Текст книги "На привязи (СИ)"

Автор книги: Ernst Wolff

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

После шести пришел Антон. Марик тупо пялился в плазму в общем холле и недоумевал, как получилось, что реклама занимает времени больше, чем новостной эфир. Он сидел в углу, в кресле с жесткой спинкой, и о травме напоминала лишь тянущая боль при дыхании. Врачи вняли его просьбам и отлучили его от капельницы, а вместо нее прилепили на локтевой сгиб трансдермалку, и умный пластырь медленно накачивал его успокоительным, безмолвно обещая усыпить к ночи.

Антона Марик заметил, лишь когда тот загородил собой вид на плазму. Марик склонил голову набок и приподнял на него глаза. Движения замедлялись, восприятие притуплялось, но зато не тянуло на откровения. И мыслей, желаний тоже не осталось. Он был волшебно пуст и равнодушен ко всему.

– Привет, – улыбнулся Марик. Радость вспыхнула было, но такая слабая, что мигом потухла, а улыбка – улыбка нужна была, потому что так требуют законы вежливости.

– Привет. – Антон присел рядом с ним на корточки и посмотрел на него снизу вверх. – Ну и оскал у тебя, как будто в последний раз улыбаешься… В обморок не упадешь? – насторожился Антон. На него падал теплый рыжий свет из окна. – Ты как полотно.

– Я тоже рад тебя видеть, дорогой…

Марик прикрыл глаза. Отчасти он ожидал услышать, что Антон его любит, разве это не говорят больным? Даже если на самом деле чувства Антона во много раз мельче его собственных. Это Марик переживет. Он еще найдет способ завладеть вниманием Антона полностью, а любовь придет. Он ее заработает.

– Меня пускать не хотели, потому что я не родственник. Позвонить твоей матери?

– Зачем? – встрепенулся Марик. Его кольнула тревога.

– Чтобы она знала.

– Зачем? – повторил Марик, и глаза Антона стали печальными.

А может, просто свет из окна так неудачно лег.

– А зачем, по-твоему, сообщают ближайшим родственникам о том, что в больницу угодил? – тихо спросил Антон. – Чтобы они позаботились. Чтобы похоронили. Ну, мало ли что, – он криво усмехнулся.

– Так просто ты от меня не отделаешься, я живучий, – пробормотал Марик и отвел взгляд. – Не надо маму расстраивать. Я не умираю. А для заботы у меня есть ты. Где ты был весь день?

– На работе. Пойдем отсюда, – попросил Антон. – В саду сейчас тепло, даже лежачих вывезли погулять. Давай я тебе помогу…

– Не надо, я весь день и сам прекрасно справлялся, – ядовито сказал Марик. Обида сквозь блокаду лекарств пробивалась легче, чем положительные эмоции, и он не стал препятствовать прорвавшейся злости. – Мог бы и отгул взять…

Он плавно встал и пошел в сторону дверей. Его заносило в сторону, он и сам это понимал, но о помощи молить не собирался. Антон взял было его под локоть, но Марик чересчур резко вырвался и налетел плечом на стену.

– Да прекрати! – не выдержав, рявкнул Антон.

Марик инстинктивно напрягся, ожидая грубости, но Антон обнял одной рукой его за талию так аккуратно и нежно, что Марик в который раз за день едва не расплакался. Его мотало от нахлынувших чувств. Свободной ладонью Антон взял его за руку.

– Вот, хорошо… Тебе надо проветриться. Я хотел взять отгул, но Инспектор не дал, – мрачно сказал он. – Опять спрашивал, чьей идеей было в одиночку пойти на льва. Надеялся, что моя.

Они прошли через холл и оказались в саду. Надо же, Антон не соврал: и вправду койки с лежачими стоят… От избытка кислорода, сладкого запаха цветов и трав у Марика закружилась голова. В глазах потемнело, и он, спотыкаясь, потянулся к лавке.

– И что ты ему сказал? – отдышавшись, спросил Марик.

Антон положил руку на спинку лавки, а потом передумал и устроил ее между лопаток Марика.

– Ну, я решил его порадовать, а то он сам не свой.

– В смысле? – Марик посмотрел на Антона. Тот таращился на цветущую яблоню. Волосы его горели на солнце медью, и у Марика заслезились глаза.

