ты увидишь жалкую дрожащую тварюшку, а не того, кем себя считал: это твои проблемы, тебе с ними жить. Но сейчас он молча проводил Оливера взглядом и, злорадно ухмыльнувшись, отправил ему наполовину недописанный отчет. Мелочь, а приятно. Пусть вызовет к себе и покричит. По крайней мере, он не строит рожу кирпичом, не улыбается изредка, как приятному человеку, исключительно для того, чтобы потом сказать что-нибудь гадкое и максимально обидное. Есть люди, которым надо обязательно в рану пальцем ткнуть и внутри поковыряться, и Антон – один из таких.

Вернувшись в квартиру, Марик забрался в душ и долго стоял, пока горячие струи воды били спину кнутами. Мысли метались по голове обрывками. Он запоздало осознал, что Лайла, похоже, и впрямь умерла, а он ведь дружил с ней с начальной школы. Сидел за одной партой, накручивал на палец ее длинные рыжие волосы. Рассказывал, что влюблен, влюблен так сильно, что горло сжимается, стоит только попробовать заговорить с Антоном. Как она тогда сказала?.. «Я тоже его люблю. Прости». Он вспомнил ночь, когда Лайла осталась у него дома, и лежа на одной кровати, они пытались сохранить дружбу. Лайла говорила, что она не виновата, что влюбилась, точно так же, как не виноват он, это просто приходит – и все, ничего не поделаешь. Он – навсегда ее друг, и она что угодно ради него сделает. Она знала, что он скажет, и поэтому добавила: все, что попросишь, кроме одного. С Антоном она отказалась расставаться. И ей показалось, что было красиво с ее стороны попытаться подружить их. От этого стало лишь хуже. Марик увидел, как тепло Антон на нее смотрит, и как его большая, похожая на полотно лопаты ладонь скользит по ее плечам, и в тот же миг понял, что ничто не будет как прежде. Он не сможет издалека разглядывать Антона, подначивать его и думать, что однажды Антон оценит его, что однажды Марику удастся заслужить его любовь. С этим он попытался смириться так же, как мирился с непереносимо несчастным чувством долгие годы. Но когда он осознал, что и с Лайлой больше не сможет быть откровенным, он сломался. Потом – окровавленная ванна, больница, крики матери и ее безумный, неистовый гнев – и запредельная нежность по отношению к нему. Она не стала прежней после его попытки уйти из жизни. Она не разучилась бояться.

Он понял, что прошел месяц, как его выгнали из Альянса. Даже больше, считая несколько дней, отведенных на расследование, проведенное чисто формально. А он все еще не сказал матери, что сменил работу. Она уже вернулась из путешествия, несколько раз звонила, настойчиво приглашая в гости. Он то и дело сбрасывал вызов, потому что был на дежурстве и не собирался разговаривать с ней, пока Антон сидел рядом и мог слышать каждое слово.

Марик выключил воду, выбрался из душа. Посмотрел на смарт, лежавший неподалеку, и решил, что пора. Нужно съездить домой. Не в этот выходной и не следующий. Мама все еще считает, что он трудится пять дней в неделю и ждет его в воскресный день. Нужно договориться с Антоном поменяться сменами с другими патрульными, отоспаться после двух ночей, а в воскресенье сесть на ранний экспресс.

Так он и сделал. Антон согласился на удивление просто, лишь пожал плечами и сказал:

– Ладно.

После разговора о Лайле он держался тише обычного, смотрел волком, но вслух ничего не произносил, даже не обвинял. Между ними настал худой мир, и порой Марику приходилось напоминать себе, что он не в школе, и ему не надо наносить превентивные словесные удары, прежде чем его втроем или, лучше, вчетвером схватят и отметелят за школой. Он и забыл, как почти каждый день было больно вставать из-за нескончаемых синяков. А месяц, когда он лежал со сломанным ребром дома, показался ему лучшим в жизни: никто не докучал ему, не задирал, и только Лайла приходила почти ежедневно, чирикая о своих девичьих делах.

