Текст книги "Кулаком и добрым словом (СИ)"

Автор книги: Держ Nik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Попробую.

Морозко взял посох, положил руку на чешуйку из доспеха Сварожича. Руку обожгло огнём. Но волхв не обращал на боль внимания, он сосредоточился и замер. Никита стоял тихо, как мышь, боясь нечаянно помешать другу.

– Уф, – сказал Морозко и кулем осел на влажную землю.

– Ну, ну!

Никита в нетерпении плясал рядом.

– Подожди, дай дух перевести! – отмахнулся от него Морозко.

Он разжал ладонь, которой держался за пластинку с доспеха: на ней красовался огромный волдырь.

– Не любит меня огонь, ох не любит! – проворчал парень. – Ладно, главное дело сделано!

Там солнце садится – значит, нам туды!

Он зачерпнул обожженой рукой горсть холодной болотной грязи, сжал её в кулаке и блаженно зажмурился.

– Чего-то не везёт мне в последнее время, – задумчиво почесал затылок Морозко, – то об меч порезался, то обжёгся!

Опершись о посох, он встал и ругнулся вновь:

– Вот блин, еще и портки промочил!

– Не горюй, Морозко! Раны на тебе, как на собаке, заживают, – не унывал Кожемяка. – Значит, нам туды? Прямо в трясину? Если не потонем…

– Никит, мож бросишь своё барахлишко! – попросил Морозко. – По болоту чай не посуху топать придётся!

– Золото не брошу! – отрезал Кожемяка. – А доспех… а хрен с ним!

– Правильно, – рассмеялся Морозко, – зачем корове седло?

– А ты – то, как я погляжу, зубы скалишь и ржёшь точно конь! – обиделся Никита. – Лучше помоги железки снять! – Эх хар-р-роший был доспех! Не одного табуна лошадей стоил, – вздохнул Никита, бросая амуницию в трясину.

Беззлобно подначивая друг друга, путешественники вступили в теплое и влажное чрево болота. Первым шёл Морозко, тыча поперед себя посохом, сзади топал нагруженный Кожемяка. Переставлять ноги приходилось с трудом, вязкое дно не хотело вот так запросто выпускать путников: ноги все норовили выскользнуть из сапог. Местами вонючая жижа доходила до груди. Но и в мелких местах путники поскальзывались, окунаясь с головой. Быстро темнело.

– Морозко, – позвал Кожемяка, – если до темноты не выберемся… от дерьмо – сапог посеял!

Никита скрылся под водой. Вынырнул. Держа сапог обеими руками, постарался надеть его на ногу. Мешок с золотом перевесил, и он опять ушёл под воду с головой. Вынырнув во второй раз, он основательно отплевался, стер с лица налипшую тину и продолжил:

– Я говорю, если не выберемся, то пожрут нас упыри или еще нечисть какая!

– Тихо ты, – шикнул на него Морозко, – не буди лихо! Выберемся! Чувствую я рядом чего-то такое знакомое, а что не могу разобрать! Но беды от этого нам не будет! Иди за мной!

С наступлением сумерек в тихом прежде болоте началось нездоровое оживление. Вода рядом с путниками забурлила. Возможно, это выходил болотный газ, но друзьям показалось, что в толще воды мелькнуло белёсое тело. Неожиданно кто-то вцепился Никите в заплечный мешок. Он дернулся, пытаясь вырваться. Лямки мешка оборвались. Кожемяка по инерции полетел вперёд, сбив с ног друга. Никита резко вскочил и схватился за рукоять меча, болтавшегося в кожаной перевязи у него за плечами. Но вытащить меч ему не удалось, уж очень длинным он был.

– Бежим, Морозко! – истошно заорал Кожемяка.

Морозко не стал долго вникать в то, что приключилось с другом, и через мгновенье друзья неслись по болоту, не разбирая дороги. Вскоре болото стало мельчать, и бедолаги даже пропустили тот момент, когда выскочили на сухое место. Морозко оглянулся, но преследователей не увидел.

– Стой! – прохрипел он. – Нету за нами никого! Может, и не было вовсе?

– Ага, – с отдышкой ответил Никита, падая без сил на твёрдую землю – а кто ж с меня мешок с золотом сорвал? Столько с ним мучился и всё впустую! Хорошо хоть в поясе горсть монет запрятал! На лошадей хватит…

– Хозяйственный ты наш…

– А то! Сызмальства приучен! – гордо ответил Кожемяка. – А всё-таки ловко мы от упырей убёгли! Ща бы пожрать – и в люлю.

