Текст книги "Аль шерхин (СИ)"
Автор книги: Elle D.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Через месяц к нему снова пришёл рыжебородый. Инди раздели догола и поставили перед ним, и тот оглядел пленника с явным удовлетворением, а затем велел его подготовить – он не сказал, к чему, но слуги поняли без лишних слов. Инди теперь понимал практически всё, что они говорили, и сам мог объясняться с ними, но большую часть времени молчал, покорный и внешне безразличный к тому, что они делали с ним.
Прошло ещё два дня, и утром третьего вместе с завтраком ему принесли какое-то горячее питьё, которое приказали выпить, не отрываясь. Питьё было вязким и приторным, как всё здесь, как сам воздух, который наполнял эти глухие стены. Инди подчинился – и почти сразу его веки отяжелели, а тело стало наливаться свинцом. Разум его затуманился, но не погас; он понимал всё, что происходит, но оно казалось теперь ярче и одновременно как будто в дымке; хотелось улыбаться, но не было никакой радости ни в душе, ни в этой улыбке, бездумной и глупой, которую Инди пытался и не мог согнать со своего лица. Его взяли за руку и повели куда-то, и он пошёл, покорно переступая ногами, словно слепец за поводырём. Его опять раздели донага и искупали – в последний раз, – затем цирюльник тщательно подровнял и расчесал его волосы, вычистил и подстриг ногти и подбрил едва пробивавшуюся растительность на ногах, в паху и под мышками. После этого тело Инди намазали тонким слоем прозрачного масла, так, что кожа его стала блестящей и гладкой, как шёлк. Потом на бёдра его повязали маленькую кожаную повязку, едва прикрывавшую его естество и оставлявшую открытыми бёдра и ягодицы, и в таком виде повели куда-то, где он раньше никогда не бывал – коридорами, которые пребывавшему в наркотическом дурмане мальчику казались длинными, извилистыми, пульсирующими туннелями. Туннели то сжимались, норовя раздавить его, то разжимались, создавая вокруг огромную слепящую пропасть. Эти коридоры его пугали, и он вцепился в руку, которая уверенно вела его, так, словно надеялся на её защиту. Рука была с ним всё время, и вот наконец коридоры кончились, и босая нога Инди ступила с холодного мрамора на мягкий ворс ковра, устилавшего помост из красного дерева, и со всех сторон ударил свет.
Инди будто очнулся и понял, что стоит один в ярко освещённом круге, а из мягкого дымного полумрака на него со всех сторон смотрят алчные, жадные взгляды. Он обвёл глазами место, в котором оказался, силясь понять, что происходит, но видел лишь мерцание золота и драгоценностей в отблесках ламп, слышал лишь шуршание опахал и сдержанный шепот, шелестевший повсюду, и чувствовал, чувствовал на себе взгляды, щупавшие его, будто похотливые руки. Он услышал вдруг голос, громкий и звучный, похожий на речь зазывалы на рынке – и понял, что это и есть зазывала, что он просит досточтимых господ поглядеть на товар, и что товар этот – Инди. Ну, вот и оно. Это наконец случилось – то, чего он ждал все эти недели и чего так боялся.
Его продавали.
– Начальная цена – пятьсот дайраров! – провогласил зычный голос, и по залу прошёлся шелест. Инди взбодрился: всё же это слишком большие деньги. Конечно, никто не захочет выложить столько за какого-то мальчишку...
– Шесть сотен от Хелим-бея, – сказал кто-то, и Инди вздрогнул всем телом.
– Шестьсот пятьдесят от Ирругим-бея.
– Восемьсот!
Инди оглядывал зал в удивлении, тупом и далёком, приглушённом действием наркотика, но всё же неодолимом. Эти люди торговались, перекрикивали друг друга, поднимали цену всё выше и выше, кажется, готовые взвинтить её чуть ли не до небес – и ради чего? Что в нём такого, чтобы они готовы были отдать за него деньги, на которые можно купить десять здоровых и сильных рабов? Зачем он им сдался?..
