Текст книги "На привязи (СИ)"

Автор книги: Ernst Wolff

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

========== 1 ==========

В кабинете Инспектора Антон при полном параде и со склоненной головой сидел в третий раз за свою карьеру, и в третий же раз его распекали, будто он подвел под суд весь участок. Инспектор, поначалу расхаживавший взад-вперед мимо стола, уже выдохся и направился к двери. Антон обернулся. Он не ожидал, что Инспектор сразу же после официальной части, в которой восхвалял участок и порицал Антона, попросит его покинуть помещение. Но тот просто закрыл дверь на замок, торопливым шагом вернулся к своему креслу, сел и, положив скрещенные руки на стол, придвинулся ближе. Антон подавил инстинктивное желание отпрянуть.

– Послушай меня, – жарко, полушепотом заговорил Инспектор, внимательно глядя в лицо Антону. – Я тебе не враг, ты меня понял? Ты сам себе враг. Антон, это третье предупреждение, твой третий косяк, и после него – только изгнание из органов, все свои медальки сдашь обратно в хранилище, ясно?

Антон смотрел в его серые глаза и гадал: правда Инспектор о нем так беспокоится или трясется о репутации своего образцового участка? Скорее всего, второе. Участок и вправду хороший, лучший в городе, да и в Пространстве, вероятно. Жаль будет отсюда уходить, если он облажается.

– Я поступил, как требовала ситуация, – попробовал хоть что-то сказать в свою защиту Антон. – У него был пистолет, вот я и отреагировал. Он мог выстрелить в гражданских.

Инспектор вздохнул. С жалостью посмотрев на Антона, он произнес:

– Ругаешь вас всех, ругаешь, а вы все те же кретины с идеалистическими взглядами. Что, в Академии уже не учат адекватному восприятию реальности? Антон, пистолет его – пукалка игрушечная, как будто ты не понял это с первого взгляда. Сержант Лазарро уже написала на тебя рапорт. Знаешь, что она мне лично сказала? Не буду, говорит, с этим психованным работать, а то он и меня застрелит.

– Да я ногу ему поцарапал просто!

– И он в суд подал на тебя и на весь участок! – рявкнул Инспектор, резко переменившись в лице. В его глазах не осталось ни лживого сочувствия, ни приторного участия, только взбешенный блеск. Он вскочил, уперся в стол ладонями и навис сверху. – Ты что, не знаешь, как эта система работает? Любой гондон может подать на тебя в суд за превышение полномочий и скостить себе срок! И никому дела нет, что этот кусок говна людей в заложниках три дня держал! Антон, очнись, – вновь перешел на шепот Инспектор и рухнул в кресло так резко, что оно скрипнуло. – Я в прошлый раз твою задницу прикрыл, в позапрошлый прикрыл, а сейчас у меня уже лопухи кончились, чтобы твой срам прятать.

– Да не надо мне никаких лопухов! – не выдержав, буркнул Антон и спокойнее добавил: – Инспектор.

Тот заржал. Смех его никогда не предвещал ничего хорошего. Однако в этот раз, похоже, весь гнев, заготовленный на долю Антона, исчерпался. Инспектор, посерьезнев, сказал:

– Антон, ты знаешь, что я собирал команду самых лучших, самых честных людей города. И если человек мне нравится, я за него держусь до последнего. Даже за тебя. Но сейчас я не могу спустить дело на тормозах. Гондон этот, как его… а, неважно, изрядно нам подгадил. Суд технически на его стороне, но нас там, – Инспектор ткнул чуть кривоватым, когда-то сломанным и неправильно сросшимся, указательным пальцем в потолок, – тоже кто-то любит. Поэтому ни штрафов, ни проверок, ни расформирования участка. Но тебя придется понизить в должности, они крови просят, Антон. Сначала на пару месяцев, а там как пойдет. Постарайся не облажаться. Давай сюда браслет. Оружие сдай, получишь игрушку внизу.

– Понизить до какой должности? – угрюмо спросил Антон, снимая с запястья тонкий, плотно прилегающий, точно лента, браслет.

