Текст книги "Кулаком и добрым словом (СИ)"

Автор книги: Держ Nik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Nik Держ
КУЛАКОМ И ДОБРЫМ СЛОВОМ

Пролог

Узкая винтовая лестница, ведущая на вершину башни магов, не кончалась. Карачун выругался сквозь зубы и поспешил за проводником. Спина немощного на вид провожатого – аскетического монаха, облаченного в грубую серую рясу, маячила далеко впереди, временами теряясь в сумраке, царившем в этом логове колдовства. Редкие чадящие факелы, развешанные по стенам, почти не освещали выщербленные ступени, и пожилой печенег, следующий за клириком в потемках, то и дело спотыкался. Больше привыкший нестись во весь опор на лошади, чем ходить ногами, кочевник жутко устал. А чудовищная лестница, ведущая, как казалось варвару на самые небеса, все не кончалась. Карачун задыхался. Ему, сыну вольных степей, не хватало воздуха. Грубые каменные стены давили, заставляя его, привыкшего к бескрайним просторам, чувствовать себя неуютно в этом каменном мешке. В груди остро кольнуло, дрожащие ноги покосились. Старый кочевник сдавленно охнул и оперся рукой о шершавую стену. Коснувшись ладонью каменной кладки, Карачун резко одернул руку и брезгливо вытер её о штаны – сырая стена была покрыта слоем слизи. Несмотря на замогильный холод, струящийся от древнего камня, степняка прошиб пот. Ему на мгновении показалось, что он находиться в чреве гигантского прожорливого слизняка, который неспешно переваривает его жалкое, еще трепыхающееся тело. Отерев выступивший пот, Карачун постарался взять себя в руки. Сжав покрепче зубы и уняв предательскую дрожь, пожилой степняк принялся догонять своего неприметного проводника. Он нагнал его на самом верху, там, где заканчивалась казавшаяся бесконечной лестница. Монах смиренно ждал варвара возле маленькой неприметной дверцы, ведущей в личные покои самого архимандрита Василия. Клирик услужливо распахнул дверь, Карачун вошел. Монах остался на лестнице и незаметно прикрыл дверь за спиной печенега. После мрачной лестницы яркий свет болезненно резанул глаза. Прищурив и без того узкие глаза, Карачун огляделся. Во всех четырех углах небольшой комнаты без видимой опоры в воздухе висели светящиеся шары. Они заливали комнату неприятным, мертвенно бледным светом. За большим дубовым столом в кресле с высокой резной спинкой неподвижно восседал человек, одетый, так же как и сопровождавший Карачуна монах, в серую неприметную рясу. Узкое бледное лицо хозяина башни было спокойным и непроницаемым, лишь в больших запавших глазах светился огонек презрения к полудикому варвару. Мало кто из ныне живущих знал, что архимандрит Василий – один из Семерых Тайных, магов, на протяжении тысячелетий незримо управляющих судьбами мира. Маг скользнул глазами по кривоногой фигуре степняка и жестом указал ему на свободное кресло. Карачун неловко присел на краешек жесткой подушки, поерзал. Архимандрит невозмутимо наблюдал за печенегом, старающимся устроиться поудобнее на непривычном седалище. Маг поймал себя на мысли, что он уже давно не в состоянии сосчитать, сколько же таких диких молодых народов он успел повидать за свою долгую жизнь. Гелоны, агафирсы, киммерийцы, готы, гунны, скифы, авары, хазары… Нет, всех не упомнить – они так похожи друг на друга эти дикари! Черты лица архимага утратили неподвижность.

– Я слышал, – начал он без предисловий, – ты просил базилевса о помощи?

Слова были произнесены на родном языке Карачуна. Маг говорил по печенежки легко и непринужденно, словно это был его родной язык.

– Да, – коротко ответил степняк, если он и удивился, то вида не подал.

– И что же ответил император? – участливо вопросил архимандрит.

– Он отказал! – раздраженно выдохнул Карачун. – Ваш каган не может понять, что если Киев оставить в покое, мы получим на свою голову нового Святослава!

– Мы? – маг удивленно приподнял одну бровь.

