Текст книги "Кулаком и добрым словом (СИ)"

Автор книги: Держ Nik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– А чем это я так не прост? – поинтересовался парень.

– Как будто сам не знаешь? Старую Лоухи не проведёшь!

Старушка погрозила Морозке пальцем.

– Как ты сказала? Лоухи?

От волнения Морозко вскочил с лавки и чуть не перевернул стол.

– Да, мой мальчик! Моё имя Лоухи! Мы с тобой почти сродственники. Чувствую я в тебе отголоски силы, некогда принадлежавшей мне.

Услышав все это, Морозко в страхе отшатнулся. Старушка увидела его реакцию и лишь грустно улыбнулась:

– Не бойся, я уже не та злобная Лоухи, о которой ты слышал сказки. Всё перегорело, утихло. Хотя признаюсь, когда почувствовала силу, у меня мелькнула шальная мысль… Но нет, это бремя уже не по мне…, – она закрыла глаза, заговорив равномерно, словно предсказывая, – в последнее время вокруг витает… запах перемен, больших перемен… И я его хорошо чувствую. Мир меняется…он менялся не раз и не два…но сейчас… древним существам, даже богам не остаётся места в новом мире…кто-то приспособиться…но большинство старых сгинет…оставив после себя лишь воспоминания, которые, в конце – концов, сотрёт безжалостное время… Она открыла глаза.

– А вы чего не кушаете? Рты пораскрывали. Вам это не грозит!

Никита очнулся и подвинул к себе жареного поросёнка.

* * *

Утро беспардонно ломилось в затянутое бычьим пузырём маленькое окошко. Наскоро перекусив остатками обильной вчерашней трапезы, парни приступили к выполнению своих обещаний, даденных накануне старухе. Колодезный сруб поправили махом, с крыльцом и крышей тоже долго не возились. А вот с печкой в бане повозиться пришлось, опытом печника никто из них не обладал. Да и еще банник со своими советами… Но с божьей помощью или без нее, ближе к вечеру работа была сделана. Радости банника не было предела:

– Ну, ребятки, теперь я всем банникам банник!

От радости старичок подпрыгивал, припевая себе под нос:

– Истоплю-ка я баньку по белому…Никита, проверим вечерком, каков парок…

– Извини, старина, – вздохнул Никита, – мы вечером уходим.

– Куды это вы на ночь глядя собралися? – спросила незаметно подошедшая Лоухи.

– В дорогу нам пора, – ответил Морозко. – Тебе спасибо за кров, за хлеб-соль!

И они поклонились старушке в ноги.

– А ты, бабуль, работу принимай, – перебил друга Никита.

– Да я и так вижу, – старушка отёрла выступившие слёзы, – и вам внучки спасибо! Помогли бабке! Может, и я чем помочь могу?

– Долгая эта история, – начал Морозко.

– Так давай перекусим на дорожку, покуда рассказывать будем, – предложил Кожемяка.

– Пойдемте в хату, там всё и расскажете, – согласилась старуха.

* * *

Морозко закончил рассказывать и замолчал. Молчала и Лоухи, вспоминая давно ушедшие дни. Наконец, она прервала молчание и, пожевав в раздумье по-стариковски губами, произнесла:

– Мельница Сампо… Рог изобилия…Я помню алчность, которая овладела тогда мной… И это в расцвет моего могущества! Даже если тебе, Морозко, удастся добыть этот рог…Ты даже не представляешь, какую ношу на себя взвалишь. Но в любом случае помогу я вам, ребятки, уж очень вы мне по нраву пришлись. Перво-наперво, держите, – она протянула Никите небольшой серый клубок, – это волшебный клубочек, он вас из леса выведет. Самую лучшую дорогу отыщет, туда, куда вам надобно будет. Бросьте его на землю, и скажите куда вывести, он точно туда и доставит. Очень мало таких вещей в мире осталось, а скоро совсем исчезнут. Так что, берегите клубочек, он вас еще не раз выручит. Есть у меня еще одна вещица, за давностию лет совсем забыла про нее. Великое Ледяное Зеркало. Волшебный кристалл Зимы – детская игрушка по сравнению с ним. Ох, как бесилась Марена, когда не могла его сыскать… Сила в том зеркале великая, древняя… Можно свою судьбу в нём увидеть…

– А зачем нам свою судьбу знать? Ведь то, что на роду написано, не изменишь! – встрял Кожемяка.

