Текст книги "Кулаком и добрым словом (СИ)"

Автор книги: Держ Nik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– А… – обиженно махнул рукой Кожемяка, – не хочешь верить, не верь. Только скажи друг, нет ли у тебя рубахи запасной и портков?

– Ну вот, я ж говорил, сильно испужался! Портки видать совсем бросить пришлось? – продолжал подшучивать над Никитой Морозко.

– Не ржи, не в конюшне, – насупился Кожемяка, – там, откуда я топаю, штанов вообще не носят.

– Ага, так и ходят в лаптях с голым задом.

– Не в лаптях, а в сандалиях, только енти сандалии из такой дерьмовой кожи, что расползлись как сопли. Вот и пришлось лапоточки себе смастерить. Путь чай не близкий, а босиком топать радости мало.

– Ладно, не злись, – хлопнул Морозко по плечу своего нового товарища, – я ж без злобы, только б тебя развеселить! Есть у меня чистая одежа, только сначала пойдем к роднику, смоешь с себя хоть грязи чуток. А потом расскажешь, где это люди без портков ходят.

Подойдя к ручью, Кожемяка сбросил свои грязные лохмотья.

– Ну и здоров ты, паря!

– Поработал бы с мое, – фыркал у родника Кожемяка, – кожи бы помял, потаскал бы туши воловьи на горбу, таким же стал. Я ведь с малолетства при деле. Были б на мне сандалии из кожи нашей выделки, сто лет бы сносу не было. В наши кожи князья и бояре рядятся, не брезговают. Потому как наши кожи лучшие в Киеве, да и не только. И за морем, и в самом Царьграде кожи с нашим клеймом нарасхват.

Вымывшись, Кожемяка оказался на удивление молодым парнем, примерно одних лет с Морозкой. С карими большими глазами, загорелым веснушчатым лицом, выгоревшими на солнце волосами и маленькой кудрявой бородкой, точнее юношеским пушком. Выглядел Кожемяка на удивление простодушно.

– Ну вот, – Морозко с одобрением оглядел умытого и переодетого в чистое Никиту, – теперь хоть на человека стал похож. Слышь, Никита, – окрикнул Морозко Кожемяку, принеси-ка дров, а то костер уже прогорел. А я, – сказал он, доставая свой лук, – подстрелю еще чего-нибудь.

* * *

Для двух зайцев этот день окончился довольно быстро и неприятно, чего нельзя было сказать о двух товарищах, сидевших возле костра в ожидании сочного куска печёной зайчатины.

– Расскажи-ка, Никита, откуда ты идешь! – попросил Морозко. – Любопытное должно быть то место, где без портков ходят.

– Слухай тады. Только кощюник из меня никудышный. Сначала рассказывать, аль как?

– Сначала давай, – согласился Морозко, устраиваясь поудобнее.

– Значица так, – начал свой рассказ Никита, – у нашей семьи дело своё есть. Кожевенники мы: кожи сымаем, дубим, мнём, в общем, выделываем. И отец, и я, и четыре брата, все при деле! Дело большое. Секрет выделки по наследству передается, а нам его сам, – Кожемяка поднял вверх указательный палец, – Волос, скотий бог, поведал! За особые заслуги! Нашей семье он благоволит – не бедная у нас семья, Волос-то – покровитель богатства. Мы и своё урочище в Киеве имеем. Не бояре конечно – хлеб свой потом отрабатываем! Я с малолетства при деле. Хотя батя, может, уже и в бояре выбился. Ну, в земские, не военные. Князь давно обещал нас боярством пожаловать. Но про то другой сказ. Так вот благодаря тому влесову способу, кожи наши самые лучшие и крепкие. Мы ентими кожами торгуем со всеми окрестными племенами: и с уличами, и с древлянами, и с радимичами. И к варягам наши кожи идут, и в Царьград. Да только купчишки – народ жуликоватый, никогда настоящей цены не дают. У нас товар задарма скупают, а за морем в три дорога продают. Вот и стал я у батьки проситься: мол, сами давай свой товар за морем торговать будем. Отпусти батька меня. Ну, мать конечно в крик, в слёзы – как же дитятко ненаглядное будет, убьют его там немцы поганыя. Но батька у меня – кремень мужик, да и мыслишки в голове на этот счёт тоже уже имелись.

