Текст книги "Аль шерхин (СИ)"
Автор книги: Elle D.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Инди медленно повернулся лицом к двери. Подошёл, присел на корточки и провёл ладонью по замочной скважине. Тысячу раз он слышал, как щёлкает в ней замок, когда с той стороны поворачивали ключ. На засов дверь снаружи не запирали, стражи тоже не выставляли. За дверью этой – пустой коридор, а потом галерея, ведущая во внутренний дворик. Когда Инди выпускали на прогулки в сад, он успел хорошо изучить эту дорогу. Там обычно было мало слуг – сейчас, ночью, почти наверняка галереи пусты. Он мог бы пробраться на другую половину дома и спрятаться там. А днём, до того, как его хватятся, попытаться пробраться за ворота. Может, удастся залезть в какую-нибудь повозку и спрятаться среди поклажи...
Стоп, сказал он себе. Думай на два шага вперёд, а не на десять. Ещё неизвестно, сумеешь ли ты выбраться отсюда.
Он вытер мокрые ладони о перепачканную в грязи и крови тунику, перехватил заколку покрепче и осторожно, чуть высунув кончик языка от напряжения, ввёл её в недра замочной скважины. Заколка немедленно ткнулась во что-то и остановилась. Инди повёл острие вниз, потом из стороны в сторону, пытаясь представить себе внутренность замка. Наконец игла провалилась, и он застыл, удерживая руку и не давая заколке сделать резкое движение. Так, вот и язычок... Очень-очень осторожно Инди стал расшатывать его, отыскивая точку опоры. Он так увлёкся, что не услышал шагов за дверью – и не сдержал радостного вскрика, когда заколка скользнула вверх, раздался отчётливый щелчок, слившийся с хрустом сломавшейся иглы, и дверь беззвучно качнулась вперёд.
Инди в ужасе зажал себе рот ладонью и замер. В этом доме тонкие стены: если Арджин сейчас у себя, за стеной, он мог услышать... Минуты бежали, Инди сидел на корточках перед раскрытой дверью, мокрый, как мышь, и боялся вздохнуть. Наконец, ничего не услышав, он убрал ладонь ото рта и с трудом распрямил онемевшие ноги. Дверь была приоткрыта, впереди расстилалась полная тьма. Инди беззвучно шагнул за порог.
Как он и рассчитывал, коридор был тёмен и пуст. Ни шороха, ни тени не нарушало покой ночи – даже здесь Инди слышал, как доносится сквозь окно в его комнате стрёкот сверчков из сада. Обмирая, он сделал шаг по коридору, потом другой...
И споткнулся обо что-то большое и мягкое, лежащее прямо поперёк его пути.
От неожиданности он чуть было не заорал, и только чудом сумел удержаться. "Перепрыгивай через это и беги!" – завопил внутренний голос, ударившись в панику, но Инди уже знал, что, как быстро ни беги, тебя всё равно поймают. Он снова присел, выставив руки перед собой и шаря ими в темноте. То, обо что он споткнулся, было человеческим телом. Инди коснулся его, и человек застонал, чуть слышным, истаивающим стоном человека, которому осталось жить считанные минуты.
Пальцы Инди коснулись его лица. Оно было мокрым. И пальцы Инди стали мокрыми тоже.
Глаза Инди привыкли к темноте; он развернул человека к себе лицом и посмотрел в него – а узнав, отпрянул.
– Керим! – прошептал он, и стекленеющие глаза бездумно обратились к нему, будто человеческий голос был последней ниточкой, удерживающего молодого мужчину в земном мире. Керим захрипел, как будто пытаясь что-то сказать, приподнял руку – а потом она упала, и застывшие глаза уставились в пустоту.
Инди протянул руку в темноте и опустил окровавленные веки юноши. Рука его дрожала.
Он поднялся и замер, пытаясь понять, что ему делать дальше. Тишина и темень дома уже не казались спасительными – напротив, в них таилась новая, неведомая опасность. Керим, старший сын Арджин-бея, мёртв, убит прямо в отчем доме – и никто, кроме Инди, об этом не знает. Вполне возможно, что убийца всё ещё здесь, рядом, дышит Инди в затылок, готовясь и его отправить на тот свет. Идти галереей было нельзя. Инди повернул назад, в тупик, где было узенькое стрельчатое окошко. Он вспомнил теперь, что оно выходит на ту же сторону, где находится сад – но как раз за ограду, которая отделяла этот сад от главного двора. Инди подошёл к окошку и выглянул вниз. Двор, днём полный суетящихся слуг, был тёмен. Инди вдруг понял, почему тьма эта кажется ему непривычно густой: её не озарял даже факел сторожевого.
