Текст книги ""Молоды и богаты" (СИ)"
Автор книги: ChristinaWooster
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– А плевать я хотел, что она меня любила, и как, если я этого не чувствовал! Всю жизнь она говорила мне брать пример с моих братьев. «Лиам такой умный, Луи такой талантливый, Найл такой хороший – почему бы и тебе не стать таким?» А почему бы тебе, мама, не полюбить меня таким, какой я есть?! Неумного, неталантливого, нехорошего, а просто меня, родного меня?! Почему ребенок должен заслужить любовь родителей, если он – ребенок?!
Я увидел, как Эрика робко положила руку на колено Гарри. Тот дернулся, как от ожога, и девушка смиренно убрала руку. О, как ей хотелось сейчас обнять его, приласкать, как заботливая мать и поцелуями выбить из него всю боль и всю черноту, что накопилась за столько лет!
– Отстань от меня, мне не нужна твоя жалость. Я просто хочу знать, чем они лучше меня? Грешники, которые слишком плохо играют роль святош. Ну, ничего, я еще докажу, еще все узнают, что я, я, единственный в своем роде Стайлс, который не запятнал свое имя позором и оказался главным наследником! Они меня еще узнают! И ты тоже! Ну, чего ты молчишь? – горестно воскликнул Гарри, освобождая в этом вскрике легкие от всего кислорода, – ведь ты тоже… Не принадлежишь мне. Мне ничего не принадлежит в этом доме. Я единственный наследник, но ничего не имею. Даже ты, – он посмотрел на Эрику, беря ее за подбородок, осторожно, словно касался змеи, – не принадлежишь мне.
– Если бы Вы были другим, если бы так не пугали меня, я была бы только рада принадлежать Вам. Но я боюсь Вас сильнее, чем люблю, – тихо ответила Эрика, и Гарри засмеялся, отпуская из своих пальцев ее лицо.
– Ну, вот видишь. Так и ты, как они: если бы я был другим, если бы я изменился… А полюбить меня таким, какой я есть, меня никто может! А, может, – он неожиданно закрыл лицо руками, – я и сам не рад тому, кто я есть. Может быть, я бы все отдал, чтобы стать другим, но я не знаю, как это сделать. Но теперь на карту поставлено все… Я уже не могу остановиться. Мной движет что-то страшное, сильное. Ну, чего сидишь? Пошла вон. Я все сказал, больше мне добавить нечего. Пока ты еще находишься под крыльями моих братьев и не принадлежишь мне. Но ничего, это скоро закончится. Всё скоро закончится…
Он еще продолжал что-то говорить, когда Эрика вышла из комнаты. На нее было страшно смотреть. Она прошла мимо меня, ни слова не сказав, даже не бросив беглого взгляда. Я, на всякий случай, поспешил тихонько закрыть дверь в комнату Гарри на ключ и оставить его так до утра.
А утром… А утром уже началась другая жизнь. Точнее, она началась еще вечером, после того разговора. Гарри как чувствовал, что ему надо облегчить душу – пока он говорил с Эрикой, я не раз замечал, как его руки тянутся к воротнику рубашки, чтобы ослабить его, дать себе дышать. Если бы он мог, он бы разодрал себе грудь ногтями, я был в этом уверен!
Так вот. Как только Эрика спустилась вниз, бледная, и запыхающаяся, с физически ощущаемой болью в сердце, из конторы вернулся Лиам. Он был серьезен, строг и суров, губы его были плотно сжаты в одну линию. Сухо поздоровавшись с нами, он снял плащ, оставшись в прекрасно сшитом черном костюме, и хотел было подняться в свои покои, когда в дверь кто-то настойчиво постучал.
Лиам замер на ступенях. На лбу у него от напряжения и печати вечного траура вздулась вена, а под глазами залегли первые морщины, говорившие не о прожитых годах (ему ведь было всего двадцать пять лет), а о тех душевных недугах, которые ему пришлось пережить.
Стук в дверь повторился; снаружи явно были двое и намеревались во что бы то ни стало попасть в дом. Молодые люди переглянулись. Стрелки на каминных часах показывали без пяти минут девять.
– Это, наверное, Луи. Откроешь? – тихо спросил Лиам, все не меняя позы, стоя на нижней ступени лестницы.