– Добре, сынку, – сказал он мне, – правильно мыслишь. Вот тебе моё отцово благословение – собирайся.

А на мать прикрикнул:

– Цыть, нашла дитятку! Хватит ему тешиться, быков на бойне кулаками валить, да кожи хорошие на спор пачками разрывать! Пусть едет! А чтобы мне спокойней было, с ним тельником Твердило пойдет, да еще пара тройка преданных людей. Иди сынку. И да не покинет тебя Волос, покровитель наш! С богом!

– Слышь, Кожемяка, – прервал Никиту Морозко, – а про быка-то – ты загнул! Кто ж быка кулаком свалит? А говоришь еще кощюник из тебя плохой. Да на твои байки народ бы толпами пёр!

– Клянусь Волосом, скотьим богом, – положив руку на грудь, серьёзно сказал Кожемяка, – с одного удара голым кулаком быка трехлетка насмерть свалю. А если не веришь, – Никита начал размахивать своими огромными, что тыква кулаками, выискивая глазами, что бы свалить для доказательства своей правоты.

– Верю, верю, – успокаивал Морозко своего нового товарища, стараясь перевести разговор на другую тему, – чего там у тебя дальше-то приключилось?

– А? Чё? – не понял Никита. – Дальше… Дальше было вот что. Подготовили мы товар, а охрану набрать не можем! Как на беду воев для охраны товара, да еще чтоб со своим судном, днём с огнём не сыщешь! Всех купчишки на осенние торги уже наняли! Но один все ж таки выискался. Варяг, ярл Нильс Синие Зубы. С командой и драккаром "Ярость Йормунгарда". Лучше бы мы не связывались ни с Нильсом, ни с его командой. Он оказался таким гадом, каких поискать! Едва только стены Киева скрылись из вида, он напал на нас. Команда у Нильса была как на подбор: все кровожадные, злобные, бер… берес…, ну, в общем, перед схваткой мухоморов нажрутся, так хуже бешеных собак становятся, хоть кол им на голове теши – боли не чувствуют.

– Берсерки, – подсказал Морозко.

– Во-во, берсеки! В живых нас осталось только двое: израненный Твердило, да я, как ни странно не получивший ни одной раны. Правда возле меня всегда Твердило был. Оберегал. Все мои удары на себя принял. Его сам Нильс свалил. Ух, попадется мне тот Нильс, – Кожемяка нервно сжал свои огромные кулачищи, – забью ему в глотку его гнилые зубы. Сначала нас с Твердилой хотели порешить, дескать, свидетелей нет – и концы в воду! Но потом передумали. Тогда я не знал почему. Нас бросили в трюм, и напоили какой-то гадостью, наверное, отваром из поганок или еще какой дряни. Так что вся дорога прошла как во сне. Изредка я приходил в себя. Раны, полученные Твердилой, зарубцевались, несмотря на сырой вонючий трюм. Только тельник мой был очень слаб. Сколько мы проболтались в этом трюме – не знаю. Одно помню: нас вытащили из трюма и поогнали пешком. Твердило говорил, что это пороги Днепровские, а проходим самый опасный порог – Неясыть. Потом опять трюм и противное пойло. Но однажды ночью в трюм вместе с Нильсом спустился странно одетый человек: то ли в юбка на нем, то ли скатерть обёрнута вкруг тела – не понятно. Незнакомец долго и пристально при свете факела рассматривал нас с Твердилой. Даже в рот залез – зубы смотрел. Мы не сопротивлялись – сил не было. Наконец незнакомец обернулся к Нильсу и процедил сквозь зубы:

– Плохой товар! Слабый совсем! Как такой драться сможет?

– Да ты чего, Саломей, городишь? Ты меня не первый год знаешь! Разве ж я тебе плохой товар хоть раз привозил, – взвился Нильс, – эти двое у меня почитай пол команды положили. Отъедятся, свежего воздуха глотнут – у них же здоровья не меряно! Отощали маненько за дорогу-то. Ну?

– Ладно, по рукам, – согласился Саломей. – Заковать их, и в телегу! – приказал он своим подручным.

– Так, Морозко, оказались мы в самом Царьграде. И купил нас Саломей. Он в Царьграде гладиаторские бои устраивает. Это когда невольники бьются друг с другом и со зверьем диким на потеху тем, кто заплатил за это деньги.

– Постой, постой, – прервал Никиту Морозко. – Как так продал?