– До патрульного, куда же еще понижать, – пробормотал Инспектор, взял из рук Антона браслет и, отпечатком своего пальца вызвав меню, внес корректировки на выскочившей голограмме. – Да, к слову, не хочешь к мозгоправу походить на курсы управления гневом?

Антон, наблюдая за манипуляциями с браслетом, осторожно ответил:

– Нет, не очень хочется.

– А мне насрать, чего тебе хочется, а чего нет, – жизнерадостно ответил Инспектор и протянул Антону браслет обратно. – Вот, держите, патрульный. Твое счастье, что Мелани в отпуске, а то отправил бы тебя к ней лечиться. Свободен.

Антон поднялся, надевая браслет. Он так привык к его почти невесомой легкости на руке, что и не замечал тонкую черную полоску с изогнутым экраном. А без него вдруг почувствовал себя голым. Странно, в какие неподходящие моменты приходит осознание, к чему же ты принадлежишь в этой жизни и что составляет твою суть. А казалось бы – всего-то браслет, которым он управлял не глядя, прикладывал его к стольким сенсорам, получая доступ, демонстрировал синеватый светящийся значок зарвавшимся преступникам и просто оказавшимся не в том месте и не в то время людям.

– Можно обратиться? – вдруг вспомнил Антон.

– Ну? – неохотно ответил Инспектор, уже потерявший к нему интерес. Он поднял голову от планшета и с неудовольствием посмотрел на Антона, словно его бледная физиономия раздражала Инспектора больше всего в жизни.

– Я без напарника буду?

Инспектор укоризненно посмотрел на него.

– От тебя, конечно, отказалась Лазарро, но нашелся новичок, который не в курсе твоего скверного характера. Завтра в восемь посвятим его в рыцари – и отправитесь патрулировать район. Не вздумай обидеть его, я за назначение Павора головой отвечаю.

– Кого? – переспросил Антон, надеясь, что ему послышалось. В любом случае, мало ли по земле ходит однофамильцев…

– Марий Павор, – четко повторил Инспектор. – Все, иди, свободен, оружие сдай – и от работы ты сегодня отстранен.

Ну разумеется, подумал Антон, смена-то рабочая кончилась как раз вовремя для отстранения, а будь сейчас день, то для него нашлось бы занятие в виде перекладывания бумажек. Вслух он ничего не сказал. Коротко отсалютовав (Инспектор лениво махнул ладонью – мол, иди уже, хватит расшаркиваться), Антон покинул кабинет Инспектора.

Сумбурные мысли так и решетили голову. Он прошел мимо отдела следователей, заметив, что на его стол уже наставили коробок со старьем, глянул на закуток патрульных, откуда выбрался года три назад и надеялся больше не возвращаться, и спустился в хранилище. Сегодня дежурил Давид, высоченный и угольно-черный. При виде Антона он улыбнулся от уха до уха, демонстрируя крепкие, распирающие челюсть широкие зубы. Антон кисло улыбнулся в ответ. Мигов все поняв, Давид перестал сверкать зубами, мрачно свел брови и пробасил:

– Жалко, брат, мы все считаем, что ты поступил правильно.

– Кроме Лазарро, – буркнул Антон.

– Кроме нее, – охотно согласился Давид. – Но ты ее пойми тоже. Она-то не стреляла в подозреваемого, ей не за что под суд идти.

– Он уже обвиняемый был, – сказал Антон, протягивая Давиду пистолет.

Давид молча покачал головой, вновь растянув губы в улыбке, и Антон кивнул. Да, не была еще формально, на бумаге, доказана вина, когда он выстрелил в человека. Сам виноват. Должен был догадаться, что в царстве бюрократии его сожрут с потрохами. Инспектор, как бы ни кривлялся при каждом разговоре, все же не дал его в обиду. И на том спасибо.

– Напарника-то нового видел? – поинтересовался Давид. – Познакомились?

– Нет, – качнул головой Антон и зачем-то соврал: – Я о нем ничего, кроме имени, не знаю.

Он попрощался с Давидом.