Эрика оправила платье, провела рукой по лицу, стараясь вернуть ему хотя бы часть былых жизненных красок, и подошла к двери.
Лиам почти оказался прав. На пороге стояли два высоких, дородных мужчины в офицерской форме, а между ними был Луи. С заведенными за спину руками, он стоял, низко опустив голову, а присмотревшись получше, я заметил, что из носа у него ручьем течет кровь прямо на белую рубашку. Сюртука на нем, почему-то, не было.
– Это дом мистера Стайлса? – прогудел один из офицеров. Он был толст, лысоват, одна пуговица на фирменное пиджаке отлетела, демонстрируя тоненькие язычки нитей.
– Чем могу помочь? Что случилось? – Лиам внезапно оказался за спиной Эрики. Он не торопился впускать непрошенных посетителей в дом.
Второй полицейский, который был чуть опрятнее и моложе первого, смерил его презрительным взглядом.
– Я спрашиваю: это семейство Стайлсов?
– Да. Я лорд Лиам Пейн. И я решительно не понимаю, почему вы приводите моего брата домой, как преступника? Что произошло? – В раз Лиам овладел собой, своим голосом, подобрался, даже стал выше ростом. Полицейские переглянулись.
– Позвольте пройти нам в дом.
– Сначала я требую объяснений! Луи! Что произошло?! Скажешь ты хоть мне или нет?!
Луи все так же не поднимал глаз от пола, смиренно сложив руки за спиной.
– Сэр, мы вынуждены сообщить Вам пренеприятное известие. Пожалуйста, позвольте нам пройти в дом. Такие вещи не говорят через порог.
– Хорошо, проходите, – теряя терпение, проговорил Лиам. Эрика посторонилась, мужчины втолкнули Луи в дом. Я охнул и присел на край кресла. Еще раз внимательно посмотрев на Луи, я увидел, что все лицо его представляло собой один большой синяк. Над ним изрядно потрудились чьи-то кулаки.
Лиам тоже заметил это, и нервно сглотнул. Он сжал кулаки, приготовившись к самому худшему. Но то, что мы услышали в тот вечер, выбило почву из-под ног у всех троих.
Откашлявшись, первый полицейский сказал, стараясь придать своему голосу еще больше важности:
– Сэр, мы вынуждены забрать Вашего брата, сэра Луи Троя Томлинсона с собой, и посадить под стражу. До решения судебного процесса.
Эрика и Лиам молча переглянулись. Я тоже не мог сказать и слова. Луи молчал, лишь шмыгал носом, стараясь унять кровь.
– Я ничего не понимаю, – произнесла, наконец, девушка, потому что Лиам продолжал молчать. Он лишь дергал подбородком, а ногтями впивался в собственные ладони, грудь его тяжело опускалась и поднималась в такт дыханию, – судебного процесса? Вы собрались… Судить Луи? За что?
Полицейские переглянулись, явно не ожидая того, что тайна Луи до сих пор никому неизвестна. Говоривший снова откашлялся, и подтолкнув Луи в спину тяжелой рукой:
– Не стоило бы говорить такое при даме, но уже прошу меня простить. С этого дня лорд Луи Трой Томлинсон, двадцати трех лет отроду, проходит по делу о развращении несовершеннолетнего Уильяма Блэкроуда.
Комментарий к 21.
ту-ду-ду-дум. вы хотели тайну Луи? Держите
========== 22. ==========
– Объясните мне еще раз толком, что произошло? Какой несовершеннолетний? Какое совращение? Луи? Это правда? Луи, посмотри мне в глаза.
Лиам возвышался над Луи, как суровый отец. Эрика отошла в сторону, давая семейной сцене разыгрываться без ее участия. Боже мой, что это за несчастья одно за другим навалились на этот дом… Так вот, значит, что у него за тайна, которую он так боялся раскрыть…
– Луи, посмотри на меня. Это правда?!
– Да, Лиам. Это правда.
Лорд Пейн так сильно выдохнул, что даже покачнулся на носках. Полицейские по-прежнему не сводили глаз с Луи, словно боялись, что он может неожиданно вырваться от них и убежать. Но даже если бы это было возможным, лорд Томлинсон бы этого не сделал. Он был так унижен, так раздавлен, что находил в себе сил только для того, чтобы стоять, потупив глаза и утирая рукой кровь, лившуюся из носа.
