Текст книги "Аль шерхин (СИ)"
Автор книги: Elle D.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Едва ли не сильнее, чем цепи, ему досаждала одежда. Поверх обычной туники и штанов на него надели что-то вроде длинного халата из толстой шерсти, полы которого несколько раз обматывались вокруг тела и, запахиваясь на поясе, крепились возле плеча. Голову ему повязали платком, прятавшим волосы и лицо, а поверх всего этого накинули ещё и бурнус, причём во время переходов заставляли надевать капюшон. Остальные участники каравана были одеты точно так же, – а на воинах были ещё и тяжёлые доспехи – и Инди, задыхаясь под тяжестью этих одежд, недоумевал, как они все могут это терпеть. Один из слуг, кажется, чуточку более человечный, чем остальные, пояснил ему, что, как ни странно, вся эта куча одежды спасает тело от беспощадного пустынного жара. Инди не понимал, как можно спастись от жары, греясь, но не осмелился расспрашивать. На любую попытку задать вопрос он получал в лучшем случае грубый окрик, в худшем – холодное молчание, словно он был невидимкой или бессловесной тварью. Правда, его ни разу никто не ударил. Его могли заклеймить, но ударить бы не посмели. Даже Гийнар не прикасался к нему, хотя всякий раз, глядя на него, Инди испытывал стойкий, удушающий страх – квинтэссенцию того страха, который охватил его, когда евнух пришёл за ним в первый раз. Этот человек убил Эльдина, повторял Инди про себя, глядя на тучное тело евнуха, покачивающееся в седле. Он убил Эльдина и отнял у меня последнюю надежду на нормальную жизнь. Что бы он ни сделал теперь, каким бы ни оказался, я всегда буду ненавидеть его.
Впрочем, самому Гийнару явно не было никакого дела до его ненависти. Он почти не разговаривал с Инди – кроме случаев, когда делал замечания насчёт платка или ещё что-нибудь в том же духе. На ночь им ставили палатку – одну на двоих. На земле расстилали толстые одеяла, на расстоянии локтя друг от друга. Возле палатки ставили караульного стража. Цепей с Инди не снимали даже на ночь, и если среди ночи ему вдруг хотелось по нужде, он должен был разбудить евнуха и попроситься – иначе его не выпустили бы из палатки. Но он скорее бы умер, чем прикоснулся первый к дряблой, пухлой руке человека, негромко храпевшего с ним рядом, той самой руке, что убила Эльдина. Поэтому он всегда терпел до утра, зачастую не в силах сомкнуть глаз, ловя взглядом скупые отблески звёзд в ветровой отдушине шатра.
Путешествие длилось более двух недель. Инди прикинул, что он теперь примерно в шестистах милях от Ильбиана – невероятно, невообразимо далеко. Однообразные дни и ночи среди пустыни слились в одно и тянулись, казалось, бесконечно – так, что всё, что было до них: море, пираты, торг в Ильбиане, Арджин, старый Язиль, мягкие руки Эльдина – всё казалось теперь тягучим, полузабытым сном. Но и впереди был тоже сон, столь же, а может, и ещё более тяжкий. Инди мало ел, и только когда его заставляли, почти перестал разговаривать – да и не было случая, потому что с ним никто не заговаривал первым. Он только смотрел и смотрел в неизменную пыльную даль, до тех пор, пока в ней вдруг не стали вырисовываться очертания чего-то большого, сперва показавшиеся ему миражом или плодом его собственного бреда.
После девятнадцати дней пути они прибыли в княжество Ихтаналь.
Его действительно нет на большинстве общефарийских карт. Оно чересчур далеко, и люди там чересчур своенравны и слишком неприхотливы – всё, что им нужно, они изготавливают на месте, поэтому Ихтаналь почти не торгует с другими землями Фарии. Само княжество представляло из себя два десятка деревушек, разбросанных по небольшому клочку земли, способной родить хоть что-то кроме колючек и перекати-поля. В основном здесь выращивали хлопок, потому все здесь – от последнего нищего до царедворцев паши – ходили преимущественно в хлопке, отличавшемся лишь вышивкой и расцветкой. Хлопок же ихтанальцы вывозили на продажу в соседнее княжество, где выменивали его на специи, вино и дерево. Утварь и украшения здесь делали из стекла, ибо чего-чего, а песка было вдосталь.
