Текст книги ""Молоды и богаты" (СИ)"
Автор книги: ChristinaWooster
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Он оступился с утеса.
– О Боже… Каролина этого не перенесет. Надо… надо позвать врачей… Луи, скорее, отправься за мистером Уилкинсоном…
– Поздно, отец, – Лиам все еще не поднимал глаза на отца. Он сжимал руку Найла, словно стараясь этой физической болью вернуть брата к жизни, но увы, каким бы могущественным ни был человек, он еще не научился воскрешать к жизни мертвых. Если я доживу до этого момента, я буду считать себя самым счастливейшим из смертных. Уж кто-то, но только не мистер Хоран заслужил такую кончину…
– Его уже не спасти. Он умер. Пап, умер, понимаешь? – клокочущим голосом проговорил Лиам, припадая губами к неживой руке Найла.
– Умер!
Мистер Стайлс покачнулся, прикрыл глаза, сжал руку Луи.
– Умер.
Это слово рубануло воздух, а меня ударило поддых. Слишком стар я уже был и тогда для подобных сцен…
Воспользовавшись своим положением, я подошел к мистеру Стайлсу и увел его в его кабинет, где налил ему виски. Он даже не понимал, кто находится рядом с ним. Шок был слишком силен. Он словно одряхлел в один миг, а ведь мы были с ним почти ровесники…
В скором времени я услышал, как слуги отнесли миссис Стайлс наверх, и она пролежала без сознания около восьми часов.
Оставив мистера Стайлса наедине со своим горем, я спустился вниз. Вы не представляете, какой дух смерти витал в комнате! Воздух словно стал густым и уплотненным, упруго сжимаясь над нашими головами. Найл выглядел настоящим агнцем, нечаянно уснувшим в окружении своих братьев.
Луи пил не переставая. За час он выпил целую бутылку самой крепкой водки, какую только смог найти в доме. Если бы не то, что случилось с ним позже, его бы явно убил алкоголь. Лиам сидел с каменным выражением лица на диване, все не выпуская руки Найла из своих.
Эрика, бледная, и не верящая в то, что случилось, сидела на полу, возле Найла, который уже никогда не смог бы проспрягать ей французские глаголы или сказать три заветных слова…
Увидев бедного Найла с пробитой головой, она поняла все сразу. Встретившись глазами с Гарри, в которых не было ни следа отчаяния, ни скупой слезы, оплакивающей Найла, она поняла все. Она поняла, что проклятие над домом мистера Стайлса совершилось в тот миг, когда под его крышей родился этот получеловек-полубес.
Он сидел в кресле, чуть поодаль от Найла, сложив длинные, худые пальцы пирамидкой, и положив ноги на маленький столик. Он тяжело дышал, крутил шеей. Казалось, что его раздирает что-то изнутри.
– Мистер Пейн, – я обратился к Лиаму, но он меня не слышал, – мистер Пейн, мы должны… Поговорить о мессе.
Лиам поднял на меня глаза.
– Что?
– Ваш брат… Мы должны… Его…. Похоронить.
– Ах, да. Он же мертв.
– Мистер Пейн, – тихо начала Эрика, поднимая на него большие глаза, в которых застыли непролитые слезы, – не говорите так.
– Делайте, что Вам угодно. Только оставьте меня в покое. Луи, – Лиам поднялся на ноги, – дай мне бутылку.
Луи протянул ему недопитые остатки водки.
– Мистер Пейн, Вам будет только хуже.
– А что, мне сейчас, по Вашему, хорошо?! – у меня умер брат!! Как я должен себя чувствовать?!
И бросив об стену бутылку, которая разбилась наподобие его сердца, он бросился наверх.
Луи откинул голову назад и испустил тяжелый вздох. Кадык его нервно подрагивал на худой шее.
– Я не могу здесь. Эти стены на меня давят. Я должен побыть один.