– Тысяча! – сказал в поднявшемся гуле звонкий и злой голос, так отличавшийся от остальных, что Инди посмотрел в ту сторону, из которой он раздавался, и вздрогнул. Свет ламп слепил его, дурман заволакивал взгляд, и он не мог различить лиц, но это – увидел, словно во вспышке чёткости и света: длинное, скуластое, тёмное лицо, чёрные усы, спускавшиеся вдоль подбородка и переходящие в аккуратную, такую же чёрную бородку, узкие глаза, неотрывно глядящие на него. Было в этом человеке что-то настолько жёсткое, настолько безжалостное, что Инди вздрогнул всем телом и мысленно взмолился богу, который, казалось, давно его оставил: "О, господи, только не он! Пусть меня купит кто угодно, только не этот человек!" Что-то в нём неумолимо напомнило Инди Белого Дьявола, но, как ни невероятно это звучало, этот темнолицый был ещё страшнее, ибо ледяная безжалостность корсара объяснялась тем, что он попросту не видел в рабе человека, а этот мужчина – видел, и однако же относился к нему с неменьшей, а то и большей жестокостью.
– Тысяча монет от Арджин-бея, – повторил он своим злым, самодовольным голосом, не сводя с Инди глаз. На минуту установилась тишина, и Инди ощутил холодный пот, выступивший на затылке, когда другой голос, столь же мягкий и спокойный, сколь голос Арджин-бея был зол и скользок, сказал:
– Тысяча двести.
Темнолицый резко повернулся и с ненавистью посмотрел на того, кто посмел оспаривать у него желаемое. Но увидев, кому принадлежит мягкий и спокойный голос, усмехнулся и сказал:
– Оммар-бей! Не знал, что вы здесь. Неужели вашему господину Бадияру-паше по-прежнему мало мальчиков? Я слыхал, гарем его и так переполнен.
Тот, кого назвали Оммар-беем, лишь молча поклонился в ответ, явно не собираясь вступать в споры иначе, чем называя большую цену. Темнолицый мужчина нетерпеливо покусал губу и резко сказал:
– Тысяча триста!
Его соперник снова поклонился, сложив вместе ладони, и сказал тоном, изображавшим наибольшую степень почтительности:
– Тысяча восемьсот.
Темнолицый, казалось, побледнел, хотя это и сложно было определить наверняка при плохом освещении, а потом выкрикнул новую цену. И вновь мягкоголосый человек её перебил; так они спорили несколько минут, и всякий раз, когда темнолицый, распаляясь всё сильнее, повышал цену, Оммар-бей всё тем же невозмутимым и учтивым тоном называл цену больше. Остальные участники торга давно вышли из игры и лишь с явным интересом наблюдали за борьбой двух этих мужчин, один из которых был столь же спокоен, сколь взбешён был другой.
Наконец, когда всё тем же неизменным тоном Оммар-бей сказал: "Четыре тысячи", Арджин-бей вскочил, в ярости пнул кальян, стоявший возле его подушки, изрыгнул проклятье и вышел, почти выбежал прочь. Его проводили шепотком и сдержанными смешками.
– Четыре тысячи от досточтимого Оммар-бея для Бадияра-паши, – провозгласил зычный голос, и ударил гонг. Кто-то взял Инди сзади за плечо и потянул в сторону. Торг кончился.
Теперь он был рабом.
Его увели из яркого круга, но не обратно в душную полутьму, а в маленькую комнатку рядом с залом, где посадили на подушки и велели ждать. Инди сел и сложил руки на коленях, тупо глядя в одну точку. Он понятия не имел, сколько времени так просидел, где-то между небом, землёй и тьмой ада, куда-то плывя и проваливаясь, зависнув меж сном и явью. Потом кто-то прикоснулся к его темени, и он поднял голову. Перед ним было лицо – полное, безбородое, окружённое полукружьем чалмы, и с лица этого смотрели внимательные мягкие глаза, полные тепла, жалости и сострадания.
– Как тебя зовут? – спросил обладатель этих глаз.
Он был первым за долгие-предолгие недели, кто задал Инди этот вопрос, такой простой вопрос, выдававший, что в нём видят живого человека. И от этой простой малости Инди вдруг расплакался, горько и безутешно, ткнувшись лицом в складки одежд человека, который сделал ему такой подарок.
– Ну, ну, – проговорил знакомый мягкий голос, и тяжёлая рука легла на затылок Инди, слегка поглаживая. – Всё хорошо. Теперь никто не причинит тебе зла. Давай поскорее уйдём отсюда.