Лайла… Странно скучать по человеку, с которым порвал все связи десять лет назад. Он и не вспоминал о ней, просто вычеркнул из памяти. А теперь, когда подруга оказалась мертвой, заныло, заболело, и захотелось ее увидеть.

*

Утром воскресенья Антон взял сумку, по привычке положив в нее пару чистых носков и трусов, словно ехал к родителям в гости на выходные. Умом понимал, что было бы достаточно сунуть в карман смарт и ключи, но упорно брал вещи, будто ничего страшного не произошло три года назад. Он сам не знал, зачем поехал. Видимо, привычка в выходные ездить домой – неизгладима, даже если дома уже никто не ждет.

Он взял такси, купил билет в автомате на станции и запрыгнул в вагон электры. Заметив в полупустом вагоне знакомую чернявую голову, он удовлетворенно хмыкнул и направился к свободному месту возле Марика. Сев, буркнул:

– Привет.

Марик коснулся ладонью уха, отключая наушники, и с удивлением посмотрел на него. Глаза он распахивал, словно актриса – широко, искренне, ресницы торчат во все стороны.

– Привет, – эхом повторил Марик и тут же помрачнел.

Антон тоже вспомнил их первую встречу в качалке. Она задала тон их отношениям: все сразу не заладилось. Антон все же не был злым дураком, каковым его, несомненно, считал Марик. Постепенно понял, что сам виноват: набросился, обругал. Может, еще не поздно исправиться.

Электра легко соскользнула с места и понеслась вперед. Антон обреченно подумал, что сорок минут поездки пройдут в неловком молчании, и нечего было выделываться. Сидел бы себе дома, отдыхал и нравственно разлагался. Так нет, вбил себе в голову, что надо с партнером непременно приятелями стать, чтобы не вышло, как с бывшей напарницей…

– Тоже к родителям едешь?

– Ну да. Домой, – осторожно сказал Антон и покосился на Марика. Тот сидел, положив затылок на подголовник, и смотрел в окно над макушками сидящих напротив него пассажиров. Антон уже в который раз поразился, до чего же прямым у человека может быть нос, точно по линейке отмерян. Родители Марика такими носами похвастаться не могли. Его мать, хоть и обладала нервной, утонченной красотой, имела привычку то и дело касаться пальцем небольшой горбинки на переносице, а отца Марика Антон толком и не помнил – незаметный, ничем не примечательный мужчина. – Я забыл, как твоего отца зовут, – сказал Антон.

– Мама его презрительно называла «Джонни», – отозвался Марик.

И имя такое же, как и он сам, – распространенное, вылетающее из головы сразу же, как только услышишь.

– Называла? – переспросил Антон.

– Ага. Он умер. Когда теракт был в Бизнес-центре.

– Извини.

Марик повернул голову. Посмотрел в глаза, словно оценивая, искренне говорит Антон или нет.

– Да ничего, – сказал Марик. – Я все равно по нему особо не горевал. Он, знаешь, всегда был мелким и мелочным. На маму все вешался, шагу не мог ступить, чтобы на нее не посмотреть. А может, стоило быть пожестче, тогда бы она в нем человека разглядела.

От его холодных слов Антону стало не по себе. В Марике всегда был надлом, нечто неправильное, отталкивающее, но Антон полагал, что хотя бы в кругу семьи Марик становится нормальным человеком. Выходит, отца он тоже изводил, как и его высокомерная мать.

– Что же, – с досадой спросил Антон, – нужно или соревноваться, или пресмыкаться? Других отношений не может быть?

– Каких – других?

– Нормальных, – раздраженно сказал Антон. – Дружеских. Теплых. Нежных. Люди, знаешь ли, просто любят друг друга, и никто ни на кого не вешается. И пожестче тоже не нужно быть.

– Нормальных, – повторил Марик и словно бы задумался. После паузы он произнес: – Нет, я с такими не сталкивался.

– Я заметил…

Антон уставился на свои руки, сцепленные в замок на коленях. Он ведь догадался, что Марик поедет семичасовым рейсом, собирался завязать теплый разговор, потом сходить на могилу родителей, поговорить с ними. Посмотреть на пустой дом, холодный, пугающий без них, и сказать себе: зато я исправил отношения с человеком, к которому был всю жизнь несправедлив. Теперь это вряд ли выйдет.