– Сказал, что идея моя, я Эйракорп обшаривал, а ты по моей просьбе босса их отвлекал.

– С ума сошел? – отчего-то шепотом спросил Марик. – Ты зачем?..

– А ты зачем под пули побежал? – огрызнулся Антон. – Просто так я ляпнул, потому что он меня достал… Потом подумал и решил, что все равно так же ответил бы. И он вроде как готовит мое увольнение и выговор на случай, если меня привлекут к ответственности. Но это все уже неважно, – вздохнул Антон, поставил локти на колени и поместил лицо в ладони, как в чашу. – Львица все равно про программу твою рассказала, навесят срок и на меня, и на тебя. Инспектор сказал, что расследование, ну, оформление всех бумажек месяц займет, к тому же я успел раскокать твой планшет, так что улики так себе… А может, – Антон воспрянул, – пронесет? Кто поверит чокнутой девчонке? А? Что скажешь, Марик?

Марик, закрыв глаза, наслаждался ласковым теплом. Лето он любил с самого детства, потому что летом прекращалась травля, он прощался со школой, а мама отправляла его на каникулы на курорт, где он жил со взрослыми, ничем ему не докучавшими. Потом школа кончилась, спецтех съел половину лета, работа – и того больше, но любовь к горячему солнцу, теплому ветру никуда не делась. И тем обидней было выслушивать в такой прекрасный день о том, что Антон натворил.

– Я думаю, – сказал Марик. – Напиши врачам бумагу, что берешь заботы по моему выздоровлению на себя, я хочу завтра больницу покинуть. Я навещу Инспектора, поговорю с ним. Ты сделал глупость, но все решаемо.

– Я сделал выбор, – с нажимом сказал Антон.

Марик прижался к нему и положил голову ему на плечо.

– Ну и кем ты себя видишь через пять лет? – насмешливо спросил он – Кем, если не полицейским?

– Как будто другой работы нет, – буркнул Антон и обнял его.

От его присутствия даже успокоительное не так сильно глушило. Марик закрыл глаза, кончиком носа дотронулся до шеи Антона и невесомо поцеловал его.

– В органах – нет. В охране – нет. В приличных местах – нет. С выговором ты устроишься продавцом.

– Ферму заведу, – упрямо сказал Антон.

– Ну да, Пространству нужны простые работяги, конечно… Не смеши.

Антон насупился.

– Умеешь утешить.

К вечеру на руках у Марика было разрешение идти на все четыре стороны после сдачи утренних анализов и осмотра врача. Он дотрагивался до щеки, куда его поцеловал на прощание Антон. Только в щеку – и ничего больше. Объятия – боязливые. Вот так запросто Марик упустил свой единственный шанс. Стоит ожидать, что Антон отдалится от него еще больше, может, даже назло ему уйдет из полиции…

Пальцы дрожали. А он ведь себя считал сильным, выкованным из стали. И в результате его лишил спокойствия и уверенности один человек – даже не отказом, а всего-то легкой отчужденностью. К хорошему привыкаешь быстро. Отпускать не хочешь.

Марик, ворочаясь на больничной постели, взял смарт и вызвал Оливера. Его номер до сих пор в памяти, можно вручную набрать… Долго сыпались в ухо гудки, и Марик уже отчаялся, как прозвучало:

– Слушаю тебя, Марий.

Наверно, Оливер пытался говорить надменно и строго, но прорывалась его извечная усталость.

– Олли, мне жаль. Я думал, ты меня поймешь.

– Ничего ты не думал, – сердито ответил Оливер. – Просто пытался закопать свои делишки в песочек. Понравилось за моей спиной тихушничать?

– Олли, пожалуйста, не говори так, – взмолился Марик. Ответа не было, и Марик сказал то, что и так Оливеру было известно: – Я не мог по-другому, я изо всех сил пытался тебя не подставить. Кто же думал, что он… она выстрелит? Я бы с ней поговорил… или сдал ее Альянсу… Олли, кто она?

– Не трать мое время, – холодно сказал Оливер.

– Не клади трубку. Я прошу прощения, слышишь? Не бросай меня. Я не выдержу, если ты исчезнешь из моей жизни.