О Марии Паворе, которого он, как и все ребята из школы, звал Мариком, ему было известно достаточно. Мальчик с острым языком, подросток с вызывающим поведением. Словно специально нарывался всегда, чтобы ему дали в нос его аристократичный… Антон остановился у лифта, ткнул кулаком в кнопку. Марика он, по большому счету, недолюбливал без причин, просто машинально испытывал неприязнь. Тот поначалу сидел бледной тенью и радовал учителей своим воспитанием и способностями. Не поладил он только с физруком, потому что отказался играть в спортивные игры. Антон хмыкнул, вспомнив, как Марик с серьезной миной заявил физруку, что не должен подвергать свое лицо опасности. Впрочем, что взять с шестилетнего пацана, воспитанного нервной матерью и тихим, забитым папашей? Другое дело, что Марик вырос, а его непоколебимая вера, что природа наградила его божественно красивой мордашкой, никуда не исчезла. Вечно задранный кверху нос (надо отметить, и впрямь на редкость прямой формы), надменное выражение физиономии и снобское отношение ко всем задали тон поведению одноклассников. Антон не мог припомнить ни одной недели, чтобы Марика не ткнули под ребра кулаком, или не выбросили его сумку в мусорный бак, или не затащили в туалет, намереваясь макнуть головой в унитаз. Правда, Марик визжал так громко, что до серьезных травм, моральных или физических, так ни разу и не дошло: учителя мгновенно сбегались на его защиту. Потом подлец стал хитрее и визжал, даже когда его никто не трогал, и потенциальным обидчикам доставался выговор просто так, за нехорошие намерения.

Воспоминания так и накатывали, пока лифт ехал вниз. В девятом классе Марик вдруг решил, что нужно найти себе друзей, и объектом своего неуемного интереса выбрал Антона. Все дружеское отношение Марика заключалось в навязчивых приставаниях и скучных монологах о том, что Антон читает говно, а не книги, и совершенно зря пытается сойти за умного. Антон точно ему сломал бы нос, но Лайла, неоправданно терпеливо относившаяся к Марику, пригрозила, что бросит его, если Антон хоть пальцем тронет эту бледную прямоносую змеюку. На том и порешили. Марик отошел в сторону, окончательно замкнувшись, Антон был вполне счастлив – так счастлив, как только может быть парень с самой красивой девушкой в классе. Пусть даже она и дружила с Мариком в свободное от любви и учебы время. А к концу года Марик внезапно покинул школу и ушел в спецтех, чтобы из него сделали профессионального военного. Как там у него сложилась судьба, Антон не знал, да и не думал особо. Иногда лишь ловил себя на смутной надежде, что хоть в новой школе Марика травить перестали.

Антон пересек двор и остановился напротив жилых блоков. Он давно переехал в собственную хату, а в блоке изредка оставлял сменную одежду. Уже стемнело, и часть окон горела ровным желтым светом. Уютно, несмотря на унифицированность жилищ. Занавески разноцветные, каждый уют наводит как может… у Лазарро вообще две комнаты, которые она выгрызла всеми правдами и неправдами. Подумать только! Они работали вместе год, а она, спасая свою задницу, очернила его по полной. Впрочем, каждый выживает в меру своих умений и движений совести.

Антон вдруг понял, что не сможет заснуть. Придет домой, примет душ, ляжет в кровать и будет ворочаться, прокручивать момент, когда увидел мелькнувший пистолет подозреваемого, отключил мозги и выстрелил первым. Дальше было много крови и криков, пуля прошила упитанное бедро насквозь… заложники завизжали, рванув прочь из здания… медики, подкрепление из участка… и все, дальше словно темнота. Антон долго сидел, не понимая, почему спустил курок, и ждал, пока Инспектор снизойдет до него, чтобы заорать, что Антон с ума сошел. Нужно было еще тогда догадаться, что Лазарро напишет на него рапорт, потому что она отправилась конвоировать подозреваемого (что от нее совершенно не требовалось), вместо того, чтобы остаться со своим напарником и поддержать. Антон вздохнул и пошел к шкафчикам общего пользования за спортивной сумкой. Он еще в детстве понял, что от лишних мыслей избавляют выматывающие движения. Поначалу долго гулял, пока дома ссорились родители, а потом стал бегом наматывать круги на школьном стадионе.