Инди отчаянно закивал, отирая слёзы, встал и вышел из Большого Торга прочь, на шумные улицы Ильбиана, вместе с главным евнухом гарема Бадияра-паши, владыки княжества Ихтаналь.
Глава 2
– Откуда ты родом, Инди?
Они сидели на деревянной террасе на втором этаже гостиницы, по словам Оммар-бея, лучшей в городе, и пили холодный красный чай из маленьких расписных чашечек, которые Оммар-бей всюду возил с собой. Никогда не знаешь, сказал он, кому вздумается подсунуть тебе треснувшую чашку. Инди сперва не понял, и главный евнух охотно пояснил ему: пить из треснувшей чашки – дурной знак. Инди выслушал ответ с удивлением. Не местное суеверие поразило его – а то, что кто-то соизволил дать ему объяснения, о которых он попросил. Он успел отвыкнуть от этого.
– Из Аммендала. Это в Альбигейе, – ответил он на вопрос.
– Альбигейя, – задумчиво протянул Оммар-бей, поглаживая бородку белой пухлой рукой с длинными, остро заточенными ногтями. Инди слегка пугали эти ногти, но это было единственным, что не нравилось ему в Оммаре. – Это очень далеко от Ильбиана.
– Далеко, – кивнул Инди. – Мы сбились с курса. Я плыл в Ренкой с... со старым другом, – сказал он и помрачнел, вспомнив несчастного Тицеля.
– Твой друг погиб? – догадался Оммар – и, поймав затравленный взгляд Инди, улыбнулся с чуть заметной грустью. – Ты можешь не вдаваться в подробности. Я знаю, каково приходится тем, кто попадает в руки здешних корсаров.
Инди потупился, глядя в свою чашку. Был знойный полдень, в это время суток жизнь в суетливом Ильбиане слегка усмиряла свой лихорадочный бег, и здесь, на внутренней террасе, ограждённой от шума улиц, казалось, будто время замерло вовсе. Они сидели в тени и пили холодный чай, и Инди было почти хорошо.
– Ты неплохо говоришь на фарийском для иноземца, – заметил Оммар-бей, пригубливая своё питьё.
Инди пожал плечами. Он полтора месяца не слышал иного языка, кроме фарийского, и, будто извиняясь, объяснил это Оммару. Евнух чуть приподнял тонкие брови и недоверчиво покачал головой.
– Этого мало, чтобы так свободно изъясняться на чужом языке. Либо ты очень талантлив, либо тебя учили прежде.
– Немножко, – сказал Инди и покраснел. Талантлив он, конечно же, не был, и небогатыми своими знаниями целиком был обязан отцу, который с ним занимался. Теперь ему было стыдно, что он чуть не присвоил себе чужую заслугу.
– В Ихтанале в ходу наречие, похожее на общефарийский. Думаю, ты быстро научишься.
Оммар-бей говорил доброжелательно, ласково – он вообще был с Инди добрее, чем кто бы то ни было на этой проклятой земле, – но легче от этого не становилось. Евнух заканчивал какие-то свои дела в Ильбиане, и их караван должен был отправиться в путь лишь через несколько дней. Пока что Оммар-бей сказал Инди, чтоб тот отдыхал и набирался сил перед дальней дорогой, а тем временем между делом постоянно поминал то далёкое княжество, владыке которого теперь принадлежал Инди. Мысль об этом вгоняла его в такое отчаяние и такую тоску, что он отворачивался, зная, что всё равно не сможет их скрыть.
Вот и теперь, услышав слово "Ихтаналь", Инди лишь молча посмотрел мимо улыбающегося евнуха на птицу, сидящую в подвешенной к потолку клетке. Птица была очень красивая, с ярким красным и розовым оперением, но казалась больной и сидела нахохлившись, втянув пёструю голову и глядя в пустоту подёрнутым плёнкой глазом. Инди сам себя чувствовал этой птицей.
– Оммар-бей, – сказал он вдруг, не оборачиваясь.