– Ах, старый-добрый эгоизм, – прошипел Оливер. – Ты думаешь только о себе. Я тебе нужен – ты мурлычешь и ластишься, у тебя нет проблем – тебе не до меня. Уже поздно, – хлестко сказал Оливер. – Я, – он выделил это слово, – хочу спать.

И он отключился.

Марик сунул смартфон под подушку и укрылся одеялом с головой. Хотел свернуться клубком, но пробитая грудь не позволила. Ему стало холодно – так холодно, что тело забила дрожь, и даже успокоительное не помогало. Он так всех потеряет. Лайла, Мишель. Оливер и Антон. И мама, мама тоже его не примет после всей его лжи, а если и возьмет под крылышко, то ему тошно с ней будет. Прошли времена, когда она могла его утешить и закрыть от всего мира. Теперь он один – и пустота вокруг. Это лишь вопрос времени, очень короткого времени, когда у него не останется ни одного близкого. Ни единого.

Утром он собрал немногочисленные вещи: смарт и браслет. Сообразил, что не попросил Антона привезти одежду вместо больничной (его костюм пропал, да и зачем он нужен теперь – дырявый и в пятнах крови), а тот, в свою очередь, не догадался попросить ключи от квартирки в жилом блоке.

Но больничная пижама его в целом удовлетворяла. Безвкусно, конечно, зато удобно. Туфли ему вернули вместе с постиранными носками, а потом, словно опомнившись, принесли и брюки. Марик сложил их и сунул под мышку. Он не рассчитывал, что его будет кто-то встречать. Ему и не требовалось. Вызвать такси он и сам в состоянии. Заполнение всех форм сводилось к тому, что он, взрослый дееспособный человек, сваливает всю ответственность за свое здоровье на не менее взрослого дееспособного партнера, а врача освобождает от своего присутствия. Ему предложили сдать пижаму. Он не глядя оплатил ее и тем самым заполучил в безраздельное пользование. Врач, курировавший его, заставил Марика раздеться, осмотрел синяк, оставшийся на груди, и заметил:

– В целом все в норме. Но не забывайте, что от ребра отошел осколок, а на лопатке трещина.

– Ну вы же все замазали и склеили, – ответил Марик, надевая пижамную рубашку обратно.

– Все равно никакого спорта и физической работы, – велел врач.

Марик, прищурившись, посмотрел на его бейдж и запомнил имя, хотя был уверен, что оно выветрится из головы, как только он выйдет из больницы.

В саду пели птички, искусственно выведенные специально для госпиталей. Их пение и вправду успокаивало и настраивало на выздоровление, и на мгновение настроение улучшилось. Но стоило приблизиться к воротам, как Марик помрачнел.

Его ждали три самых близких человека, но радости он не испытал. Оливер, прислонившись к капоту экара, стоял поодаль, скрестив руки на груди, и в своих зеркальных солнечных очках был похож не то на гангстера, не то на музыканта – кумира малолеток. Антон мялся поодаль от него, и чувствовал себя не в своей тарелке. А мама быстрым, неровным шагом подошла к нему и обняла. Марик стоически выдержал это, хотя грудь взорвалась болью. Он зло посмотрел на Антона, тот едва заметно пожал плечами.

– Как ваш руководитель, я сообщил о вашем ранении ближайшим родственникам, Марий, – громогласно объявил Оливер. – Садитесь в экар, пожалуйста, я уже опасаюсь держать вас на открытом простреливаемом пространстве…

Мама наконец-то отпустила его. Лицо у нее было бледное, без грамма косметики. Она тут же выдала мощным крещендо:

– Почему мне сообщают чужие люди о случившемся? Почему я узнаю последней?

– Потому что я в реанимации был, и сам позвонить не мог, – буркнул Марик. – Поехали, Инспектор прав, я еще одну пулю поймать не хочу.

Он потянулся было на переднее сидение, но мама схватила его за руку. В результате всю дорогу он сидел с ней рядом сзади, и она трогала его за руки, щупала за плечи. С ее губ слетали тихие бессмысленные слова – худой, больной, плохая работа среди быдла… Марик ожидал, что Оливер начнет защищать полицейских, но он молчал. К счастью, дорога не заняла много времени. Экар остановился у края трассы и мягко скатился на парковку.

– Приехали, – нарочито бодро объявил Оливер.

– Где мы? – взвилась мама. – Это не твой дом!