Ему неожиданно вспомнилось, как Марик бегал рядом с ним какое-то время. Незадолго до его ухода из школы. Он быстро уставал, останавливался, чтобы отдышаться, и Антон постоянно чувствовал на себе его взгляд.

Взяв сумку, Антон спустился в подвал. Погрузившись в тишину, перемежаемую то металлическим позвякиванием, то далекими, отраженными эхом голосами, он почувствовал себя лучше. Черт с ним, с понижением в должности. Он уже однажды прошел путь от новобранца, далеко не лучшего ученика Академии, до детектива, а значит, пройдет снова, чего бы это ему ни стоило. Он открыл ближайший шкафчик, бросил в него форменные брюки и рубашку, быстро натянул футболку со спортивными штанами и, убеждая себя, что все самое плохое уже случилось, а значит, дальше будет только лучше, направился в зал.

Время было еще не то, чтобы пришла заниматься утренняя смена, а ночная уже готовилась нести дежурство, и в просторном зале, первом, с легкими снарядами, почти никого не было, только в углу отжимался один из смутно знакомых Антону патрульных, а ближе к стене подтягивался оголившийся по пояс мужчина. Антон посмотрел на длинное, стройное белое тело, плавно поднимающееся и опускающееся, и заподозрил неладное.

Похоже, день действительно мог стать еще хуже.

*

Мама всегда с апломбом утверждала, что Марик к тридцати годам достигнет больше, чем его отец за всю жизнь, и Марик ей охотно верил. По крайней мере, в первые пятнадцать лет своей никчемной жизни точно верил. Потом стал сомневаться. Отношения с людьми не клеились, тело болело в разным местах и расцветало синяками, настоящих увлечений и друзей так и не появилось. Он бы, наверно, так и закончил свою убогую школу, за ней – не менее убогий колледж и начал работать на отца, чтобы состариться в одиночестве и нужде. Но Лайла, которой он доверял все секреты, так вовремя предала его, что он решил: хватит. Хватит терпеть издевательства, хватит таращиться на Антона, пока он не замечает, хватит тешить себя страданиями и непохожестью на других. Мама его едва вытащила из лап врачей и психиатров, и он решил: раз выжил, то потратит жизнь с умом. Самое обидное, что никто в школе не заметил, что его не было целых три месяца, одна только Лайла пыталась поддерживать с ним связь, но он послал ее в самой грубой форме, а мама, поняв все неправильно, надменно заявила, что Лайле в их доме больше не рады. Мама вообще много гадостей наговорила и Лайле, и директору школы, посчитав, что это они все виноваты в том, что довели Марика.

Она так ошибалась. Всегда, всегда виноват был лишь он один.

Марик всерьез считал, что делает все правильно. Сменив школу на спецтех, он прошел через огонь и воду, узнал, что мышцы могут гореть от боли почти постоянно, в глазах темнеет не только от голода, но и от недосыпа, и от усталости, а учителям на него плевать: не то что в школе, где он мог подойти к любому педагогу и получить порцию заботы и внимания. Слабые отсеялись в первые же несколько месяцев. Марик был близок к тому, чтобы сбежать и приползти обратно в школу, где самым страшным испытанием были уроки физкультуры, но вспомнил, от чего сбегал. Вспомнил свои последние дни перед тем, как забрать документы и отнести их в спецтех.