– Слышь, Никита, по-моему дымком потянуло. Мож наконец к людям выйдем?

– Пойдем, – согласился Кожемяка, костерок какой – никакой это здорово! Глядишь, просушим бельишко.

* * *

Пятнадцатый сын печенежского хана Кури, Толман, предавался горестным размышлениям в полумраке своей юрты. Он ничем не выделялся из оголтелых сыновей своего отца, разве только тем, что был младшим в семье. Именно это обстоятельство мешало Толману жить спокойно. Всю жизнь он считал себя самым обделённым и обиженным судьбой. Как самого младшего и слабого его всегда обижали старшие братья. Даже повзрослев и сравнявшись с ними силой, он всё равно оставался пятнадцатым, то есть никому не нужным, пусть и ханским сынком. Все ключевые посты в ханском войске были давно заняты старшими братьями. Под их началом были собраны значительные силы, тогда как под началом Толмана была лишь небольшая горстка воинов из личной охраны. Из набегов братья привозили богатую добычу и рабов, и жили без забот. Большие табуны и тучные стада, все это было у них, и не было у Толмана. Даже лучшие девушки всегда доставались братьям. Он же до сих пор не имел ни одной жены. Да что там жёны, наложницы, достававшиеся ему, были как на подбор – одна безобразнее другой. Объедки со стола старших братьев. Как с этим бороться он не знал.

Он не был храбр и отважен, чтобы подвигами снискать себе славу и богатство. Но всё: и слава, и богатство, и власть должны принадлежать только ему одному.

– Рано или поздно, – мечтал Толман, – я добьюсь своего! Но лучше бы рано…

– Повелитель, – оторвал его от дум неприятный голос.

Голос принадлежал личному телохранителю Толмана Карачуну, одному из самых преданных ему людей. Он вырастил Толмана, был ему вместо постоянно отсутствующего отца.

– Повелитель, – склонив убелённую сединой голову, повторил Карачун.

Ханский сын сделал жест рукой, дозволяя Карачуну продолжить.

– Повелитель! Мы поймали лазутчика! Он ошивался возле нашего стана, что-то вынюхивал. Дозволь, я отрублю ему голову?

– Нет! – оживился Толман. – Тащи его сюда, посмотрим, что это за птица!

Карачун, высунувшись из шатра, громко крикнул:

– Тащите сюда эту тварь! Повелитель сам хочет разобраться с ним!

Пленника втолкнули в шатёр. Им оказался высокий худой старик, одетый в черную рясу, подвязанную обрывком веревки. Руки его были связанны за спиной. Двое охранников подтащили его к хану и рывком поставили на колени. Однако, даже стоя на коленях старик был выше низкорослых батыров Толмана. Один из охранников ударил старика эфесом сабли под дых. Старик сложился пополам, уткнувшись головой в пол.

– Так-то лучше! – осклабился охранник.

Хан нагнулся и, ухватив старика за жидкие волосы, рывком повернул его лицом к себе. Пристально посмотрел ему в глаза. Старик старательно избегал взгляда Толмана, отводил глаза в сторону.

– Один из поборников новой веры? – спросил хан. – А заодно и лазутчик? Ловко придумано! Ответь мне, шаман, что может дать лично мне новая вера? Того, чего не могут дать мне старые боги?

Старик молчал. Тот же охранник с размаху пнул его ногой по рёбрам. Старик вздрогнул, но опять не произнёс ни слова.

– Подумай хорошенько, шаман! От этого зависит твоя жизнь! – он опустил волосы странника и брезгливо вытер руку об одежду.

– Уведите его! – приказал он страже. – Пусть подумает до утра, а утром мы повеселимся!

Охранники пинками подняли старика на ноги и вывели из юрты.

– Повелитель, у этой падали мы нашли вот эту безделушку, – Карачун протянул хану золотую статуэтку Мора.

Толман взял идола, тяжесть золота приятно оттягивала руки. Хан вгляделся в грубое, жестокое лицо чужого бога.

– Я видел таких в стране русов, – сказал Карачун. – На старых заброшенных капищах. – Это какой-то их древний бог… из старых, забытых. Сейчас этого бога не жалуют, даже имени не помнят.