– Теперь мой, – раздраженно сказал Марик и открыл дверь.

– Но разве это не общежитие? – вопросила мама. – Где разместиться мне?

– Зачем? – опешил Марик.

Он придержал для мамы дверь экара. Антон, уставившись в асфальт, молчал, и уши его горели.

– Кто же будет выхаживать тебя? – изумилась мама. – Этот милый молодой человек постоянно занят, – указала она на Оливера, – а другому я тебя не доверю.

– Не надо меня доверять, – обозлился Марик и с грохотом захлопнул дверь. – Я не смертельно болен, меня поздно спасать. Ты ее привез? – накинулся он на Оливера. – Вот и увози обратно. Оставьте меня в покое.

– Я не вещь, чтобы меня увозить! – взвилась мама. – Соколенок, постой…

Она вцепилась Марику в руки, и ему стало душно от ее страха и любви.

– Не надо. Уезжай, – сказал он – Уезжай!

Он вырвался, попятился назад.

– Я вас подброшу до электры, – вполголоса сказал Антон, не отводя тяжелого взгляда от Марика. – Он не в себе. Мы присмотрим, чтобы…

– Да что вы можете! – закричала мама, но с места не сдвинулась. На высоченных каблуках, с полусогнутыми коленями она протягивала к нему руки и выглядела жалко. – Можно подумать, я его вам доверю!

– Я устал, – поморщился Марик, развернулся и пошел к жилому блоку.

Мама странно дышала, словно боролась с рыданиями, Антон увещевал ее сесть в экар. Сердце у Марика стучало так, что пульс отдавался в ушах. Еще вчера он хотел, чтобы его любили, а теперь он жаждет остаться в одиночестве и тишине. Ему стало холодно, навалилась слабость, и он побрел домой.

У жилого блока завибрировал смарт. Высветился портрет Оливера, его широкая улыбка. Марик сбросил. Спустя пару шагов его догнало сообщение: «Приходи, как будешь готов, кино смотреть». А Марик полагал, что видео допроса ему уже не покажут… Пойти прямо сейчас? Нет, в пижаме и с сальными волосами перед всем участком он не появится…

Все равно торопиться больше некуда. Льва – а точнее, львицу, нужно к этому привыкать, – уже увезли в Альянс, и о ней больше никто ничего не узнает. Оливер, раз уж решил поделиться допросом, покажет его в любой момент – минуты, дни и часы не играют никакой роли. Так что нет смысла лишать себя удовольствия и избегать душа… Его ожидает лишь ретроспектива, какая-то девчонка, влюбленная в Спилеца, мстившая за него. Спилец в тюрьме или уже мертв. Беспокоиться не о чем. Он свой долг выполнил. Так почему ему не плевать? Почему кажется, что он упустил нечто важное? Он же сделал то, чего желал: передал убийцу в руки закона. Да, ничего толком не узнал, но цель заключалась не в этом. Интерес не в допросе. Весь смысл – в охоте.

Чертов репликант все еще действовал, но уже терпимо – основное он зарастил и создал заново. А ребро отзывалось болью, и поднимать руку было неприятно. Резкая боль прострелила лопатку, когда он потянулся к верхней полке за шампунем, и Марик замер, пытаясь отдышаться. И никто не потрет ему спинку… Он развеселился. Что ж, мать он смертельно обидел, отказавшись от ее бесполезной заботы, Оливер ему вчера сказал, что думает о явлении эгоизма, а Антон… Антон покинет его, как и все остальные, и с его потерей будет смириться сложнее всего. Особенно сейчас, когда Марик узнал, какое счастье приносит ему этот человек. Самое большое счастье и огромную боль.

Интересно, отец чувствовал то же по отношению к матери? Содрогался каждый раз, когда она была холодна, и молил о прощении, даже если вины его ни в чем не было? Презирать его было легко, и его пример научил, что нельзя ни под кого стелиться, даже если любишь человека больше жизни. Никто этого не оценит.

После душа он оделся. Хотел по привычке накинуть на плечи рубашку, но передумал. В конце концов, на больничном он или нет? Он нацепил серую толстовку, о которой не вспоминал пару лет, и отправился на кухню. И после не самого лучшего в его жизни, но вполне удачного завтрака, он пошел в участок.