– Да, Инди? – мягко спросил евнух. Он ни разу не одёрнул его, ни разу не прикрикнул и не велел замолчать. Он был весь каким-то круглым, этот евнух, рыхлым, пористым, будто козий сыр, каким-то уютным – и в то же время странно отталкивающим, как все полумужи. И эти его ногти... Инди вздохнул и спросил:
– Скажите, зачем я понадобился вашему господину? Почему вы купили меня?
Глаза евнуха, большие и влажные, будто коровьи, слегка расширились – он явно не ждал такого вопроса. Но он не разгневался, вместо этого снова слегка улыбнулся.
– Мой владыка Бадияр-паша, да продлится его благоденствие, велел мне отыскать в Ильбиане самого красивого мальчика, какого только смогут увидеть мои глаза.
Он замолчал. Инди повернулся к нему, не в силах сдержать нетерпеливый жест.
– Ну и? При чём здесь я?
Евнух моргнул – и вдруг, стукнув длинными ногтями по стенкам чашки, заливисто рассмеялся. Смех у него был высокий и чуть-чуть визгливый, словно у немолодой женщины, но при этом странным образом звучал приятно – может быть, потому, что вовсе не был зол.
– Инди, – отсмеявшись и глядя в удивлённое лицо юного пленника, сказал евнух, – ты разве не знаешь, что очень красив?
Инди недоумённо заморгал. Красив? Он?! Никогда никто не говорил ему ничего подобного. В Аммендале он рос в доме отца, где были одни мужчины – помощники и партнёры по торговым делам, занятые вечными подсчётами и переговорами. На мальчишку, по мере сил помогавшего отцу, они обращали внимания не больше, чем на писчую конторку. Со сверстниками Инди общался мало – он не ходил в школу при храме, отец говорил, что там научат только молитвам и прочим бесполезным глупостям. Так что учился он дома, и отчасти за это его не любили другие дети, жившие на одной с ним улице. Они дразнили его заучкой и папенькиным сынком, а ещё обзывали "желтоглазым" из-за странного, чересчур светлого оттенка карих глаз: они в самом деле были слишком яркими и при определённом освещении отливали лимонной желтизной. Может быть, именно поэтому Инди так рано приучился прятать глаза, а сделать это было проще всего, опуская их. Ну а ещё он был худ, низкоросл и плохо сложен – слишком узкими были его плечи и бёдра. К счастью, отец не корил его за это и часто повторял, что рост и стать только безмозглым драчунам нужны, а в настоящем мужчине главное – сила разума. Только Инди сомневался, что унаследовал от отца ум в той же мере, в какой от матери – внешность. Одно он знал точно: он некрасивый и неприметный, и так свыкся с этим, что даже никогда особенно не расстраивался от того, что дурен собой...
Он задумался обо всём этом сейчас – и вздрогнул, когда ладонь евнуха коснулась его волос.
– Золото, – сказал Оммар-бей. – Или солнце... солнечный свет, запрятанный во плоти. Волосы цвета мёда, и глаза, как янтарь. За одно уже это ты мог бы зваться самым красивым из мальчиков, когда-либо проданных в Ильбиане. Но у тебя есть не только это. У тебя кожа белая, словно вишня в цвету, мягкая, будто шёлк. Талия и запястья у тебя такие тонкие, что со спины тебя можно принять за женщину. И лицо твоё могло бы принадлежать юной деве, так правильны и нежны твои черты, но вот это, – он коснулся пальцем подбородка Инди, а потом, попеременно, обеих его скул, – вот эти твёрдые, резко очерченные косточки подсказывают мне, что внешность обманчива, и нрав у тебя не женский. Мы здесь, в Фарии, любим такие лица. И такие тела, – спокойно добавил он, и Инди слегка вздрогнул. – У нас говорят: дева должна быть тонкой, как хворостина, мальчик же – как полхворостины. Не знаю, кем ты считался у себя в Альбигейе, но здесь ты очень красив, Инди из Аммендала.
Инди слушал в полном смятении. Конечно, это многое объясняло. И взгляды, которые он ловил на себе, и прикосновения, о которых был бы счастлив забыть, и даже заоблачную цену, которую заплатил за него Оммар-бей. Он главный евнух гарема, вспомнил вдруг Инди. Он знает вкусы своего господина и явно не стал бы рисковать, покупая раба, в чьём превосходном качестве не был бы совершенно уверен. Больше того – евнух говорил так, словно ему очень повезло приобрести для своего владыки именно эту игрушку... Наверное, Инди должно было льстить всё, что он услышал, но вместо гордости или удовольствия он чувствовал лишь отвращение и стыд.