– Интересно, – задумчиво проговорил Толман, – как он попал в руки того оборванца?

– Скорее всего, – отозвался Карачун, – отдал кто-то из новообращенных русов. Судя по весу идола, не меньше чем князь.

– Почему же тогда он не попытался обратить меня в свою веру?

Толман был озадачен.

– Они прославляют свою веру везде, где только можно. К тому же от этого зависит его жизнь.

Карачун лишь неопределённо пожал плечами.

– Посмотрим завтра, как он запоёт, когда с него живого снимут шкуру. Когда он собственными глазами увидит свои сизые внутренности!

– Не знаю. У этих новых: чем мучительней смерть – тем почётнее.

– Всё, – махнул рукой Толман, – на сегодня хватит!

Карачун поклонился и пошел к выходу.

– Да, вот еще, – крикнул ему вслед Толман, – пришли ко мне наложницу. Пусть согреет постель.

– Слушаюсь, господин!

Откинув полог, Карачун вышел из юрты повелителя. Долго этой ночью не мог уснуть Толман. Переворачивался с боку на бок, считал в уме коней, но долгожданный сон не хотел почтить своим присутствием ханского отпрыска. Только перед самым рассветом удалось ему задремать. Едва только его веки смежились, он увидел странный сон: мрачная серая равнина, исчезающая за горизонтом, сливающаяся с таким же свинцово-серым небом. Солнца нет, словно его не существует. Голая пыльная земля. Нет даже жухлой травы. И посреди всего этого уныния, величиной в три человеческих роста, возвышатся золотой идол. Точно такой же, но маленький, лежит сейчас у Толмана в юрте. Черты идола расплылись, и через мгновенье перед ошеломленным ханом стоял живой великан, поразительно похожий на золотое изваяние. Исполин неподвижно стоял и смотрел на Толмана. Глаза гиганта полыхали неземным пламенем преисподней, и хану казалось, что пламя выжигает его изнутри. Страх стеганул его своей обжигающей плетью. Лоб покрылся испариной, во рту пересохло и судорогой свело живот. Разлепив пересохшие губы, он робко спросил:

– Кто ты? Чем я прогневал богов, что попал в преисподнюю раньше времени?

Исполин презрительно рассмеялся. Смех его походил на раскаты грома.

– Жалкий червяк! Какое мне дело до твоих кривоногих богов, ибо я сам бог! Запомни слизняк – бог!!! Мор моё имя! Ты здесь потому, что у тебя мой единственный идол.

– Хочешь, я отдам его старику, у которого отнял…

– Глупец!!! – взревел Мор, с такой силой, что порыв ветра опрокинул Толмана на спину. – Зачем жалкому старикашке моё покровительство и помощь? Тебе неслыханно повезло! Это твой шанс!

Толман поднялся с земли.

– Шанс? Зачем я понадобился такому могущественному богу?

– Не скрою, от тебя мне тоже кое-что нужно.

Толман больше не трясся – страх отступил. Принцип: ты – мне, я – тебе, был ему хорошо известен.

– Что можешь ты дать мне? Почему я должен отринуть своих богов, которым веками поклонялись мои предки?

– Ты сам ответил на свой вопрос! Что дали тебе твои хвалёные боги? Ничего! Так нужны ли они? Я могу дать тебе все! Богатство! Самые прекрасные женщины будут твоими! И главное – власть! Власть, это когда от твоей прихоти зависит судьба других! Хочешь – придавишь сильнее, а можешь и слегка отпустить. Ты хозяин!

Толман больше не раздумывал, ведь демон обещал ему всё, к чему он так давно и безуспешно стремился:

– Что требуется от меня, великий бог!

Мор взревел с такой силой, что дрогнула земля и пыль закрыла небо:

– Жертва!!!

– Я принесу тебе в жертву лучшего коня…

– Коня?!! Ты наверно не понял, – Мор захохотал. – Мне нужна человеческая жертва…жертва…жертва…

Толман вскрикнул и проснулся. Он опять находился в своей юрте.

– Неужели это всё только сон, – подумал со страхом Толман. – Нет! Всё было настолько реально…Чуждый бог обещал ему все прелести жизни, в обмен на такую малость – чью-нибудь жизнь. Принести жертву этому богу для Толмана не составило бы труда, но… Но больше всего его страшил гнев родных племенных богов.