Марик ведь в чем-то прав. Он тоже был ребенком, когда над ним другие издевались, и что бы он ни говорил, чему бы Альянс его ни выучил, он все еще ощеривается, когда возникает хоть малейшая угроза его достоинству. Это комплекс жертвы, который он так и не изжил. И пусть Антон самолично ему ни разу не ткнул кулаком под ребра, он ничего не сделал, чтобы осадить других мальчишек. В отличие от Лайлы, которая всегда кричала, чтобы они прекратили, и звала учителей. Разве что они обычно опаздывали. Приходили, когда Марик уже лежал, скорчившись в позе эмбриона, и, стиснув зубы, беззвучно ронял слезы. Его били крепко, в полную силу. Он защищался, как мог, защищал голову и лицо, и, видимо, мальчишки решили, что как раз в лицо бить не будут. Синяки на теле – не повод, чтобы вызывать полицию. А вот сотрясение, перелом носа, выбитый глаз – за такое можно по малолетству схлопотать срок, это сразу заметно и родителям, и учителям. Антон покосился на Марика, умиротворенно смотревшего в окно. Хорошо, что его профиль остался таким классическим, не испорченным. Как он вынес подготовку к службе в Альянсе и не испортил мордашку? Все так же ею дорожил, как и в школе…

– А у меня родители умерли, – признался Антон. – В том же теракте, что и твой отец. Врачи сказали, что они погибли в один миг, не мучились. Но я поднял кое-какие отчеты и понял, что отец в агонии бился полчаса, пока его пытались спасти. Но не смогли. Там столько ожогов было, Марик…

Марик отвлекся от созерцания пролетающего мимо пейзажа, слившегося в голубую ленту, и внимательно посмотрел на него.

– И к кому же ты домой едешь? – негромко спросил он.

Антон пожал плечами.

– Привычка.

Марик кивнул. Его вдруг прорвало:

– Клянусь, я однажды вернусь в армию, чтобы сжечь всех, кто не согласен с нами. Не космополит – сдохни, не поддерживаешь идею мира – не заслуживаешь жить в мире! Саботируешь программы полетов в другие системы – высаживайся в открытом космосе без скафандра… Я ведь видел их, Антон, я каждого отщепенца видел, которые пытаются наш мир расколоть. Они не поняли, что мы чуть друг друга не поубивали, пока шли к союзу Пространства. Они своих граждан не выпускают из стран, потому что боятся, что те слишком счастливыми станут вдалеке от родины, – он скривился. – Иногда я благодарен Альянсу за мой опыт в чужих странах. Там, где космополит – это худшее ругательство.

Кожа у него была такая белая, фарфоровая, что краснела мгновенно, стоило Марику только ощутить яркую эмоцию; и сейчас щеки у него горели, горели и глаза, и был в них не гнев, не ненависть, но жажда отстоять свою точку зрения. Антон чувствовал, как болит у Марика сердце за Пространство, за их мир, в который вторгаются, обходя все системы безопасности. Убийцы, животные… Он чувствовал то же самое, когда узнал о гибели родителей, и даже хотел записаться в срочную армию, пока не понял, что им руководит примитивная ярость, доисторическая ненависть. Тогда остановился и позволил себе горевать о потере.

Марик, словно прочитав что-то по его лицу, тихо и спокойно добавил:

– Они получили по заслугам, дорогой. Их пачками ловят и убирают. Они исчезнут с Земли, и Пространство раскинется на всю планету.

Странно, но на этот раз его «дорогой» ничуть не задело. Впервые это было сказано добрым тоном – а может, Антон просто перестал выискивать, как Марик пытается его уязвить.