– Вот так, как всё продаётся и покупается.

– Но мне дед рассказывал про договор Олега Вещего с ромеями, а еще про договор князя Игоря с ними – же. Так вот, в тех договорах сказано: ежели найдутся в Греции между купленными невольниками русичи, то их освободить и взять за них чего они купцам стоили, или настоящую, известную цену невольников, да будут возвращены они в отечество.

– Так то ж договор, а на деле кто его выполняет? Мы ж Саломею столько золота добыли кровушкой своей, что чихать он хотел на все договоры вместе взятые! А ежели что, так он этим же золотом от кого хошь откупится. Мы когда в Царьград отплывали грамоту княжескую взяли с собой, в которой записано число людей, и кораблей отправленных. Ежели, скажем, мы без этой грамоты пришли, нас бы под стражу взяли, доколе князя нашего не известят. А если б мы, к примеру, противиться начали, жизни б лишили! У Нильса – то такой грамотки не было, а товар наш он продал! Значит, за золото можно не только княжью грамоту справить! Там, в Царьграде, за золото можно всё… всё купить от чести до совести, хотя откуда она у ромеев?

Никита почесал затылок и продолжил:

– Первое время нас не трогали, кормили как на убой. Гадостная там у них жратва, но ничего – сытная. Свежий воздух и хорошая еда быстро поставили нас на ноги. Прошло нескольких дней, и мы оказались на арене. Скоро выяснилось, что мы с Твердилой не самая слабая пара бойцов, нас всегда выпускали биться вместе. Кроме всего прочего нас обучали владению всевозможными видами оружия. Твердило, как оказалось, бывал в Царьграде и раньше. Он бывший русин, ходил здесь в наёмниках на имперской службе. Это уже потом он пошел в охранники к моему отцу. Тот платил хорошо. Несколько раз мы все-таки пытались бежать. Но неудачно. Нас ловили, били, но аккуратно, чтобы ничего не повредить. И через некоторое время снова бросали на арену. Наконец, среди наших охранников Твердило встретил давнего знакомца. Его он как-то спас от неминуемой гибели. Обязанный жизнью страж пообещал подготовить побег. Но как назло в день побега меня ранили, и Твердило вышел на арену один. Поединщиком против него был выставлен непобедимый араб по кличке Кровавый глаз. Здоровый, черный, с налитыми кровью глазами, он во многих вселял страх Никто из тех, кто выходил биться против него, не возвращались с арены живыми. Их утаскивали крючьями. Не стал исключением и Твердило. Битва была долгой и кровавой. Не было для меня ближе друга, чем Твердило. Вернусь домой, справлю по нему такую тризну… Страж, как было оговорено ранее, вывел меня за городские ворота. И… вот я здесь.

– Так ты что, от самого Царьграда пехом? – не поверил Морозко.

– Угу. Да еще от людей хоронился, как мог, чтобы еще в какую-нибудь историю не влипнуть. И степи, и болота, и леса проходил. А сколько плутал, вспомнить страшно. А если вспомню чего жрать приходилось, ух, – Кожемяку аж передёрнуло. – Даже ящерок и лягух жрал, а от них бородавки, – он опасливо глядел себя, – ну вроде пока еще не вылезли. Вот я на твоего зайца накинулся. Сам бы поймал, да какой из меня охотник? А я на чьих землях теперь?

– На дулебских, – ответил Морозко.

– Так ты дулеб? – спросил Никита.

– Не-а, я не знаю какого я рода – племени, русский я, и всё тут. Ладно, кончай лясы точить, – скомандовал Морозко, – жратва скоро в угли превратиться, а я второй раз за день остаться голодным не хочу.

– Угу, – только и послышалось от Кожемяки, который без слов уже выдергивал с углей горячую заячью тушку. Перебрасывая её с руки на руку, он ухитрялся откусывать от обжигающе-горячей зайчатины огромные куски мяса, которые глотал не жуя.

– Ты, это, Никита, – проговорил Морозко, – вытаскивая второго зайца из костра прутиком, – привыкай исть по-людски. А то поглянь, новую рубаху уже жиром извозил.

Но Кожемяка буркнул свое неизменное угу, продолжая поглощать мясо.

– А! И Ящер с тобой, – махнул рукой Морозко, принимаясь за своего зайца.