– Мало – ли, что Мор там наобещал! Сможет ли он его защитить от их гнева? – думал Толман, ворочаясь на теплых шкурах.

Рядом противно сопела наложница. Её мерный сап раздражал и нервировал хана. Бессознательно Толман нащупал нож лежащий в изголовье. Взяв в руки оружие, он понял, что пойдет до конца по тропинке, указанной древним демоном. Приняв решение, хан с силой вонзил нож в грудь спящей рабыни, предварительно зажав ей рот. Та вздрогнула и забилась в конвульсиях. Это продолжалось недолго, вскоре она затихла навсегда. Отточенным движением Толман распластал грудь наложницы. Недрогнувшей рукой вырвал её трепыхающееся сердце. Запах крови пьянил лучше всякого кумыса. На заплетающихся ногах, с ног до головы забрызганный кровью, Толман подошёл к золотому идолу. Упав перед ним на колени, хан положил к его ногам всё еще слегка бьющееся сердце рабыни. Затем окровавленными пальцами он провёл по его губам:

– Жертвую Мору!

Глаза идола открылись, полыхнув ярким огнём. И хан услышал слова древнего демона:

– Жертва принята!

После этих слов силы покинули хана. Он без чувств упал к ногам своего нового божества.

* * *

Несчастный странник, связанный по рукам и ногам, лежал неподвижно всю ночь. По приказу хана его оставили в живых до утра дожидаться своей невесёлой участи. Вытащив старика из юрты повелителя, стражники грубо кинули его на пыльную степную землю вблизи сторожевого костра, вволю попинав лазутчика ногами. Ближе к рассвету старик заворочался, но бдительная стража, утомлённая бессонной ночью, не обратила на него никакого внимания. Глаза пленника широко раскрылись, в них вместо зрачков бушевал всепожирающий пекленский жар.

– Жертва принята, – сказал он, легко поднимаясь на ноги.

Жалкие путы рассыпались в прах, им не под силу удержать возродившегося Мора. Стражники опешили. С земли вместо убогого немощного старика поднялся грозный великан. Заминка длилась недолго – сказывалась выучка. Уже через мгновение стражи обнажили кривые сабли и с жутким воем бросились в атаку. Мор лишь презрительно скривил губы. Первого стража он сломал играючи, только дабы почувствовать вновь обретенную силу. Калечить и убивать свою будущую паству он не хотел. От второго отмахнулся словно от надоедливой мухи, но и от этого удара воин отлетел от бога на несколько саженей и замер в неподвижности. Только третьему стражу удалось достать Мора саблей… но отточенный булат не встретил на своём пути никакого сопротивления, великан исчез, словно его никогда и не было. Только лежащие неподвижно тела свидетельствовали о недавней схватке.

– Повелитель!

Карачун ворвался в шатёр Толмана словно ураган.

– Лазутчик сбежал! Убил стражу… – он осёкся.

Выпотрошенная рабыня и окровавленное тело Толмана, лежащего навзничь, привело его в ужас. Телохранитель, потеряв голову, кинулся к своему господину. Бережно перевернув его на спину, Карачун приложил ухо к залитой кровью груди хана. Сердце билось – повелитель жив. Толман с трудом открыл глаза: вокруг всё плыло. Наконец, ему удалось задержать взгляд на лице Карачуна.

– Это ты, – с облегчением прошептал хан.

– Господин, что случилось? – взволнованный голос Карачуна дрожал.

– Позже… позже расскажу. А сейчас распорядись… пусть здесь уберут!

Он вяло кивнул головой в сторону мертвой наложницы.

Весь последующий день Толман не находил себе места. Его до дрожи в коленях страшил гнев покровителей рода. Но богам как всегда не было дела до пятнадцатого сына хана Кури. Небо не обрушилось на землю, его не сожгло небесным огнём, не растоптала копытами повелительница лошадей. Одним словом, с ним ничего не случилось. Боги не замечали столь мелкую букашку, или не хотели замечать. Но на всякий случай Толман не выходил из своего шатра весь день, с нетерпением дожидаясь ночи. И вот долгожданная накрыла своим черным покрывалом землю. Сон не шел к Толману, сказывалось напряжение прошедшего дня. Хан долго ворочался, пока его взгляд не упал на золотого идола.