*

Электра выбросила их в центре города и помчалась на запредельной скорости дальше. Антон, махнув рукой с нарочитым весельем, быстрым шагом пошел в сторону экспресса до кладбища. Марик проводил взглядом его высокую, плечистую фигуру. Темная толстовка мелькала в толпе, капюшон подпрыгивал на спине. Солнце пробивалось сквозь облака, и кончики волос Антона горели раскаленной медью. Сердце сжалось от нежности, и Марик неосознанно сделал шаг следом за Антоном, но остановился. Хотелось предложить свою компанию, пока он, неприкаянный, будет бродить среди урн и памятников, но Марик запретил себе даже думать об этом. Он обязательно облажается и сморозит что-нибудь обидное. Он в этом мастер. Даже Олли, самый дружелюбный человек в мире, пару раз замыкался и играл в молчанку, когда Марик ненароком задевал его за живое. А Антон – клубок противоречий, сложной, дурацкой этической системы и ясной силы, и подавно возненавидит его.

Марик отвернулся и сел на другой экспресс – ведущий на край города, к пасторальному, непривычно тихому пейзажу.

Ему подумалось, что много людей умирает. Родители Антона. Лайла. Отец, в конце концов. Он не удивится, если в ближайшие дни обнаружит и других мертвецов. Что ж, а сколько раз он ставил свою подпись в предложении ввести преступнику смертельную инъекцию, а не тратить деньги на его пожизненное содержание в тюрьме? И не сосчитать. Поначалу его голос не имел веса. Процедура смертной казни требовала многих формальностей, в том числе голоса служащего Альянса. А потом он вырос до офицера, и его подпись стала одной из самых важных. Предложение об умерщвлении Спилеца, его последнего обвиняемого, Марик вынес сам. И все согласились. Скорее всего, коллеги и так бы сочли, что Спилецу незачем жить. Но это не освобождает Марика от того, что именно он повинен в смерти человека.

В экспрессе пахло чьими-то ногами и застарелым потом. Окинув вагон взглядом, Марик заметил нищего в самом углу. Тот скорчился, спрятался, пытаясь стать как можно менее заметным, но на него все равно поглядывали, морщили носы. Марик дотронулся до браслета, собираясь вызвать удостоверение и выпроводить нищего из вагона на следующей же остановке. Ведь у него есть дом. Есть вода. Как бы ни был он стеснен в средствах, это не повод вонять в общественном месте. Прохудившееся пальто не подходило по сезону, скоро уже лето ведь, но нищий, кажется, все равно мерз. Значит, в экспресс он залез погреться. Проездного или билета у него тоже не найдется. Марик встал, пошел по проходу. Нищий, заметив его, подобрался к выходу, освободив свое место, и встал у поручня.

Выгнать бы его, прочитав лекцию о том, что в их обществе допустимо, а что – карается штрафом или временным заключением… Под кустистыми бровями нищего сверкнули глаза – не униженно-просящие, как ожидал Марик, а отчаянно-гордые, словно он тоже имеет право пользоваться общественным транспортом и жить. Марик подошел к нему почти вплотную, задерживая дыхание.

– Билет есть? – вполголоса спросил он.

– Ну, – хрипло ответил нищий, почти не разжимая губ.

– Что – «ну»? – раздраженно сказал Марик.

Вдруг ему пришло в голову, что Антон вряд ли бы выгнал нищего. Антон – он неоправданно добрый… добрый к тем, кому его доброта ни к черту не сдалась.

– Черт с тобой, – процедил Марик, хлопнул браслетом по терминалу на поручне и подхватил выпавший листок. – Езжай дальше.

Нищий схватил билет, сжал его в кулак и попятился к месту, где сидел. Дамочка, ехавшая возле него, вполголоса выругалась, сказав что-то про распустившихся людей и сгнившие нравы, и выскочила из экспресса, стоило ему только остановиться.

Марик оглянулся на свое сиденье. Уже занято. Свободно только рядом с нищим.

Он остался стоять.

Встреча с мамой была точно такой же, как и всегда, за тем исключением, что с лица и рук ее еще не сошел загар. Она, бледная, с просвечивающими сквозь кожу венками, умудрилась загореть до золотистого блеска, тогда как он, попав под солнце, только краснел и покрывался ожогами. Он взял ее за плечи, притянул к себе и долго не отпускал. Мама поняла, что он слишком долго молчит, и, отстранившись, спросила:

– Что-то случилось?