– Что ж… – протянул Лиам, снова сжимая кулаки, – и что теперь с ним будет?
– Мистер… Сэр… Простите, напомните, пожалуйста, Вашу фамилию.
– Пейн. Лорд Лиам Пейн.
– Так Вы не брат ему? – спросил толстый полицейский, подозрительно косясь на Луи.
– Кузен. Но других родственников, ближе меня, у него нет. Поэтому можете обращаться ко мне, как к брату.
– Хорош братец тогда. Вы только посмотрите! – второй полицейский схватил Луи за ворот рубашки и встряхнул, – ты, подними глаза, когда брат стоит перед тобой! Ух, повесил бы тебя собственными руками! Простите, сэр, – он снова обратился к Лиаму, – я не представился. Моя фамилия Робертсон, я капитан полиции. Нас вызвал мистер Блэкроуд. Наконец-то отец раскрыл глаза на эту гнусность! Ну, отвечай, подлец, долго это у вас продолжалось?!
– Это не ваше дело, – резко сказал Луи, стараясь скинуть с плеча руку полицейского, – я буду говорить только на суде.
– Будешь! Еще как будешь, можешь даже не сомневаться! Видите ли, сэр, – снова реплика была обращена к Лиаму, который стоял, как каменное изваяние, не сводя осуждающего взгляда с Луи, – мистер Блэкроуд, отец пострадавшего, вернулся домой, где и застал своего сына с этим… Мерзавцем! Его ведь всего семнадцать лет! Отличный паренек, да только… Думаю, травма у него теперь психическая на всю жизнь останется. Вы знаете, перед судом все равны: что лорд, что просто крестьянин. Но Ваш брат! – Робертсон поднял кривой палец вверх, словно священник на проповеди, – перешел все границы человеческой морали и долга. Это же надо, опуститься до такого греха…
– Вы ведь ничего не знаете!
– Зато ты знаешь слишком много. Вот и поделишься завтра с нами на суде. Будет очень интересно послушать. Мистер Пейн, – тут вступил второй полицейский, который до этого придерживал пистолет, прикрепленный к ремню, – мы вынуждены увести мистера Томлинсона к нам, в полицеский участок, до судебного процесса. Мы вынуждены провести его уже завтра. Обычно так дела не делаются, но отец мальчишки – не последний человек в этом городе. Видели, как он хорошо над ним поработал? Подними голову, Томлинсон! Забудь теперь о том, что ты лорд. Покажи брату, что ты получил в ответ за свою любовь, – полицейский жестоко засмеялся, схватил Луи за волосы и приподнял его голову. Лиам опустил глаза. Он не мог смотреть на избитое лицо брата, на его измученные глаза. Боже, до чего он дошел…
– Прекратите, не надо, – Лиам выставил вперед руку, – так значит… Вы должна его увести?
– Радуйтесь, что мы вовремя подоспели, – ответил Робертсон, снова грубо хватая Луи за плечо, – когда мы ворвались в дом, из которого доносились невыносимые крики, на секунду нам показалось, что мы уже опоздали. Отец, старший Блэкроуд, готов был убить Вашего брата прямо на месте. А он, видите ли, даже не отбивался! Хороша была картина, скажу я Вам. Почтенный мистер Блэкроуд избивает одного из сыновей лорда Стайлса, орет благим матом, а сын его забился в угол и верещит. «Папа, папа, не надо! Ты же убьешь его!» Неужели ты, дьяволово отродье, не чувствуешь угрызений совести? В Ад бы тебя до поскорее! А пока сидишь в камере, а завтра решим, что делать с тобой. Судить его будет сам судья Стенсон.
– Стенсон? Мне говорили, его нет в Йоркшире, – подозрительно сказал Лиам. Он хранил утопическое спокойствие, ни одна жилка не дрогнула на его лице. Вот только глаза… В них не было ничего. Словно со смертью отца и брата он потерял часть жизни. На висках у него выступили седые волосы. Это очень страшно, мистер Зейн – постареть в двадцать пять лет… Могу Вам сказать, что он никогда не будет улыбаться…
– Мистер Блэкроуд срочно отправил к нему своего поверенного, к утру он будет в суду. Поймите меня правильно, сэр, – Робертсон снова откашлялся, – это не просто преступление. Это нарушение законно Божьего. За такое по голове не по гладят. Простите, что нам пришлось сообщить эту новость Вам, но…
– Нет-нет, я понимаю. Спасибо, что сообщили. Я не знал.