– Приди! – воззвал Толман к Мору, и в следующее мгновенье провалился в глубокий сон.

Снова мрачная серая пустошь ни капли не изменившаяся с прошлого раза. На этот раз Толман стоял у подножия величественного костяного трона, искусно украшенного страшными резными масками духов тьмы. На троне восседал Мор. Увидев хана, он радушно улыбнулся:

– Ты принял верное решение хан Толман! Если ты будешь и дальше слушать меня, то я могу предсказать твое недалёкое будущее: хан объединенных печенежских плёмен, великий завоеватель, и прочая, прочая, прочая… Но для достижения этого нужно вот что…

Глава 7

Холодный ночной ветер разорвал клочья тумана, и взорам изумленных путников предстал частокол. Толстые нетесаные бревна частокола венчали многочисленные черепа: человечьи, лосиные, медвежьи и волчьи, даже какие-то неведомые, коих было больше. Черепа светились в темноте мертвенным голубым светом, напоминая лесные бродячие огоньки.

– Вот тебе и костерок, – пробормотал Кожемяка, – никак на Ягу наткнулись!

– Яга не Яга, но не простой человек здесь живёт!

– Сожрёт, как пить дать, сожрёт! – расстроился Никита.

– Двум смертям не бывать… – хорохорился Морозко. – Пошли что ли?

На поперечной балке ворот висела огромная желтая черепушка, увенчанная острыми рогами, которые росли, как ни странно, прямо из пасти. Едва только друзья приблизились к воротам, глазницы черепа ярко загорелись.

– Слышь, Морозко, – прошептал Кожемяка, – эта зверюга нас разглядывает.

– Разглядывает, – согласился парень. – Только не зверюга, а сам хозяин сейчас ее глазами смотрит.

Вдруг запор ворот громко щелкнул и дверь, противно скрипнув, распахнулась.

– Смотри-ка, приглашает нас хозяин, – удивленно произнёс Морозко.

Никита в нерешительности мялся перед открытой дверью.

– А мне чего-то не по себе! Превратит он нас в жаб или червей…

– Не дрейфь! – Морозко уже переступил порог. – Что-то подсказывает мне – всё нормально будет!

– Тебе виднее, – нехотя согласился Никита, – ты ж всё-таки волхв, хоть и не доученный.

И словно бык на бойню понуро пошёл вслед за другом.

Дом за оградой был маленький и неказистый, сложенный, как и частокол из нетесаных брёвен. На ветхом крылечке сидела старушка. Ничего страшного в её облике не было, скорее наоборот, она глядела на путешественников словно мать на неразумные чада.

– Гости дорогие пожаловали! – весело произнесла старушка. – Давненько у меня человечьим духом не пахло!

Она мило улыбнулась, блеснув двумя рядами ровных, ослепительно белых зубов, так не вязавшихся с её возрастом. Все так же мило улыбаясь, она поинтересовалась:

– Долю пытаем, а хлопцы?

Друзья поклонились старухе до земли.

– Исполать тебе, бабушка!

– Ты уж прости нас, бабуля, что незваными гостями к тебе явились, – вежливо сказал Морозко. – Но раз уж мы здесь, то давай, как положено – накорми, в баньке помой, спать уложи, а потом уже и спрашивай…

– Молод ты ишшо меня учить, – перебила парня старуха. – А где, кем и что положено, я и без тебя знаю!

Она легко поднялась, словно молодуха, и приглашающим жестом поманила парней за собой:

– Проходите гости дорогие! Чем богаты, тем и рады!

И исчезла в пугающей темноте дверного проема.

– А ну как сожрет? – прошептал Кожемяка. – Зубы видел?

– А! Пропадать так с музыкой!

Махнув рукой, Морозко нагнулся, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, и тоже исчез в темноте.

– Была – ни была! – решился Кожемяка.

– Стой! – остановил его властный окрик хозяйки. – Нечего в дом эту железяку тащить!

Никита вздрогнул и остановился.

– У крыльца оставь! Бывший хозяин её мне известен. Никогда он мне не нравился, шаромыга этот, как впрочем, и сестренка его – Марена! Так что меч сымай, или во дворе ночевать будешь!

Никита немного подумал, затем решительно сбросил лямки перевязи с плеч. Но оставлять чудесное оружие без присмотра не хотелось.