Не горел больше факел сторожевого.
Инди залез на подоконник и сел на него верхом, будто на жёсткое седло. Ещё полгода назад, когда его откармливали работорговцы в Большом Торге, он не пролез бы в это окно. Но в последние месяцы у него не было особого аппетита, и он снова исхудал до обычного своего состояния, поэтому кое-как сумел протиснуться в раму. Декоративная стрела, свисавшая из центра арки, царапнула его макушку, и он пригнул голову, а потом перелез через подоконник, крепко держась за него двумя руками, скользнул вниз и повис на вытянутых руках.
До земли было далеко, он это знал. Он висел во тьме и тишине между землёй и небом и пытался вспомнить, что там, под этим окном – мягкая трава или камень. Но отступать было поздно, и он разжал руки, инстинктивно сгруппировавшись при падении. Оно вышло не таким шумным, как он боялся, и даже не очень болезненным – он подвернул лодыжку и больно ударился плечом и боком, но тут же смог подняться и, хромая, отбежать к стене и прильнуть к ней. Сердце его бешено колотилось: ещё четверть часа назад он не верил, что сможет зайти так далеко.
Подворье казалось пустым – странно пустым. Инди стоял какое-то время, пытливо оглядываясь, и в конце концов увидел тени. Они скользили на противоположной от него стороне двора, будто огромные пауки, беззвучно спускающиеся на своих нитях, и подбирались ко входу в дом. Оттуда они могли заметить его, и Инди стал осторожно, мелкими шажками пробираться вдоль стены ограды к воротам – он по кругу двигался одновременно с тенями, и, пока они приближались к нему, он от них отдалялся. В конце концов он остановился почти прямо напротив дома, по левую руку от ворот.
Ворота были распахнуты. Настежь. Чего никогда не бывало ночью.
И в тот самый миг, когда Инди понял это, ночь разорвал крик. Женский, гневный, полный более ярости, нежели страха. Он звучал на высокой, дрожащей ноте несколько мгновений, потом оборвался.
Прощайте, Захра-ханум.
– Вперёд! – сказал из тьмы неожиданно громкий, злобный, каркающий голос, и одна из чёрных теней выпрямилась и стала во весь рост, и тени вокруг неё сделали то же, отбрасывая полы чёрных, как ночь, бурнусов. Человек сказал ещё что-то – Инди едва его понял, потому что речь отличалась от той, которую он привык слышать. Но звуки были достаточно знакомыми, чтобы он уловил суть.
Человек велел сжечь всё и убить всех.
– Только сперва найти мальчишку, – добавил он и вышиб ногой дверь.
Луна удивлялась, равнодушно и холодно, глядя с небес на землю – луна не умеет удивляться иначе, ей неведомы страсти, ведущие человека. Но что это – только что свет её струился на молчаливый и тёмный дом, а теперь крик сменил тишину, и мрак озарило пламя. И этот крик с этим пламенем лучше тиши и мрака укрыли Инди, спрятав его от тех, кто искал его – там, где его уже не было, – пока он выскальзывал за ворота и бросался вперёд, не оглядываясь, хотя ему чудилось, что в мешанине воплей он слышит голос того, от чьей руки должен был умереть... В этот миг память его озарилась вспышкой, и в ней всплыл образ чёрного корабля, который отдалялся вот так же, в клубах дыма, неся смерть тому, кто сделал из Инди Альена себе игрушку.
Теперь он шёл прочь, и ночь следовала за ним.
Он шёл, не останавливаясь и не сбавляя шаг, несколько часов. Не бежал – шагал ровно и упрямо, стиснув зубы и глядя прямо перед собой, по скользкой грязи и не менее скользкой мостовой, прогнившим дощатым настилам и сырому песку, вперёд, только вперёд, будто внутри него был некий механизм, который завела чья-то рука, и теперь Инди должен был идти и идти, пока завод не кончится или пока у него не остановится сердце.