– Это неправда, – вырвалось у него. – Я некрасивый. Я... я наверняка не понравлюсь Бадияру-паше.
Глаза евнуха вспыхнули, и он снова рассмеялся – почти счастливо.
– А ты хотел бы ему понравиться?
"Нет, совсем нет", – подумал Инди, с досадой закусывая губу, но не стал объяснять. Что толку спорить... И всё же ему вдруг захотелось, чтобы рядом было зеркало, и он мог бы посмотреть на себя – новым, непривычным взглядом, думая о том, что услышала от Оммар-бея.
"На что вообще там похоже, в этом гареме?" – подумала Инди – и с внезапным страхом отогнал эту мысль.
– Послушай! – сказал Оммар, отставляя чашку и кладя ладонь Инди на колено. – Я кое-что придумал. Я знаю, как убедить тебя. Сейчас мы сходим на базар. Не тот, где торгуют рабами, – добавил он, когда Инди вздрогнул всем телом. – Другой, восточный. Там продают оливки и финики, муслин и зеркала, ножи и гребни – всё, что только можно придумать. Ты выберешь всё, что захочешь, и я куплю тебе это, но, какой бы ни была цена, предложу продавцу во имя твоей красоты снизить цену вдвое. Ты увидишь, что любой из них согласится. Ну, идём?
Инди сомневался, что ему нравится эта затея. Вовсе ему не хотелось, чтобы на него снова смотрели так, как раньше – как в полутёмном зале Большого Торга, как смотрел рыжебородый торговец рабами, и так, как глядел на него пират с чёрного судна много дней тому назад... Он вообще не хотел выходить из этой гостиницы, уходить с этой террасы. Если он не мог повернуть время вспять, то мечтал, чтоб оно хотя бы остановилось. Но в то же время он понимал, что Оммар-бей просто пытается как-то развеять его, отвлечь от тяжёлых дум. И он был за это так признателен Оммар-бею, что решил не расстраивать его капризами и отказом.
Поэтому он кивнул, хотя и не слишком охотно. Евнух ободряюще улыбнулся и снова хлопнул ладонью по его колену.
– Ну так пошли!
От Большого Торга к гостинице их сопровождало полдюжины воинов. Сейчас Оммар-бей решил устроить маленькую прогулку, да и восточный базар, как выяснилось, располагался совсем недалеко – поэтому обошлись всего лишь одним стражем. Евнух оделся просто, почти непритязательно, и такую же одежду велел принести для Инди – он явно не хотел, чтоб они выделялись из толпы. Это оказалось легко – в огромном, гудящем и шевелящемся людском море, ещё не отошедшем от обеденной жары. Инди шагал между евнухом и стражем, невольно вертя головой – столько странных, цветастых, привлекавших взор предметов и людей было вокруг. Прямо над головой у него вдруг пронёсся огромный зеленокрылый попугай и, издав громкий гортанный звук, уселся на темя старику, просившему милостыню на обочине. Старик взвизгнул и вцепился в свои волосы; попугай последовал его примеру; кругом поднялся крик и хохот. Старик катался по грязной земле, пытаясь стряхнуть дрянную птицу, а прохожие тыкали в него пальцами и гоготали, даже не пытаясь помочь. Инди смотрел на них в изумлении.
– Хочешь, подадим ему милостыню? – неправильно истолковав его взгляд, спросил Оммар-бей – и, вынув из складок пояса медяк, бросил его в оловянную миску для подаяния, возле которой извивался старик.
"Какое это странное, дикое место", – подумал Инди.