– Молод ты ишшо старую Лоухи уму-разуму учить! – шикнула на него бабка. – Не всё, что записано Родом в книгу судеб, незыблемо. Я помню троих героев, что перевернули мир… к-хе… вырвав перо власти из клюва самого Рода, не убоявшись тем самым потревожить устои. В древности герои, конечно, покрепче были… Судьбу знать надобно, чтобы в нужный момент крутить ею по-своему усмотрению. Ну, так как, надумали, герои…

– Надумали! – в один голос крикнули парни.

– Тогда ты, – старуха указала корявым пальцем на Никиту, – отодвинь в сторону стол. Видишь кольцо?

– Вижу, отозвался Кожемяка.

– Поднимай крышку погреба.

Никита легко поднял крышку. Из подпола пахнуло холодом и сыростью.

– Ну, так пошли, что – ли? – спросил Никита, вглядываясь в темноту.

– Возьми лампу. Вон стоит, – показала Лоухи.

Никита взял лампу и первым спрыгнул в подвал. За ним следом Морозко. Последней, по-стариковски кряхтя, в подпол спустилась Лоухи. При тусклом свете лампы путникам открылся огромный погреб, весь заросший паутиной.

– Вот гадость какая, – ворчал Никита, безуспешно пытаясь отлепить паутину от лица.

– Да, давненько я сюда не спускалась, – согласилась Лоухи. – Нам туда, – она показала направление, откуда явственно чувствовался поток холода, – там почище будет. Не любит паучье племя холода…

Скудный свет масляной лампы осветил покрытую инеем дверь. Лоухи поднесла руку к двери, что-то пошептала на чудном, неизвестном друзьям языке. С оглушительным треском дверь распахнулась. В подвале заметно похолодало. Держа на вытянутой руке лампу, Никита переступил порог.

– Лестница здесь. Вниз ведет.

– Нам туда, – сказала Лоухи. – Только осторожней, здесь все ступени оледенели.

– Точно, тут прям ледник. Мы такой с отцом раз в три года строим, что б мясо хранить.

Все время, пока они спускались, Морозко молчал. Он чувствовал какое странное единение с этим местом.

– Что, почувствовал? – прокаркала рядом Лоухи. – Ему, – она кивнула в сторону Никиты, – этого не понять. Чувствуешь, дышать легче стало? Кровь по жилам быстрее бежит?

– Чувствую, – пораженно прошептал Морозко.

– Какой легче, – влез опять Никита, – мороз обжигает, продохнуть трудно! Ухи замерзли, нос отваливается! Давайте поскорее!

И он побежал по оледеневшим ступенькам словно горный козёл, оставляя за собой клубы морозного пара.

– Пусть бежит, – понизив голос, сказала Лоухи, – хочу я тебе сказать кое-что о мельнице…И чем меньше ушей это услышит, тем лучше, – и наклонившись к самому уху Морозки, она что – то заговорщически зашептала.

Наконец, лестница привела их в небольшой, сплошь покрытой льдом, зал. Дальняя стена показалась Морозке удивительно ровной и гладкой. Она не отражала света лампы.

– Вот оно, – с нежностью в голосе, произнесла старуха, любовно поглаживая абсолютно гладкую поверхность стены, – зеркало судеб!

– Ого, какое оно большое, – удивился Морозко.

– А чего в нем ничего не отражается? – переминаясь с ноги на ногу, что бы согреться, озадачился Никита.

– Ишь, прыткий какой, – засмеялась Лоухи. – Здесь нужно с толком, с расстановкой. Сейчас начнём. Неизвестно откуда, она выудила небольшую желтоватую чашу странной формы. Парни пригляделись повнимательнее.

– Дак это ж человеческий череп!!! – словно сговорившись, в один голос закричали они.

– А то, – согласилась хозяйка. – Магия эта древняя… Ну-ка ты, – она ткнула длинным ногтем в Никиту, – давай сюды руку.

– Это зачем еще?

– Давай, давай! Не спрашивай! – прикрикнула на него старуха. – Сейчас узнаешь!

Никита помялся, но руку всё – таки протянул. Старуха острым, словно нож, ногтем чиркнула по его запястью. Кровь хлынула щедрой струёй, прямо в подставленную чашу, сделанную из человеческого черепа.