Когда купола домов и храмов стали светлеть и розоветь в предрассветном зареве, Инди встал, как вкопанный – просто остановился на месте, словно завод наконец закончился. Он был как в бреду, он не понимал, где находится и что здесь делает. Он не ел толком уже почти двое суток, а не спал и того больше. На миг ему показалось, что сейчас он свалится замертво прямо там, где стоит. Оно отошёл к стене и опёрся о неё, глядя по сторонам. Улицы понемногу заполнялись людьми – прежде всех вставали рыбаки и каменщики, спешащие начать работу пораньше и закончить её до полуденного зноя. "Завтра, – подумал Инди. – Это завтра. Я пережил эту ночь". Ему захотелось заплакать, но он плакал только вчера – от счастья, и выплакал, кажется, всё, что мог. Тогда он думал, будто свободен – теперь свобода пришла к нему на самом деле, вместе с гибелью его мучителя, но никакой радости не было в его сердце. Казалось, со вчерашнего дня минула целая вечность.
Но вечность или нет, а жизнь шла своим чередом и предъявляла свои будничные, приземлённые требования к тому, кто так упрямо за неё цеплялся. Инди хотел есть. Он увидел булочника, распахнувшего окна своей пекарни – оттуда пахнуло духмяным жаром свежевыпеченного хлеба, и Инди едва не захлебнулся слюной, разом наполнившей рот. Боже, как хочется есть! Он сделал шаг вперёд и остановился. Денег у него не было ни гроша. Всё, что было на нём – это изодранная, грязная туника, покрытая ссохшейся кровью. Такому, как он, даже милостыню просить опасно – в нём могуn заподозрить мошенника или убийцу... или, того хуже, беглого раба. Инди остановился и стоял, глядя через улицу на дверь булочной, глотал слюну и едва удерживался от стона.
Потом он повернулся к пекарне спиной и побрёл вдоль просыпавшейся улицы.
Жажду он утолил водой из колодца, встретившегося на следующей же развилке. Ильбиан – город богатый, и городские колодцы, из которых позволяется пить всем, есть даже в самых бедных кварталах. Та часть города, где сам не помня как очутился Инди, была совсем нищей – колодец тут оказался мелким, сложенным из грубо отёсанных камней, вода в нём была затхлая и солоноватая. И всё же, когда Инди напился, ему стало значительно легче. Теперь только голод его донимал, только о еде он мог думать – он, ещё вчера больше всего на свете мечтавший о свободе. Казалось, ещё немного, и он будет готов сам вернуться назад, к тем людям, которые искали его в доме Арджина, и согласится выполнить всё, что они прикажут, если только они накормят его.
Разумеется, ничего подобного он не сделал. Но есть хотелось – значит, надо просить. Беда была в том, что Инди столько успел натерпеться от добрых жителей Ильбиана, что безумно боялся их – всех, от надменных всадников в высоких чалмах, проносившихся по улицам галопом, до ободранных грязных детей, копошащихся в грязи на обочинах у дороги. Ему казалось, все они смотрят на него злым, похотливым, ощупывающим взглядом, либо вожделея его тела?, либо просто желая ему смерти. "Я ничего вам не сделал, – мысленно говорил им Инди. – Ничего! Я просто хочу вернуться домой!" Но это не помогало: страх никуда не уходил. И всякий раз, почти набравшись смелости и подойдя к открытым дверям какого-то дома, Инди в последний миг поворачивался и поспешно отходил прочь, говоря себе, что голод его не столь уж силён, что он вполне может ещё потерпеть.
Но он не мог терпеть. Он так вымотался, потратил столько сил и так ужасно устал. Ему просто необходимо было поесть, иначе он бы действительно просто упал посреди дороги, и кони надменных всадников затоптали бы его насмерть.
Какая-то женщина, сидя на бочке у порога маленького грязного домика, чистила тыкву. Рукава её длинной туники были закатаны почти до локтей и вымазаны в ошмётках рыжей тыквенной мякоти. Инди никогда не видел, чтоб фарийские женщины так обнажали руки, и почему-то это заставило его решиться. В конце концов, женщина... она-то по крайней мере не швырнёт его лицом вниз и не воткнёт в него раскалённую палку.
– Госпожа... ханум... уважаемая ханум...