Он оглядывался украдкой, гадая, нельзя ли попробовать воспользоваться этой неожиданной возможностью и бежать. Он не был ни связан, ни закован, его даже не держали за руки, а страж был всего один. Если кинуться в сторону и нырнуть в толпу... "Но что, если меня потом поймают?" – подумал он – и похолодел. Слишком свежей была память о жутком каменном гробе, в который его запихнули в прошлый раз за ослушание... Инди с трудом мог представить, что Оммар-бей мог быть способен на такую жестокость... но, с другой стороны, отец учил Инди всегда трезво оценивать положение и отличать истину от иллюзий. Оммар добр, но лишь до тех пор, пока Инди послушен. Вряд ли, будучи евнухом, он только развлекает и балует наложниц своего господина, наверняка он же их и наказывает, если они упрямятся... "Это малодушие, это трусость", – твердил себе Инди – но не мог ничего поделать: страх перед неизбежной карой был так силён, что мешал ему даже предпринять попытку прорваться к вожделенной свободе. "Да и что я стал бы делать? Здесь всё чужое. И люди все злые и жестокие. И денег у меня совсем нет..."
За этими терзаниями он не заметил остатка пути до базара. Евнух остановился и придержал Инди за рукав, показывая ему на лоток.
– Смотри, какие свирели. Хочешь?
– Я не умею играть, – виновато сказал Инди.
– О, не страшно – кто-нибудь из рабов будет играть для тебя... А вот здесь чудесные расписные чаши, взгляни. Каждому мальчику следует иметь свою собственную, личную чашу...
Он продолжал говорить, указывая на разные товары и идя вдоль лотков. Инди смотрел, но больше из вежливости – пёстрое разнообразие ильбианского рынка не занимало его и не радовало глаз. Ему хотелось домой. Верзила-страж молча вышагивал рядом, словно огромный ишак.
– А вот этот бурнус, посмотри, в точности такого же цвета, как твои глаза – как янтарь... В дороге тебе понадобится бурнус, мы ведь поедем пустыней, – голос Оммар-бея звучал почти просяще, и Инди повернулся, решившись наконец проявить хоть какой-то интерес к происходящему. Торговец бурнусами немедленно уловил это и принялся махать руками и многословно расхваливать свои драгоценные ткани. Нещадно привирая, конечно; вот это, к примеру, вовсе не эндлийская шерсть – что же, Инди эндлийской шерсти никогда не видел? До сих пор на складах в доме его отца осталось её, наверное, мер пятнадцать... При мысли о доме Инди бездумно погладил ладонью тёплую шерсть. Не эндлийскую, но какая разница... Янтарно-жёлтая ткань была такой яркой, что слепила глаза.
– Наверное, это подойдёт, – сказал Инди.
Оммар-бей, до того болтавший без умолку, не ответил. Инди подумал, что он отвлёкся, и обернулся, внутренне вздрогнув от мысли, что, возможно, именно этот миг можно попытаться использовать для побега...
...он обернулся, и что-то брызнуло ему на лицо – что-то горячее. Инди поднял руку, чтобы отереть это "что-то" – и замер, не донеся её до лица. Пальцы его были красными. И перёд туники был красным. И жёлтый бурнус, который всё ещё сжимала его правая рука, покрылся длинным веером алых брызг.
А евнух Бадияра-паши, хрипя перерезанным горлом, глядел на него огромными, чёрными провалами глаз, и валился вперёд.
Кто-то закричал. Не Инди – какая-то женщина, стоявшая рядом и тоже заметившая кровь. Страж, топтавшийся у Инди за спиной, дёрнулся так, словно его с силой толкнули – а потом вокруг поднялся дикий крик. Несколько мгновений Инди ещё стоял, не шевелясь, не в силах поверить своим глазам, потом отшвырнул жёлтый бурнус и повернулся, намереваясь кинуться в гущу толпы... Но сделать этого не успел. Его схватили сзади, смяли так, что у него оборвалось дыхание, а в следующий миг мир вокруг исчез и свет померк, потому что на голову Инди набросили просторный и плотный плащ. Инди забарахтался, пытаясь высвободиться, но плащ быстро обмотали вокруг его тела, а потом вдруг ноги его оторвались от земли и голова закружилась – кто-то взвалил его на плечо и потащил сквозь мечущуюся в панике толпу. Кругом топотали – Инди не знал, погоня это или драка; он ничего не видел, не мог разобрать в мешанине ора, звона, стука и грохота никаких членораздельных звуков. Потом шум отдалился и стих, остался лишь топот ног человека, тащившего Инди на плече и не обращавшего никакого внимания на его отчаянные попытки вырваться – безуспешные, ибо он был спеленат тканью плаща, как младенец.