– Вам тоже придется не сладко! – зло бросил степняк, в его глазах плясало безумие. – Вспомните не только Неистового Святослава, а и Олега Вещего и его щит на своих вратах…

– Довольно! – этот дикарь сумел-таки вывести архимага из себя. – Я знаю все это и без твоей подсказки! Именно поэтому я и пригласил тебя!

– Чем ты можешь помочь? У тебя есть свое войско? – угрюмо процедил кочевник.

– Нет, у меня есть кое что получше! – архимандрит справился с гневом и вновь вальяжно развалился в кресле.

– Что?

Маг постучал себя кончиками пальцев по лбу.

– Голова!

Карачун презрительно фыркнул. Маг усмехнулся уголками губ:

– Зря смеешься! Умная голова ценнее многотысячного войска! Это истина! Неужели её не знают в вашем племени? Тогда мне вас жаль! Не стоило, наверное, встречаться с тобой!

– Говори! – хрипло прокаркал Карачун.

– Большое войско вам и не нужно – у вас и своего в избытке! Самое главное – распылить силы Киева, разжать их богатырский кулак…

После того, как печенег покинул башню, архимаг довольно расслабился: все идет по заранее намеченному плану. Печенег так и не догадался, что император отказал ему только благодаря стараниям мага. Киев следовало раздавить, однако действовать тут следовало не силой, а хитростью. Держава, созданная стараниями легендарного Вещего Олега, оказалась на редкость живучей. Несмотря на обширную территорию, где легко мог разместиться не один десяток западных королевств, на дикое, разноплеменное население, держава не развалилась, а наоборот, сплотилась, постепенно набирая силу. Такое положение вещей не устраивало тайных властителей. Русь следовало уничтожить, разорвать могучую державу на кучку племенных вотчин, которыми так легко манипулировать.

Глава 1

Мириады неистовых снежинок неслись на крыльях холодного северного ветра. Снег острыми колючками впивался в лица путников, устало бредущих по заснеженному лесу. Вгрызался странникам в глаза, стараясь ослепить. Забивал рот и нос, пытаясь лишить их даже глотка воздуха. Путники едва волочили ноги, спотыкались на каждом шагу, а местами проваливались в сугробы по грудь. Порывы ветра пригибали их к земле, сшибали с ног, заставляя двигаться ползком. Наконец, самый младший, совсем еще ребенок, уселся в снег, повернулся спиной к пронизывающему ветру и плаксиво запричитал:

– Я больше не могу идти! Я устал! У меня руки замерзли! Ноги отнялись!

Малец шмыгал носом, стараясь разжалобить попутчиков. Выдернув из носа льдинку, к которой примерзло несколько темных волосков, он замолк на мгновение, затем незаметно сунул её в рот и вновь заплакал:

– Кушать очень хочется! Мы уже два дня ничего не ели!

– Да, осерчала совсем старуха, – откликнулся второй путник, парень постарше. Он тоже радовался неожиданной передышке. – Силивёрст, скажи, куда мы бредём в такой снегопад? С дороги-то давно сбились, – обратился он к третьему страннику, старику с длинной седой бородой.

– Давайте посидим под этой ёлкой, пока не кончится снег! – опять захныкал тот, что помладше.

Слезинка, выкатившаяся у него из глаза, тут же превратилась в сверкающий кристаллик льда. Старик замедлил шаг. Его морщинистое лицо, выдубленное суровыми ветрами, оставалось непроницаемым. Длинная борода, превратившись во множество маленьких сосулек, при порывах ветра звенела подобно бубенцам лошадиной упряжки. Старик посмотрел на хныкающего мальца, затем сурово сказал, словно отрубил:

– Сиди! Без тебя быстрей до жилья дойдем!

Отвернувшись, он зашагал дальше, как ни в чём не бывало.

– А я чо, я ничо! – испугался малец.

Он резво выбрался из сугроба и побежал догонять старика. Парень постарше на ходу теребил руками заиндевевшие лицо и уши.

– Ну, Мраз, Ящер его загрызи – заморозил совсем! Это Чернобогово отродье нас совсем изведёт…

Старик резко остановился. Малец, бежавший за ним следом, с размаха ткнулся в широкую спину Силиверста. Старик вновь развернулся, рыкнул, обрывая парня на полуслове:

– Замолкни! Сейчас Хлад в лесу хозяин, а он не переносит, когда его Мразом обзывают! Коли жить охота – помалкивай!