– Ну, что, Томлинсон, пошли. Прощайся с этим домом надолго. Если сможете, – второй полицейский обернулся на пороге и встретился с каменными глазами Лиама, который буравил спину Луи взглядом, – если сможете, доставьте кое-какие вещи Вашего брата. А сегодня он пока посидит среди голых стен, подумает над своим поведением. До свидания, сэр. Приносим своим соболезнования.
– Подождите! – воскликнула Эрика, бросаясь к дверям. Полицейские остановились, Луи робко поднял на нее глаза. За секунду он успел взглядом попросить у нее прощения. О, но что это был за взгляд! Его словно тогда уже распяли…
– Да, мисс?
– А что… Что с ним теперь будет? Что ему… Грозит? – спросила Эрика, со страхом косясь на Лиама. Тот отошел в сторону, закрыл лицо руками и, в тот момент, когда над комнатой прогремел приговор, вздрогнул, и почувствовал, что пол стал уходить у него под ногами куда-то далеко…
– Как и всем, кто предался этому греху, – спокойно ответил Роберстон, – смертная казнь.
Комментарий к 22.
сегодня нет ни времени, ни вдохновения, но вот немного интриги. завтра обещаю большую главу с описанием суда, хо-хо
========== 23. ==========
Погода в день суда Луи была ужасной. С самого утра зарядил противный, слезный дождь, небо было темным, как грязное зеркало. Деревья гнулись к земле в молитвенных жестах, гонимые ветром. Я не выспался и у меня ужасно болела поясница.
Что я могу рассказать Вам о том дне, мистер Малик? Ничего хорошего, не смотрите на меня такими большими глазами. Иногда мне кажется, что я зря стал рассказывать Вам эту историю, слишком сильно она Вас взволновала, а ведь еще не совсем здоровы. Но, с Вашего позволения, я постараюсь закончить эту историю поскорее и менее драматично, чем она являлась на самом деле. Годы ожесточили мое сердце.
В зале суда собрались все жители Йоркшира. Еще вчера они готовы были петь дифирамбы таланту Луи, сегодня, еле сдерживаемые, готовы были наброситься на него и растерзать. Слух о преступлении лорда Томлинсона облетел весь Йоркшир в одночасье – Вы не знаете, как быстро здесь распространяются слухи, особенно те, что касаются знатных господ. Столько лет семейство Стайлсов казалось образцом для подражания, матери хотели, чтобы их сыновья были такими же талантливыми и прекрасными, как юные лорды. Но сейчас они в ужасе обнимали своих чад, ютились с ними на жестких судебных скамьях, и радовались, что за решеткой находился самый главный преступник – некогда такой любимый и почитаемый лорд Луи Томлинсон. Вы не знаете, но, когда люди долго возносят одного человека, они становятся жестоки в своей любви к нему. Вознося другую персону над собой, они начинают думать, что он действительно так морально и духовно высок, что любую оплошность приравнивают к измене Господу. Я много повидал на своем веку таких людей – ничего не представляющих из себя, но невообразимо жестоких по отношению к слабостям других людей. Узнав о преступлении лорда Томлинсона, гнев и негодование охватили Йоркшир. Как так. Отец и младший брат только отошли в мир иной, а он предался греху, да какому! Совратить юнца, юного мальчишку! Вы ведь знаете, что однополая любовь – это страшный, страшный грех, который карается наряду с убийствами и самоубийствами. Бог создал женщину и мужчину, а этот человек посмел пойти против Бога!