И ещё чего было вдосталь – так это воинов. Земли, ныне подвластные Бадияру-паше, некогда были населены агрессивными и злобными племенами кочевников, убивавших или угонявших в рабство всех, кто ступал на землю, которую они считали своей. Первый паша Ихтаналя, пожелавший осесть здесь и выращивать хлопок, столкнулся с ними на заре своего правления. Он быстро понял, что без сильной армии с таким врагом не справиться. И он создал армию. Ныне войны с кочевниками остались в далёком прошлом, да и сами кочевники ушли на север, подальше от Ихтаналя – но и теперь, видимо, по старой памяти ихтанальцы готовы были стереть в порошок каждого, в ком мыслили себе врага. Многие столетия жизни в постоянной войне сделали этот народ суровым и безжалостным. Убей или будешь убит, захвати или будешь захвачен, сделай всех недругов своими рабами – или сам превратишься в раба. Так они рассуждали, и это сделало их сердца жёсткими, как песок, по которому они ходили, а совесть летучей и невесомой, как хлопковый пух. На одного мирного жителя в Ихтанале приходилось по двое воинов и по одному шимрану – так говорили, и даже если это было преувеличением, то не столь уж сильным.
Всё это Инди узнал много позже, а в тот день, когда перед ним выросли стены ихтанальской столицы, лишь смотрел, как они приближаются, для того, чтоб навсегда его поглотить. В Ихтанале не было ни вычурной роскоши, ни жестокого легкомыслия Ильбиана – это был небольшой, тёмный, угрюмый город с домами из необожжённого кирпича, с уродливыми колодцами вместо фонтанов и бледными кустиками, жавшимися к камням, вместо раскидистых пальм и стройных кипарисов. Здесь было плохо с водой, поэтому болезни и смрад держали город в цепких лапах, обминая, и то не повсеместно, лишь квартал богачей и, конечно, дворец паши, стоящий в самом центре столицы и огороженный тройным рядом высоких зубчатых стен.
В этот-то дворец и направился караван Гийнар-бея, дабы возвестить своего господина о полном исполнении его воли.
В тот день они встали до рассвета, а в город пришли на вечерней заре, так что Инди измучился настолько, что даже оглядеться не мог как следует. У первых ворот дворца караван распался: воины пошли в одну сторону, слуги во главе с Гийнаром – в другую. Инди они повели с собой – за вторую, потом за третью стену, где совсем не было хозяйственных построек и стоял лишь огромный, беспорядочно построенный дом со множеством входов, главный из которых венчала крутая мраморная лестница. Позже Инди узнал, что мрамор для этой лестницы в давние времена возили на спинах рабов из далёкой каменоломни, и не менее тысячи их погибло во время этого перехода, так что дворец Бадияра в буквальном смысле зиждился на костях. Но это тоже потом, а пока его провели в одну из частей этого огромного дома, огороженную деревянной изгородью, у калитки в которой стояли двое стражей. Внутри оказалось темно и прохладно – это было как благословение после палящего и слепящего дня, оставшегося позади. Инди отвели в маленькую тесную комнатку – как он потом узнал, в ней жили рабы, обслуживающие гарем паши; сегодняшнюю ночь ему предстояло провести здесь. С него сняли цепи и тяжёлые одежды, наконец позволив вдохнуть полной грудью, покормили, отвели на низкую лежанку в углу комнаты и велели спать. И он в самом деле уснул, как убитый, и спал в ту ночь крепко и беспробудно. Ему снился Эльдин.
Утром его разбудило чувство лёгкости. Инди сел в постели, сонно моргая, и не сразу понял, чем оно вызвало. Странно, как быстро тело привыкает к цепям – без них он чувствовал себя теперь непривычно, как будто голым. В комнате он был один, поэтому ещё немного посидел на лежанке, протирая глаза. И уже когда собирался встать, низкая деревянная дверь открылась, и в комнату вошёл человек.
Инди взглянул на него – и онемел.