Лешку и Глеба старик подобрал на пепелище небольшого дулебского села. Из всех жителей только они, два брата, и уцелели. Никого не пощадил проклятый ворог. Пацанам повезло: мать в тот день отправила их в лес за хворостом. Вернувшись, ребята не нашли ни родного села, ни родичей. Даже собак, и тех перебили. Только обгорелые остовы хат, да закопченные печные трубы, словно гнилые зубы Мары, скалились в гнетущей тишине. Так и нашел их старый волхв: растерянных, грязных, замёрзших и голодных. С трудом Силиверсту удалось сложить из обгорелых бревен большую краду и перетащить на нее обезображенные останки поселян. Негоже лишать погибших погребального очищающего пламени, да и оставлять мертвые тела на поживу диким зверям тоже не по-людски. Покидая разоренное селище, старик прихватил сирот с собой: авось где-нибудь удастся пристроить этих горемык – мир не без добрых людей.

– Мальцы желторотые, – раздраженно думал Силиверст, – жизни еще не нюхали! Не понимают – Хлад своё дело знает: оставит их навсегда в лесу, зимним бесам на потеху. Поэтому нельзя останавливаться, нужно идти, идти, идти…

Вдруг резкий порыв ветра свалил путников с ног, разбросав их словно щепки в разные стороны. Наступившая следом зловещая тишина нарушалась только треском промерзших деревьев. Ветер стих, перестал бросать снежную порошу в лицо. Старик поднялся, выплюнул изо рта комок снега и огляделся.

– Ну-ка, выбирайтесь поскорее! – поторопил он мальчишек, копошившихся в сугробе.

Не замечая набившегося за шиворот снега, что, растаяв, стекал противными холодными струйками по спине, старик тревожно озирался. Непогода вывела их на край небольшой идеально круглой поляны.

– Не к добру это затишье, – едва успел произнести старик, как вдруг снег в центре поляны пришёл в движение.

Он закрутился спиралью, что увеличивалась в размерах с каждым мгновением. Внутри спирали появился неясный силуэт, отдалённо напоминающий человека. Снежный вихрь, посшибав шишки с елей, рассыпался также неожиданно, как и возник. Перед остолбеневшими путниками возникла исполинская фигура: в центре поляны стоял, опираясь на сверкающий ледяной посох, разгневанный великан, превосходящий ростом самые высокие деревья. Плечи велета прикрывал плащ, сотканный из множества непослушных снежинок, которые кружились и неспешно падали на землю. Его припорошенная снегом борода, похожая на застывший водопад, переливалась в лучах холодного зимнего солнца всеми цветами радуги. Глаза исполина, налитые кровью, могли напугать кого угодно, не только мальчишек, до сей поры не встречавших ничего сверхъестественного. Остолбенев от ужаса, они даже не обращали внимания на отмороженные носы и уши. Только старик оставался невозмутимым, хотя представлял лучше всех, чем может окончиться встреча с лютым сыном старухи Зимы. Морозное дыхание великана пронизывало путников до костей, не спасали даже теплые душегрейки, а стоявшие на краю поляны деревья, попросту не выдерживали и лопались от мороза. Мёртвыми падали с деревьев птицы, убитые ледяным дыханием бога стужи.

– Исполать тебе, Хлад! – чуть склонив голову в знак уважения, твердо сказал старый калика.

Великан с трудом отверз покрытые инеем губы:

– Жалкие твари!

Затем поднял свой хрустальный посох и ударил им оземь. Земля дрогнула от мощного удара. Снежный плащ Хлада пришел в движение, и через миг странники ощутили, что оказались в самом центре ледяного смерча. Он сдавил путников со всех сторон, тесно прижав их друг к другу. Земля вдруг ухнула куда-то вниз, и путников понесло в неизвестность.

* * *

Невзрачная мохноногая коняга резво тащила нагруженные дровами сани. Сидевший в санях сутулый мужичонка суетливо погонял лошадь:

– Давай Савраска, давай родной!