Он поднялся, его шатало. Хватаясь за стены и мебель, Луи прошел мимо меня. От него слишком сильно пахло алкоголем и смертью.
Все в этом доме пропиталось запахом смерти, которая своей тягучей, узловатой, страшной рукой касалась каждого за ворот, заставляя кожу покрываться холодом.
Слуги не решались выйти из своих комнат. Дом погрузился в смертельное молчание. Пропустив Луи мимо себя, я осторожно наклонился над Найлом. Только застывшая кровь говорила о том, что в этом теле больше не текла жизнь. Что эти губы больше не улыбнуться прекрасному дню, а руки не подадут нищему все свои деньги. Я осторожно поднял его и отнес Найла в его комнату. Ни к чему ему оставаться в одной комнате с Гарри.
Когда я уже спускался вниз, я застал такую картину.
Эрика, закрыв лицо руками, все так же сидела подле пустующего дивана, и плечи ее еле сотрясались от горестных рыданий.
Я увидел, скрывшись в тени на лестнице, как Гарри подошел к ней.
– Хватит плакать. Его этим не вернешь.
– Мистер Стайлс, – Эрика посмотрела на Гарри снизу вверх, и он, вероятно, показался ей настоящим исполином, – оставьте меня. Не говорите так! Мое сердце разрывается! Я не верю, что это возможно!
– Что – это?
– То, что Бог забирает к себе самых достойных и невинных! Ваш брат был именно таким!
– Да полноте Вам.
– Вы… Вы не чувствуете сейчас ничего? – Эрика поднялась на ноги, утирая пальцами лицо. Она была ниже Гарри, но смотрела на него чересчур строго и воинственно. Гарри склонил голову.
– Чувствую.
– Что же Вы можете чувствовать, когда Ваш брат умер?!
– Чувствую, что он это сделал, потому что не видел иного выхода. Он любил Вас, Эрика. Не смотрите на меня так, он любил Вас, и это правда. Но он понимал, что не сможет бороться за свою любовь и решил отступить.
– Я не понимаю Вас…
– Когда-то я сказал, что Вы можете верить только мне. Так верьте! Я Вас люблю. И я никогда от Вас не отступлюсь. Потому что я тоже Вас люблю, и теперь я в полной мере доказал, что не готов Вас делить ни с кем, даже с братом. Теперь Вы только моя, – и не давая Эрике опомниться и справиться с ворохом переполнивших ее чувств, он взял ее за плечи, и притянув к себе, впился в ее губы самым страшным и роковым поцелуем.
***
– Я хотел бы покаяться перед Вами, мистер Малик. Да, я хоть и священник, но и мне иногда требуется покаяние, ведь я обычный человек, как и все другие. Когда я относил тело мистера Хорана в его покои, в глаза мне бросился белый уголок, торчащий из кармана его сюртука. Я сразу понял, что это письмо, вероятно, предсмертное. Тогда я еще только догадывался, кому оно могло быть адресовано, но, признаюсь честно Вам, как перед Богом, – я вытащил это письмо. Я понимал, что рано или поздно оно дойдет до адресата, а я не мог допустить, чтобы на эту хрупкую душу свалилось еще одно бремя. Не спрашивайте меня, мой юный друг, как я понял, что это письмо адресовано мисс Жонсьер. Тогда я это только почувствовал. Я вынул это письмо и спрятал у себя. Эрика его так и не получила. Если хотите, я могу дать Вам его прочесть.
Я кивнул.
Мистер Шеннон встал, поискал в верхнем ящике комода письмо, поворошив при этому груду старых бумаг и вытащил тонкий конверт. Протягивая его мне, старый священник не сводил с меня пристального взгляда. Разворачивая тонкие листы бумаги, исписанные детским, неустановившемся почерком, я почувствовал легкую дурноту. Как странно! Я держу в руках письмо, а человека, который написал его семь лет назад, уже нет в живых.