Судебный зал собрал тогда и богатых жителей и самый простой рабочий люд. О, как были жестоки их глаза, когда, заполняя залу, такую же унылую и убогую, как их собственные сердца, они смотрели на Луи, находившегося за решеткой! Они улыбались, скаля белоснежные зубы, смотря на того, кто теперь был не просто не выше их, а скатился в самую черную и помойную яму, из которой был только один выход, а именно – на плаху. Народ в Йоркшире отличался особой жестокостью. Мне кажется, во времена, когда существовали ведьмы, именно жители Йоркшира первыми хватали их за волосы и волокли на костер. Один работающий с фермы, отец троих детей, не удержался и плюнул в сторону Луи, назвав его богохульником. Он добавил, что Луи будет вечно, вечно гореть в Аду за свое злодеяние. Молодой лорд ничего не ответил. Он сидел, низко опустив голову, боясь встретиться с этими хищными взглядами. Руки его дрожали, он снова начал грызть ногти, как самый простой крестьянин. Ресницы его были мокры от слез, а глаза… Он словно уже видел свой смертный приговор…
Зала заполнялась людьми и все нарастающим гулом. Каждый имел, что высказать в сторону Луи. Он слышал общий поток голосов, среди которых явственно различались слова «Негодяй», « Подлец, «На плаху его!» «Он за это ответит» и прочие мерзостные ругательства.
Судья Стенсон, высокий, лысеющий, но не потерявший природного обаяния, мужчина, занял свое место за трибуной. Черная мантия его должна была успокоить собравшихся, но кто-то заметил, что Луи плачет, и новый гвалт эмоций поднялся с еще большим ожесточением.
Лиам и Эрика, которые находились позади всей публики, не могли спокойно смотреть на это. Гарри в суде не было.
– Вы только посмотрите на его слезы!
– Думаешь, что поплачешь, и тебя простят?
– Как бы не так!
– На виселицу его!
– Казнить! Казнить! Казнить!
– Дайте я сам отрублю ему голову!
– А я ведь на его спектакли ходил с женой и ребятишками! О, горе-то какое!
– Постыдился бы хоть, отца только недавно схоронил!
– Мальчишке-то всего семнадцать лет!
– Казнить! Казнить! Казнить!
Гул начал возрастать. Луи почувствовал, что если бы не решетка, которая отделяла его от этой толпы, они бы давно схватили его и учинили бы над ним правосудие самостоятельно. Он чувствовал, как его грудь жжет, как сердце колотится так сильно, что он не мог вздохнуть, не ощущая мучительной боли между ребрами. Спина его, под тонкой дорогой рубашкой, которую он не менял уже второй день, покрылась противным потом, а волосы, нечесаными, спутанными от крови прядями, топорщились во все стороны. Сейчас он меньше всего был похож на лорда. Он был похож на беспризорника. И от этой мысли у Луи закружилась голова.
– Прошу тишины, пожалуйста! Успокойтесь! – судья Стенсон постучал рукой по кафедре, – начинается судебный процесс.
Люди понемногу стали затихать. Но едва прекратив разговоры, как они начали бросать на Луи взгляды, корчить рожи и показывать языки. Самые смелые, конечно, те, что богаче, и как следствие, побоязливее, вздыхали и закатывали глаза. Девушек в зале практически не было – считалось, что им недопустимо присутствовать при разбирательстве в таком деле. Но самые отъявленные из них, сумевшие пробраться под видом молодых людей, сейчас шушукались у стенки, показывали на Луи пальцами и нервически подергивали плечами.
– Итак, у нас в городе произошло страшное преступление. Обвиняется лорд Луи Трой Томлинсон, двадцати трех отроду, приемный сын лорда Бертрама Стайлса в деле о совращении и надругательстве над честью Уильяма Джона Блэкроуда, семнадцати лет отроду.
Когда судья Стенсон произнес эту фразу, присутствующие снова взорвались невозможным гулом.
– Семнадцать лет!
– Да он же ребенок совсем!
– Тебе женщин мало, что ли?!
– А еще лорд!
– Казнить его! Казнить! Казнить!
– Господа, господа, прошу Вас, тише! – судья Стенсон отер лицо платком, – пожалуйста, тишины. Я хочу пригласить сюда выступить с обвинениями мистера Блэкроуда, отца Уильяма Блэкроуда, который и подал жалобу. Мистер Блэкроуд, слово предоставляется Вам.
Толпа посторонилась, и тусклый свет судебный залы осветил фигуру мистера Блэкроуда. Это был довольно высокого роста господ лет сорока пяти, в идеально сшитом костюме, в черных новых ботинках. Накрахмаленный ворот рубашки стоял колом, светлые волосы лишь слегка серебрила седина. У него было большое лицо с высоким лбом и широким подбородком. Маленькие, ровные зубы, тонкие, будто подрезанные в углах губы. На правой щеке у него виднелся шрам.