Это был юноша, почти мальчик, лет семнадцати с виду. Он был высоким, стройным и тонким, и облегающие одежды выгодно подчёркивали его безупречно сложенное, грациозное тело. Но не тело его привлекало взгляд – а лицо. Оно было таким невыразимо, почти пугающе прекрасным, что у Инди перехватило дыхание. Он не знал, что люди бывают такими: тонкие, точёные черты юноши были слишком идеальны для живого человека – настолько, что он походил на фарфоровую куклу. Сходства добавляла кожа молочной, слепящей белизны – Инди никогда не видел таких белокожих людей, а здесь, в Фарии, светлая кожа вообще была огромной редкостью. Однако самым удивительным в нём были, при этой фарфоровой бледности и изяществе черт, волосы и глаза. Спереди на плечи ему ложились чёрные, как смола, очень длинные пряди, спускавшиеся на грудь, сзади же волосы были подстрижены коротко и ярко блестели даже в сумрачном свету комнатки. А когда Инди взглянул ему в глаза, то и вовсе обомлел – они были ярко-синими, цвета того самого моря, которого ни один из них уже никогда не увидит, и почти болезненно выделялись на неподвижном, серьёзном, совершенно спокойном лице.
Нет, живой человек не мог быть настолько прекрасен. Инди молча смотрел, как юноша приближается к нему – и лишь когда тот, пройдя на середину комнаты, остановился, заметил под его ключицей, обнажённой вырезом туники, маленькую семиконечную звезду в треугольнике.
"Вот, значит, как это выглядит", – подумал Инди, невольно трогая клеймо у себя на шее. Прошло ещё несколько мгновений, прежде чем он осознал очевидное: это немыслимо прекрасное создание было таким же рабом, как и он.
Если юноша и заметил жест Инди, то ничем этого не выдал.
– Мне велено проводить тебя и помочь обустроиться, – сказал он чистым, высоким и звонким голосом. – Это приказ главного евнуха. Меня зовут Тхан.
– А меня Инди, – ответил тот, неловко поднимаясь. – Я...
– Нет, – не дослушав, сказал юноша, и Инди вздрогнул от холодной резкости, прорвавшейся в журчании его правильной, безупречно поставленной речи. – Твоё имя Аль-шерхин. Не знаю, как ты звался там, но здесь у тебя нет других имён.
Сказав это, он повернулся и покинул комнату – ему явно неприятно было в ней находиться. Инди в замешательстве смотрел ему вслед, потом, опомнившись, поспешно пошёл за ним. Мальчик без лишних слов двинулся вперёд, указывая дорогу. Инди шагал с ним рядом, вернее, чуть позади него, чувствуя ужасную растерянность и робость. Этот юноша был рабом, и, судя по его удивительной красоте, также принадлежал к гарему Бадияра-паши; они были в одинаковом положении, и всё же он вёл себя с Инди как с низшим, а не как с равным. Впрочем, Инди не знал – может, Тхан здесь на особом счету... Тхан... Какое странное имя. Инди напряг память – и вспомнил: на общефарийском оно означало "ворон". Имя? Или тоже прозвище, кличка – как Аль-шерхин?.. Спрашивать об этом, конечно, было не время – да Инди и не хотелось спрашивать. Теперь, когда он немного привык к поразительной красоте юноши, ослепившей его в первый миг, он ясно видел надменность, сквозившую в том, как он поджимал свои бледно-розовые губы, в лёгких взмахах его длинных, загнутых чёрных ресниц, когда он бросал на Инди беглый взгляд своих прекрасных глаз, сверкавших в полутьме, будто сапфиры чистейшей воды. Смотреть на него было больно, как на солнце – и чуточку, самую малость неприятно, как если бы он был чем-то обезображен. Странно, но – Инди внезапно понял это – его красота была так совершенна, что даже отталкивала, как нечто неестественное, несвойственное человеку.
– Нечего пялиться на меня, – коротко сказал Тхан, когда они прошли несколько галерей; слуги и стражи не обращали на них внимания – видимо, все они хорошо знали Тхана.
Инди вздрогнул и поспешно опустил глаза, не увидев, как губы его проводника тронула чуть заметная улыбка. Он ничего не сказал, и дальше они шли в молчании.