Потом его бросили на коня, не дав поднять головы, и повезли галопом. Путь был недолог; вскоре конь остановился, Инди стащили с седла и снова куда-то поволокли. Наконец его бросили наземь и сорвали с его головы плащ.
Инди посмотрел вокруг, ошалело моргая. Всё произошло так стремительно, что он даже испугаться не успел – но испугался теперь, увидев свою залитую кровью одежду и руки и вспомнив алую рану на горле Оммар-бея. Тошнота липким комом подступила к горлу. Инди резко нагнулся вперёд, и его вырвало прямо на роскошный персиковый ковёр.
– Ну, ну, – раздался откуда-то сверху голос, знакомый и одновременно чужой. – Неужели нельзя было быть чуть менее грубым, Ахтар? Ты поранил его?
– Это кровь старого мерина, мой господин. Этого проклятого пса, – ответил кто-то из-за спины Инди.
– А, так он всё-таки мёртв? Бедняга Оммар... А стража?
– С ними был только один человек. Я убрал его сразу же за Оммаром.
– Понятно...
Инди услышал шаги – и, всё ещё не в силах поднять голову, увидел перед своим лицом широко расставленные ноги в высоких сапогах с щёгольскими отворотами. Ему почудилось, он видел где-то эти сапоги, совсем недавно... Он наконец поднял взгляд и посмотрел в склонившееся над ним ухмыляющееся лицо.
– Ну, здравствуй, Аль-шерхин, – сказал Арджин-бей, проигравший евнуху Бадияра-паши на Большом Торгу, и сердце Инди ринулось к внутренностям, а оттуда – к горлу, а оттуда – к голове, и там взорвалось и ослепило его, послав в долгожданное небытие.
Он очнулся и сразу сел в кровати, на которой лежал – большой и широкой кровати. Комната, в которой он оказался, походила на ту комнату в Большом Торге, где он прожил целый месяц. Только на окне не оказалось решёток: оно было просто забрано резными железными ставнями, запертыми на подвесной замок, так что в помещение почти не проникало света. На дворе были сумерки, но ещё не стемнело окончательно, и Инди смог рассмотреть себя и то место, где волею судеб оказался. Его окровавленная одежда исчезла, он был в одной тунике, без обуви и даже без кушака. Набедренной повязки – и той ему не оставили.
Инди спустил ноги с кровати. Его колотила крупная дрожь, и он никак не мог её унять. Он уже понял, что с ним на этот раз произошло. Арджин-бей, темнолицый человек с острыми скулами и злыми чертами, не смирился со своим поражением на торгу. Не одолев соперника монетой, он сумел победить мечом. Отчаявшись купить понравившегося раба, он просто его похитил, убив прежнего хозяина – как украл бы драгоценный камень из чужой сокровищницы. Должно быть, подобные вещи в ходу здесь, в Фарии – в этом диком, зверском краю, где людей держат за грязь.
Инди и прежде инстинктивно понимал, что этот человек, Арджин, жесток, себялюбив и беспощаден – даже в плену наркотического дурмана и на расстоянии он почувствовал это. Теперь же в том отпали любые сомнения. Лучше было умереть, чем стать его рабом.
Инди встал с постели, с трудом переступая негнущимися ногами, и подошёл к запертому окну. Сквозь ажурные прорези в ставнях он видел двор и густые кроны высоких деревьев, высаженных вдоль каменной ограды. У ограды прохаживался воин с кривым мечом за поясом – такие мечи, вспомнил Инди, называются ятаганы. Таким мечом перерезали горло Оммар-бею, словно свинье.
"Его убили. Как Тицеля. Всех, кто хоть немного добр ко мне, убивают", – подумал Инди и, закрыв глаза, привалился плечом к стене. Его снова тошнило. Но он знал, что больше не упадёт в обморок. Нет, ему при полной памяти и сознании придётся встретить то, что его теперь ждёт.
Он услышал щелчок ключа, поворачивающегося в замке, затем негромкий скрип открывающейся двери.
И обернулся, изо всех сил стараясь сдержать дрожь.