Родители нарекли мужичка Титомиром, однако, так его давно никто не величал, уж больно трусоват был мужичок и нерешителен. Тит – все, что осталось от его громкого имени. Тит никогда бы не рискнул сунуться один в лес летом. Не дай Род, лешак с пути собьёт, русалки защекочут, или чугайстыри затопчут. Но зимой вся нечисть по берлогам, да чащобам дрыхнет. Только Зима, да сынок ейный Мраз хозяйничают. А они за срубленные деревья не очень-то серчают, не то, что лешаки треклятые. Хладным богам что лес, что поле – всё едино. Да и как не поехать – жена со свету сживет, и так-то достаёт – мочи нету! А ведь не везёт – таки: начавшийся с утра небольшой снежок к вечеру перерос в снежный буран.

– Дернуло же меня поехать в этот проклятущий лес, – жаловался своему коню мужик, – эвон как метет. Ты уж Саврасушка не подведи! – дрожащим голосом умолял он коня.

Конь довольно фыркнул, словно говорил: не боись, хозяин, положись на меня – не подведу. Но тут Савраска резко остановился, попятился и захрапел.

– Тп-р-ру, стой, – закричал Тит, натягивая вожжи. – Что там такое?

Он пытался разглядеть, что напугало животное, но ничего не увидел. Проклиная, на чём свет стоит свою жалкую судьбу, мужичок слез с саней и осторожно, мелкими шажками, прячась за лошадиный круп, стал продвигаться вперёд. Поперек дороги лежал человек. Снег потихоньку прятал его тело в большой сугроб. Опешивший поначалу Тит, кинулся разгребать его в надежде, что человек еще жив. Руки враз окоченели: сперепугу не догадался надеть рукавицы – оставил в санях. Раскопав сугроб, Тит перевернул лежащего лицом вниз человека на спину. И тут, несмотря на жестокий мороз, его пробил холодный пот.

– Тю, баба! Да еще и с пузом на носу! Какого лешего она тут делала? – наклоняясь к лицу женщины и едва улавливая её слабое дыхание, пробормотал он. – Слава Богам – живая!

Приглядевшись, он узнал Матруньку, одинокую, но очень таки ещё аппетитную бабенку, живущую на окраине городища. Муж ее сгинул прошлой зимой, наверное, не без помощи Хлада: замерз по пьяни на собственном крыльце, выйдя справить малую нужду. А теперь и она – в лесу, да еще и беременная, хотя он встречал ее несколько дней назад – никакого живота у нее не было и в помине.

– Нечисто что-то… – едва родившаяся мысль тут же умерла: замёрзшая баба пришла в сознание и застонала.

Увидев склонившегося над ней человека, она протянула к нему дрожащие руки и, с трудом разомкнув задубевшие на морозе губы, прошептала:

– Спаси… молю…

– Хорошо – хорошо, – приговаривал мужик, растирая снегом отмороженные руки Матруньки. – Сейчас до дому доедем, а там… – последние его слова заглушил женский крик – тело Матруньки свело судорогой, глаза выпучились, а руки заскребли по снегу.

– Род Великий, да она же рожает! – истерически завизжал Тит. – Что я с ней делать-то буду? Род и рожаницы спасите! – взмолился мужик. Растерявшись, он стоял, как столб, раскрывая беззвучно рот.