Пройдя через крыло, отданное нуждам челяди, мальчики оказались в небольшом доме, резко отличавшегося от только что покинутого ими помещения. Здесь тоже всюду стояла стража, но рабов совсем не было видно. В полной пустоте и тишине журчали многочисленные фонтанчики, бросая отблески на мозаичный пол и стены. Всё здесь было сделано из мрамора, разноцветной мозаики и позолоченного дерева, и потому разительно отличалось от уродливых домов в центре города. Это было красивое место – но то, каким оно было тихим и пустынным, почти зловещим, портило его привлекательность – так же, как портила внешность Тхана холодная надменность в его чертах.
– Что это за место? – не удержавшись, спросил Инди.
– Дом мальчиков. Помолчи. Мы уже почти пришли.
Инди подчинился. В самом деле – им осталось преодолеть всего два коридора, и перед ними открылся ещё один с тремя одинаковыми дверями. Тхан толкнул одну из них, и они беззвучно открылась внутрь.
– Ты будешь жить здесь. Можешь войти.
Он вошёл первым, и Инди не оставалось ничего иного, как последовать за ним.
Комнатка была маленькой, почти крошечной, и не так чтобы очень богатой. Небольшое узкое ложе с балдахином, заваленное подушками и покрывалами, ещё несколько подушек вокруг него – вот и всё.
– Купальня общая, – сказал Тхан, проходя к единственному окну и указывая через него вперёд. – Она с другой стороны дворика, вон там. Мыться надо каждый день, к чему бы ты там ни привык. Одежду тебе дадут, пока что временную – потом наш владыка решит, во что тебе одеваться, и сюда принесут сундук со всем необходимым. Пищу принимает каждый сам, в своей комнате. Рабы приносят еду трижды в день. Если тебе что-то нужно, подёргай вот это, – Тхан указал на красный шнур, свисающий у края кровати. – Принесут всё, что скажешь, но не требуй слишком много – наш владыка не любит излишеств. Днём можешь ходить свободно по всему дому – до той ажурной решётки, через которую мы вошли. Дальше неё тебя не пустят: там помещения рабов, и нам туда можно входить лишь по особому разрешению главного евнуха. На ночь ты обязан вернуться в комнату – если, конечно, тебя не потребует к себе наш владыка. Дверь запирать не станут, но Гийнар-бей часто наведывается с обходом – у него шаг тих, как у кота, и если он поймает тебя вне твоей комнаты ночью, ты будешь наказан. Если хочешь ещё что-то спросить, можешь ко мне обращаться. Если вопросов нет, я пойду – моя комната напротив твоей.
Всё это он проговорил ровным, бесстрастным, равнодушным голосом, словно повторяя заученную наизусть речь. Глаза его иногда обращались на Инди, но тут же вновь оставляли его, и Инди ни разу не успевал ответить на этот взгляд. Когда Тхан замолчал, он тоже молчал какое-то время, собираясь с мыслями. Вопросы? Конечно, у него была тысяча вопросов, но он не знал, с чего начать, и, кроме того, всё ещё немного стеснялся этого юноши, который держался с ним так странно.
В конце концов Инди открыл рот, сам не зная, какой из вопросов слетит с его языка.
– Ты давно здесь?
Тхан повернулся к нему. Его огромные, чуть раскосые глаза удивлённо приоткрылись, от чего стали ещё больше и как будто даже прекраснее.
– Тебе-то какое дело?
– Не знаю, – честно сказал Инди. – Я ничего не знаю. Меня везли сюда почти три недели... а до того...
– Как и любого из нас, – не моргнув, перебил Тхан. – Прибереги свои жалостливые истории для рабов, которые будут тебя вычёсывать – они такое любят. Кстати, на их месте я бы обрил тебя наголо, – с тенью презрения в голосе добавил он. – Твои волосы так спутались, что я не могу понять, какого они цвета.
Инди почувствовал, что краснеет – он сам не знал, от стыда или от злости. Да что себе, в конце концов, позволяет этот мальчишка?! Он тоже раб – значит, ничем не лучше Инди! Что с того, что он такой красивый, чистенький, ухоженный – разве Инди виноват в том, что выпало в последние недели на его долю? И этого-то красавчика, похоже, никогда не били по лицу кулаком, не пинали ногами по почкам – вон он какой весь беленький. Инди ему, должно быть, напоминает оборванца, выловленного с помойки. Грязный серый крысёныш... Инди ощутил, как стискивает кулаки.