– Ты чего! – заорал Никита, пытаясь выдернуть руку.

Но старуха держала на удивление крепко.

– Не дергайся, дурень! – зашипела она на Кожемяку. – Сказано было, древняя магия – крови требует. Да и с тебя не убудет, вон здоровый какой, словно телок.

Она подождала, покуда чаша не наполниться по самый край, и только потом отпустила Никиту. Тот зажал рану и с интересом продолжал смотреть за происходящим. Бабка что-то гортанно пропела и выплеснула кровь на девственно чистую поверхность зеркала. Кровь моментально впиталась, открывая зрителям удивительную картину: два огромных войска стоят друг против друга словно перед битвой. Картинка была настолько реальной, что казалось, сделай шаг и окажешься в самой гуще событий.

– Это наше войско, – узнал Никита, – а это печенеги!

Вдруг печенежское войско выплюнуло из своего чрева богатыря, раздетого до пояса. Печенег был не просто огромен, он был великаном. Стоя перед строем своих низкорослых кривоногих соплеменников, он возвышался над ними, словно медведь над сворой собак. Ноги – столбы, огромный живот и заплывшее жиром лицо создавали впечатление неповоротливого увальня. Однако… Ряды печенегов еще раз всколыхнулись и выпустили на этот раз десяток низкорослых печенегов, державших на верёвках разъярённого быка. Вытащив быка из толпы, они отпустили верёвки и растворились в безбрежном море вражеского войска. Налитый кровью взгляд быка остановился на полураздетом батыре. Рогатый взревел и без долгих раздумий бросился в атаку. Толстяк с прытью, которую трудно было от него ожидать, увернулся от бешеного животного, затем схватил его за холку одной рукой, а другой за спину и без видимых усилий, словно ягненка, он поднял над головой тяжёлое животное и с силой бросил его оземь. Бык забился в конвульсиях и вскоре затих: его позвоночник был безжалостно сломан. Печенеги за спиной батыра пришли в движение: что-то орали, размахивали руками и оружием.

– Уф, – шумно выдохнул Никита. – Как он его поломал! Я бы так не сумел…

И замолк. Из строя русичей, дотоле стоявших тихо и неподвижно, вперед вышел воин, так же раздетый до пояса. Он был рослым и крепким, однако по сравнению с толстым печенегом, выглядел младенцем. Поединщики начали сближаться.

– Никита! Это ж ты!! – закричал Морозко, узнав в поединщике русичей Кожемяку.

– Да узнал я себя. Только, – Никита показал на зеркало, – я…старше…

Поединщики стали сближаться, пока, наконец, не остановились друг против друга. Печенег нависал над Никитой словно скала. Кочевники бесновались, подбадривая своего богатыря. Русичи стояли молча, как будто боялись за исход поединка – с первого взгляда казалось, что силы бойцов неравны. Печенег раздувался, раздувался, затем страшно заревел. Он обхватил Никиту своими ручищами, пытаясь оторвать его от земли как перед этим быка. Лицо Никиты, который был сейчас на поле боя, исказилось от боли. И все…Видение исчезло. Зеркало вновь засияло первозданной чистотой. Несмотря на жуткий мороз, Никита вспотел. На его лбу огромными каплями выступила испарина. От разгорячённого тела шёл пар.

– Чего у них другого поединщика не было? – вытирая трясущейся рукой пот со лба, промямлил Никита. – А где Илья, Добрыня, другие богатыри киевские, что у князя в Золотой Палате гуляют? Куда мне, мужику лапотному, супротив них?

– Это твой рок, только твой! – произнесла Лоухи. – Можешь принять его как есть, можешь бороться с ним…Если ты судьбой вертишь, а не судьба тобою…

Лоухи повернулась к Морозке.

– Твоя очередь.

Парень без боязни протянул руку старухе. Процедура повторилась. Костяная чаша вновь была наполнена до краев. Зеркало, как и в первый раз, приняло свою жертву, явив зрителям новую картинку. Зима. Снег, хлопьями падающий на заснеженную землю. По свинцово– серому небу несется белоснежная тройка лошадей.

– Узнаю лошадок, – хихикнула Лоухи, – вот только возница мне незнаком. Хотя постой…

Неожиданно картинка исчезла.

– Это всё что – ли? – с досадой в голосе протянул Морозко. – Только я ничего не понял…ну показало оно, – он указал на зеркало, – летающие сани, а дальше чего?