Когда с мясом было покончено, и в руках Кожемяки остался обсосанный хребет, Никита спросил:

– Слушай Морозко, чего я всё про себя, да про себя, ты-то в лесу что ищешь, каку долю пытаешь?

– Да никакую я долю не пытаю. Не осталось у меня никого – сирота я. Был дед Силивёрст, но два дня назад и его не стало! Хоть и не кровные мы родичи, а только роднее для меня никого не было!

Горечь недавней утраты сдавило горло Морозки железной рукой, в носу защипало, на глаза помимо воли навернулись непрошеные слёзы.

– Умер что ли? – Кожемяко вопрошающе посмотрел на Морозку.

– Да, погиб как герой, в битве, – прошептал чуть слышно Морозко, отворачиваясь от Кожемяки. Еще чуть-чуть, и слёзы хлынули бы полноводными реками, а плакать мужчине соромно, а перед незнакомцем – вдвойне. Кожемяка, подсев поближе и обняв Морозку одной рукой, постарался утешить парня:

– Крепись, Морозко. Все мы теряем дорогих нам людей. А слёз не стыдись – видел я в полоне, как зрелые мужи покрепче нас с тобой плачут. Слёзы душу омывают. Неужто не знаешь?

– Знаю, – тихим голосом ответил Морозко, – мне дед про то рассказывал, он у меня волхвом был. А до этого – воем отменным. Меня всему научил.

– Вот видишь, какой у тебя могучий старик!

– Да, два дня назад это было…, – начал рассказывать Морозко.

– … и вот понимаешь, уже всё кончилось, а он… его стрелой… какой-то лях из кустов… со спины… умер на моих руках, – последние слова давались Морозке с трудом.

– Да-а, – протянул Кожемяка, – героический старик.

– Ну а после тризны я из дома ушёл. Претич предлагал в дружину, Белоян – к себе учеником. Но раз дед отказался, то и я не стал!

– Тебя в княжью дружину брали? И ты отказался? – присвистнул от удивления Кожемяка. – Да дела!

– Я, как дед завещал, добро людям нести буду!

– Это как? – не понял Кожемяка.

– А так: хоть добрым словом!

– Э, нет! Ничего у тебя не получится! – усмехнулся Никита. – Одним добрым словом добро не донесть – люди не поймут! Добро нужно нести мечом или на худой конец кулаком… ну и добрым словом.

– Какое ж это добро, если кулаком? – не согласился Морозко.

– А такое, что добро нужно сначала кулаком вдолбить, а уж потом, когда поймут, что ты силён тогда и…

– Нет, не прав ты, Никита!

– Ладно, – согласился Кожемяка, – не будем спорить. А то, не успев познакомиться, еще подеремся! Дальше-то ты куда пойдешь?

– Далече, до Буян-острова добраться хочу.

– Это до Рюгена-то? Действительно далече! А какая в том надобность?

– Рассказывал мне дед, что на том острове есть город-храм, Арконою зовется. Жрецы Арконы самые богатые. Но богатство их не только оттого, что получают треть добычи, привезенной из военных походов, а потому, что хранят они вещицу волшебную – рог изобилия. Вот и задумал я тот рог добыть, чтобы, значит, всем, хоть понемногу этого изобилия досталось.

– Ну, удумал, – удивлению Кожемяки не было предела, – у волхвов волшебную вещицу утянуть? Это ведь волхвы-ы!!! Чародеи!!! Им сами Боги помогают! Они на тыщи миль видеть могут! В общем, безнадёжное это дело.

– А я тебя в помощники и не звал, – обиделся Морозко.

– Да ладно тебе! Лучше пойдём со мной в Киев, у меня поживёшь. Не хочешь? Дело твое. Все равно до Киева давай вместе пойдём, а там я тебе помогу. Сведу с купцами знакомыми, что на Рюген торговать ездят. С ними и доберёшься. Ну, согласен? Тады по рукам!

Глава 5

Летнее солнышко, устав кататься по небу, клонилось к закату, а парни неутомимо шагали сквозь лес к своей цели. Ельник уже давно остался позади – сменился смешанным лесом, а новые приятели хоть и были знакомы всего ничего, чувствовали себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Долгий летний день пробежал для них незаметно. Кожемяка радовался неожиданному попутчику словно ребёнок. После стольких дней вынужденного одиночества ему так хотелось нормального человеческого общения. Морозке же, который за всю свою жизнь нигде не бывал, кроме Малых Горынь, были интересны любые подробности нелёгкого пути товарища. Деревья уже отбросили на землю длинные причудливые тени, когда взорам путников открылся большой холм, заросший вековыми вязами. Морозко остановился и, махнув в сторону подъема рукой, сказал: – Ну вот, перевалим через этот холмик и место для ночлега подыщем. Скоро совсем стемнеет! Ну, Никита, тронулись что ли?