Мужчина подошел к кафедре, за которой восседал судья Стенсон и обратился к присутствующим с пылкой речью.
– Господа! Джентльмены и леди, если здесь таковые присутствуют! Сейчас вы видите перед собой горем убитого отца. Этот мерзавец, – мистер Блэкроуд обернулся к сидящему на скамье Луи, – осквернил моего сына! Я хочу, чтоб он понес то наказание, которое смогло бы подвергнуть его душу тем мучениям, которые испытал я, обнаружив это… Это… Это!
Толпа загудела. Луи смотрел на них затравленным зверем. Никакого адвоката у него не было. Это было то преступление, которое не могло иметь никакой защиты под собой. Сейчас Луи мог положиться только на Господа Бога, но боюсь, что и Он отказался от него в тот момент. Луи прислонился лбом к железному пруту решетки. Он не чувствовал в себе жить дальше. Он смотрел равнодушно на эту толпу, которая неделю назад готова была носить его на руках и завалить цветами, а сейчас, если бы им дали волю, растерзали бы на части, как голодные волки. Он не понимал, как он мог. Гарри, как он мог…
Гарри всегда знал тайну брата. Он знал о его отношениях с Уильямом, но молчал, лишь иногда пользовался тем, что мог напугать старшего брата заверениями о том, что рано или поздно он расскажет его тайну. Луи знал, что ему будет за эту тайну. Смерть, и при том смерть самая позорная. Его вздернут на столбе, или отрубят голову, а эта кровожадная тола будет аплодировать и кричать «Казнить, казнить, казнить!». А когда его голова покатится по мостовой, или тело будет висеть на ветру, они не успокоятся, и набросятся на него с палками. Он видел, что у того господина, который плюнул в его сторону, карман пиджака был оттянут камнями. Что, если он попробует закидать его камнями? Его ведь никто не остановит! Они забьют его до смерти, как собаку! А за что? За то, что он просто полюбил?
– Когда я вернулся домой, и обнаружил этого… Этого…. Ирода в постели с моим сыном, я думал, что убью его на месте, в ту же минуту. В ту же секунду я схватил его за волосы, и начал бить так, чтобы выбить из него единым духом всю дурь, всю мерзость! И ведь кто же он сам! Актер, умный, интеллигентный человек! Сын почтенного, прости меня, Господи, лорда Стайлса! Я рад, что твой отец не дожил до этого позора! – закричал мистер Блэкроуд, снова поворачивая красное, разгневанное лицо в сторону Луи, – тебе нет места в этой земле! Лучше бы умер ты, чем твой брат!
Лиам вскрикнул, но Эрика схватила его за плечо и тихо сжала. Она практически физически ощущала ту боль Лиама, которой он тогда жил. Он жил этой болью, дышал болью, питался болью. Глаза его покраснели, зрачки сузились. Он тяжело дышал. Он готов был сам убить этого негодяя, который принялся поносить его брата!
Толпа одобрительно захлопала. Смерть придала Найлу еще больше величия и благочестия в глазах горожан, в то время как Луи сейчас казался им самым страшным преступником, которому не нашлось места ни в одном кругу Ада.
– Казнить! Казнить! Казнить!
– Мистер Томлинсон, Вам есть что сказать в свое оправдание? – спросил судья Стентон.
– Ничего, кроме как я не считаю себя преступником, ибо я никого не совращал и не насиловал. Это все было по обоюдному согласию. И делайте с этим, что хотите.
На секунду в зале повисло такое молчание, чтобы было слышно, как нервно дышал Лиам, держась за сердце.
– ЧТО?! Ты, щенок, да я тебя убью! Я тебя сам четвертую!!
Мистер Блэкроуд бросился к клетке, за которой находился Луи. Послышался металлический лязг, Луи отскочил к стенке.
– Только троньте меня!
– Сэр, Вы забываетесь, где находитесь! Успокойтесь! Или я прикажу вывести Вас из зала! – мистер Стентон застучал молотком, и один дородный полицейский направился было к мистеру Блэкроуду, но тот выставил вперед руки.