– Нет… Просто давно не видел тебя, – искусственно улыбнулся он.

Мама сверкнула в ответ ему таким же ненатуральным оскалом.

– Я заказала у Снорри обед, – деловито сказала она и пошла на кухню. Ее воздушное платье развевалось, точно облачко. – Он, как всегда, наготовил на целую семью из семи человек, надеюсь, ты голодный.

– Не очень.

Марик прошел за нею на кухню, раздвинул занавески на окнах и впустил свет в широкую залу. Круглый стол, всегда казавшийся ему чересчур большим для них двоих, был заставлен контейнерами. Собственноручно мама только варила кофе и изредка делала тосты. Ни одного семейного праздника не происходило без еды из ресторана Снорри, старого маминого друга. Порой Марик спрашивал себя, почему она не вышла замуж за него, а предпочла его никудышного отца. Рассчитывала, что он отрастит зубы и сможет разговаривать с ней на равных? Смешно. Она поспешно выскочила за него из-за кризиса, не хотела остаться без социальных льгот или, хуже того, получить увольнение. Любовью в их семье никогда и не пахло. И вот теперь, даже когда отец умер, а Снорри так и прожил жизнь неженатым, мама не пыталась сблизиться с ним.

Он сел за стол, улыбаясь матери, и подумал об Антоне. Как ему, наверно, тоскливо бродить среди могил. Навестит родителей – и сразу же поедет на электре обратно в город.

– Мам, ты не против, если я приглашу кое-кого? – спросил Марик, доставая смарт.

– У тебя кто-то появился?

Мама замерла у кофейника. Знакомая ревность проскользнула в ее голосе. Она с беспокойством добавила:

– Ты мне ничего не рассказывал. Ты отправил меня в отпуск из-за него?

– С чего ты взяла, что это «он»? – хмыкнул Марик.

Мама давно уже поняла, что он не интересуется девушками, хотя он ничего прямо не говорил. Забавно было над ней подтрунивать.

– В любом случае, это мой коллега… опосредованный, – поправился он. – Помнишь моего одноклассника Антона? Нет? Ну, неважно… в общем, – подытожил он, с неудовольствием отмечая, как начал путаться в словах, – мы с ним случайно встретились. Я позову его. Он, наверно, все равно откажется.

«Приглашаю на обед. Не расстраивай меня своим отсутствием, дорогуша».

Он почти отправил сообщение, но остановился. Стер последнее слово – и тогда отправил в полной уверенности, что Антон не придет.

Он пил с мамой кофе, рассказывал о Спилеце, умалчивая, что после него Марика при отвратительных обстоятельствах выдворили из Альянса, и смотрел фотографии, которые и так уже видел в Сети. Мама в море… мама в шезлонге… мама с барменом, у которого кожа такая черная, словно он обуглился на пляже. Мама была абсолютно счастлива и уверена, что ее сын идет верной дорогой к самой вершине карьеры в Альянсе. А он так и не подобрал слова, чтобы рассказать ей о полиции.

Звонок в дверь раздался спустя пару часов, когда Марик начал скучать. Мама упорно сидела за столом, словно ей было удобнее на стуле, чем на диване, и продолжала вести беседу, то и дело ненавязчиво спрашивая, не произошло ли изменений в его личной жизни.

К сожалению, хотел ответить он, изменения случились только в карьерном плане, и в целом жизнь стала гораздо хуже, чем была.

Он вскочил из-за стола и торопливо пошел к двери. Просто соседи зашли поздороваться. Или Снорри забежал узнать, все ли им нравится, и не стоит ли ему сменить шеф-повара. Не посетит же его Антон?..

Марик распахнул дверь.

– Ты пришел, – выдохнул он.

Антон едва заметно пожал плечами и посмотрел вдаль коридора. Марик отступил в сторону.

– Проходи. Это моя мама…

– Здравствуйте, госпожа Павор, – вежливо сказал Антон и чуть склонил голову.

– А это Антон, – как можно беспечнее сказал Марик.

– Приятно познакомиться, – прохладно ответила мама.