Однако Кожемяка даже не двинулся с места. Он ухватил товарища рукой за плечо, не пуская его дальше.

– Слушай, Морозко, – зловеще прошептал Кожемяка, – у меня чувство такое…

Он помолчал, подбирая слова. Затем неуверенно продолжил:

– Даже не знаю, как сказать. Одним словом, хошь верь, хошь не верь…

– Не томи! – не сдержавшись, крикнул Морозко. – Пока рожать будешь – стемнеет! А нам еще на ночлег устраиваться!

– В этом холме, ну внутри, богатства несметные лежат! – наконец выпалил Никита. – Просто чувствую…

Морозко с изумлением поглядел на него, затем пощупал рукой лоб Кожемяки.

– Вроде не горячий. Ладно, Никита, сейчас уже отдыхать будем. Душно, конечно, что и говорить! Всякое привидеться может!

– Да не придумываю я! – уперся Никита. – Здоровый я, и не притомился ни капельки! Просто чувство такое… Никогда со мной такого не было, – признался он. – Ладно, нам все равно наверх, там и поглядим!

Они стали карабкаться по склону, цепляясь руками за узловатые корни, которые переплелись между собой, образовав удобную лестницу. Ползти по ней было довольно легко. Почти добравшись до вершины, Морозко зацепился ногой за корень, и с размаху впечатался в землю. Почва под ним просела, и он ухнул в пугающую черноту. Удар выбил из легких весь воздух, перед глазами заплясали звёздочки. Когда Морозко пришел в себя, он увидел лишь маленький пятачок света в кромешной темноте. В висках бухало, болела спина.

– Морозко! – кричал кто-то, и эхо гулким молотом било по ушам. – Ты где?! Ты живой, аль нет?

Да это ж Никита, – вспомнил Морозко, – А где это я, в самом деле?

Приподнявшись на локте, он заорал в ответ что было сил:

– Никита! Тута я! Живой! Только долбанулся здорово!

– Ну, жив, слава Велесу! – облегченно выдохнул Кожемяка. – А то я кричу, а ты молчишь! Сейчас к тебе спущусь!

– Подожди, Никита, – остановил друга Морозко. – У меня в котомке факел есть. Щас я его запалю, погляжу, что здесь!

Морозко с трудом сбросил с плеч мешок, на ощупь нашел факел и огниво. Подпалить факел удалось только с третьей попытки: руки сильно дрожали. Наконец языки пламени осветили огромное помещение, заваленное грудой мусора. Растревоженная пыль заставила паренька несколько раз громко чихнуть.

– Ну, что там? – волнуясь за друга, нетерпеливо крикнул сверху Кожемяка.

Морозко огляделся: с потолка свисали толстые канаты, но, рассмотрев их поближе, он понял, что это корни исполинских вязов.

– Никита, спускайся сюда! Вон по тем корням! Видишь? Тут такое…

– Угу! – глухо ответил Никита, протискиваясь в дыру, оставленную Морозкой в земле. Уже через мгновенье они стояли рядом, с любопытством озираясь по сторонам.

– Что это? – спросил Никита.

– Я думаю – это древний курган. В таких хоронили великих воинов древности…

– И ложили с ними в курган всё их добро, – продолжил мысль друга Никита. Золотишко и камешки драгоценные, одним словом всё, что нажито непосильным трудом.

– Скорее всего, так оно и есть, – согласился Морозко.

– Пойдем, что ли глянем, чего тута есть, – предложил Кожемяка.

– Ага, – с готовностью ответил Морозко, подняв повыше чадящий факел.

Перед ними, тускло мерцая в неясном свете факела, возвышалась груда золота.