– Не боись! Никто твою железку не возьмёт! – успокоила старуха. – Себе дороже. Так, где – же… ага вот, – внутри хатку озарил неровный свет лампы. -

… и не дай тебе, что б сюды бывший хозяин припёрси! Ничего хорошего из этого не выйдет!

– Не припрётся, – встрял Кожемяка, – я его мертвым видел!

– Не смеши, – фыркнула старуха, – боги не умирают… хотя давненько о нём слышно не было.

– Да не сойти мне с этого места! – обиделся Кожемяка. – Своими руками из его скрюченных пальцев меч выковыривал! Ни капли жизни в нём не осталось – труха одна!

– Правда, бабушка, – подтвердил Морозко.

– Ладно, забыли. А то вспомни Мора, он и появится. А лучше б выкинул ты эту дрянь! – посоветовала она. – Ну не хочешь – дело твоё, бросай её у крыльца и заходи. Накормлю вас горемычных.

Внутри избушка была чистой и опрятной. Большая печь с лежанкой, лавки стол – всё как у людей. Удивило друзей отсутствие в избушке колдовских принадлежностей: трав чародейных, лягух сушёных, летучих мышей толчёных и другие причиндалов, коих у всякой уважающей себя ведьмы должно быть в изобилии.

– Садитесь, гости дорогие! – пропела бабка, указывая приятелям на лавку. – Давненько ко мне никто не захаживал, – суетилась она возле печи, открывая заслонку.

В нос приятелям шибанул одуряющий запах печёной утки и разваристой гречневой каши. Бабка ловко подцепила горшок ухватом и поставила его перед носом оголодавших парней. Их желудки радостно взвыли, а руки сами потянулись к истекающей жиром утке. Но голод не помешал приятелям заметить, что в печи углей не было. Но это их не испугало: они наперебой отрывали куски сочного мяса и забрасывали их в бездонные глубины урчащих желудков. Вмиг от утки не осталось и костей. Настал черёд гречневой каши. Ложки мелькали с удивительной быстротой, сталкивались в чугунке и дальше продолжали свой путь. Под весёлый перестук ложек старушка вышла из избы. Когда с кашей было покончено, парни, сыто рыгнув, отвалились от стола.

– Ну, горемыки, червячка заморили? – стоя на пороге, спросила старуха. – Банька готова уж, опосля покушаем по-настоящему!

Она в предвкушении потерла руку об руку и вышла из избушки.

– Чего это она откушает по-настоящему? – судорожно сглотнув остатки каши, прошептал Никита. – Уж не нами ли закусить собралась? Сначала накормит, помоет, а потом сожрёт с потрохами – благо чистые, да еще и гречкой нашпигованные!

– А мне она наоборот такой миленькой старушкой показалась, – не согласился Морозко.

– Сожрёт, точно сожрёт! Ладно, пойдём в баньке перед смертью попаримся! – набрался решимости Никита и встал из-за стола. – Хоть в навье царство чистыми придём!

– А я, Никита, как-то баньку не очень, это… уважаю. Жарко там, дышать нечем… Лучше иди-ка ты один! Я тебя здесь подожду.

– Ты чего это, друга одного хочешь бросить? Если вместе, то вместе до конца…Давай, не упрямься, банька это… это ух…

Он выдернул Морозку из-за стола, и они вместе вышли на улицу.

Туман, преследовавший друзей на болоте, рассеялся. Луна поливала землю бледным светом, однако вокруг было сносно видно. Из баньки уже вовсю валил дым.

– Ты, бабуль, по черному топишь чего – ли? – поинтересовался Кожемяка.

– По чёрному, внучек, по черному, – в тон ему отвечала старуха. – Путную печурку сложить некому – одинокая я!

– Ладно, бабка, завтра поможем тебе: и печурку сварганим, сруб колодезный сгнивший поправим. Ну и еще чего по мелочи…

– Ой спасибо, ребятки, – заохала старуха. – Ну вы айдате мойтеся, а я чего ить на стол соберу, – с этими слова она исчезла в избушке.

– Ну и наобещал ты со страху, – толкнув локтем в бок Никиту, рассмеялся Морозко.

– Ничего не со страху, – начал отпираться Кожемяка. – Просто бабку пожалел, тяжко ей одной в этакой глуши. Ну и к тому же подумает – жрать нас или мы так больше пользы принесём. А то вполне могла в баньке этой и зажарить. Вона как натопила.