Голос его звучал слабо, едва слышно. Женщина, казалось, не расслышала – она не подняла головы и не оторвалась от своего занятия. Инди прокашлялся, ступил ещё чуть ближе и повторил:
– Уважаемая ханум...
Женщина подняла на него глаза. Инди вздрогнул: её взгляд был тёмным, жёстким и недовольным, словно она разгневалась, что её побеспокоили. Мгновенье она смотрела на него в упор, потом откинула тыльной стороной ладони, сжимающей нож, выбившуюся из-под покрывала прядь, и спросила:
– Чего тебе?
Было столько откровенной неприязни в её словах, что Инди чуть было не повернулся и не бросился прочь. Но женщина не делала никаких движений, чтобы приблизиться и схватить его, поэтому он сказал, неудержимо краснея:
– Вы не могли бы... добрая госпожа... не могли бы дать мне немного хлеба?
– Нет. Не могла бы.
– А... – Инди сглотнул. Боже, даже смотреть на тыкву в её руках было невыносимо! – А, может, кусочек тыквы... или хотя бы кожуры... немного кожуры мне было бы довольно, добрая...
– Убирайся отсюда, – отрывисто сказала женщина. – Я не прикармливаю попрошаек. Ну, чего встал? Сказано – пошёл вон! А не то мужа позову!
При упоминании о её муже Инди вздрогнул и поспешно отошёл, наверняка подтвердив худшие из подозрений женщины. Она глядела ему вслед, будто раздумывая, не кликнуть ли уличную стражу, потом, ворча, опустила голову и вернулась к своей работе. Инди шёл, поминутно оборачиваясь, и чувствовал, как чёрное, страшное отчаяние, о котором он, казалось, успел забыть, снова накатывает на него. Выбраться из самого ада – и умереть с голоду на воле... как это глупо...
– Эй, мальчик.
Он снова вздрогнул – боже, каким же пугливым его сделали прошедшие месяцы, – и обернулся на голос, окликнувший его. Через два дома от того, из которого его только что прогнали, примостилась покосившаяся хибарка, сбитая из глины. На пороге её стоял, горбясь и опираясь на клюку, старик. Крючковатые пальцы сжимали палку так, будто старик надеялся на неё куда больше, чем на собственные ноги, жиденькая бородёнка стелилась на слабом утреннем ветру, выцветшие глаза подслеповато щурились. Инди застыл, не зная, подойти или нет.
– Иди сюда, – сказал старик. Голос его дребезжал, как разбитая лютня. – Ты, ты, да. Ты ведь вроде сказал, что хочешь есть?
– Хочу, – неуверенно отозвался Инди, по-прежнему не трогаясь с места.
Старик оторвал конец клюки от земли и указал им на груду дров, беспорядочно сваленную на земле.
– Помоги мне втащить это в дом, – прошамкал он. – И получишь тарелку супа.
"Получишь тарелку супа!" – о, это звучало как музыка для слипшегося желудка измученного мальчишки! Он колебался ещё мгновение. Будь старик с виду покрепче и помоложе, Инди бы, наверное, всё-таки не решился к нему подойти – ведь он был мужчиной, а Инди теперь боялся мужчин, так, как боится их юная девушка, оставшаяся без защитника. Но старик в самом деле был столь дряхл, что наверняка вообще забыл о том, что у него есть мужской орган. И он предлагал Инди суп. Не просто так – за работу. Это было честной сделкой, потому внушало доверие.
Инди глубоко вздохнул и пошёл вперёд. Старик смотрел на него, с силой опираясь на клюку. Когда Инди подошёл, он опять приподнял её конец и показал на дрова.
– В дом, – повторил он и посторонился, давая Инди дорогу. Инди наклонился и сгрёб руками сухие поленья, стараясь взять побольше за раз. Ему не терпелось выполнить работу поскорее и получить свою плату. Двери в домишке не было, её заменял полукруглый проём, задёрнутый драной шторкой, за которой скрывалась затхлая темнота стариковского жилища, смрадная и душная. Инди наклонил голову, чтобы не удариться о притолоку, и ступил в темноту. Окон в хибарке тоже не было, поэтому он толком ничего не мог разглядеть – только видел, что всюду навалено какое-то тряпьё, а слева теплится очаг.
– Куда класть? – спросил Инди.