– Мертвые очень не любят, когда тревожат их чувства, – предрек мистер Шеннон, но, тем не менее, кивнул, как бы подбадривая меня открыть это письмо. Признаться честно, я никогда не отличался особой сентиментальностью, но это письмо вызвало пару непрошенных слез на моих ресницах. Я приведу здесь это письмо.
«Дорогая мадмуазель Жонсьер! Позвольте один единственный раз обратиться к Вам именно так. Если это письмо попало Вам в руки, скорее всего, меня уже нет среди живых.
Я пишу это письмо ночью, звезды неприветливо глядят множественными глазами мне в окно, а до смертельной дуэли остается несколько часов. Я не могу спать; меня лихорадит. Да, я отправляюсь на дуэль с собственным братом, но сердце мое бьется спокойно. Если знать, за какое правое дело ты отправляешься на смерть, принять ее будет не так страшно, не правда ли? О, я знаю, Вы киваете головой и обвиняете меня в поспешности и неразумности действий. Но, позвольте, как еще я мог доказать Вам всю преданность свою, всю искренность своих чувств? Как донести до Вас, что, с первой минуты появления Вашего в нашем доме, я не знал ни момента отдыха и душевного спокойствия? Как только я увидел Ваши глаза, весь Ваш облик, я понял с той доскональной уверенностью, что и толкает на преступления – что я скорее умру, чем отдам Вас кому-то. Но Вы меня не любили. И это было только моя вина; я ни в чем Вас не упрекаю. Я не святой, чтобы заслужить Вашу любовь, я не сделала в своей жизни ничего такого, чтобы Бог смог наградить меня этим высшим счастье – хотя бы Вашей дружбой!
О, знали бы Вы, моя дорогая, как я люблю Вас! И я клянусь Вам, что я буду любить Вас и после своей смерти. Я чувствую это так же хорошо, как свою собственную руку, которая сжимает это письмо! Если, узнав о моей смерти, Вы прольете хотя бы одну слезы, я буду знать, что это было не зря.
Я ни в коем случае не хочу мешать Вашему счастью. Скорее, я сам бы отправил себя на плаху, если бы посмел думать, что Вы можете быть несчастны из-за меня.
Я люблю Вас. Я безумно Вас люблю. Я полюбил впервые, и как ужасно и с тем сладко осознавать, что первая моя любовь станет последней! Я уверен, что, если бы я и остался жив, я бы никогда никого не полюбил, и лелеял бы свое чувство, как больного ребенка.
Ребенка… Ко мне всегда относились, как к ребенку. Маменька считала меня дитем, неспособным на чувства, неспособным на поступки. Так и Вы. Вы видели во мне милого, преданного ученика, в те самые мгновения, когда находясь подле Вас, робко касаясь края Вашего платья, я сходил с ума от ощущения упоительного счастья. Я бы отправился пешком на другой конец света, если бы Вы были там и позвали меня за собой!
Я ни в чем не виню Вас, ни в чем не упрекаю. Я только прошу Вас быть счастливой с тем человеком, которого Вы выберете. Если бы этим человеком смог стать я, обещаю, Вы были бы самой счастливой, я бы бросил свою жизнь для достижения Вашего счастья!
Но я знаю, что из этой дуэли живым выйдет только один. Я не знаю, что сулит предстоящее утро, и каков исход будет у этой дуэли, но если бы у меня была хоть малая надежда на Вашу любовь… О, я бы убил всех! Я бы убил весь город, только чтобы доказать Вам… Но Вам этого не надо.
Я сознаю и всегда сознавал свою ничтожность. Я не достоин Вас, ни достоин даже называться Вашим учеником, Вашим рабом. Пожалуйста, дорогая мадмуазель Жонсьер, сохраните меня в памяти Вашим добрым знакомым – больше мне ничего будет не надо.
Я чувствую, что из этой дуэли мне не выйти живым. Так уж сложились звезды, а я не в силах им перечить. Я чувствую опьяняющее дыхание смерти на своих щеках. Она улыбается, у нее женское лицо.