– Во, во! И я о том же! Ну её эту баньку. В речушке какой-нибудь…

– Не ной, Морозко! Я тя еще научу, как парится надо. Пошли, прогорело вроде уже – не дымит.

Они вошли в малюсенький предбанничек и начали сбрасывать грязную одежду в угол, на лавку.

– Помоемся и одежонку заодно простирнем, – сказал Никита, бросая грязные портки в общую кучу.

К удивлению парней, куча грязного белья ожила и заговорила человеческим голосом.

– Носит тута всяких побирушек, – ворчала куча, – а им еще баньку истопи, нешто у самих руки отвалятся!

Из вороха белья показался грязный спутанный ком давно немытых волос. Затем нечёсаная бороденка. Лица видно не было, только глаза сердито сверкали из-под сальных волос. Наконец, раскидав остатки грязной одежды, перед друзьями предстал во всей своей красе маленький, костлявый покрытый копотью человечек. Он был совершенно гол, если не считать одеждой всё ту же нечесаную бороду.

– О! А это чё за явление? – тыча пальцем в человечка, спросил Кожемяка. – Ты откель такой взялся?

– Сам ты явление! – обиделся человечек. – Живу я здесь. А вот вы на мою голову откуда свалились?

– Так ты банник! – хлопнув себя по лбу, догадался Морозко.

– Да, банник! – недовольным голосом ответил старичок. – И это моя баня…

– А если ты банник, – перебил старичка Никита, – то чего грязный такой! – В бане ведь живешь! А! Ты наверно ленивый банник…

– Сам ты ленивый, – обиделся старичок. – Бабка почитай лет сто уж как баню не топила! Когда уж тут помыться?

– А сам чего не истопишь? Да и бабку бы помыл, – подначивал банника Кожемяка.

– Не положено мне баню топить! – напыжившись, ответил старичок. – Ты видел где-нибудь, чтобы банники сами баню топили?

Никита в задумчивости почесал затылок:

– Не-а, не видел.

– Вот то-то и оно, что не видел!

– А по-твоему лучше грязью зарасти, но дождаться пока другой истопит?

– Ну, не знаю…

Банник задумался, почухал сначала спину о покрытую копотью стенку бани, затем залез грязной пятерней в волосы и с остервенением начал чесать голову.

– Вон, словно пёс шелудивый чешешься, – уличил Банника Кожемяка, – помыться тебе нужно, и чем скорее, тем лучше!

– И не говори, – продолжая чесаться, согласился старичок, – пойдём, хватанём парку!

Он скрылся в парилке.

– Давай, Морозко, присоединяйся! – сказал Кожемяка, и клубы пара окутали его со всех сторон.

Морозко помялся.

– А, была не была, – решил он, и вошел в парилку вслед за Никитой.

Нестерпимый жар опалил парня. Дышать стало трудно.

– Чего встал как пень – дверь закрой! – закричал на него банник.

– Да закрыл я её, закрыл! – обливаясь потом, оправдывался в ответ Морозко.

Банник подошел к двери, проверил.

– Хм, – почесал он бороду, – точно закрыта. Ничего не понимаю, ведь откуда-то дует! Холод, аж до костей пробирает. Щас исправим! Никитушка, – заорал он во всю глотку, – поддай родный парку!

– Ага, – отозвался Никита, и плеснул на раскалённую каменку ковш воды.

Струя обжигающего пара рванулась от каменки вверх, не давая Морозке вздохнуть. Больше терпеть эту муку не было сил: всё вокруг завертелось с ужасной скоростью, и он рухнул на пол.

Очнулся Морозко от струи ледяной воды, льющейся на него сверху.

– Ты смотри, – удивлялся банник, – и как еще он решился в баню зайти? А я всё думал, откуда дует, откуда холод? Так это от тебя, паря, холодом веет!

Банник поскользнулся и, нелепо взмахнув руками, распластался возле лежащего на спине парня.

– Ты поглянь, – ворчал банник, – с трудом поднимаясь на ноги, – во чё ты мне баню превратил!

Морозко приподнялся и огляделся по сторонам. Пол бани был сплошь покрыт тонким слоем льда, на стенах выступила изморозь, с потолка свисали сосульки. Банник стучал зубами и трясся от холода.