– Вон туда, – сказал старик за его спиной; он снова оторвал клюку от земли и указывал ею куда-то в угол. – Вон туда...
Инди повернул голову, следя за направлением клюки – и вдруг она вместо того, чтобы вернуться наземь, взметнулась вверх и со всей силы врезала ему по уху. Инди выронил дрова, слабо вскрикнув, пошатнулся, и тут получил второй удар – поперёк спины. Он упал на колени, и третий удар по затылку отправил его в темноту под противный смех старика, чей смутный силуэт стал расплываться и вскоре совсем пропал.
Придя в себя, Инди застонал от боли: голова раскалывалась, он чувствовал огромную шишку, вздувшуюся на затылке под волосами. Инди хотел поднять руку, чтобы пощупать её – и обнаружил, что связан по рукам и ногам грубой верёвкой. Он лежал на спине на земляном полу, и рядом с ним потрескивал очаг, возле которого сидел тот самый проклятый старик. Увидев, что пленник очнулся, он мерзко захихикал и ткнул его концом той самой клюки, которой так ловко вырубил.
– Очухался? – спросил старик, не переставая хихикать. – Что, думал, совсем стар Язиль, совсем поглупел, одряхлел? Ну нет!
– Что вам нужно? – спросил Инди, тщетно пытаясь освободиться – верёвки были затянуты на диво крепко. – Зачем вы меня связали?
– Чтоб не сбежал, зачем же ещё. А то я не знаю, что у тебя на уме, – старик зло ухмыльнулся. – Видел я, как ты пятишься. Глазом моргни – ты уж и дёру дал! Но нет, старый Язиль не дурак, старый Язиль тебя поймал. Вот так, – добавил он и опять захихикал. Костлявые плечи его под лохмотьями тряслись, кадык, торчавший на тощей шее, подпрыгивал, бородёнка подрагивала над огнём. Инди смотрел на него во все глаза. Старый, дряхлый старик... и даже он, даже эта полудохлая развалина только и ждала мгновенья, чтобы его сцапать! Куда бы он ни пошёл, что бы ни делал – везде одно и то же, со всеми, всегда!
Инди почувствовал, что его плечи тоже трясутся, как плечи старика. Грудь раздирал смех – безумный, отчаянный смех человека, которому не осталось больше ничего, только смеяться над самим собой, над собственным невезением, над своей доверчивостью, над проклятой своей судьбой. Он уже не просто смеялся – хохотал во весь голос, громко, истерично, так, что слёзы полились по щекам. А он-то думал, их не осталось уже совсем...
Старик давно перестал хихикать и теперь смотрел на него с подозрением.
– Чего ты смеёшься? А ну, заткнись! – приказал он и снова ткнул Инди клюкой, но тот едва почувствовал это, смеясь и смеясь, совершенно не в силах остановиться, хотя он последнего удара он завалился на бок и чуть не угодил в очаг.
– Да ты никак сумасшедший, – пробормотал старик, поднимаясь. – Ну надо же, повезло... Молчи, ну!
Отчаявшись угомонить своего пленника уговором, старик отыскал какую-то тряпку и всунул ему в зубы. Смех Инди сразу унялся. На смену дикому веселью пришло знакомое уже, чёрное равнодушие.
– Надо же, как повезло, – повторял старик, сокрушённо покачивая головой. – Надо же... вечно мне так повезёт...
Он потоптался немного у очага, разгребая поленья – к слову, он вовсе неплохо с ними справлялся, ловко хватая и перекидывая свободной от палки рукой. Инди видел теперь, что старикашка отнюдь не так немощен, как притворялся. Закончив возиться, он снова уселся и повернулся к пленнику.
– Ты беглый раб, – сказал он почти торжественно. – Я прав?
Инди не ответил – да и как ответишь с кляпом во рту? Старик как будто сам понял, что беседовать таким образом не получится, и выдернул тряпку у него изо рта. Инди откашлялся, сплёвывая прилипшие к языку нитки, и сказал:
– А если и так, что тебе с того?
– Как – что с того! Твой хозяин наверняка тебя уже обыскался. Он хорошо заплатит тому, кто вернёт тебя.