– Почему ты так говоришь со мной? – с трудом выговорил он, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. – Я не сделал тебе ничего плохого. Я не хотел сюда попадать. Я вообще не понимаю, где я и что со мной происходит! Если ты только и можешь, что унижать меня, то уходи лучше. Мне ничего от тебя не надо.
Он выдохнул, замолчав, потом, резко отвернувшись, подошёл к окну и сел на пол. Он сидел, переводя дыхание, и мучительно вслушивался, ожидая услышать за спиной презрительное хмыканье и удаляющиеся шаги. Однако не услышал ни того, ни другого – ни единого звука. В конце концов Инди не выдержал и обернулся. Тхан стоял посреди комнаты, скрестив на груди свои тонкие изящные руки, оголённые до локтей, и смотрел на него с тенью лёгкого любопытства.
– Тебе будет трудно здесь, – сказал он, когда Инди встретился с ним глазами. – Ты чересчур живой.
И прежде, чем Инди успел задуматься, что значат эти слова, он подошёл и сел рядом, напротив, скрестив ноги так, как делали это многие фарийцы. Инди до сих пор не мог понять, как они могут так сидеть часами: его собственные ноги в этой позе моментально затекали.
– Ну, спрашивай, что хочешь, – сказал Тхан уже другим, лёгким и небрежным тоном. – Я постараюсь больше над тобой не насмехаться.
Инди развернулся к нему, с трудом сдерживая дрожь. Он отказывался признаться себе в том, что его тянет к этому юноше, так, как ни к кому никогда не тянуло. У него не было друзей, и он впервые видел перед собой человека, которому, несмотря ни на что, отчаянно хотел понравиться или хотя бы не оттолкнуть.
– Сколько вас... нас? – помедлив, спросил он наконец.
– Ты имеешь в виду, мальчиков Бадияра-паши? Сейчас – одиннадцать.
– Так много? – поразился Инди, и Тхан засмеялся серебристо и мелодично.
– Это не много для гарема владыки целого княжества. Просто Бадияр-паша не любит мальчиков. Наложниц у него значительно больше – почти полсотни.
– Не любит мальчиков? – сердце у Инди ёкнуло. – Так значит, он с ними... он нас...
– Не кладёт с собой в постель, – насмешливо глядя на него, закончил Тхан. – А ты думал, что станешь его наложником? Размечтался.
Волна невыразимого облегчения затопила Инди. Так, значит, здесь с ним не будут делать ЭТО! О, боже, как мало надо порой, чтобы почувствовать себя безгранично счастливым. Ему сразу стало намного лучше, и он даже смог выпрямиться и сесть ровнее.
– Но что же тогда мы здесь делаем? Если Бадияр не использует нас для плотских утех... – он осёкся, когда Тхан поднял руку ладонью вверх – спокойным, повелительным жестом, будто приказывая ему замолчать. Инди снова поразился надменности, почти властности его движений. Да кто же он, в конце концов, такой?!
– Во-первых, – сказал Тхан, когда Инди замолчал, глядя на него во все глаза, – нельзя называть нашего владыку просто "Бадияр". Или "Бадияр-паша", или, и это лучше, "наш владыка" или "наш господин". Так же и обращайся к нему, если он позволит тебе говорить. Если не позволит, лучше не раскрывай рта. Во-вторых, я сказал, что он не берёт нас в свою постель, а не что мы не нужны ему для плотских утех.
– Что это значит?
– Увидишь, – коротко ответил Тхан, явно не собираясь вдаваться в подробности.
Какое-то время они молчали. Радость, охватившая Инди, ощутимо померкла.
– Но он... он не будет нас... меня... – запинаясь, пробормотал он.
– Трахать? Или, выражаясь красиво, вводить в твоё тело своё естество? Нет, не будет.