* * *

В стороне от дорог и людских поселений, в уединенной долине, скрытой от смертных непролазными заснеженными чащобами, стоял ледяной дворец. Своими зубчатыми башнями дворец напоминал выросшую до огромных размеров снежинку, нежели дворцы и замки смертных правителей. В глубине дворца, на ледяном престоле восседала грозная богиня Зима, задумчиво глядя на кружащих перед ней в бешеной пляске демонов вьюги. Прекрасное некогда лицо, поражающее смертных своей ледяной красотой, уже давно превратилось в сморщенную старушечью маску. Мыслями унеслась Зима в давно минувшие дни и дальние страны, когда была она богиней морского тумана и смерти, причиняемой морем. Люди тогда называли ее Марина. Позже, когда переселилась она в далекие болотистые леса, получив много большую власть, на обильных равнинах Скифии стали звать ее Марой-Мареной, а еще позже просто Зимой. Именно здесь приняла она отвратительный облик злой старой ведьмы. А ведь как радовала ее поначалу полученная на новых местах власть. Власть безграничная и неумолимая. Шутка – ли, сковать почти на пол года болота и реки, твёрдую землю засыпать непроходимыми сугробами, а осмелившихся подглядывать за ее работой людей делать неподвижными ледяными трупами. Уйдя с головой в воспоминания, не заметила Зима, как нарушилась слаженная пляска стихийных духов. Посреди тронного зала, расшвыряв по углам танцующих бесов, бушевал снежный смерч. Когда вихрь замедлил движение и остановился, ссыпавшись снежной лавиной на блистающий ледяной пол, перед очами Зимы возник Хлад, держащий в своих объятиях заморенных путников. Сейчас он уже не был тем жутким исполином, что встретил людей на поляне. Его рост уменьшился чудесным образом: Силиверст сейчас был Хладу чуть ниже плеча. Мраз поставил калик на пол и разжал руки. На ногах устоял лишь старик, а мальчишки растянулись во весь рост у подножья хрустального трона Зимы. В груди младшего забулькало, он запоздало поднес ко рту руку, стараясь остановить то, что упрямо просилось наружу. Но не сумел. Из под обмороженных пальцев во все стороны брызнула мутная желтоватая жижа. Парень постарше тоже едва сдерживал накатывающую тошноту. Хлад брезгливо сморщился и отбежал подальше, боясь, что и второго сейчас начнёт полоскать той кисло-пахнущей дрянью, что дымясь, разъедала безупречные зеркальные полы.

– Мельчаете, людишки! – победно бросил Хлад. – Мать! – раздраженно окликнул он Зиму, – зачем они тебе? Ведь от них окромя грязи, – он ткнул пальцем в испорченный пол, – толку нет!

Зима, безмолвно сидевшая до этой поры, резко оборвала дерзкого отпрыска:

– Не кричи на мать! Ступай по своим делам!

Хлад, взбешенный таким обращением, в ответ лишь громко скрипнул зубами. Его и без того красное лицо побагровело, наливаясь дурной кровью. Но перечить матери он не смел. В сердцах Хлад ударил посохом в пол, от чего ледяной дворец обиженно зазвенел, и, закутавшись в плащ, снежным вихрем вылетел вон из замка. Силиверст проводил задумчивым взглядом снежный смерч, сшибающий с ног слуг Зимы, опрометчиво попавшихся на его пути, повернулся к старухе и поклонился ей в пояс, достав рукой сверкающий пол.

– Здрава будь, Хозяюшка! – произнес он, разгибаясь и пристально глядя в глаза Марены.

– И тебе того же! – надменно ответила Зима.

Легким движением руки она указала духам свиты на испорченные полы:

– Ломонос! Проследи, чтобы все в порядок привели! Да побыстрее! – приказала она.

Из толпы прислужников выбрался старичок с огромным красным носом. Одет был старичок ужасно: нелепый ободранный треух прикрывал его седую голову, драный зипунок едва не расходился по швам, сквозь дырявые валенки были видны грязные пальцы ног. Дедок был горбатый, косой, больше похожий на побирушку, либо юродивого, самое место которому в сточной канаве под забором. Однако, судя по подзатыльникам и зуботычинам, которые тот начал щедро раздавать направо и налево, он действительно имел вес при дворе Зимы. Как только работа закипела, Марена опять обратила свой взор на путников. Парни уже чуть оклемались и с живым интересом рассматривали окружающую их красоту. Все вокруг поражало своим великолепием: высокие колонны из прозрачного льда, источающие холодный неживой свет, арки, украшенные ледяными растениями, даже изгаженный пол не мог испортить эту нечеловеческую гармонию. С открытыми ртами мальчишки старались рассмотреть высокий, теряющийся в густом тумане, потолок. Глебка, наклонившись за упавшей шапкой, изумленно прошептал:

– Глянь, Силиверст, лепота-то какая!