– Мой хозяин, – Инди улыбнулся сияющей, сумасшедшей улыбкой, заставив старика отпрянуть и, похоже, окончательно утвердиться в подозрениях о его безумии. – Мой хозяин лежит сейчас со вспоротым животом, и кишки его обмотаны вокруг его собственной глотки. Впрочем, нет... вряд ли – он, должно быть, теперь уже давно стал кучкой золы, так же, как весь его род. А те, кто убили его, рыщут вокруг его сожжённого дома. Хочешь встретиться с ними, старик?
Он сам не узнавал своего голоса, говорящего эти жестокие слова – хриплого, страшного голоса. "Кто я, где я, зачем я? – в отчаянии подумала та крохотная искорка в нём, что ещё продолжала гореть. – И что со мной теперь будет?" Но старик не видел его отчаяния, его смятения и горя – только ярость и ненависть в расширенных глазах. Он вдруг обратил внимание, что богатая одежда мальчишки, которая и привлекла на улице его взгляд, вымазана в крови. Значит, он не солгал... На лице старика отобразилось разочарование, почти обида. Он вскинул клюку и с силой толкнул ею Инди в плечо, заставив вновь повалиться на спину – так, будто хотел выместить злость. Инди упал, но потом снова с трудом сел и сказал, тяжело дыша:
– Накорми меня супом. Ты обещал. Я выполнил свою часть сделки.
– Ты совершеннейший безумец, совершеннейший, – пробормотал старик, но супа в миску налил. Так или иначе, добычу из своих цепких когтей он выпускать не собирался, и для начала следовало проследить, чтобы добыча не умерла с голоду.
Он поднёс миску к лицу Инди и покормил его с ложки, будто малое дитя. Инди жадно глотал, чуть только не вылизывая ложку, а когда всё съел, сказал: "Ещё". Старик налил ещё – суп был жидкий, в нём плавала пара сухарей и головка лука, но Инди глотал так, будто ничего вкуснее в жизни не ел, и никак не мог наесться. Когда он доел вторую миску, старик сказал: "Хватит с тебя" и, отстранившись, окинул его придирчивым взглядом. Потом подёргал костлявыми пальцами его рукав, щупая ткань рукой опытного мародёра.
– Если выстирать твою тунику, за неё можно взять пару монет, – со знанием дела изрёк он. – А ну-ка, снимай её.
– Как?
– Что как?
– Как я её сниму, когда у меня руки связаны? – смеясь, спросил Инди. Он поел, он больше не умирал с голоду, и в голове у него было пусто и хорошо, почти хорошо.
Старик заворчал что-то вроде "умничает тут...", взял с деревяшки, заменявшей ему стол, острый нож и аккуратно разрезал тунику Инди по шву. Вздыхал он при этом так горестно, словно резали его самого – но всё равно не рискнул развязать пленника, даже чтобы сберечь столь ценную материю.
– Ну вот, придётся теперь штопать, – недовольно сказал он и ткнул тунику Инди в лицо так, будто это он был во всём виноват. Инди остался лежать на земле совершенно голый. Взгляд старика упёрся ему в промежность. Впавшие губы пошамкали.
– Гм, гм, – сказал старик. – Ну, ладненько. Хорошо. Старый Язиль не дурак...
Он снова всунул Инди в зубы грязную тряпку, потом обвязал вокруг его пояса кусок верёвки, другим концом прикреплённый к большому тяжёлому полену, и ушёл куда-то, опираясь на свою клюку. Нож он забрал с собой.
Всё время, пока его не было, Инди отчаянно пытался освободиться. Кто бы мог подумать, что в сухих стариковских руках кроется сила, способная стягивать такие узлы! Барахтаясь, Инди только затягивал их ещё туже. В конце концов он упал без сил, сдавшись. Да и к чему вырываться? К чему снова стремиться к свободе, когда стоит ему сделать десять шагов, и его опять схватят, скрутят и потащат куда-то, нимало с ним не считаясь? Он уже понял, что мальчишек вроде него в этой стране за людей не держат. Старик по крайней мере не станет его домогаться – когда он увидел промежность Инди, то сморщенное лицо его ни капли не изменилось. И то хорошо...
Старик вернулся уже после полудня. Он первым делом глянул в угол, где оставил своего пленника, и, увидев его на прежнем месте, довольно хихикнул. Подсеменив к Инди, он перерезал путы у него на ногах, отвязал конец верёвки на его талии от полена и крепко обмотал её вокруг своей ладони. Потом подёргал, заставляя Инди подняться.