Он в недоумении развел руками.

– Знать судьба твоя такая, непонятная, – отозвалась Лоухи.

– Д – давайте наверх быстрее, – клацая зубами от холода, попросил Никита. – Так и ок – к – кочуриться недолго!

Никита приплясывал на месте, хлопая себя руками по бокам.

– Ладно, дело сделано, – проворчала бабка, явно не желая уходить от чудесного зеркала. – А то ить и прям, замерзнет бедолага!

После этих слов, Кожемяка без промедления рванул вверх по обледенелой лестнице. Несколько раз поскользнулся и упал, оглашая лестницу потоком отборных ругательств, но все-таки выбрался наверх с горем пополам. Морозко и Лоухи неспешно шествовали вслед за Никитой, обсуждая какие-то свои тайны. Наконец, все снова очутились наверху, в избушке Лоухи.

– А, явились, – произнес появившийся на пороге банник. – Я тут харчей собрал парням в дорогу!

Он потряс пузатым мешком.

– Самая нужная вещь в дороге: это хороший харч! – с довольным видом подытожил банник.

– Спасибо, друже! – поблагодарил его Никита. – Харч в дороге это…ну… ты понимаешь…

Затем парни поклонились в ноги старой Лоухи:

– Спасибо, бабушка, за хлеб, за соль, за помощь…

– Да, чего уж там, – отмахнулась старуха, – вы мне тоже добре пособили! А сейчас присядем на дорожку.

Они сели. В избушке воцарилась тишина, прерываемая лишь сопеньем банника, что-то бубнившего себе под нос. Никита прислушался.

– Ну, вот, – ворчал банник, – уходют. В кои-то веки так душевно было.

– Да не переживай ты так, дед!

Никита обнял банника как родного.

– Баньку-то в порядке содержи, а то, глядишь, нагрянем в гости нежданно – негаданно!

– Ну уж нежданно не получиться! – банник расплылся в довольной улыбке. – Я вас таперича всегда ждать буду. Энто вы не забывайте стариков: почаще наведвайтеся. А мы уж завсегда вас примем, – сказал он и замолчал.

– Ну, прощевайте, что ли! – сказал Морозко, поднимаясь с лавки и низко кланяясь. – Не поминайте лихом! Пора нам.

– Пора! – поддержал его Никита, вставая. – Спасибо хозяева дорогие, – сказал он с поклоном, – обогрели, накормили.

Все вместе вышли из избы во двор. Морозко бросил клубок на землю:

– Выводи, родной! В Киев нам надобно!

Клубок лежал без движения.

– Может, волшба из него вся вышла за давностию лет? – предположил Никита.

– Ну уж, – усмехнулась бабка. – Старые ведуны не чета нынешним. Он смотри, – она ткнула корявым узловатым пальцем в клубок, – шевелиться.

Клубочек немного покрутился на месте, словно определяя направление, затем неспешно покатился в сторону леса. Путники махнули на прощанье и двинулись за волшебным проводником.

Глава 8

И вечный пир, покой нам только сниться. Великий князь тяжело вздохнул и отвернулся: ему опротивело созерцать пьяные рожи богатырей. Владимир поднялся из-за стола и подошел к островерхому резному окошку. Перед ним во всей красе расстилался стольный Киев-град. Сердце радостно застучало, ведь этот город находится под его сильной рукой. Никому до Владимира не удавалось собрать вокруг княжеского стола столько могучих богатырей, даже овеянному легендами Святославу. Князь обернулся, окинув взглядом просторную палату. Радостное настроение вмиг улетучилось. Да, у его стола вся сила Руси, да какая… даже массивные лавки, вытесанные из цельных дубов, ломятся под тяжестью этой силы. Владимир криво усмехнулся, усаживаясь на свое законное место:

– Что-что, а пить-есть здесь умеют. И не только пить-есть, но и языками чесать. Вон Фарлаф, трёх Боянов перепоет! И всё у него так складно выходит, и не повторился сегодня ни разу…

– Ты чего, княже, такой смурной сидишь? – окликнул князя подвыпивший Претич.

Воевода небрежно держал в одной руке полуведерную чару хмельного меда, наполненную до краёв, и при этом умудрялся не пролить ни капли. Ушедший с головой в свои мысли, князь вздрогнул.