В голосе Тхана звучала насмешка – жестокая и обидная, хотя он и обещал Инди не насмехаться. Инди посмотрел на него исподлобья. Похоже, этого злого и красивого мальчика никогда не – как он сказал – трахали мужчины. Никогда ему в задний проход не вонзали горящую желанием плоть. Не ставили на колени и не приказывали сосать, пока рот не заполнится семенем. Да, конечно, ему легко насмехаться.
Инди понял, что дальнейший разговор в этом русле бессмыслен – да и, в конце концов, скоро он наверняка сам всё узнает. Поэтому он спросил о другом:
– А сам ты откуда родом?
– Издалека. Как и ты.
– Это я понял – но из какой ты страны? И как сюда попал?
– Я не обязан рассказывать тебе об этом, – ровно сказал Тхан. Инди осёкся. Как с ним трудно! Сейчас, когда они сидели совсем близко, так, что лежащая на колене рука Тхана почти касалась бедра Инди, его красота не казалась уже такой далёкой и пугающей. Но и ближе, доступнее и понятнее он всё равно не стал. Инди уже понял, что Тхан расположен говорить о себе не больше, чем о пристрастиях своего владыки. О чём же ещё поговорить?..
– А другие мальчики? Они сейчас где?
– Кто как. Некоторые в купальне. Тарри, если не ошибаюсь, на половине рабов – ему шьют новое платье. Некоторые с нашим владыкой. Остальные у себя.
– Они никогда не гуляют? Не собираются вместе, не...
– Отчего же – собираются. Чтобы посплетничать и позлословить, – спокойно сказал Тхан. Инди пристально посмотрел на него.
– И ты тоже с ними ходишь?
– Конечно. Кроме как с ними, разговаривать тут больше не с кем. Не с рабами же...
– Ты их презираешь?
– Большинство из них, – всё так же спокойно ответил юноша. – Все они попали сюда лишь потому, что очень красивы. Во всех остальных отношениях они совершенно пусты, мелочны и ничтожны.
– А ты, конечно, не таков, – не выдержал Инди.
– Нет, не таков. А ты? – спросил Тхан и в упор посмотрел на него.
Когда эти огромные сапфировые глазищи смотрели на него вот так, прямо, Инди не выдерживал и отводил взгляд. Ему казалось, эти глаза глядят ему прямо в душу, силясь отыскать в ней самое потаённое и слабое место.
– Впрочем, ничтожны не все, – не дождавшись ответа, продолжил Тхан. – Тарри, например – он не ничтожен. Он тщеславен, но не глуп, и очень опасен. Остерегайся его.
– Зачем? – удивлённо заморгал Инди.
– Чтобы остаться в живых, зачем же ещё.
Инди посмотрел на него в потрясении. Он уже знал, как жестоки бывают хозяева, но впервые столкнулся с тем, что и их рабы могут быть жестоки друг к другу.
– Почему... как... зачем кому-то здесь меня убивать?!
– Чтобы ты не отнял у них благоволение Бадияра-паши, конечно. Если ты понравишься ему слишком сильно, то долго тут не задержишься. Ещё только в прошлом месяце нас было двенадцать.
Тхан замолчал, а Инди не стал расспрашивать дальше. Он и так понял: мальчики паши убили одного из них... одного из своих. Слишком красивого, должно быть. Инди чуть было не спросил, почему же сам Тхан ещё жив, если у них тут такие волчьи законы, но вовремя прикусил язык.
– Но неужели никто ничего не знает? Слуги, стражи...
– Догадываются, конечно. Но доказать не могут. Это сложно устроить – так, чтоб устранить соперника и не попасться. Риск слишком велик. Поэтому у нас тут умирают всё же не слишком часто, – сказал Тхан и очаровательно улыбнулся. Инди пробрала дрожь от этой улыбки. – Но тебе бояться нечего, Аль-шерхин, – добавил юноша неожиданно очень мягко. – Если ты окажешься достаточно сообразителен и будешь вести себя верно, то всё с тобой будет хорошо.
– Мне не нужна благосклонность Бадияра... то есть нашего владыки, – вырвалось у Инди. – Хоть бы он вообще не узнал о том, что я здесь!..
– Он отправил на твои поиски целый отряд, – сухо сказал Тхан. – Как, по-твоему, он может не знать, что ты здесь?