– Идём, – сказал он и потянул пленника к выходу. Инди хотел спросить, куда они идут, но старик лишь затолкал тряпку ему в рот поглубже.
Они вышли из хибарки в жгучий и знойный полдень. Воздух, казалось, плавился, небо походило на раскалённую сковороду, а солнце – на шипящее масло. Резво и бодро ступая и помогая себе клюкой, старик зашагал вперёд, дёргая верёвку и вынуждая Инди не отставать. Инди приходилось почти бежать, что было непросто со скрученными за спиной руками, поэтому он то и дело спотыкался и несколько раз падал. При этом старик всякий раз бил его клюкой по голове и плечам и прикрикивал, пока Инди не оказывался на ногах снова. Его потрясало то, как смотрели прохожие на эту странную, нелепую пару – злющего старика и голого связанного мальчишку, которого тот волок за собой на верёвке, будто щенка. Раз или два Инди ловил любопытные, полные смеха взгляды – и вспоминал старика, чьи волосы драл зеленокрылый попугай, – но большинство просто скользили по ним равнодушными глазами и смотрели дальше, мимо. Ничего необычного не было в такой картине здесь, в Ильбиане. Подумаешь – какой-то старик наказывает раба.
Они шли долго, часто сворачивая в крохотные переулки – старик, видимо, твёрдо знал, куда они движутся, и срезал путь. Наконец Инди ощутил на щеках дуновение моря, солёный воздух наполнил его лёгкие. Пристань – то место, куда он в последние дни, недели, месяцы стремился всем своим сердцем...
Пристань – то самое место, где кипел и бурлил рабский рынок.
Только тогда Инди понял: старик вёл его продавать.
Он встал, как вкопанный, и упёрся, резко потянул в сторону, едва не опрокинув старикашку, уже привыкшего к апатичному равнодушию пленника, казалось, смирившегося со своей участью. Но старикашка тоже был не лыком шит: опомнившись, он с верещаньем принялся лупить Инди по спине и плечам своей клюкой, перехватив её, будто боевую палицу. Даже Арджин никогда не бил Инди палкой – только рукой, и, изредка, ногами. Он повырывался ещё немного и сдался, задыхаясь от гнева и унижения. Старик перехватил верёвку, обмотанную вокруг его пояса, ещё крепче и, бранясь, потащил своего пленника вперёд, к шумевшему перед ними базару.
Это была та самая часть пристани, на которую Инди ступил полгода назад с корабля Белого Дьявола. Тогда его провели по пирсу дальше, не задержавшись в зловонном скоплении больных стонущих людей, над которыми разносились крики надсмотрщиков и визг хлыстов. С самого края базара толклись оборванные, грязные люди, державшие в руках верёвки, обмотанные вокруг пояса других людей, ещё более оборванных и грязных. Здесь что рабы, что их хозяева были нищими и жалкими, отвратительными, умирающими от голода. "Какой бесславный конец для Аль-шерхина, проданного с Большого Торга за четыре тысячи дайраров", – подумал Инди, и его снова разобрал безумный, истерический смех, впрочем, прозвучавший совсем глухо.
Старик, беспрестанно дёргая верёвку, протолкался между людьми, отыскивая свободное местечко, и снова стукнул Инди палкой, на сей раз несильно, приказывая остановиться.
– Язиль! Эй, Язиль! – визгливый женский голос звал его с другой стороны рядов. – Это ты, Язиль?
– Фатьма! – каркнул старик и захихикал. – Ты снова тут! Снова распродаёшь своих племянниц?
– Конечно, у меня их ещё много осталось! – крикнула старуха и подёргала верёвку, на другом конце которой была маленькая, худющая девчонка лет четырнадцати. Она даже не была связана, не считая верёвочного пояска на талии – стояла, вся дрожа, и глядела в землю. Она была такой чумазой, что нельзя было понять, хороша она собой или дурна. Наверное, дурна, подумал Инди равнодушно – иначе бы её умыли.
– Гляди, рано или поздно продашь всех, и тогда помрёшь с голодухи, – хихикнул Язиль, и женщина покрыла его страшной бранью – Инди не понял и половины из её витиеватых проклятий.
– Ты раньше меня помрёшь, старый ишак! Хотя, гляжу, тебе снова везёт. Где ты сцапал такого красавчика?