– А это ты, – отмахнулся он от Претича словно от назойливой мухи, – не мешай!

– Здрав будь, княже! – не обращая внимания на плохое настроение князя, заревел воевода и запрокинул чару.

Претич шумно глотал, а чара стремительно пустела. По длинным седым усам воеводы стекали на грудь ручейки браги, но он не замечал этого. Наконец, Претич оторвался от чары и с размаху впечатал бронзовую ножку сосуда в стол.

– Эх, хороша! – крякнул он с наслаждением.

– Куда в него столько лезет? – с удивлением подумал Владимир. – И ведь не пьян еще, – определил он намётанным глазом, – все его пошатывания – это так, для отвода глаз. Пусть все зрят: воевода такой же, как и все остальные. Так же пьет в три горла, а жрет так и вовсе… Ох, хитёр, старый лис, хитёр!

Претич отёр тыльной стороной ладони мокрые усы и пристально посмотрел князю в глаза.

– Так в чём кручина, князь? – спросил он Владимира совершенно трезвым голосом. – Надрали ляхам задницу? Надрали! Червенские земли теперь твои? Твои! Так чего же тебе еще? Радуйся!

– Что-то нерадостно мне как-то. Это сегодня мы ляхам задницу надрали, а завтра они всё взад вернут! И все наши заставы и посты, для них тьфу, мелочь. Сметут и не заметят!

– Так за чем дело стало? – удивился Претич. – Нужно союзниками на местах обзаводиться. Литовцы, например, давно с ляхами на ножах, жмудины тожа. Пускай они за ляхами и последят.

– То-то и оно: чем жмудинов на свою сторону приманить?

– Чем? – не поверил Претич. – Удивляюсь я тебе, княже! Ты часом не болен? Давай, переставай хандрить! Соберись!

– Пытаюсь, Претич! Но как гляну вокруг, выть аки псу хочется!

Претич удивлённо приподнял одну бровь:

– Не понял! Поясни, князь, мне неразумному.

Владимир развёл руками:

– Да ты сам внимательнее посмотри, Претич!

Претич неопределенно поджал плечами:

– Пир, как пир. Как и положено у нас на Руси – горой.

В дальнем углу палаты кто-то хриплым голосом затянул походную песню, её подхватили, заорали лужёными глотками, так что посуда на столе начала звенеть и подпрыгивать. Збыслав Мешкович отбивал такт большой обглоданной костью и, не рассчитав замах, заехал ей в глаз мрачному Якуну. Тот не стерпел и ответил. Драка, словно лесной пожар, пробежала по рядам пирующих, изрядно их проредив. Кто – то из витязей спал мордой в тарелке, пуская слюни. Кто-то, не выдержав непосильных возлияний, валялся под столом вместе с собаками. Владимир болезненно скривился:

– И это моя сила? Моя гордость? Лучшие из лучших? Они даже пить-то как следует не умеют!

– Сопляки они ишшо – меры не знают! – заступился за пирующих витязей воевода. – Вот завтра проспятся, тады другой разговор! А лучшие, сам знаешь, долго по пирам не сидят! Заставы, кордоны…

– А-а-а! – Владимир обречённо махнул рукой.

– Какая муха тебя сегодня укусила, великий князь? – полюбопытствовал воевода.

– Сон плохой видел, не с той ноги встал… – Князь не успел договорить, когда пьяный гомон прорезал хвастливый возглас:

– Да я ентих Смоков, по десятку в пучок…ик…и на ярмарке…скоморохам подарил, пусть честной народ…ик…тешат…

– А я…я! – перебил говоруна еще один хвастун, – яйцо кощеево, единственное, от…ото…отобрвал…

Вокруг заржали, а хвастунов понесло – со всех сторон уже слышались пьяные выкрики один громче другого:

– А я…

– Нет, я…

– Да ты послушай…

Владимир потемнел лицом. В глазах сверкнули молнии. Он вскочил с резного кресла, и, заглушая пьяный гомон, заорал, словно на поле боя:

– Идите!!! И сделайте руками то, что сотворили языками!!!

Князь вскочил и в раздражении покинул Золотую Палату. После его ухода воцарилась гнетущая тишина. В коридоре Претич догнал князя.

– Круто ты с ними! Они ить как дети малые…

– Пусть, – зло перебил воеводу Владимир, – прежде сто раз подумают, чем брякнуть что-либо!