Вы помните наш первый урок? Я сходил с ума от Вашей близости и выглядел полным неучем в Ваших глазах. Я не мог связать и двух слов. Я только хотел касаться Вашей руки; я готов был провести всю свою жизнь подле Вас, на коленях; я готов был осыпать поцелуями край Вашего платья. Я любил Вас, мисс Жонсьер, я люблю Вас. Моя любовь больше меня, сильнее. Я не в силах с ней справиться. Я чувствую, как она давит на меня, усмехается, раздирает мне грудь. Мне трудно дышать. Я не знаю, как люди живут со своей любовью, как они встают по утрам, как они видятся со своими знакомыми и занимаются самыми обыденными делами! Мне хотелось каждому говорить о своей любви. Сколько ночей я провел в горячих молитвах! Сколько ночей мои ресницы были влажны от слез, когда я осознавал всю беспомощность, всю никчемность своей любви. Моя любовь не находила выхода, она билась в моей груди, больно стучала по ребрам и сжимала мое сердце. Так простите мне всё, и не держите на меня зла. Совсем скоро я буду далеко, невообразимо далеко от Вас, но помните, что незримо я всегда буду подле Вас. Когда внезапно легкий ветерок коснется Вашей руки, не сомневайтесь – это буду я. А легкий лучик солнца, заигравший на Вашем лице в трудный для Вас день, осушит Ваши слезы. И это тоже буду я. Я верю, что умершие люди всегда находятся подле тех, кого любили при жизни, даже если они не получали взаимности. Как мало порой нужно иному человеку для счастья – быть рядом с предметом своей любви, иметь возможность по первому же зову броситься на помощь, и положить весь мир к ногам той, которую любит больше жизни, больше всего на свете!
Как бы я хотел подарить Вам весь мир! Но единственное, чем я располагаю – моя любовь. И делайте с ней все, что захотите.
Если бы Вы только попросили у меня мое сердце – я бы отдал Вам его, не раздумывая! Но Вы скорее бы бросились в огонь, чтобы не дать мне нанести себе каких-либо увечий. И потому я Вас так люблю. Ваша жалость ко мне, Ваше сострадание – они слаще любви любой знатной дамы.
Я пишу это письмо, а слезы жгут мне глаза, я силюсь улыбнуться, ведь я все еще жив, а значит, все еще возможно! Я могу писать с Вами, разговаривать через письмо – о, я чувствую себя почти счастливым! Мне хочется приложить голову к Вашим коленям и так умереть. Но я пока еще живу…
Простите, что я тогда забрал Ваш платок. Для Вас это сущий пустяк, а для меня радость на многие дни. Вот и сейчас он лежит подле меня. Я чувствую слабый запах ваших волос, и голова моя кружится. Я почти задыхаюсь, мне душно, я боюсь не дожить до утра!
Как странно. Я вовсе не боюсь встречи со смертью. Я боюсь, что Вы посмотрите с мерзостью и отвращением на мой труп, когда его обнаружат. Но разве не будет мне уже все равно?
Ах, я так Вас люблю!..
Светает.
Мне надо хоть чуть-чуть заснуть. Веки тяжелы, как если бы Вы поцеловали меня. Как жаль, что я отправлюсь завтра в последний путь нетронутым, невинным. Я отдал бы все свое богатство; я бы разрешил растерзать себя стае голодных волков за один Ваш робкий, сестринский, дружеский поцелуй!
Но я слишком дерзок в своих мечтаниях, это последствия бессонной и нервной ночи. Я ожидаю встречи со смертью. Я уверен, что на этот раз она выберет меня.
Но я бы вовсе не боялся смерти, если бы в последний час Вы были рядом со мной!
Я уже не раз подходил к Вашей двери. Но Вы спали. Я не мог нарушить Ваш сон.