– Надо уметь расставлять силки, дорогая Фатьма.
– Опять твои фокусы, – фыркнула женщина, и старик снова хихикнул. Похоже, беседа доставляла ему немалое удовольствие.
Однако пришлось прервать её: перед ними вырос мужчина с длинной окладистой бородой, довольно прилично одетый. Он смерил Инди взглядом, знакомым тому слишком хорошо, задумчиво пробежался пальцами по пышным усам.
– Сколько? – спросил отрывисто и деловито.
– Сорок, сиятельный бей, всего только сорок монет, – торопливо склоняясь в низком поклоне, залебезил старик.
Сиятельный бей посмотрел на него в изумлении.
– Да ты совсем выжил из ума, старый мерзавец! В этой части рынка – сорок монет! Я дам за него пятнадцать.
– Хорошо, о сиятельнейший, как скажете, только для вас – тридцать пять, – охотно пошёл на компромисс Язиль, но мужчина уже шёл прочь, и даже жалобные крики старика: "Тридцать три! Тридцать две!" – не заставили его вернуться. Старик выждал, пока капризный покупатель удалится на безопасное расстояние, и смачно плюнул ему вслед.
– Жмот, – проворчал он – и расплылся в беззубой улыбке перед следующим клиентом, почти таким же старым, как сам работорговец, но одетым и выглядящим не в пример лучше.
– Я ищу себе мальчика, – напрямик сказал покупатель, даже не глянув на Инди, – который сможет делать мне припарки и поможет по хозяйству. Он должен быть тихим и послушным.
– О, у меня есть такой! Очень послушный и тихий, – радостно воскликнул Язиль и дёрнул верёвку так, что Инди чуть не упал. Холодный взгляд покупателя обратился на него.
– Если он такой послушный, – после краткого молчания сказал старик, – то почему у него кляп во рту?
– Мнэ-э... – промямлил Язиль, а покупатель, качая головой и бормоча: "Мошенники, всюду мошенники", пошёл прочь. Язиль выругался и выдернул тряпку у Инди изо рта. Тот едва успел выдохнуть, когда закруглённый конец клюки зацепил его шею, заставив согнуться в три погибели.
– Стой тихо, – прошипел Язиль ему в самое ухо. – Или я сбуду тебя с рук сегодня, или отведу домой, отрежу тебе яйца и скормлю тебе их, а завтра продам в евнухи. Ты понял?
Инди, вздрогнув, кивнул. Он не был уверен, что старик воплотит угрозу – но такая вероятность была, и с ней приходилось считаться.
Потянулись долгие, мучительные часы торга. Здесь всё отличалось от того, каким было в верхней части пристани, в большом доме с мраморной лестницей, где его продали в первый раз. Там всё было быстро; к тому же из-за наркотика, которым его опоили, Инди почти ничего не помнил и не чувствовал своего унижения. Там никто не трогал его, кроме слуг. Здесь же за какие-то два часа его хватали, щупали, тискали и мяли больше, чем за весь предыдущий месяц. Некоторые покупатели-мужчины обращали внимание на его внешность и хотели его себе в наложники – они хватали его за яички и ягодицы, совали пальцы ему прямо в попку, проверяя, насколько он узок. После пяти с половиной месяцев, проведённых в доме Арджина, Инди, конечно, узок не был, и привередливые покупатели, обнаружив это, сплёвывали: лежалый товар! Другие искали себе домашнего раба или подмастерье, но первых не устраивала его худоба, а вторых – то, что он ровным счётом ничего не умел делать и честно в этом признавался, когда его спрашивали. И всех, без исключения всех приводила в возмущение затребованная старым Язилем цена: сорок, потом тридцать, наконец, двадцать пять дайраров. Никто не давал за него столько. Инди посмеялся бы над этим, и над собой, если бы мог ещё смеяться. Он был грязным, измученным, весь в синяках от недавних побоев в доме Арджина и от стариковых колотушек, его волосы слиплись и болтались сосульками, по лицу была размазана грязь, кровь запеклась под носом – конечно, он не стоил двадцати пяти монет. И это радовало бы его, если бы не шипящий рядом старик, то и дело дёргавший верёвку и напоминавший, что будет, если Инди не станет лучше стараться понравиться потенциальному хозяину.