– Так не со зла ведь! Завтра проспятся…

– Пьяный проспится, – опять перебил Претича князь, – дурак – никогда! Это им наука: чтоб не бросали попусту слова на ветер! И всё – забыли об этом! Сейчас голова не о том болит. Так чего ты там с ляхами предлагал?

– Да всё ж тут просто: у Литовского королька две дочки на выданье. Засылай сватов. Женишься – вот тебе и союзник-сродственник. А у тебя все равно ентих жён, что у юродивого вшей. Некоторых ты даже и в лицо, наверно, не видел. Так, что одной больше, одной меньше…

– В лицо, может, и не видел, – усмехнулся Владимир, – но всё остальное, уж поверь мне, рассмотрел!

Претич громко заржал, словно сытый жеребец.

– Литовцев мы потом, позже, прищучим, – тем временем продолжал князь, – придумаем чего-нибудь! А сейчас ты прав – зашлем сватов. Так, – он почесал бритый затылок, – кого послать?

– Тут, – сказал Претич, многозначительно подняв указательный палец, – подход нужон! Пошли Дуная. Он литовскому корольку почитай несколько лет служил верой и правдой. Обычаи, людёв нужных знает не понаслышке. Лучшего свата и не сыскать…

– Постой! – перебил князь Претича. – Это какой Дунай? Побратим Добрыни?

– А то! – довольно фыркнул Претич. – Он самый!

– Ты думаешь, ему можно верить? – Владимир пристально посмотрел воеводе в глаза.

– Думаю, можно, – отозвался Претич. – Он тебе на верность присягал. А такие просто так клятвы не нарушают! Да к тому же за него Добрыня поручился. А что молод, да горяч, с кем не бывает.

– Знаешь, что я сделаю? – спросил воеводу Владимир.

Воевода отрицательно качнул головой.

– С Дунаем Добрыню пошлю, – Владимир усмехнулся, – присмотрит за ним, если что. Развеется. А то я гляжу, Киев его томит! На пирах его не видно! Скоро разговоры пойдут, что князя чурается, видеть не хочет! А так при деле! Не гоже лучшему богатырю земли Русской без дела сидеть! Не гоже! Все! Решено! Пускай собирается! – отрывисто приказал князь. – А ты, Претич, найди Дуная! К Добрыне гонца послать не забудь! Да передай, чтоб не мешкали! Время нынче дорого!

* * *

Добротный терем в три поверха, почитай в трех шагах от княжьего, две конюшни, пять амбаров. В подвалах, скрынях, сундуках разного добра навалом. Да и как же иначе, ведь он, Добрыня, у самого кормила власти. Второй после великого князя. А ведь еще совсем недавно кем он был? Никем – безродный раб! Хотя насчет безродности, это еще бабка надвое сказала. Сын древлянского князя Мала, да не простого, а светлого. Но, судьба в любой момент может круто повернуть. С отцом так и случилось: слабы оказались древляне супротив Киева. Княгиня Ольга взяла Мала в полон. Поселила в Киеве, чтоб на глазах всегда был: мало ли чего еще удумает. Отец первое время хорохорился, затем сник, смирился. Вот и сейчас он сидит, сгорбившись, за столом, все такой же мощный, как и раньше. Но могучие плечи опущены, в глазах уж нет того блеска. Угас боевой задор, испарился, словно утренний туман под лучами жаркого солнца. А ему, Добрыне, пришлось подниматься с самого низа. Все сам, ступенька за ступенькой. И чего он только не хлебнул за свою жизнь. Хотя, может оно и к лучшему: кем бы он стал, сложись жизнь иначе? Удельным князьком маленького племени, что дальше леса, в котором живёт, ничего не зрит. Так или иначе, он бы не смог долго противостоять растущей мощи Киева. А племяш – молодец, держава под ним крепчает. Тоже почитай своим умом да удалью молодецкой стол киевский под себя взял, не без его, правда, Добрыни, помощи. Матереет волчонок на глазах. Про таких говорят: молодой, да ранний. И судьба его с судьбой самого Добрыни ой как схожа. Жизнь – полоска чёрная, полоска белая… Вот и белая, наконец. Славен Добрыня подвигами своими. Богат. Знатен. Всяк его имя знает. Сам великий князь с ним совет держит, с самыми ответственными поручениями посылает. Дом его – полная чаша. Любящая жена… Что еще для полного счастья надо? Всё есть, всего достиг! Наслаждайся! Но нет, томит что-то…