Он тогда уже понял, что обречен в своей любви. Понял, что он, как и отец, однолюб. Отец всю жизнь любил женщину, которая его ни в грош не ставила, страдал, но не мог от нее уйти, потому что себя без нее не видел, и угасал от того, что она не давала ему и капли тепла. А Марик влюбился в одноклассника и больше всего боялся, что тот заметит. Антон не замечал. Никогда. Даже если Марик смотрел на него в упор, Антон не удостаивал его и взглядом. Тогда в последние месяца два Марик, наблюдавший за ежедневными пробежками Антона по стадиону, решил присоединиться. Терять было нечего. Антон бегал легко, без устали. Марик останавливался после первого круга и смотрел на него, не отрывая глаз. Прощался. Это он так пытался наглядеться на него на жизнь вперед и верил, что стоит только уйти из школы, как все исчезнет: и многолетняя, тихая, невыносимая порой влюбленность, и постоянная травля, и он сам – ежесекундно обороняющийся, ожидающий подвоха и добровольно занявший позицию испуганной, сломленной жертвы.

Отчасти вышло так, как он хотел. На рефлексию не осталось времени. В спецтехе его тренировали и учили основам космополитизма и военному делу так, словно в любой миг могла начаться война. В девятнадцать он впервые оказался в окопе – примитивном и убогом окопе в далекой и бедной стране. Все, что выстроили военные Пространства, уничтожили местные. Они не хотели воевать с соседями по правилам цивилизованного мира. Они хотели средневековой грязи. И Альянс, в который Марик так жаждал попасть, стал использовать дикарей как полигон для своих рекрутов. Марику повезло, он вернулся невредимым, только ладони стер до кровавых мозолей о лопату, когда копал могилу своему менее удачливому товарищу. После той практики он понял, что его тренировали не так уж жестко, как ему поначалу казалось.

Прошло три года – и его зачислили в солдатский корпус Альянса. Некоторые знакомые Марика были рады и этому, но Марик, ворочаясь ночью на жесткой постели без подушки, не собирался останавливаться. Продолжил обучение, увидел смерть, а потом… потом все переменилось. Он осознал, что Альянс – много больше, чем свихнувшиеся на крови военные. Увидел отделы научных изысканий. Научился работать с нейросетями и дополненной реальностью. Создал в качестве дипломной работы нейроловушку. Он не знал, дернула ли за нужные ниточки мама, или его попросту заметили, но дальнейший путь был легок и шел исключительно вверх. После диплома он лишь раз попал на фронт, но быстро вернулся обратно, хоть и не в лучших обстоятельствах, однако те дни он предпочитал не вспоминать. Его окружили хакеры, киберманьяки, нейромошенники. Он легко дослужился до офицера и блестяще провел свое первое дело – взял убийцу по фамилии Спилец. Тот промышлял в даркнете, заговаривал с человеком в виртуальности, получал от него информацию о местоположении, обходил защиты… Заканчивалось все тем, что человек, сидевший перед монитором с сенсорами на пальцах и очками на глазах, погибал. Его душили домашние роботы, ударяла током взбесившаяся кухонная утварь, сжимался на шее гибкий провод от интимных игрушек, так популярных среди посетителей киберборделей. Спилец, должно быть, получал огромное удовольствие, когда картинка, с которой он общался в Сети, меркла, а вебкамера по его приказу делала посмертный список жертвы. Спилец шифровал свои каналы филигранно, до Марика его пытались поймать три года. Ему, с наработками коллег и штабом подчиненных, удалось взять Спилеца за шесть месяцев.

Он торжествовал. Предсказание мамы об огромном успехе в тридцать лет начинало сбываться. Еще каких-то два года – и он будет праздновать юбилей. Честно скажет друзьям, что не забыл, каким никчемным слабаком был в школе. Держа бокал с безалкогольным шампанским, поведает, как он сам себя сделал, выковал свою волю, закалил тело. Все будут слушать его и делать восхищенные лица, потому что как можно отказать имениннику в бахвальстве? Он умолчит лишь об одном. О том, что до сих пор порой срывается, залезает в Сеть и гуляет по всем виртуальным страницам Антона, в которого влюбился пятнадцать лет назад, судорожно выискивает информацию о его личной жизни, листает его фотографии и изучает каждый пиксель до сих пор любимого лица. Уже незнакомого. В кого вырос Антон, Марик не представляет. Но внутри все равно то и дело просыпается сосущая пустота и проглатывает его.