Зря, наверно, позвал его на семейный ужин. Мама будет перетягивать все внимание на себя, Антон станет жаться в угол, мечтая сбежать… Антон стянул ботинки, через голову снял толстовку и пристроил ее на крючок.

– Можно руки вымыть? – спросил он.

Мама чуть прищурилась.

– Я провожу тебя, – сказал Марик. – Мама, поставь, пожалуйста, еще одну тарелку для нашего гостя…

Антон, проходя по коридору, оглядывался.

– У вас большой дом, – тихо сказал он. – Красивый.

– Ага, – негромко ответил Марик, – а ремонт в последний раз мама сразу после свадьбы затеяла… Так и боюсь, что потолок мне на голову упадет. Вот ванная.

Антон закрыл за собой дверь. Оставшись ждать его, Марик машинально одернул рубашку, проверил, все ли нужные пуговицы застегнуты и все ли стратегически важные расстегнуты. Закатав рукава по локоть, он тут же раскатал их обратно, вспомнив о шрамах. Дома он их не прятал. Но Антону лишний раз показывать след своей слабости не хотел.

Зашумела вода. Марик пару раз глубоко вдохнул, успокаиваясь. Все в порядке. Просто вечер в кругу семьи и, скажем так, друзей. Завтра днем он уедет. Антон недолго побудет рядом. Все будет хорошо.

Антон вышел из ванной, смущенно улыбнулся и сказал:

– Ну, веди. Надеюсь, я не облажаюсь.

– Просто не спрашивай, сколько маме лет, – сказал Марик, – и ты станешь ее любимчиком.

Мама уже восседала за столом, неестественно выпрямив спину. Завидев ее поджатые губы, Марик заподозрил недоброе.

– Марик говорил, что вы случайно встретились, – заявила мама, накладывая себе в тарелку салат из авокадо.

– Ммм… да, так и было, – уклончиво ответил Антон. Марик украдкой наступил ему под столом на ногу. – Все выглядит так вкусно. Вы здорово готовите.

– Это еда из ресторана. Я не готовлю.

– Ясно, – сказал Антон и наступил на ногу Марику.

А как я мог предупредить, мысленно вопросил Марик.

Обед протекал все так же печально. Марик болтал о реструктуризации Альянса, о которой говорили третий год, но ничего не делали, мама спросила Антона о его карьере, и на его рассказ о парне, который взял семь детей в заложники, проронила:

– Было бы странно, не задержи вы его. А я вас помню, – вдруг сказала она.

– Да, госпожа Павор?

– Зоя. Зовите меня по имени. Да-да, помню, – продолжила она, глядя немигающим взглядом на Антона. – Вы учились вместе с Мариком, а потом гуляли с его девушкой, пока он…

– Мама, – зло сказал Марик. – Хватит.

– С его девушкой? – растерялся Антон. – Вы о Лайле? Но она…

– Как подло с ее стороны, – сказала мама.

– Хватит, – повторил Марик. – Это было давным-давно.

– А для меня – как будто вчера! – мама повысила голос.

– Зоя, я не понимаю вас, – сказал Антон. Он не глядя положил ладонь на руку Марика, собравшегося рявкнуть, чтобы все закрыли эту тему. – Я не знаю, чем мог вас расстроить. Но, в любом случае, мне жаль.

– Жаль, – саркастично передразнила мама.

– Извините, – сказал Антон. – Спасибо за угощение.

Он порывисто встал и широким шагом пошел к двери. Марик, напоследок взбешенно посмотрев на маму, бросился за ним.

– Подожди, – выпалил Марик и схватил запястье Антона. – Не слушай ее. Я сам не знаю, что она несет.

Антон вырвал руку из его хватки и взял свою толстовку.

– Я и не слушаю, я не понимаю, о чем она…

Антон вдруг осекся. Опустил толстовку, которую уже занес над головой.

– Она говорила про то, что ты…

– Что я?

– Вены порезал.

– Бред! – выкрикнул Марик.

Антон надел толстовку, сунул ноги в кроссовки и, не зашнуровывая их, вышел за дверь. Марик стоял, как вкопанный. Какая мозаика сложилась в голове Антона? Что он решил? Догнать его? Марик потянулся к куртке, но почувствовал за спиной движение.