Добрыня резко встал. Вышел из-за стола, даже не прикоснувшись к еде. Милена, любящая жена, проводила его горьким понимающим взглядом. Из горницы – на улицу, на свежий воздух. Хотя какой он тут свежий? Эх, полюшко-поле… Нет больше мочи сидеть в четырех тесных стенах. Пусть даже в хоромах, всё равно тесно! Он открыл дверь и на широком крыльце, не княжеском, конечно, у Владимира поболе будет, нос к носу столкнулся к Радькой. Радька, родом из радимичей, названый в честь Радима – их прародителя, был младшим дружинником, но все больше бегал по поручениям князя и воевод. Ударившись о твердую грудь богатыря, Радька пошатнулся и чуть было не упал с высокого крыльца. Но крепкая как кузнечные клещи рука Добрыни мертвой хваткой ухватила Радьку за нарядный кафтан.

– Ты чего это несёшься, словно ошпаренный? – рявкнул Добрыня, отпуская парня. – Чуть не затоптал!

Отрок оглядел могучую фигуру витязя, нависшую над ним словно утёс, и с сомнением покачал головой.

– Скорей расшибешься об тебя в лепешку! – сказал он, тяжело дыша и потирая ушибленное плечо. – Тверд, словно кремень, даром, что без доспеха!

– Что за спешка такая? – требовательно спросил Добрыня.

– Князь срочно к себе требует! – выпалил Радька.

– Зачем?

– Не могу знать! – отрапортовал гонец. – Сказано только, что срочно!

– Ладно, езжай. Передай, что сейчас буду.

Радька легко сбежал с крыльца, красиво запрыгнул в седло. Воткнул коню шпоры в бока. Жеребец покосился на седока, недовольно заржал и выскочил со двора в открытые большие ворота. Добрыня немного постоял, подождал, пока осядет пыль. Затем степенно спустился с крыльца. Вошёл в конюшню. Снежок приветствовал хозяина счастливым ржанием. Добрыня ласково потрепал коня по снежно-белой гриве:

– Застоялся, родной!

Снежок обнюхивал Добрыню и, довольно пофыркивая, перебирал мягкими губами его русые волосы. Богатырь вывел коня во двор, оседлал. Легко, не касаясь стремян, взлетел в седло. Застоявшийся конь взмыл на дыбы, громко радостно заржал. Тугой ветер ударил в лицо. Широкий двор остался позади. Не успел он опомниться, как уже въезжал на княжий двор. Бросив в руки подбежавшего отрока повод, он неспешно поднялся по ступеням княжеского крыльца. При этом не переставая краем глаза следить, чтобы отрок обошелся со Снежком как следует: остудил, поводив по двору. Стража без вопросов пропустила Добрыню: здесь все знали в лицо прославленного витязя. Внутренние покои терема встретили Добрыню душным липким полумраком. По коридору едва не сбив богатыря с ног, пронесся, зажимая рукой рот, пьяный в дугу дружинник. Добрыня посторонился: только тронь, заблюет с ног до головы.

– Не добежал! – усмехнулся Добрыня, слыша, за спиной характерный звук. – И кто только не вьется вокруг княжьего стола! Шушера разная: стол жратвы, да жбан медовухи – вот их поле боя!

Со стороны Золотой палаты доносился приглушенный гул, будто неподалёку находился гигантский улей. Да и в Серебряной палате не уступали, то и дело слышались здравицы князю, пьяные песни, хвастливые выкрики. Взмыленные слуги, словно муравьи совали между кухней и пиршественным залом, не успевая подносить всё новые и новые блюда. Добрыня, не останавливаясь, шел прямо в личные покои князя. Открыв приземистую дубовую дверь, витязь пригнулся и прошел внутрь. На большом столе была расстелена карта. Над картой склонились три человека. На звук открывшейся двери они повернулись и посмотрели на вошедшего.

– Проходи, Добрыня, – хмуро сказал Владимир, – давно тебя ждём. Как здоровье? Может, хворь тебя одолела? – Князь внимательно смотрел на Добрыню в ожидании ответа.

– Добрыню? Хворь? – заржал Претич, схватившись за свой необъятный живот. – Да ты глянь на него: об этого крепыша любая хворь зубы обломает!