Лазарро – и как она ухитряется постоянно торчать рядом со своим кабинетом вместо того, чтобы работать? – смерила его взглядом, но промолчала. После первой перепалки она не удостаивала его даже вежливым кивком в качестве приветствия, и он охотно отвечал ей тем же. Марик миновал коридор и остановился у двери Оливера, помедлил и вошел без стука.

Оливер, подняв на него глаза, велел:

– Подожди, – и продолжил увлеченно тыкать в планшет. Его вихрастая русоволосая макушка вызвала у Марика странный приступ тоски. Потерял ли он друга? Наверняка. А ведь Оливер был одним из столпов, на которых держится уверенность Марика. Здорово знать, что у тебя есть друг. Теперь… теперь он сам по себе. Закончив, Оливер сказал: – Пойдем в переговорную.

Марик подчинился.

Переговорную делил пополам стол, в торцовой стене висела плазма. Оливер закрыл дверь, и Марик спросил:

– Между нами все? Мы больше не друзья?

Оливер закрыл на окнах жалюзи и, выключив свет, сел напротив плазмы. Марик осторожно опустился рядом. Едва уловимо пахло сладким дымом, словно Оливер порой курил здесь свою электронную сигарету.

– А ты всерьез считаешь меня тем человеком, который бросает близких раз и навсегда? Особенно беспомощных и больных на голову? – с любопытством спросил Оливер.

Марик пожал плечами.

– Я знаю, что всех вас достал. Так что ничему не удивлюсь.

– Ну что ты, солнышко, ты меня не достал. А вот твои шуры-муры с Антоном до белого каления довели. Вы чем там в кабинете занимаетесь, а? Уборщик от вас все время выползает с разряженной батареей. Шутка, шутка это, – отмахнулся от возражений Марика Оливер и включил плазму. – Вот что меня выводит из себя по-настоящему, Марий. Выслушай внимательно и запомни. Ложь твоя мне побоку: не впервой, а вот поза жертвы и жажда страдать – да, эта твоя особенность угнетает…

– Олли, я люблю тебя, ты знаешь? – тихо сказал Марик.

– И опять ложь, – хмыкнул Оливер. – Ладно, закрыли тему. Смотри, – приказал он.

И Марик, чувствуя себя уже не таким разбитым, уставился на экран.

Сначала камера снимала в упор. Львица стояла перед ней, держа табличку с именем Кары Войнич. По просьбе полицейского, находившегося за кадром, она отложила табличку в сторону и взяла со стола маску. Та прилегала столь плотно, что сомнений не было: экосилик отливали конкретно под эту девушку. Она коснулась сенсора, и по маске, поначалу белой, быстро прокатилась волна. Теперь в камеру смотрел Спилец. По команде она сняла маску, и перед камерой опять стояла коротко стриженная русоволосая девушка с небольшими глазами и носом-пуговкой, лет восемнадцати на вид.

– Кара Войнич, …78 года рождения, – глухо сказала она на камеру и повернулась в профиль.

Следующая запись была из комнаты дознания. Напротив Кары сидели два детектива, задавали вопросы, а камера снимала слева и чуть сверху. В один момент Кара подняла голову и глядя четко в камеру, сказала:

– Я не давала разрешения на съемку.

– У вас нет права отказа, – сухо сказал один из детективов.

У них в руках были распечатки с биографией Кары. Попеременно детективы, один – кучерявый, моложе Марика, вторая – за пятьдесят, с крепким пучком каштановых волос на затылке, зачитывали избранные отрывки вслух и просили Кару подтвердить информацию.

Отец – неизвестен, мать – скончалась, когда девочке было четыре года. Детдом. Школа для отстающих, перевод в обычную через год, перевод в углубленку с пятого класса. Кара кивала.

– На втором допросе она более разговорчива, – сказал Оливер. – Сейчас… промотаю…

Детективы сменились. Кара все также сидела с прикованными к середине стола запястьями.

– Мой отец – Грегор Спилец, – мрачно сказала Кара, глядя на детективов исподлобья.

– Он вас научил всему? – подхватил детектив.

– Сама. Он меня поздно нашел.

– Верни биографию, – попросил Марик.