Старик, покачав головой, ответил также тихо:

– Лепота-то лепотой, но вспомни сказку – была у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная…

Затем, повысив голос, он обратился к хозяйке ледяной избушки:

– А дозволь тебя спросить хозяйка, откуда к нам сирым столько внимания? Мы людишки простые, маленькие. Али прогневили чем?

Зима, по-старушечьи пожевав губами, промолвила:

– Тебе скажу, ибо задуманное мною во многом от тебя зависит. Но сперва ответь, что думаешь ты о вере новой, с заката идущей?

– Это о какой вере, что с Царьграда идет? – калика задумчиво почесал затылок. – С одной стороны слабая вера, вернее для слабых: по одной щеке тебя бьют, другую подставляй! А как же покон, пращурами завещанный: кровь за кровь, глаз за глаз? С другой стороны – богатая вера! Я волхв, служитель богов наших, а посмотри, как одет. Сравни со жрецами ихнего единого Бога – да на них злата и златого шитья пудов пять будет! Народ смотрит на всё это богатство, и затылок чешет: чья вера сильней? И ответ сам собой напрашивается – чья богаче, та стало быть сильней! А храмы не то, что наши капища. Довелось мне в Цареграде в Софийской церкви побывать. Великолепие такое, что словами не передать. Не в обиду тебе мать Зима сказано. Ведь великолепие твоего дворца редко кому из смертных видеть довелось. А кому и довелось, тот уже ничего никому поведать не сможет. А о храмах ихнего Единого молва по всему свету бежит. И кто побывал там, уверился, что именно Всевышний обитает в сём храме, и непосредственно с людьми там соединяется. Но всего страшнее в той вере то, что убивает она в людях стремление добиваться всего своими силами, жить своим умом, ковать своё счастье своими руками! Быть хозяином своей судьбы. У нас как испокон было: на богов надейся, а хлебалом не щелкай! А у них: на всё воля божья, Бог терпел, нам велел. Так-то.

Старик тяжко вздохнул и вопросительно посмотрел на Марену. Зима сидела, в задумчивости обкусывая ногти. Немного помолчав, сказала:

– Ты прав калика, чувствую наступление новой веры. Знаешь, что для Бога страшнее всего? Забвение! Ненавижу я вас смертных за то, что на масленицу сжигаете чучело, названное Мареной, помогая сопернику моему прогонять меня на пол года из этих мест!

Марена, забывшись в гневе, на мгновение стала прекрасной, как во времена своей юности. Мальчишки опешили от столь неожиданной перемены. Однако Зима быстро справилась с обуревавшими ее чувствами. Успокоившись, она вновь приняла обличье отвратительной сморщенной ведьмы.

– Ненавижу я людишек, но и без них не могу! Если боятся – значит верят! Считаются со мной! А если вера мельчает, меньше сил у божества становится. Боги сильные слабых богов низвергают. Новая вера грядёт, силу набирает, и в ней для нас места нет – ибо новый Бог един. Но однажды открылось мне, – понизив голос, продолжала Марена, – что внуку моему, если воспитан будет смертными, достанется моя мощь и найдется место для него в новом мире.

Старуха замолкла, прислушиваясь к чему-то. Ее морщинистое лицо разглаживалось, превращаясь уже во второй раз за день в лицо прекрасной молодой девы. Зима, которую сейчас назвать старухой не повернулся бы язык, сияла:

– Родился! Только что родился молодой полубог! Он унаследует мою силу и владения мои!

Марена громко хлопнула в ладоши. Возле трона появился давешний мерзкий старикашка.

– Ломонос! – приказала Зима. – Найди Опоку. Вместе проследите, чтобы мой внук попал в безопасное место, но сами смертным не кажитесь. И сморите у меня, если что! – нахмурилась Марена.

Как только Ломонос вытек из зала морозным туманом, Зима, привлекая внимание остальных своих слуг, ударила об пол хрустальным посохом-скипетром:

– Все свободны! Кроме вас, смертные!