– Не надо! Не трогайте меня! Вы слышали, вы слышали, что он сказал?! Он сказал, что это было по обоюдному согласию! Ему семнадцать лет, ты понимаешь, он ребенок?! Ты его просто запугал! Он был готов молиться на тебя! О, я проклинаю тот день, когда разрешил ему устроиться помощником в ваш вшивый театр! Он уважал тебя, как актера, а ты воспользовался его невинностью и доверчивостью!
– Казнить, казнить, казнить!
– Вы ничего не знаете! Что Вы можете знать о любви? – закричал Луи, и впервые голос его приобрел такую твердость, что присутствующие даже забыли о своих криках о том, что придать его экзекуции и стали слушать, раскрыв рты, – вы! Да посмотрите на себя! Я знаю, как Вы обращались с Уильямом! Он боялся Вас! Вы сами заставили его пойти работать, а не дали ему образования! Вы отравили его работать в театр! Вы хотела за счет него получить еще больше денег!
– Неправда! Это все гнусная ложь! Не смейте слушать этого гнусного преступника! Он пошел против Бога!
– А Вы пошли против собственного сына! Я знаю, как плохо Вы обращались с ним! Я не раз видел его слезы. Не моя вина, что он полюбил меня, а я его!
– Если ты еще слово скажешь о любви, мелкое отрепье человеческого рода, я убью тебя тут же!
Мистер Блэкроуд снова бросился к Луи.
– Сэр, успокойтесь!
– Казнить, казнить, казнить!
– Вся семейка хороша: что отец, что сын!
– А лорд Томлинсон тот еще персонаж! Через день пойдет на виселицу, а смелости хоть отбавляй!
– Казнить, казнить, казнить!
– Ему некуда было девать свою любовь, а я ее принял! И да, я люблю Вашего сына, а он любит меня! – закричал Луи, вжимаясь в стену, чтобы мистер Блэкроуд не смог до него дотянуться сквозь прутья решетки, – и если я должен умереть за свою любовь, за то, что посмел полюбить человека своего пола – что ж, я готов!
– Вы слышали?! Нет, вы слышали?! – истерически захохотал мистер Блэкроуд, заламывая руки, как плохой актер, – он еще диктует нам условия! Ты должен молить Бога, что я не сразу тебя прикончил на том самом месте, и дал тебе возможность увидеться со своими родственниками! Но будь уверен, ты никогда их больше не увидишь!
– Казнить! Казнить! Казнить!
– Отрубить ему голову!
– Повесить!
– Сжечь!
– Папаша, сумасшедший, конечно, но они одного пола!
– Казнить, казнить, казнить!
– Тишины, я прошу тишины! – снова судья Стентон попытался призвать всех к молчанию, – мистер Томлинсон, скажите мне правду, равно как перед Богом: Вы правда состояли в любовной связи с сэром Уильямом Блэкроудом?
Мистер Блэкроуд-старший пошел красными пятнами от гнева.
– Да, – с вызовом ответил Луи, поднимая глаза на толпу, – в течение двух лет.
Толпа закричала, мистер Блэкроуд издал нечеловеческий вопль.
– Ирод! Мразь! Сволочь! Чудовище! Да я тебя…
– И Вы признаете, что… Что позволяли себе действия… Интимного характера, направленные… Направленные на унижения достоинства сэра Уильяма? – начал Стентон, и вдруг Луи улыбнулся. О, это было так странно – видеть на избитом лице такую искреннюю улыбку! Он словно посмеивался над всеми этими низкими людьми, которые не могли понять то чувство любви, той любви, за которую можно дать отдать свою жизнь!
– Я никогда не унижал достоинство мистера Уильяма, сэр. Но желание вступить в любовную связь у нас было обоюдным. Я не принуждал его и не насиловал. Он был не против.
– Не против! Не против! Вы слышите! Он разрывает мне сердце! Если есть здесь отцы, у которых есть сыновья, не дайте этому наглецу жить!
– Казнить! Казнить! Казнить!
– Он от богатства своего совсем ума лишился!
– Я слышал, отец после смерти отгрохал ему кучу денег!
– Не удивлюсь, если братца, того, светловолосого, они сами заморили, чтоб денег побольше отхватить!
– А теперь по наклонной, по наклонной!
– Срам какой!
– Стыд!
– Казнить, казнить, казнить!