…По-видимому, встречаться с отцом Кара стала сразу после смерти матери. Спилец навещал ее в приюте раз в полгода, а когда ее успехи в школе стали очевидными для всех, то их встречи участились до одной в месяц. После школы – колледж по инженерным сетям. Учебу она совмещала с работой в Эйракорпе. Денег ей отчаянно не хватало: львиная доля уходила на наркотики. Интеллектуальным способностям ее зависимость не мешала. После того, как Спилеца поймали, Кара вступила в подпольное движение «Бесправил». Эти-то ребята и надоумили ее устроить ограбление магазина техники. Она подошла к затее творчески, заодно и убедилась, что ее навыки достаточны для взлома высокоуровневой защиты.

Детективы не знали, что делом Спилеца занимался Марик. Видимо, им поступил сигнал отбоя, и они оставили Кару. Она сидела в одиночестве минут десять, и за это время ни разу не двинулась, не перевела дух, так и смотрела с угрюмостью в стол. На ней была темная роба. Грудь у девушки все же присутствовала, значит, прикидываясь Спилецем, она носила утяжку… Марик рассматривал ее, жалея, что не имел возможности приглядеться к ней раньше. Теперь он видел узкую грудную клетку и тонкие плечи, тощие запястья и лебединую девичью шею. Хотелось дать себе пощечину. Стоило догадаться по телосложению раньше, что перед ним девушка. А он, думая о мужчине с головой льва, счел ее парнем. Едва ли ему помог при поисках ее пол, но эта мелкая деталь служила укором: он растерял хватку. Отстранение от службы в Альянсе его испортило.

Следующим к ней пришел сам Оливер. Расстегнув верхнюю пуговицу пиджака, он опустился напротив нее и вкрадчиво спросил:

– Ты взламывала сеть Альянса?

Кара только ухмыльнулась.

– Но ведь ты знаешь, кто руководил поимкой твоего отца.

– Мне это приснилось, – с издевкой ответила Кара. – Как хорошо – впервые выйти в город на дело и увидеть его…

– Ты его искала, чтобы отомстить?

– Я никого не искала, пока он не начал искать меня.

Из слов Кары выходило, что ее встреча с Мариком – чистая случайность, и Марик склонен был верить. После того, как судьба поставила его в пару с Антоном, так кстати пониженным в должности, он уже ничему не удивлялся. На четвертом часу беседы, за которую Оливер не утратил ни спокойствия, ни воодушевления, Кара сказала, что ее жгла злость по отношению к человеку, который убил ее отца, и поэтому она решила его немного… подразнить.

Марик поднял брови, отмотал запись на пару секунд назад, чтобы еще раз услышать насмешливое:

– Просто подразнить. Чтобы он себя изводил, думая, что рядом есть равный моему отцу.

– Себя ты равной не считаешь? – быстро спросил Оливер.

Кара не ответила. Она уставилась глазами в пол. Оливер продолжил спрашивать:

– Ты выбрала жертву наугад?

– Нет, с чего бы мне кого-то выбирать. Я давно с ней общалась, вот и подумала, что будет легко ее убить, так и вышло. Немного не дотянула. В следующий раз уже так не получилось.

Марик молча смотрел, как Кара равнодушно выкладывает: госпожа Белик считала, что говорит с мужчиной среднего возраста, хотя подозревала, что под его личиной скрывается кто-то другой. И ей было интересно. Наводящие вопросы, откровения: все, лишь бы узнать, кто очаровал ее. Кара не раскололась. После неудачного покушения она затаилась, побоялась действовать, а потом эта ситуация вывела ее из себя, и она захотела убить. Попробовать. Не доводить до конца. Но все случайно зашло слишком далеко.

О непредумышленности убийства она врала – это видел и Оливер, и Марик, и даже сама Кара не трудилась сделать честный вид. Заключение под стражу ее ничуть не испугало. Она держалась уверенно и нахально. Тем ярче был контраст с Оливером – спокойным, доброжелательным, словно он был психологом или адвокатом Кары.

Экар после погони она сожгла. Сказала, что хотела дождаться убийцу ее отца и посмотреть ему в глаза, но испугалась и сбежала. Возможно, в силу некоторой наивности она полагала, что Марик явится на место преступления первым, а патрульные и судмедэксперты в ее планы не входили, поэтому она прыгнула в экар.

Почему опять затаилась? Так захотелось.