Оставшись наедине с людьми, Марена спросила калику:

– Что, удивлён, старик? Думаешь, с ума сошла старая, так радуется рождению какого-то полукровки! Как, думаешь ты, может радоваться жестокая богиня рождению новой жизни, когда на протяжении стольких веков она только и делала, что отнимала её у других. Да, я так не радовалась даже рождению своего сына Хлада. Я тогда была молода, беззаботна. Я только-только получила в свои руки власть и могущество, а связь с Чернобогом, в результате которой появился Хлад, была лишь платой за обретение этой силы. Я не любила Хлада, да мне и некогда было заниматься его воспитанием. В то время я упрочняла своё положение на новых местах, отвоёвывая для поклонения племена и народы у других богов. Благодаря поддержке Чернобога, мне удалось потеснить, а затем изгнать, царившую здесь до моего прихода старую Лоухи. Она покинула эти места, однако муж ее, Вил, не бежал вместе с ней, он задержался у племен живущих в лесистой Литве. Он никогда не упускал случая сделать мне какую-нибудь гадость. Какое было мне тогда, о сыне заботится. Он вырос, не зная любви и ласки, став безжалостным к людям. Им занимались мои подручные Ломонос, Опока, Буран и многие другие, из ненавидящих людское племя стихийных духов. Хлад загонял смертных в избы, не давая высунуть им даже носа, а любимым его развлечением стало украшение моего дворца ледяными статуями… из замороженных людей. Тогда мне была на руку эта жестокость, ибо, подчиняя новые племена и народы, как еще заставить их поверить в твои силы. Но это было давно. Теперь я не дорожу своей властью, хотя смертных до сих пор ненавижу, ибо, сжигая моё чучело, почти идол, они причиняют мне невыносимую боль. Сейчас, как ни странно, я бываю даже довольна, когда враг мой, на своем белом коне, в крыльчатых червонных перчатках, с огромным круглым золотым щитом в руке, приезжает меня изгонять из этой страны. Он очень красив, этот солнечный бог, его лицо прекрасно, его чудесные золотые волосы рассыпаются по плечам, когда, запрокидывая голову, он трубит в свой рог, вызывая меня на схватку. В последнее время я никогда с особой охотой не вступала с ним в бой. Но разве я виновата, что он сам непременно хочет сражаться, вместо того, чтобы сойти с коня и обойтись со мной как с нежной подругой. Ты знаешь, старик, я умею быть прекрасной, ведь облик бога – состояние его души… Я так одинока! И мысль о том, что для меня всё скоро кончится, сводит меня с ума. В этом ребенке я вижу будущее, вот почему он для меня так важен. Не сумев стать любящей матерью, я, может быть, сумею стать любящей бабкой, – закончив изливать душу, Зима замолчала.

Старик изумлённо посмотрел на Марену и спросил:

– Хоть и не верится мне в это – да ладно, а на кой мы тебе нужны?

Усмехнувшись, Зима ответила:

– Мне ты, старик, надобен, а твои недомерки меня не интересуют. Их просто Хлад по неведенью заодно с тобой прихватил.

– Уважь тогда меня, Хозяюшка, объясни, чем это я тебе так приглянулся?

– А тем, – Зима нарочно сделала многозначительную паузу и, ткнув в старика указательным пальцем, продолжила:

– Ты воспитаешь моего внука!

– Ну, нет! – возмутился старик. – Ещё только я пелёнки всякой мелюзге не менял и сопли не подтирал. Хотя нет, вру про сопли. Вот эти двое ко мне три дня назад привязались. И ещё ты тут со своими младенцами лезешь. Что я в няньки нанимался? Дай тебе волю – грудью кормить заставишь. А я служитель Богов! Недосуг мне с младенцами возиться! Если он родился – пусть мать с ним и возиться! Самое женское дело…

– Ты думаешь, после ледяных объятий Хлада кто-нибудь из смертных может выжить, да еще и ребёнка от него родить? – перебила Марена кричащего Селиверста. – Нет! Это я своей силой помогла ей продержаться, не умереть сразу, а успеть подарить мне внука. Хлад об этом даже не знает. Он, как обычно, воспользовался, а что дальше его уже не интересует. И планы свои, я ему до поры, до времени не открою.

Марена, взглянув на старика, криво усмехнулась.

– А тебя, старик, если вздумаешь противиться мне, наказать придётся. Нет, не убью, – ты смерти не боишься. А вот из спутников твоих хорошие ледышки получаться. Ну как, согласен ты заплатить за своё непослушание их жизнями? А, старик?