Я помолился у Вашей двери, и сейчас молюсь за Вас, а не за себя, как делал это с того дня, как Вы поселились в моем сердце.
Помолитесь и Вы за меня. О большем я не прошу.
Я люблю Вас.
Утро совсем близко, а моя любовь всегда будет рядом с Вами. Помните, даже в самый трудный час, даже если Вы будете чувствовать себя одинокой – я незримо буду с Вами, и разделю Ваши печали.
Я люблю Вас, Эрика.
Я люблю Вас.
Ялюблювас.ялюблювас.
С безграничной преданностью, я бросаю сердце к Вашим ногам.
Вспоминайте обо мне хотя бы мимоходом.
Завтра я уже буду в лучшем мире.
Прощайте.
Я люблю Вас!
Найл Хоран.»
Комментарий к 19.
а вот и обещанное письмецо
========== 20. ==========
– Ну, вот, пожалуй, я и рассказал Вам одно из самых страшных событий. Вы не можете представить себе, что творилось в этом доме в те дни. Мистер Стайлс не находил себе покоя. Он и Луи пили не переставая. Лиам не ночевал дома. Он уезжал в лес и бродил там часами, без сна и еды, возвращаясь домой, когда уже совсем валился с ног.
Ну, а миссис Стайлс… Я Вам до этого не говорил, но сейчас я, я думаю, самое время раскрыть одну тайну. Я знал ее, потому что с ранних лет был вхож в дом мистера Стайлса. Когда миссис Стайлс была молодой девушкой, одно из четырех прекрасных дочерей старого помещика, она влюбилась. Ей было всего от силы лет двадцать и она была чудо хороша. Избранником ее стал морской офицер Патрик Хоран. Да-да, не смотрите на меня так, мистер Малик. Она безумно его любила. Не поверите, но она даже первая призналась ему в любви, не боясь навлечь на себя позор и отречение своей семьи. Она очень сильно его любила, всю свою жизнь. Но мистер Хоран выбрал ее сестру, Матильду, и скоро сочетался с ней браком.
В начале своего рассказа я говорил Вам, что страшная война унесла жизни отцов мальчиков. У меня где-то был потрет молодого офицера Хорана… Его сын, Найл, оставшийся сиротой после страшной трагедии, был ужас как похож на него. От Матильды в нем не было ничего. Каролина Стайлс, каждый раз, смотря на маленького Найла, вспоминала свою неудавшуюся любовь. Она никогда не любила Бертрама, а вышла замуж за него просто их жалости и отчаяния. И он всегда это знал, но прощал ее.
Отсюда, пожалуй, и происходит ее смертельная, невозможная любовь к Найлу. Эта любовь граничила с безумием. Она любила его, и видя в Найле черты его отца, могла хоть так быть с ним рядом. Это была очень сильная женщина, мистер Малик. Узнав о гибели своего возлюбленного, она молча перенесла свое горе в себе, и только выразила слабое предложение забрать осиротевших мальчиков к себе… Бертрам согласился. Ну, а дальше Вы знаете. До этого, может быть, было не совсем понятна эта болезненная страсть к племяннику, но теперь, думаю, Вам стало яснее.
Я кивнул. Я слушал, раскрыв рот. Герои мелькали у меня перед глазами, я безумно хотел спать, но я не мог прервать мистера Шеннона. Старый священник перевел дух, снова затянулся трубкой.
– Дом был окутан смертью. Все ею дышало, все ею питалось. Не знаю, обедали ли тогда обитатели этого дома или они подпитывали свои силы своим горем. Все возможно…
На следующий день, когда Найл еще не был предан земле, мистер Бертрам позвал к себе Лиама.