– Я была готова простить ему, – серьезно говорила Кара. – Простить смерть папы. Но он сам виноват! Он искал меня! Это он хотел отомстить, а не я.

– Но ведь тебя разыскивали за убийство, – напомнил Оливер. – Это не месть, а правосудие.

Кара пожала плечами.

– Он вывел меня из себя. Он хотел выстрелить. Я просто успела первой. Я устала, – вдруг сказала она, – допрос не может длиться больше шести часов. Отпустите меня.

Приглушив звук, Оливер сказал:

– Права она свои отлично знает. Что скажешь?

На плазме Кару выводили из допросной, Оливер продолжал сидеть и размышлять. Повернувшись к Оливеру, Марик ответил:

– Почему она не призналась, что взломала сеть Альянса? Почему ни разу не назвала меня по имени? Только «он», «убийца отца» и прочие эпитеты.

Оливер едва заметно пожал плечами.

– Мы никогда не узнаем.

Марик прикусил губу. Есть вероятность, что после допроса этой девчонки ускорится расследование о хищении его данных. Как только ему вернут право служить Альянсу, он поговорит с Карой Войнич лично. Но что делать до тех пор? Девочку могут не глядя приговорить к смертельной инъекции, благо совершенных ею поступков достаточно для казни, и он уже ничего у нее не спросит.

– Альянс забрал ее чересчур быстро, – с досадой сказал Марик. – Хоть бы задержал их…

– Вот еще, – хмыкнул Оливер. – Как будто без нее у меня причин для беспокойства мало.

Они помолчали. Марик скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла.

– Когда мне вернуться можно? – спросил он.

– Пока об этом не думай. Говорили мне: не смешивай работу и личное, а я, дурак, не слушал… Любого другого на твоем месте я бы уже выгнал, ты знаешь? – Оливер посмотрел на него, и Марик ощутил легкий укол совести. – Ты не только себя гробишь, но и меня подставляешь, и весь участок очерняешь. А я много сил положил, чтобы он стал образцовым.

– Я знаю, Олли, – тихо сказал Марик.

Было ли ему жаль? Отчасти. Но, с другой стороны, как он мог поступить иначе? Следовало бы отказаться от предложения Оливера полгода назад, будь он более щепетилен, а теперь возврата нет. Хорошее было время. Может быть, после вынужденного отпуска, Марик научиться работать так, как хочет того Оливер, а пока…

В переговорную постучали. Оливер, повысив голос, сказал:

– Входите.

Марик обернулся. В дверь просунул голову Антон.

– Инспектор, я написал, – сказал он и ринулся было прочь из переговорной, как Марик остановил его:

– Что написал? Оливер, что он написал? Останься, – приказал он.

Антон на миг замер, словно раздумывая, повиноваться или нет, потом посмотрел на Оливера. Тот сказал, не отводя взгляда от Антона:

– Заявление по собственному желанию он написал. Якобы не достоин нести службу.

– Что? – возмутился Марик.

– А то, – ответил Оливер, переводя на него взгляд, – что ты нарушил закон в своей мании, а он, – Оливер не глядя указал рукой на Антона, – взял вину на себя. Думаешь, я верю, что это он переступил черту? Как бы не так.

– Олли, ты с ума сошел. – Голос отчего-то сел. – Ты… черт, я понимаю, когда ты мухлюешь, чтобы вывести своих из-под огня. Понимаю, когда ты придумываешь обтекаемые формулировки, чтобы денег побольше получить… но он же не виновен. Ты сам это говоришь!

Под конец фразы он все-таки закричал. Антон быстро проскользнул внутрь переговорной и закрыл за собой дверь, беспокойно оглянувшись за плечо. Оливер молчал. Сглотнув, Марик перевел дух.

– Что я могу сказать? – наконец заговорил Оливер и отвернулся к плазме, закрывая какие-то папки и сворачивая окна. – Просто у тебя, радость моя, огромный опыт в разрушении чужих жизней, только и всего. Антон весьма настойчив, когда хочет взять на себя чужую вину. Он тоже обожает страдать, ты знал об этом? Антон, расскажи ему, как ты повышение год не мог получить, потому что отказывался признаться, кто из вас с напарником перепутал, а потом и вовсе уничтожил улики…

– Олли, ты не посмеешь подписать его заявление, – сказал Марик и вырвал у него из рук пульт от плазмы. Оливер все равно не посмотрел на него и уставился в окно. – Ты не такой человек. Я тебе не дам этого сделать.