Зима торжествовала, зная, что Силивёрст не посмеет отказаться.

– Но почему именно я? – старик пребывал в недоумении.

– Давно я за тобой наблюдаю, Силивёрст, и постараюсь объяснить, чем ты для меня так важен. Ты многое знаешь и умеешь. Ты должен научить моего внука всему, что знаешь сам. Когда-то ты был одним из лучших воев, ходил на рать под прапорами всех князей со времен Рюрика. Значит, сможешь защитить ребенка от опасностей. А как подрастёт, обучить ратному делу. Да и к тому же, ты не просто хороший вой, а волхв-воин. Не даром ты служил под началом Олега Вещего. Много ты у него перенял. Да я и сама буду приглядывать за вами, только незримо. Пусть он не знает своего родства. Время придёт, и почувствует он, что может управлять силами не подвластными простым смертным.

* * *

Савраска, не останавливаясь, бежал по дороге ведущей к дому. Неподвижно сидящий в санях мужичок даже не пытался его направлять – он просто бессмысленно держал болтающиеся вожжи в руках. Но умное животное и без того знало, чувствовало своим лошадиным чутьём, в какой стороне находится конюшня с яслями, наполненными вкусным отборным овсом. Клубы пара, вырывающиеся из лошадиных ноздрей, оседали на шерсти, покрывая Савраску благородной сединой. Несмотря на то, что ветер стих, а снег перестал сыпать, мороз все же давал о себе знать. Мужик, сидевший в санях, не обращал внимания на обжигающий холод. Прижимая к груди слабо шевелящееся тельце, он раз за разом прокручивал в голове то, чему стал невольным свидетелем…

… тело Матруньки билось в судорогах, с её лба крупными каплями стекал пот. Снег подле Матруньки неожиданно окрасился алым. А он все стоял, словно столб на капище, не имея сил подойти, и помочь чем-нибудь. Да что там помочь, он не мог заставить себя даже взглянуть в ту сторону. Неожиданно стылый воздух прорезал громкий детский крик.

– Слава богам! – молнией пронеслось в голове мужика.

Наконец, он нашёл в себе силы взглянуть на бившуюся в судорогах Матруньку. Беременная баба наконец разродилась: возле неё на снегу лежало маленькое тельце ребёнка. Но сама Матрунька больше не подавала признаков жизни. На глазах Титомира её лицо, и без того бледное, покрывалось инеем. Тело её, сведенное судорогой, окоченело. Налетевший ветерок, поднял в воздух снежную порошу, на мгновение скрыв неподвижное тело от Титомира. И за это время Матрунька исчезла, рассыпалась снежной пылью, оставив на снегу пустую одежду, комично повторяющую человеческую фигуру. Однако Титомиру было не до смеха: ребенок-то никуда не исчез. Тит протер слезившиеся глаза. Если всё что он видел – морок, то ребеночек-то вон он лежит, хошь верь, хошь проверь. Мужик дернулся было к нему, но в этот момент из чащи леса на дорогу выбежала огромная белая волчица, соски ее отвисали и были полны молока. Подбежав к малышу, волчица улеглась возле него, и ребенок, найдя сосок, жадно припал к нему, словно волчонок. Поглощая волчье молоко, младенец урчал от удовольствия. По всей видимости, снег и сильный холод не причиняли ребенку неудобств. Любой другой младенец на его месте давно бы обморозился и умер, а этот знай себе посасывает волчье молочко, лежа на снегу словно в теплой люльке. Титомир начал потихоньку приходить в себя: нешуточный морозец уже пробрал его до костей.

– Да кто ж ты есть? – озадачился Тит. – Ну, прям морозко какой!

Волчица, покормив малыша, вскочила и в мгновение ока скрылась из глаз. Легко перепрыгивая высокие сугробы, она быстро растворилась среди молчаливых деревьев, покрытых снежными шапками. Младенец сытый и довольный лежал на снегу, гукал, пытаясь ловить пролетавшие мимо снежинки неокрепшими ручками. Снег уже припорошил кровавые разводы, да и ребенок оказался на удивление чистым, словно вымытым.