– Ни фига себе, – с присвистом пробормотал Кожемяка, – да здесь золота столько… даже не знаю сколько. Никогда такого не видел. Ну, Морозко, – Кожемяка легонько стукнул товарища кулаком в бок, да мы теперь с тобой богачи! У князя столько золота нет! Ур – р-р-а! – закричал он в радостном возбуждении, забираясь на гору. Подобрав золотой рогатый шлем, украшенный самоцветами, Кожемяка нацепил его на голову. – Смотри, Морозко, чего тут только нет: монеты и круглые, квадратные, треугольные, и с дырками! – кричал Кожемяка, ковыряясь в золоте, словно свинья в поисках желудей. – А перстней, браслетов, цепей золотых – без меры!

Шлем сорвался с его головы и, жалобно звеня, укатился куда-то в темноту.

– Никита, Никита! Да успокойся ты! – прикрикнул на разошедшегося Кожемяку Морозко. – Сначала осмотреться надо как следует, мало ли что! Все ж таки древний курган. Могли для охраны кого оставить.

– Точно, – согласился Кожемяка, – а золотишко-то никуда от нас не денется! А ты мне зря голову щупал! – подковырнул Кожемяка друга. – Лекарь недоученный! Я же говорил: чую золотишко-то! Мы еще на холм не влезли, а я уже знал!

– Да, действительно, – согласился Морозко. – Но как?

Кожемяка развел руками.

– Если б я знал! С таким-то умением…

– Как же так, – вслух размышлял Морозко, – не умел, и вдруг смог? Только папоротников цвет… Постой! Никита, – окрикнул он Кожемяку, – когда, говоришь, тебя всю ночь нежить гоняла?

Никита открыл рот, но Морозко опередил товарища, ответив на вопрос самостоятельно.

– В ночь на Купалу дело было! Ты-то понятно, со счёту давно сбился, но я-то тоже хорош! Ученик волхва, называется! Однако если ты клады зришь, он еще при тебе должон быть!

– Да кто, он-то?

– Кто-кто, дурья башка – цвет папоротников! А ну, иди сюды! – приказал он Никите. – Чего у тебя из старой одёжи осталось? Лапти? Сымай!

Внимательно осмотрев лапти Кожемяки, Морозко вытащил на белый свет замызганный и растоптанный маленький невзрачный цветочек.

– Вот он, цвет папоротника, – довольно сказал Морозко, подкинув цветочек на ладони. – Его добыть ох как трудно! Повезло тебе: цветок этот все клады откроет, да и не только клады. Вещь, ценнее не придумаешь! Держи, спрячь подальше: украсть его нельзя, а вот потерять – можно! Вот повезло, так повезло! Ты видно, по простоте своей душевной, спать там завалился, где цветок распуститься должен был. А когда вся нежить к тому месту собралась, ты побёг, а на цветок лаптем наступил, он там и застрял. Ты его даже не заметил. Ну, правда бают: дурням везёт – и цветок получил, и от нежити убёг!

– Ты это, – насупился Кожемяка, – Я может и простоват, но не дурень!

– Ты чё, Никита? – рассмеялся Морозко. – Я ж пошутил! Просто оттого, что везёт тебе неимоверно! Кому другому хоть лоб расшиби, а цветок не добыть. А ты добыл! А обиды на меня не держи, это я так подшучиваю по-дружески. Завидую я по-хорошему. А вообще, очень рад за тебя!

– Ладно, забыли! – улыбнулся Никита.

– Пойдем дальше посмотрим, там вроде ступени.

Лестница, вырубленная в камне неведомыми строителями, уводила путников куда-то вверх. Преодолев последнюю ступень, они прошли резную арку, и оказались в небольшой комнате.

– Смотри-ка, – пихнул друга локтём Кожемяка, – вон по стенам какие-то факелы торчат. Может, попробуем зажечь?

– Давай, – согласился Морозко.

Они подожгли несколько факелов, которые на удивление быстро разгорелись. Товарищи с любопытством огляделись. И тут Кожемяка застыл как вкопанный, глядя куда-то за спину Морозки. На возвышении посреди залы стоял роскошный резной трон, вытесанный из костей древнего монстра. На престоле, опираясь на меч, восседала ссохшаяся мумия. Казалось, что древний властелин все еще жив и неотрывно смотрит темными провалами пустых глазниц прямо перед собой на большой сундук, накрытый истлевшей материей. Сундук висел на толстых золотых цепях, вбитых в потолок.