– Ты? – изумился Оливер и все же удостоил Марика взглядом. – А чего ты мне еще не дашь сделать? Все, вон из переговорной. Оба. Мне надо подумать.

И он опять отвернулся к окну. Марик, помедлив, встал, задвинул за собой стул и, подцепив Антона за локоть, вышел из переговорной. Они, не обменявшись ни единым словом, прошли в их кабинет.

Вещей Антона в нем уже не было, только стояла на столе кружка с отколотым краем. Марик схватил ее и со всей силы швырнул в стену.

– Истерику не устраивай, – угрюмо сказал Антон. – Ты что, спал с ним?

– С кем?

– С Инспектором.

– Какая разница?

– Вот я дурак, – вздохнул Антон и, опустившись на корточки, начал собирать осколки кружки, пока Марик, сев на стол, пытался справиться с подступившей яростью. Нервы всегда были ни к черту, а теперь испортились еще больше, чуть что – и подкатывает истерика… Антон продолжил: – Это же ясно как день, как можно было не понять?

– Ты просил познакомить тебя с моими друзьями. Вот, знакомься…

– А чего о нем не сказал ни разу?

Антон выпрямился и бросил осколки в мусорное ведро.

– Не хотел.

– И давно вы?..

– Давно. В прошлой жизни.

На языке опять повисло слово «люблю», и Марик едва сдерживался, чтобы не подлететь к Антону, не прижать его к стене. Не начать говорить, убеждать, пока он не поверит, что ничто в жизни не имеет такого значения, как он, все прошлые отношения – шелуха, развлечение, просто повод потрахаться без резинки, но сейчас, сейчас нет ничего более важного, чем… Он крепко сжал зубы, чтобы не проронить ни слова. Его предыдущее признание и так шокировало Антона. Незачем усугублять ситуацию. Вот забавно ведь как: за ним охотилась дочка Спилеца, а все, о чем он сейчас может думать, – его сумасбродная, невыносимая любовь.

– Мне вроде как обидно, – с удивлением сказал Антон. – Ты мне не врал, просто недоговаривал, а я все равно чувствую себя обманутым. И ты бы хоть раз…

– Хоть раз что?

– Помнишь, что ты в больнице мне говорил?

Антон сел на стол рядом с Мариком.

– Помню.

– А почему ты ни разу не попытался мне признаться, что чувствуешь? – нерешительно спросил Антон. – Ни в школе… ни после. Хоть бы анонимную записку послал, раз дошел до того, что вены резал.

– Не приходило в голову.

Марик солгал. Он постоянно хотел сказать, что влюблен, искал повод остаться наедине, а перед тем, как уйти из школы в спецтех, почти решился огорошить Антона этим признанием, но в последний момент испугался. Да и что бы он получил в ответ? Тычок в зубы в лучшем случае. В школе его ненавидели, ему не на что было рассчитывать. И уж если сейчас Антон отталкивает его любовь, как объятия чумного, то что говорить о прошлом?

– Тебе постельный режим прописан, – неловко сказал Антон. – Слезай со стола… Я отвез твою маму до дома, хотя она протестовала. Ты ее сильно расстроил.

– Нечего было ее привозить, – раздраженно ответил Марик. Он остановился у двери кабинета вместе с Антоном. – А ты куда?

– Я тобой, – смутился Антон. – Впрочем, я могу и не…

– Нет, пошли. Извини.

Антон едва заметно усмехнулся.

В комнате слова перестали быть нужными. Силы покинули Марика, словно вся энергия разом ушла из тела, и подкосились колени. Антон, поймав его, взял на руки, несмотря на все протесты, и понес к кровати. И – поцелуи, долгожданные, нежные, такие же, как и раньше. Марик потерялся в них. Не позволяя Антону отстраниться, безмолвно говорил: прекрати думать, что я больной и меня надо беречь, если что меня и вылечит, то лишь ты. И Антон, похоже, услышал. Одежда оказалась на полу, Марик раздвинул ноги, и от осторожности Антона его унесло не меньше, чем если бы он заломил руки и жестко выебал, заткнув рукой рот.