Темнолицый мужчина стоял на пороге. Довольная усмешка раздвигала его чёрные усы. Он не спешил подходить к Инди – так, словно теперь, получив наконец желаемое, решил растянуть удовольствие. Его чёрные, как у всех фарийцев, чуть раскосые глаза в оперении длинных густых ресниц были, пожалуй, красивы, но алчный блеск и надменность, сквозившая в каждом взгляде, делали их отвратительными.
– Как долго мечтал я об этом мгновении, – проговорил он своим звонким и чистым голосом, подходя ближе и улыбаясь. – С той самой минуты, как увидел тебя на помосте.
Инди молчал, глядя на него исподлобья и не шевелясь. Мужчина подошёл к нему вплотную, протянул руку и пропустил прядь его волос сквозь пальцы, будто любуясь. А потом рука его скользнула Инди на лицо, пальцы провели по щеке, а большой палец – по губам.
Тогда Инди наконец вышел из охватившего его оцепенения и, стряхнув эту наглую руку, отступил.
Арджин-бей не попытался удержать его. Рука его опустилась, а во взгляде мелькнуло лёгкое удивление, смешанное с насмешкой.
– Ты сердишься? – спросил он вкрадчиво, будто дразнясь. – Прости меня за дерзостное похищение, о прекраснейшее из созданий, и за грубость моего слуги. Если хочешь, я его накажу. Но попозже, а сейчас иди к своему господину...
– Вы мне не господин, – сказал Инди и снова отбросил руку, потянувшуюся к нему. Его всё ещё трясло, но теперь не столько от страха, сколько от гнева. Этот человек, без колебаний убивший ради минутной прихоти, разговаривал с ним так, словно он был собакой или пугливой птичкой, которую хозяин заманивал к себе на ладонь. Да только Инди знал, что будет, если он клюнет на эту приманку. Теперь уже знал.
Его внезапная смелость и злость удивили Арджина не меньше, чем его самого. Мужчина снова остановился, холодное веселье исчезло из его глаз, а улыбка слегка померкла. Он разглядывал пленника так, будто видел его впервые.
– Строптив, – коротко сказал он. – На торгу не предупреждали об этом. Впрочем, они никогда не предупреждают...
– Вы меня не покупали, – резко сказал Инди. Он уже знал, что в этой стране все, даже рабы и их хозяева, говорят друг другу "ты", но сейчас был настолько не в себе, что не мог вспомнить о такой мелочи. – И не взяли в бою. Вы просто украли меня, как... как овцу... И вы убили Оммар-бея.
– О да, Оммар-бея, – чуть скривился мужчина. – Он успел залить твои уши сладкой патокой, верно? Все эти полумужи сладки, как марципан, пока не встанешь им поперёк дороги. Попробовал бы ты с ним спорить – увидел бы, что бы он с тобой сделал. Или, – Арджин подступил ближе, и рука его упёрлась в стену над плечом Инди, – ты, может быть, жаждал оказаться в гареме его владыки? Среди женщин и мальчишек, таких же хорошеньких и безмозглых, как ты сам? Носить золотые цепи и вертеть своим сладким задиком перед слюнявой рожей старика Бадияра? Этого ты хотел? – другая его рука вдруг метнулась вперёд и жёстко, грубо схватила Инди за ягодицу. – Ну уж нет. Твой задик, как и ты сам, будет моим. И только моим.
Инди рванулся всем телом. Рука, упиравшаяся в стену над его плечом, тут же сгребла его, и он оказался тесно прижат к большому, сильному, тяжело дышащему телу. Это уже было с ним раньше, и он вновь ощутил знакомый, липкий ужас от неизбежности того, что последует дальше. И как в первый раз страх этот парализовал его и отнял возможность сопротивляться, так в этот раз придал ярости. Инди вывернулся, извиваясь, как угорь, и вцепился зубами в державшую его руку. Мужчина гневно вскрикнул и ударил его по лицу – с такой силой и беспощадностью, что из глаз у Инди брызнули искры. Он упал, но его тут же подхватили и поволокли вперёд, к постели, слишком большой, слишком широкой для одного.
– Ах ты маленький щенок, тхеньяр, – тяжело дыша, проговорил Арджин, швыряя его на кровать лицом вниз и заламывая руки ему за спину. – Что ж, сопротивляйся, так даже лучше.