Мечты не сбылись. Спустя месяц после триумфального заключения Спилеца под стражу, спустя две недели после того, как Спилецу назначили смертельную инъекцию, Марика заковали в наручники и привели в камеру. Охрана отводила глаза. Им было неловко запирать офицера там же, где обычно ожидали своей участи обвиняемые. Марик был так шокирован, что даже не сопротивлялся. Он служил Альянсу безупречно, он всем сердцем был предан своему руководству и Премьеру. Он жизнь бы отдал, потребуй от него этого обстоятельства!.. Но сказать это было некому. Он ждал в слабо освещенной камере хоть кого-то, кто объяснит ему, в чем дело.

Прождать пришлось несколько часов. Потом спустился его бывший наставник Мишель, сел на услужливо придвинутый охранниками стул напротив Марика и поведал фантастическую историю. Оказывается, Марик никогда не учился в спецтехе, не участвовал в военных действиях на юге, не получал степень по нейросетям. Марик – самозванец, пробившийся в офицеры обманом.

Марик только почесал шрам на заднице, куда во время второй его практики в поле угодил осколок. Неглубоко, он даже не заметил его поначалу, но след остался.

– Мишель, – сказал он тогда, – вы же меня еще солдатом знали.

– По документам – не знал, – развел руками Мишель.

Он был очень терпелив, он, наверно, действительно любил Марика и считал своим учеником, раз просидел рядом с ним всю ночь и проговорил. Кто-то влез во внутреннюю сеть Альянса, это было очевидно. Кто-то испортил послужной список Марика и удалил все бэкапы. Восстановить информацию можно, если собрать данные о школе, спецтехе, опросить преподавателей и сокурсников… На это уйдет полгода, а если накинуть запас на неповоротливую машину закона, то год. Но тогда бы вышло, что в Альянсе целый год служит чужой человек. Глубоко укоренившаяся в Пространства организация не могла пойти на такое. Сетью Альянса занялись лучшие специалисты, стали зашивать дыры и укреплять защиту, но для Марика это не значило ровным счетом ничего.

По крайней мере, ему повезло, что из камеры его к утру выпустили с неловкими извинениями и твердым заявлением, что в Альянсе он пока остаться не может. Марик не сдержался и высказал, что думает обо всем этом лживом товариществе, о пустых словах Премьера, раз его, честного офицера, выгоняют лишь потому, что на него совершили покушение. Не физическое, нет. Хуже.

Бывшие коллеги тоже лишь развели руками.

Для него сделали самое большее, что могли: сунули в полицию. Оливер, единственный, кто всерьез сочувствовал ему, горячился и обещал, что за месяц продвинет его до своего заместителя. Марик слушал и не верил. Смотрел, как Оливер хлебает алкоголь, и потягивал сок из стакана. Даже перестав быть служащим Альянса, он не мог начать пить. Алкоголь был под запретом с самого первого дня в спецтехе, и Марик боялся, что от первой же капли спиртного вырубится. Или, того хуже, начнет откровенничать и плакать на плече у Оливера.

– Я дам тебе в напарники моего лучшего парня, – твердил Оливер. – Я позабочусь, чтобы ты ни на что не жаловался. Понял? Марик, ты меня вообще слушаешь?

Марик отвечал, что слушает очень внимательно, а сам думал, что его вновь сломили. У него больше нет желания отстаивать свою честь. Кто-то целенаправленно взломал сеть Альянса, чтобы дискредитировать именно его. Кто это мог быть, Марик и помыслить не мог, потому что все озлобленные на него спецы сидели в камерах или лежали в компактной биоразлагаемой урне. Он бы, может, и разобрался, кто виноват во взломе сети Альянса, но после увольнения у него не было ни малейшего желания это делать. Он смирился, что теперь его удел – патрулировать улицы. Маме он так и не рассказал ни о чем. Снял давно скопленные деньги и отправил ее в теплые края, обеспечил ей лучший отель и решил, что постарается преподнести новости как можно позже и как можно мягче, иначе ей будет гораздо больнее, чем было ему, когда он получил приказ о собственном увольнении.