– Сэр Томлинсон, Вы понимаете, что только что, прилюдно, признались в своем преступлении?
– Если Вам угодно, господин судья, называть это преступлением, то да, я признался.
– Вы понимаете, что Вам за это грозит? Это не простое преступление. Мы даже не позвали к Вам адвоката, ибо то, что Вы совершили – является самым страшным преступлением против воли Божьей…
– Я все понимаю, – пожал плечами Луи, – Вы навесили на меня ярмо преступника, но я ничего не сделал.
– Ты осквернил моего сына! Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор здесь, а не в петле!
– Я не жалею, что осквернил Вашего сына. Мне понравилось.
– Урод!
Мистер Блэкроуд подлетел к Луи и плюнул. Толпа зааплодировала и гнусно захихикала. Мне даже показалось, что я услышал, как стул, на котором сидел Лиам, опрокинулся, и он выскочил вон из зала суда. Он не мог смотреть, как его брата прилюдно унижают.
Луи ничего не ответил. Он утер лицо рукой и с вызовом улыбнулся. Он хотел доиграть эту роль до конца. Он понимал, что вот это вот – действительно его последний спектакль под названием жизнь. Только тут никто не похвалит или не поругает за то, как он сыграл. Не будет репетиции, не будет цветов и оваций. Это жизнь, беспощадная и суровая.
Я не знаю, мистер Малик, своего отношения к тому, что совершил Луи. Я много об этом думал, и, как священник, наверное, должен был быть в ряде первых, кто нанес бы ему удар плетью по спине. Но я не чувствовал в себе ненависти или отвращения к этому молодому человеку. Я жалел его и восхищался его храбростью. Он знал, как опасно его чувство, знал, что, один неверный шаг, и он будет проклят, он будет убит! Но он все равно любил. И я жалею только об этом – что я так не и не успел пожать ему руку и выразить всего восхищения. Жаль, что он так плохо кончил…
– Господа присяжные, я прошу вас посовещаться и вынести ваш вердикт. Если у Вас есть последнее слово, – мистер Стенсон посмотрел на Луи, и во взгляде его просквозила плохо прикрытая брезгливость, – Вы можете высказаться.
Люди посмотрели на Луи. Сейчас он казался Христом, измученным, израненным, но с улыбкой всепрощения глядящего на своих гонителей. Он еще раз утер лицо рукой, а мистер Блэкроуд сжал руки в кулаки, готовый при первой же возможности выбить лорду все зубы.
Луи поискал глазами в толе Эрику. Он увидел ее. Лицо его озарилось той улыбкой, что так роднила его с Найлом в его последний час. Эрика, смахнув слезы, улыбнулась в ответ.
– Господа, – тихо заговорил Луи, и в голосе его было такое непередаваемое щемящее чувство, что те, кто до этого до одури кричал «Казнить» смиренно потупили взоры, словно слушали проповедь, – я не преступник. Да, я пошел против Бога, но ради чего? Ради любви. Все, что я делал, было во имя любви. Я люблю Уильяма, и не хочу, чтобы он страдал. Не вините его и не подвергайте никакому суду. Я старше, я должен был думать, но я нашел в этом юном, кротком сердце то, что искал всю жизнь. Он дал мне то, что никто дать не мог – веру. Веру и надежду в свои силы. Я… Он являлся для меня лучом света, и я бесконечно благодарен ему за ту дружбу, за ту любовь, что он мне дал. Люди всегда будут завидовать и осквернять чужую любовь, если она не похожа на их собственную. Что ж, Бог им судья! Бейте меня плетьми у позорного столба, обезглавьте, сожгите, избейте до смерти – мне будет все равно. Ни одно оружие не сможет выбить любовь из моего сердца. Если бы я смог прожить свою жизнь еще раз, я бы сделал все то же самое. Я готов умереть за свою любовь, и я надеюсь, что когда-нибудь, общество станет другим. Что оно не будет навешивать ярмо преступника на человека только за то, что он полюбил того, кто является представителем его пола. Любовь одна, она едина. И она не может быть грязной, плохой, безнравственной или преступной. Любовь – святыня, и неважно, какой объект она для себя избирает. Я горжусь своей любовью, я горжусь тем, что, я мужчина, и что я полюбил мужчину!