Инди примолк. Он совсем не это имел в виду, но оправдываться было глупо. Конечно, Гийнар давно уже предстал перед своим владыкой и доложил ему об успешном выполнении поручения... Гийнар... Инди с самого утра не вспоминал о нём – а теперь вспомнил, и сразу тяжесть навалилась на сердце.
– Гийнар-бей... главный евнух... он... какой он?
Он задал вопрос – и сразу же понял, что совершил роковую ошибку. Лицо Тхана на миг исказилось, почти утратив свою красоту, потом приняло прежнее равнодушное выражение и застыло неподвижной маской.
– Ты должен знать о том лучше моего. Он ведь твой ставленник, – сказал Тхан, и в его голосе было столько желчи, что Инди вздрогнул.
– Мой... кто?! О чём ты... – начал он – и осёкся.
– Оммар-бей был главным евнухом двадцать лет, – в полной тишине прозвучал негромкий голос Тхана. – Он был разумен и добр, насколько это возможно. Гийнар был его помощником и много раз пытался извести Оммар-бея, чтобы занять его место. Мы все, – в голосе мальчика вдруг прорвалась настоящая страсть, – все молились, чтобы ему это никогда не удалось! И не удавалось, ибо наш владыка мудр, его так просто не проведёшь. А потом Оммар-бей поехал за тобой, и его убили. – Тхан умолк на миг, и его глаза полыхнули такой ненавистью, что Инди отшатнулся. – Его убили из-за тебя. Из-за тощего грязного мальчишки, на которого и смотреть-то жалко. И теперь над нами встал Гийнар. Как знать – может, ты даже попадёшь в его любимчики, ведь это тебе он обязан своей удачей.
– Я не хотел смерти Оммар-бею, – прошептал Инди, глядя в неподвижное лицо Тхана почти с мольбой. – Клянусь, не хотел! Он был добр со мной, я... мне правда так жаль...
– Тебе будет ещё больше жаль, когда об этом узнают остальные. И когда познакомишься с Гийнаром поближе. А теперь мне пора идти, – без паузы сказал Тхан, поднимаясь на ноги. – Я и так с тобой слишком долго болтаю.
Ничего больше не сказав, он повернулся спиной и вышел, и Инди остался один. Он слышал, как скрипнула соседняя дверь, и медленно отвернулся, привалившись спиной к стене и слушая, как журчит фонтан во внутреннем дворике за окном – в полной, давящей тиши.
– Не мог бы ты немножечко... ай! – вскрикнул Инди, и цирюльник, только что содравший с его ноги восковую лепёшку, недовольно сказал:
– Чего ты всё время орёшь? Тебе кляп вставить, что ли?
– Прости, – пробормотал Инди, торопливо утирая влагу, выступившую на глазах. – Просто очень больно...
– Ха – больно ему! Боль надо терпеть. А ну, сцепил зубы. Сцепил, я сказал! Крепче! Чтоб я видел твои желваки. Ну, готов? – отрывисто спросил он и прежде, чем Инди успел кивнуть, рывком содрал воск со второй его ноги. Инди взвыл сквозь зубы, слёзы уже вовсю лились по его щекам, хотя рыдания не давили грудь – просто тело не выдерживало такой резкой боли.
– Ну вот. Уже почти всё, – сказал цирюльник, довольно осматривая длинные полоски застывшего воска, на которых частой шёрсткой щетинились волоски, выдранные из кожи Инди. – Теперь иди вот сюда. Сейчас будет немного щипать.
Ну ничего себе – немного, думал Инди, опуская ноги в дымящуюся, почти кипяточную воду, которой был наполнен небольшой мраморный бассейн. Кожа мгновенно покраснела, Инди казалось, что с него её сдирают живьём. Процедура удаления лишних волос была самым мучительным, чему он подвергся за прошедший день, целиком проведённый в руках гаремных слуг. Уже добрых шесть часов они мыли, чистили, расчёсывали и смазывали Инди, приводя в вид, который не вызовет в его владыке брезгливость. Всё это походило на приготовления к продаже на Большом Торгу, но даже там с ним возились меньше. Здесь же он только и делал, что переходил из одних ловких рук в другие – в перерыве между мытьём и стрижкой ногтей с него снимали мерку на обувь и платье, обмеряя с ног до головы – начиная от обхвата плеч и запястий и заканчивая чуть ли не длиной носа. Закончили самым болезненным – удалением волос. Инди кусал губы, стараясь сдержаться, но болезненные вскрики то и дело вырывались из его горла, к вящему неудовольствию слуг, привыкших к спокойствию и тишине.