На него было страшно смотреть. Я остался в доме, готовый чуть что выполнить свой прямой долг, а пока лорд Найл, в белоснежной сорочке и напомаженный, лежал в своей комнате в ореоле цветов, и, Боже, он выглядел как живой! Я покажу Вам его портрет. Что за наслаждение было смотреть за него! Слуги смыли кровь с его раны, переодели его в красивый костюм, а бледные руки крестом сложили на груди. Вот только предсмертную улыбку с его лица никто так и не смог стереть. Так и похоронили улыбающимся…
Каролина Стайлс так полностью и не пришла в себя после трагедии. Я не наводил справки, но, наверняка, в их рода были умалишенные. Потому что миссис Стайлс тронулась рассудком в ту же минуту, как увидела Лиама, подходящего к дому с Найлом на руках. Это страшно, мистер Малик, когда мать лишается своего ребенка, даже если он его неродной. Но справившись с потерей его отца, она еще находила в себе силы жить и видела продолжение в Найле… После…. Ей уже не смогли помочь. Рассудок ее помутился. Сдается мне, мистер Малик, что это была своеобразная плата за безграничную любовь к одному сыну и пренебрежение другими.
Так вот, отец позвал Лиама к себе. Они оба сроднились в этот момент, и никогда Бертрам не чувствовал такого единения со своим старшим сыном.
– Лиам, послушай… Я решил, что я буду делать с завещанием.
– Порвите его и выбросьте, – бесцветным голосом сказал Лиам. Он был облачен во все черное, и даже лицо его приобрело какой-то черный оттенок, словно сама смерть поцеловала его.
Бертрам покачал головой.
– Я решил, как поступлю со своим состоянием. Гарри достанется дом. А все деньги, все два миллиона, я разделю поровну между тобой и Луи.
Лиам безразлично пожал плечами.
– Мне все равно.
– Лиам, я прошу тебя. Ты не представляешь, какими силами мне обходится моя жизнь сейчас! Я готов был наложить на себя руки сам. Но я… – мистер Бертрам провел рукой по лицу, сгоняя ненужные слезы, – я должен держаться. И ты. Ради нас самих. Ради мамы. Ради Луи. И Гарри.
При упоминании младшего брата, Лиам скрипнул зубами. Он, как и Вы, мистер Малик, подозревал Гарри в роковой случайности, но… Что он мог сделать? Боль забрала все его силы, он едва держался на ногах. А при упоминании о миссис Стайлс Лиам издал слабый стон. Он не мог видеть мать помешанной. А она всю ночь, и все те два дня, что Найл еще находился в доме, провела возле него. Она думала, что он спал.
Как-то я застал Эрику в коридоре. Она проходила мимо комнаты и услышала слабое бормотание:
– Да-да… Мой мальчик… Хороший мальчик… Как сладко он спит… Ну, ничего, мамочка не будет тревожить твой сон… Она просто посидит рядом с тобой, как всегда делала это в детстве. Ведь ты так боялся темноты, мой любимый мальчик? Мой маленький мальчик…
Эрика робко заглянула в приоткрытую дверь.
Простоволосая, все в том же золоченом платье, миссис Стайлс сидела на коленях возле открытого гроба и разговаривала с Найлом так, будто он был жив. А для нее он всегда будет жив. Как и для каждого, кто знал этого светлого и прекрасного человека…
– Миссис Стайлс, – робко позвала Эрика, входя в комнату. Повсюду, заботливой рукой миссис Стайлс, был зажжены свечи, которые источали слабый аромат. Зеркала были занавешены, но Эрика спиной ощущала присутствие злого духа в этой комнате.
– Тс, тише, девочка. Ты разбудишь его, – ответила миссис Стайлс злым голосом, – ну-ну, чего ты встала в дверях? Иди, – зашипела она на Эрику, – я что, не могу посидеть со своим сыном, пока он спит?
– Но он…
Эрика не смогла договорить. Почувствовав, что слезы начинают жечь глаза, а боль – выедать сердце, она бросилась вон из комнаты и там столкнулась с Лиамом. Он обнял ее, как сестру, и эти два жалких создания, казалось, были одни в этом покинутом мире.