Князь пристально смотрел в светлые глаза Добрыни.

– Спасибо, князь за заботу, за ласку! Здоров я! Зачем звал?

– Чего же в последнее время не видно тебя? – словно не расслышав вопроса, продолжал Владимир. – Пирами княжими брезгуешь? Люди уж говорят: Добрыня князя чурается, уж не задумал ли чего?

– Не все собаки, что на цепи брешут, действительно вора чуют, – спокойно ответил Добрыня. – Устал я, князь, без дела стоящего! Томит меня город! Тошнит от пиров, хочу к Муромцу на заставу…

– Я тоже устал! – зло перебил его Владимир. – Власть – тяжкое бремя! Тебе ли этого не знать, Добрыня? Взвалить это бремя на себя – одно, а вот удержать – совсем другое! К Муромцу не отпущу, есть поважнее дела, для этого и звал!

Князь вновь склонился над картой. Претич и Волчий Хвост последовали примеру Владимира. Добрыня подошёл поближе.

– Вот, – сказал Владимир, очертив круг на карте, – Перемышль, Волынь, Червен, в общем вся территория, откуда мы потеснили ляхов. Теперь главная задача эту территорию удержать. Но оставлять здесь свои войска мы не можем – оголять другие рубежи Руси нельзя. Печенеги только этого и ждут. На ополчение местных князьков надежды нет. Им без разницы, кому дань давать: нам или ляхам. Есть несколько верных… но их мало. Поэтому нужен сильный союзник. Например, литовский король. Он ляхов не любит…

– Так ведь у нас и в Литве интерес есть! – подал голос Волчий Хвост.

– До них тоже черёд дойдёт, – Владимир оставался невозмутимым. – Позже, Волчара, позже. Прищучим и литовцев и жмудинов, только перья полетят. Но для начала укрепимся в Червенских землях. Вот для чего я тебя позвал! – подытожил князь и повернулся к Добрыне.

– Благодарствуй, княже, за доверие! – просто сказал Добрыня. – Какая выгода от этого союза литовцам? Что мы можем им предложить за поддержку? Ежели без выгоды договариваться, то я не златоуст, не Олег Вещий. Какие условия?

– Никаких условий! Я женюсь на одной из его дочерей, – лицо Владимира стало хитрым. – А они получат все выгоды этого династического союза. Как сродственники. Ты должен просто уговорить Турберна отдать за меня дочь!

– Но ведь я никогда еще не имел дел с литвой! – возразил Добрыня.

– А у тебя будет попутчик, знающий литовский двор и его обычаи! – парировал князь.

– Это кто ж? – удивился Добрыня.

– Как кто? – пришёл черёд удивляться Владимиру. – Побратим твой, Дунай!

Добрыня улыбнулся, вспомнив Дуная:

– Хороший парень, и вой добрый!

– Вой действительно добрый, – подтвердил Волчий Хвост. – Побольше б таких…

Раздался негромкий стук в дверь. Низкая дверь отворилась и в горницу, наклонившись, протиснулся человек в полной боевой амуниции. Его широкие плечи, обтянутые кольчугой, не проходили в узкий проём и, для того чтобы пройти, ему пришлось развернутся боком.

– Исполать! – коротко сказал вошедший воин.

– О! Дунай пожаловал! – засмеялся неунывающий Претич. – А мы только-только тебя поминали!

Серые бездонные глаза Дуная недобро сверкнули. Подбородок воинственно выдвинулся вперёд:

– И что?

Претич, не переставая смеяться, вплотную подошел к богатырю, шутя стукнул его кулаком в широкую грудь:

– Остынь, уж больно горяч! Эх, – вздохнул старый воевода, – где мои семнадцать лет? Молодо – зелено! Везде обиды мерещатся! О тебе здесь никто дурного слова не сказал, только хвалили!

– Ладно, кончайте! – пресёк веселье Владимир. – Шутки шутками, а дело серьёзное! После ржать будем! Скажи, Дунай, ты в каких отношениях с королём Турберном?

– Дык, какие отношения? – удивился Дунай. – Служил ему когда-то, как тебе сейчас, верой и правдой.

– А почему ушёл? – продолжал допытываться Владимир.

– Про это сказ отдельный, – улыбнулся Дунай, – Добрыня виноват. Да чего я рассказываю, вам всё и так известно!