– Если будешь таким шумным, тебя накажут, – сказал цирюльник, выливая в бассейн ещё одно ведро кипятка, так что Инди заскрежетал зубами. Все рабы, которые возились с ним, были евнухами, за день он привык к ним и почти не стыдился, но каждый раз, когда он чувствовал на себе неодобрительный взгляд, ему становилось плохо. Он ужасно устал и хотел есть, но когда заикнулся об этом, ему заявили, что сперва красота, а еда – уже потом.
– Ты ведь не хочешь, чтобы наш владыка отвернулся от тебя с отвращением, а? – спросил цирюльник, обмазывая горячим воском его промежность и попку. На ягодицах у Инди почти не было волосков, но и это не спасло самую многострадальную часть его тела от пытки. На вопрос цирюльника он ответил только скрежетом зубов. Да и что тут ответишь?
В конце концов евнух, командовавший небольшой армией слуг, осмотрел Инди, дрожащего от ещё не прошедшей боли и усталости, и удовлетворённо кивнул. Кругом были зеркала, но Инди не взглянул ни в одно из них – ему было всё равно, как он выглядит. Он беспрекословно позволил одеть себя в мягкую хлопковую тунику, охладившую его истерзанное жёсткими мочалками тело, и очень обрадовался, когда его наконец покормили Он надеялся, что теперь ему позволят уйти к себе и отдохнуть – он явно был слишком измучен, чтобы показывать его Бадияру-паше прямо сейчас, – но надежда пропала втуне.
– Иди, посиди немного во дворике, подыши, – велел ему евнух; это был не Гийнар, а его помощник, звали его Ургим. – Ты целый день провёл в душной комнате, это вредно для кожи. Иди проветрись.
Инди ничего не оставалось, как подчиниться.
Он вышел – вернее, его вывели, подтолкнув в спину – в пустой дворик, отделявший купальню от комнат, и устало опустился на мраморную скамейку у стены. Он так измучился, что чуть было не лёг на эту скамейку и не растянулся на ней, но внутреннее напряжение помешало ему это сделать. К тому же вечерний воздух действительно освежал его разгорячившееся лицо, ласково прикасался к щекам, и вдыхать его было хорошо. Инди посидел так какое-то время, вспоминая утренний разговор с Тханом, и уже собрался уходить, когда вдруг противоположная дверь открылась, и из неё, смеясь и болтая, вышли несколько мальчиков, в которых Инди мгновенно узнал своих товарищей по несчастью.
Узнать их было нетрудно – они все, все без исключения были очень красивы.
Их было четверо: двое – ровесники Инди, один немного младше, один постарше. Двое были черноволосы и темноглазы; Инди сразу понял, что они фарийцы по происхождению – только никогда раньше он не видел таких красивых фарийцев. Ещё один мальчик был светловолосый, но при этом обладал глазами такими же тёмными, как у фарийцев – цвета горячего шоколада. Он был самым младшим, и смех его звучал громче и непринуждённее, чем у других мальчишек. У самого старшего волосы были не просто светлые, а белые, как будто выгоревшие на солнце, а глаза – яркой, изумрудной зелени, отливавшей бирюзовым. У всех мальчишек были тонкие и правильные черты, все они были прекрасно сложены – и ни один в подмётки не годился Тхану. Инди подумал об этом с внутренним восхищением, следя за мальчиками, высыпавшими на середину дворика и рассевшимися вокруг фонтана. Они его всё ещё не заметили, и он был счастлив по этому поводу – ибо сейчас особенно остро ощущал свою неказистость. Не то чтобы она огорчала его, напротив – тем лучше, что он столь же ничтожен в сравнении с этими мальчиками, как и сами они в сравнении с синеглазым красавчиком Тханом. Это почти гарантирует Инди полное равнодушие Бадияра-паши – а больше ему и не надо было.