– Дела, – тихо прошептал Кожемяка, словно боялся разбудить мертвого хозяина кургана. – Здоровый был дядька, не нам чета! Череп, что походный войсковой котел. А посмотри-ка, каким мечом махал, – сказал он, поднимаясь к трону. – Да еще к тому ж одной рукой!

Никита осторожно прикоснулся к оружию, легонько провел вдоль лезвия пальцем, стирая многовековую пыль. Меч ответил на прикосновение, отразив сверкающий свет факелов. Кожемяка немного постоял, затем принялся сосредоточенно разгибать мумии пальцы.

– Ты прости меня, мужик, но тебе этот меч ни к чему, – приговаривал он, словно успокаивая мертвеца. – А мне пригодится! К тому, ж в самый раз по рукам, если обеими взять. Да и не гоже такому замечательному мечу вдали от битв и сражений пропадать!

Мумия сопротивлялась: ее пальцы, высохшие до твердости дерева, разгибались с трудом. Хозяин меча словно чувствовал, что его лишают собственности. Наконец, Никита разогнул последний палец и, осторожно прислонив мумию к спинке трона, взял меч в руки. Он отсалютовал мертвецу. Меч, блеснув в неверном свете факелов, с шумом распорол застоявшийся воздух склепа.

– Ух, ты! – выдохнул Никита. – Тяжеловат немного, но зато как сбалансирован! Не зря бывший хозяин так за него цеплялся, и после смерти отдавать не хотел. Мне бы такой меч в полоне, я б лучшим бойцом там был. Ихние мечи легкие, короткие, дрянь одним словом, а этот…

Никита обернулся к древнему правителю и поклонился ему со словами:

– Спасибо, дяденька, за подарок твой! Век не забуду! А на меня не серчай!

Он выпрямился и обежал глазами трон.

– К такому мечу еще бы и перевязь! У бедра его таскать несподручно: по земле волочится будет.

Перевязь из толстой кожи нашлась на подлокотнике. Кожемяка с удовольствием ощупал кожу, не тронутую временем.

– Отлично! – оценил он работу. – Если б не знал, что она тут тьму веков провисела, сказал бы, что это наша с отцом выделка.

Затем он подогнал лямки по размеру и надел перевязь на спину. Никита не удержался и взмахнул мечом еще раз, словно рубанул неведомого противника.

– Хорош! – сказал он, пытаясь засунуть меч в ножны. Но меч был настолько длинным, что закинуть его за спину Кожемяка не мог. Он корячился и так, и эдак, но руки были коротковаты для такого меча.

– Стой, Никита, не мучайся! – остановил друга Морозко. – Давай я помогу! А потом разберёшься, как его сподручнее из ножен вытаскивать.

Он взял из рук Кожемяки меч и принялся вкладывать его в ножны перевязи. Меч заскочил в них, словно был смазан маслом. Морозко даже не успел убрать руку. Острое лезвие распороло ладонь до самой кости. Во все стороны брызнуло ярко-красным, щедро окропив все вокруг. Никто из парней не заметил, что кровь, оросившая мертвеца, мгновенно впиталась в его сухую морщинистую кожу.

– У, Ящер! – сквозь зубы ругнулся Морозко, зажимая здоровой рукой рану. – Надо ж так умудриться! Никита, дай чего-нибудь руку перетянуть, – попросил он товарища.

– Щас, потерпи чуток!

Кожемяка огляделся и, не придумав ничего лучшего, кинулся к ветхой материи, закрывающей висевший на цепях сундук. Старая тряпка от одного прикосновения рассыпалась прахом, и неожиданная вспышка ослепила друзей. Как только зрение восстановилось, оба, щурясь и прикрывая глаза руками, подошли к сундуку, источающему яркий свет. Сундук оказался чудесной прозрачной домовиной. Внутри гроба на белоснежных атласных подушках лежала девушка. Время и тлен не коснулись её. Ошеломлённые парни в молчании стояли и смотрели на вечный сон красавицы.

– Она прекрасна! – прошептал Морозко. – А я всегда считал эту легенду вымыслом…

– Морозко, да ты погляди – живая ведь она, только спит! – затараторил Кожемяка, пораженный красотой девушки. – Сейчас я эту домовину ледяную враз своим мечом расколочу! Как можно такую красоту в подземелье гноить!