– Не сердись на меня, – сказала мама, неслышно подошла ближе и положила голову ему на плечо.

– Как я могу сердиться на то, что ты первому встречному выбалтываешь подноготную обо мне? – отозвался он.

– А как я могу спокойно смотреть на него? Ты видел его лицо? Боров, довольный жизнью. Пока ты, белый, обескровленный, лежал там, в больнице, я поседела рядом с тобой. А он – гулял с твоей подругой.

– Мам, – устало сказал Марик, – Лайла мне никто. Она, кстати, повесилась. Ты знала?

– Ее родители мне сказали. Мы случайно встретились лет пять назад. Поделом.

Марик дернулся, обернулся. Мама застыла напротив него, и ее воздушное платье больше походило на саван, чем облачко, как ему поначалу казалось.

– Ты лезешь в мою жизнь, – сказал он. – И… и не трогай его. Ясно?

Мама молча смотрела на него. Марик подавил желание выругаться, сунул ноги в туфли, взял куртку и вышел из дома. Где искать Антона, он не знал, и даже не был уверен, что хочет его видеть. Сердце сжалось от желания сделать все простым и ясным. Сесть бы с ним сейчас рядом, обнять, и чтобы Антон положил тяжелую руку ему на плечо. Чтобы все сразу стало прозрачно.

Он шел по тротуару мимо белых и нежно-голубых оградок, мимо домов, мало изменившихся с его детства. Внутри клокотала злость. Вместе с ней – боль. Для него было так важно наладить контакт с Антоном. Когда он подсел к нему в электре, в Марике что-то дрогнуло, екнуло, разбилось. Они вместе ехали домой, и Антон слушал его, делился личным. Сорок минут поездки показались вечностью, Марик как мог выбирал слова и старался не смотреть на Антона слишком часто и пристально, хотя в белом свете ламп его веснушки так четко выделялись на коже, что их хотелось пересчитать языком. Для мамы он был большим и несуразным полицаем, по определению тупым законником, и ничего удивительного, что она, только узнав его, сразу же вышла из себя. В конце концов, они с Мариком чересчур похожи.

– Эй! Марик! – услышал он оклик, поднял голову и увидел в окне второго этажа Антона. Домик был узким, но высоким, как только не перегибался посередине? Свесившись с подоконника, Антон сказал: – Заходи, открыто.

Марик, недолго думая, толкнул калитку, запер ее за собой по привычке закрывать все замки, и поднялся по рассохшемуся крыльцу. По правую руку рос кустарник, бесформенный, топорщащийся листьями по все стороны, вместо лужайки торчали сорняки. Марик вошел в дом. Антон спускался по лестнице напротив входа, в его руке тлел окурок.

– Ты куришь? – удивился Марик.

– Иногда. Это отцовские запасы. Не совсем курево… Будешь?

Марик отрицательно качнул головой.

– У тебя все визиты домой так проходят?

– Нет, только этот. Извини.

– Пить будешь?

– Угу.

Под питьем Антон понимал пиво. Судя по пакету, он купил его по пути домой в соседнем маркете. Марик налил воды из-под крана и залпом выпил. В углу темной кухни стоял диван. Марик сел на него, подложив подушку из коричневой экокожи под спину, и, стянув туфли, притянул колени к груди.

Антон сел на другой край дивана, сделал длинную затяжку и выдохнул под потолок сладковатый дым.

– Что за дрянь? – спросил Марик, морщась. Оливер иногда курил электронные косяки, но они не пахли так тяжело и удушливо, как окурок Антона.

– Сам ты дрянь. Сначала попробуй, потом говори.

Марик отказался бы… Но Антон посмотрел на него – не так, как всегда. Понимающе. Хотя что он мог понимать? И он протянул косяк, зажав его между указательным и средним пальцем. Марик взял его, словно загипнотизированный.

– Как его курить?

– Ты что, не курил никогда? Даешь… – протянул Антон. – Втягивай дым в легкие. Как… не знаю. Просто тяни.