Оливер, кажется, хотел пригласить его к себе, но Марик пресек это намерение в зародыше. Оливер тогда понимающе кивнул, крепко его обнял и потребовал не обижать напарника. Он чудной, но верный, сказал Оливер и тяжело вздохнул. Видимо, любить своих верных подчиненных он уже не мог, любилка закончилась. Но и отказаться от идеалов ему тоже было не под силу. За это Марик его когда-то и стал уважать.

Он еще пару дней послонялся по своей квартире на заоблачном этаже. Все напоминало об Альянсе. Фотографии. Вещи. Награды. Дипломы. Все в этом месте принадлежало той части его жизни, которую кто-то разрушил. Растоптал. Марик, не выдержав, завыл и начал сгребать все, что дал ему Альянс, в мешок. Его трясло в сухих беззвучных рыданиях, и он ясно понял: сорвется и сделает что-то с собой. Он сорвется, если пробудет здесь еще хоть день.

Тогда он вновь связался с Оливером, зная, что тот не откажет. Уже к вечеру Марик осматривал квартирку в жилом блоке полицейского участка. Внутри все было аскетично, но, по крайней мере, ничто не травило душу. Его назначение в должность состоится завтра в восемь утра, а значит, нужно изнурить себя тренировками в зале, чтобы проспать всю ночь, а не думать часами напролет, что жизнь к нему все же несправедлива…

Марик переоделся и пошел инспектировать зал. Похуже, чем в Альянсе, помельче, кондиционер работает плохо, кулер с водой сломан, но в остальном сносно. Марик размялся под любопытным взглядом единственного посетителя, успел немного вспотеть, повис на турнике, медленно поднимая свое тело вверх. В руках приятно теплилась сила. Он подтягивался с закрытыми глазами, в голове разлился блаженный вакуум. И в какой-то момент он услышал негромкий голос:

– Марик?

Медленно выпрямив руки, Марик спрыгнул на пол и уставился на вошедшего в зал. Он стоял шагах в двадцати – крупный, плечистый, чуть выше ростом, на лице написано бесконечное неверие. Марик и сам, наверно, с таким же выражением созерцал темные, поблескивающие медью волосы, глаза, цвет которых не разглядеть отсюда, но Марик прекрасно знал: зеленые, прозрачно-зеленые. Он медленно наклонился и поднял с пола свою майку, которую сбросил перед подтягиваниями. Вытер с лица пот, судорожно ища слова.

Так и вылезала улыбка. Так и вылезала некстати осчастливившая мысль: а может, увольнение – на благо. Как бы иначе он встретил Антона? А следовало бы догадаться, что он работает в этом же участке… Марик наконец посмотрел на Антона прямо, не выдержал, улыбнулся и сказал:

– Привет.

Вышло так легко, словно они виделись только вчера, и не было извечной стены отчуждения. Да, вцепился Марик в эту идею, они теперь взрослые, это не школьные стычки, где дети – как собаки…

– Не ожидал тебя встретить, – напряженно сказал Антон. – Дай, думаю, в зал схожу, а тут ты скалишься…

Марик мгновенно перестал улыбаться. В нем что-то щелкнуло, будто его перенесло обратно в детские годы, и он язвительно ответил:

– Я специально тебя поджидал, дорогуша, чтобы заранее расстроить. Но ты не беспокойся, мне обещали в напарники хорошего парня, а значит, мы с тобой больше не увидимся…

Антон дернулся и неприязненно ответил:

– А я и забыл, что ты меня иначе как дорогушей и не величал.

Марик ухмыльнулся:

– Обидно, дорогой, я в это слово все тепло свое вкладывал. Впрочем, – холодно добавил он, – можешь расслабиться, мне ты совершенно неинтересен. Полагаю, это наша последняя встреча. Уступлю тебе зал, радость моя.

Марик, сжимая в онемевшем от напряжения и гнева кулаке майку, прошествовал мимо Антона. На лице ни один мускул не дрогнул, уши не запылали, но в горле стало горько. Он поступил в своих лучших традициях, точно так же, как делал в школе: назубоскалился и сбежал. В итоге, он один виноват в том, что его никто не любил и вряд ли когда полюбит…

– Стой.