– А я только во вкус вошел…, – он подбежал к печке. – Эх, еще тлеют уголёчки, – обрадовался банник, – ща раздуем.

– Прости меня, дурака, что тебя в баню поволок, – виновато произнес Кожемяка. – Не знал я, что так выйдет!

– Да ладно, мне уже лучше! Я тоже хорош: знал ведь, что нельзя, – успокаивал Морозко друга.

Он поднялся и вылил на себя еще ковш холодной воды.

– Ты иди. Вон банник уже опять печку раскочегарил… На всю жизнь, наверное, напарился.

А я лучше на улице посижу.

Морозко вышел во двор, уселся на колоду для рубки дров. Прохладный ночной ветерок принёс долгожданное облегчение. Парень тяжело вздохнул, вспоминая Силивёрста.

– Где-то сейчас мой старик? Как ему там в ирие? Узнать бы!

Горестные мысли Морозки развеяли весёлые крики, доносившиеся из бани:

– А ну наподдай…Эх хорошо… Веничком шибче давай… А-а-а сварил старый чёрт!

Дверь баньки распахнулась, и из нее вылетел красный как варёный рак Никита. Без долгих раздумий он сиганул в бочку с холодной дождевой водой, что стояла неподалеку. Следом за Кожемякой в дверях появился банник с веником в руке. Его сухое, костлявое тело, облепленное березовыми листочками, было вишнёвого цвета. Смытая вековая грязь, копоть и сажа, а также вернувшийся банный дух, преобразили старичка. Теперь это был настоящий банник, а не грязное ворчливое существо, каким его встретили друзья еще совсем недавно.

– Знатно! Я словно ожил! – обрадовано сообщил старичок. – Ну, парни, спасли вы меня! Ещё сотня – другая лет, и всё – кони б двинул. Никита, – позвал он, – вылазь из кадушки, я тебе сейчас третий пар покажу… Чуть не забыл, – он сунул в руки Морозки запотевшую крынку, – держи, паря, квасок. Очень помогает. У самого Квасира как-то выменял на березовый веник – самостёг…квас в крынке никогда не кончается…

Морозко приложился к горшку. Напиток действительно был отменным: освежающим и приятным на вкус. Морозко поглощал его огромными глотками. Наконец напившись, он заглянул в горшок. Банник не обманул, тот был полон, словно из него и не пили.

– Вещь! – сказал Морозко, возвращая горшок хозяину.

Никита, словно кит, выскочил из бочки, расплескав половину её содержимого.

– Дай-ка и мне попробовать кваску!

Кожемяка ухватив крынку обеими руками, присосался к ней, словно вурдалак к своей жертве. Его кадык мощно дёргался в такт глоткам. Он пил с такой жадностью, словно собирался выпить океан. Однако когда он оторвался от кувшина, тот был снова полон. Никита стряхнул с курчавой бородёнки капли кваса.

– Ух, здорово! Словно заново родился!

– Раз родился, – закричал банник и потряс веником, – продолжим!

– Продолжим! – подхватил Никита. – Давай, банная нежить, кто кого пересидит.

Морозко с улыбкой посмотрел им вслед, от давешней печали не осталось и следа.

Вдоволь напарившись и отмыв дорожную грязь, друзья вновь предстали перед хозяйкой избушки. Едва они переступили порог дома, как почувствовали ароматы угощения. Стол ломился от виданной и невиданной пищи. Пузо, как известно, старого добра не помнит. Не помнило оно и гречку с уткой, съеденную перед баней. Поэтому желудки друзей, не сговариваясь, радостно заурчали в предвкушении очередной трапезы. И чего здесь только не было: зайцы печенные, икра черная и красная, поросёнок с хреном, гусь в яблоках, жаворонки в тесте, грибочки солёные, блинчики фаршированные…

– Бабуль, откель такое изобилие? – утирая рукавом слюни, поинтересовался Кожемяка.

– У нас, женщин, свои секреты, – лукаво сощурилась хозяйка.

– Не простая ты старушка! Ох не простая! – согласился Никита, усаживая за стол.

– Да чего – там, – притворно махнула рукой бабка, – самая обнаковенная. Были, конечно, времена… – она замолчала, словно погрузилась в воспоминания. А вот вы, ребятки, действительно не простые, особенно ты, – корявым пальцем старушка указала на Морозку.