– Успокойся, Никита! – остановил разгорячившегося друга Морозко. – Она только кажется живой, но сон её вечен! Гроб не ледяной – он из горного хрусталя. Сорок самых могучих волхвов и чудотворцев трудились над ним! Я чувствую в сей домовине силу древнюю и великую, призванную оберегать бесценное содержимое. Такой гроб ты никаким мечом не расколотишь! Так гласит легенда.

– Морозко, за что её так, а? – с жалостью в голосе спросил Никита. – Неужто такая красавица была женой этого? – он ткнул пальцем в сторону трона. – И после смерти мужа её вместе с ним похоронили? Почему же она до сих пор как живая?

– Знаю я, Никита, эту историю. Дед её мне в детстве рассказывал. Только не верил я в неё никогда, выдумкой считал. А оно вона как обернулось. Сперва давай местечко найдем, где заночевать, – предложил он.

– В большой зале, наверное, – согласился Никита, – там костёр развести можно. А здесь грех перед такой красотой дымом чадить.

– Там и расскажу. Только помоги мне рану перетянуть, – попросил Морозко, доставая из заплечного мешка чистую тряпицу.

Никита быстро наложил повязку, и они с неохотой оставили прекрасную незнакомку, спящую вечным сном, наедине с мрачным обитателем древнего кургана. Войдя в большую залу, Никита вдруг спросил:

– Морозко, а не лучше нам будет на улице заночевать? А то здесь как-то неуютно вместе с покойниками!

– Ты чего испугался? Как меч у мертвеца отнять, так это запросто! Да здесь нам безопаснее всего! Кто в навь ушел, тому уж возврата нет. Тех, кто от Ящера возвращался, по пальцам пересчитать можно, да и то все герои древние. К тому же здесь всё таким колдовством пропитано, что лешие и упыри за версту подойти спужаются.

– Да я не боюсь, – начал отнекиваться Кожемяка. – Только как-то не по себе. Может, все-таки на верху переночуем? Там воздух свежий!

– Ладно тебе, Никита. Иди лучше дров для костра собери, вон сколько сухих корней. И тащи в тот угол за кучу золота. Да-да, где сундуки и скрыни. А я пойду, место для ночлега приготовлю.

Обогнув золото, парень наткнулся на сложенные стопой книги. Он выдернул одну, раскрыл наугад, но прочесть не смог. Книга была написана на непонятном языке. Возможно, это древние веды или что еще. Силивёрст научил Морозку читать черты и резы, северные руны, греческое письмо, кириллицу, но большему научить не успел. А от этих книг так и несёт древней магией. Аккуратно положив книгу на место, Морозко подошел к ближайшему сундуку и откинул тяжелую крышку. Сундук доверху был наполнен отборным жемчугом. В следующем сундуке оказалась одежда, несколько попорченная плесенью, но до сих пор выглядевшая нарядной и богатой. Третий сундук был набит сапогами, в четвертом – кафтаны, расшитые бисером. Устав открывать тяжелые сундуки, Морозко плюнул на это дело. Вдоль стены грудами лежали доспехи, поеденные ржавчиной. Кольчуги, мечи, щиты и шлемы, копья и дротики – всей этой кучи оружия, что терялась в темноте, хватило бы не на одно войско. Вскоре возвратился Никита с полной охапкой сухих корней. Морозко достал из мешка огниво, и через мгновение сумрак пещеры развеял живой и теплый свет костра. Никита, отлучившись от костра на несколько минут, вернулся в новых штанах и сапогах.

– Да, – сказал он, – здесь одежи больше, чем в торговый день на ярмарке! Как тебе обнова? – спросил он друга, щеголяя новыми портками. Надо будет с утра кольчужку подобрать и шлем. Меч у меня уже есть. Слышь, друже, ты себе хоть кинжальчик возьми, – посоветовал он Морозке. – А то ведь по дорогам всякие шастают. Без оружия нельзя!

– Буду я тяжесть такую с собой таскать, – фыркнул парень, – мне и посоха моего хватает.

– Ну, как знаешь, – Никита присел возле костра, – только потом пожалеешь, что ничего такого не взял.

– Не пожалею!

Он вытащил из мешка остатки еды, что прихватил еще из дому. Сухари, солонина, долблёнка с водой, сало, и друзья накинулись на еду, словно стая голодных волков. Никита, ухватив огромный кусок сала, попытался просунуть его целиком в рот. Но сало не лезло. Он перевернул кусок другой стороной, но и с другой стороны кусок был не меньше.