Марик обернулся, инстинктивно ожидая, что ему прилетит меж глаз. Но Антон стоял неподвижно, пристально изучал его и явно что-то старательно обдумывал.

– Первое, – наконец сказал Антон. – Ужимки оставь при себе, Инспектор таких, как ты, не любит.

Марик бы поспорил с тем, что любит Инспектор Оливер Дивар, но промолчал. Антон тем временем сверлил его взглядом и мерно продолжал:

– Второе. Я тоже ужимки не люблю. И тебя недолюбливаю, чего уж тут таить. Поэтому постарайся не выделываться. Не способен имя произнести – обращайся «лейтенант».

– С чего ты взял, что я к тебе обращаться буду, дорогуша?

Антон дернул уголком губы, и Марик приготовился выставить блок, если Антон ринется на него с кулаками. Но тот смог сохранить спокойствие, выдохнул и ласковым тоном произнес:

– Дорогушу назначили тебе в напарники, мудак.

Марик опешил, и на этот раз лицо не удержал. Антон, довольный собой, ухмыльнулся и пошел в дальнюю часть зала.

Ужасно хотелось посмотреть, как он будет тягать железо. Но Марик запретил себе и дальше дразнить этого медведя, даже если поначалу он кажется дисциплинированным.

Многое надо было уложить в голове. Решить, как себя вести. К тому, что Антон будет рядом с ним половину каждого дня, Марик оказался в высшей степени не готов.

========== 2 ==========

Посвящение в должность патрульного Оливер даже не попытался обставить торжественно. Марик подошел к его кабинету в восемь утра, обнаружил у двери Антона и задумался, стоит ли здороваться. Антон искоса глянул на него, буркнул что-то среднее между «привет» и «свали к черту» и уставился себе под ноги. На нем была свежая черная форма с серыми шевронами и таким же серым жилетом из монокевлара. Марик решил, что ему самому форма идет больше, чем Антону, хотя после изящной одежды служащих Альянса он отчасти ощущал себя клоуном. Патрульные были едва заметны на фоне асфальта, своих черных автомобилей и силикатного крошева стен. Марик проходил мимо них, лишь запоздало вспоминая, что его осмотрели с головы до ног, но ни разу не запомнил ни единого лица. Теперь он тоже стал невидимкой. Он подавил тяжелый вздох.

Еще пару дней назад, когда в голове до конца не сложился крах карьеры, ему было гораздо легче. Все казалось дурным сном. А если и было реальностью, то более-менее терпимой. Вчерашним вечером жизнь исподтишка дала ему пинок и приложила мордой об асфальт. По крайней мере, ощущения были именно такие: голова дурная, болят глаза и нос. Нос, наверно, от пыли. Нужно было запустить робота-домового, пока он будет на смене…

Оливера он услышал по характерной походке – неровной, стремительной, а затем по голосу. Он бодро приветствовал всех встречных, походя раздавал указания и даже ухитрился посоветовать кому-то разгрести ту жопу, которую этот кто-то нагреб. Марик улыбнулся себе под нос. Язык у Оливера – как помело, но порой, когда сорные слова становятся неуместными, Оливер ухитряется изъясняться словно на приеме у Министра.

– Чего лыбишься? – вдруг угрюмо спросил Антон. – Скоро он и про твою задницу чего-нибудь говорить будет.

Марик посмотрел на него.

– Твою он уже упоминал?

– Вчера в последний раз.

– Ну, такую попку, как у тебя, грех не заметить, дорогуша, – весело ответил Марик. Настроение поползло вверх. Если он не найдет общий язык с Антоном, то хотя бы вдоволь поиздевается.

Антон посмотрел на него с нескрываемой злобой, но ничего сказать не успел: между ними вклинился Оливер и, отпирая свой кабинет, заявил:

– Пунктуальность! Больше всего ценю в себе и других пунктуальность.

Свое десятиминутное опоздание он не заметил.

– Отпираете дверь ключом, Инспектор? – удивился Марик. – Разве это безопасно?