Умирающий отец, обезумевшая мать, погибший брат, а другой брат – алкоголик…
Ах, да, я ведь еще не сказал о Гарри. Никто не видел его в те, пока шла подготовка к погребению лорда Хорана. Где он был, что делал, о чем думал, чем дышал – никто не знал, да я и не хочу задумываться об этом лишний раз. Не удивлюсь, если он побывал у самого Дьявола, с которым играл в карты и пил на брудершафт. Душа его была так же черна, как ослепительна его внешность.
Вы не видели его, мистер Малик. После той сцены с поцелуем, Эрика вырвалась из его объятий и бросилась в свою комнату. Она умирала от страха, перемешанного с любовью. Сердце ее надрывалось от боли, но оно готово было любить. О, как оно готово было любить! А Гарри Стайлс… О, что это был за человек! Губы его были созданы для самых волнующих поцелуев, руки – для самых искусных ласк, а голос – для самых красивых комплиментов. Попадая в его объятия, подставляя свои губы под его – невозможно было вырваться из этого плена.
– А она вырвалась? – боязливо спросил я. Я чувствовал странное ощущение, когда мистер Шеннон описывал внешность Гарри. Интересно, а полюбился бы Эрике я, увидав она меня? Многие дамы находят мою слегка восточную внешность, с черными глазами и смольными волосами весьма приятной и волнующей. Но куда мне до Гарри!
Мистер Шеннон снисходительно улыбнулся и покачал головой.
– Он был слишком красив, а ей был всего двадцать лет. Но я продолжу. Еще долго Эрика будет помнить тот жгучий, обжигающий поцелуй с лордом Гарри Стайлсом. Руки его коснулись ее шеи, лицо, щек, волос. Он держал ее так сильно, сжимая в объятиях, желая подчинить себе и овладеть ею тут же. Но она нашла в себе силы противостоять… Эрика вырвалась, и смотря испуганными глазами на Гарри, отступила на пару шагов.
– Ну, же? Чего Вы? – вскрикнул Гарри, тяжело дыша, делая страшный шаг в сторону Эрики.
– Я боюсь Вас, – выдохнула девушка, – как Вы можете… Ваш брат…
– Но я люблю Вас! И хочу, чтобы Вы стали моей!
– Оставьте меня… Вы меня пугаете. Я боюсь Вас.
– Но Вы любите меня, скажите, любите?!
Гарри сгреб в охапку Эрику и сжал свои бледные пальцы на ее плечах. Девушка не вскрикнула, но она боялась смотреть ему в глаза, которые манили и убивали, подчиняли и делали своим пленником… Это были неживые глаза. Слишком много в них было смерти…
– Отпустите меня.
– Хорошо. Иди, – Гарри разжал пальцы и отвернулся. Лицо его пылало красным, плечи тяжело опускались. Этот поцелуй встревожил и его! Что-то страшное, необузданное зажглось в нем. И он готов был выть от этого.
Эрика развернулась, и путаясь в платье, бросилась вон по лестнице. Губы ее горели, лицо опаляло стыдом, руки тряслись, а сердце хотело продолжения. Она хотела стать его рабой, его куклой, его подчиненной, его… Да пусть он сделает с ней все, что угодно! Но…Мысли о Найле были колом в ее сердце. Не отойдя от этой трагедии, разделяя горе всех лордов, она в отчаянии ломала руки. О, лучше бы ей вовсе не показываться в этом доме! Он действительно проклят! Дом, в котором один брат может вызвать на другого, обречен на проклятье! Он тащит все семейство в пропасть, и ее, ее тоже! Но с ним она могла отправиться и в пропасть. Что, если его еще можно спасти?..
– Эрика, – Лиам подвел девушку на диван и усадил ее, касаясь легко ее плеча, – я только что от отца. Он очень плох. А мать… Вы видели, что с ней. Черные тучи сгустились над нашим домом. В один миг мы лишились покровительства и счастья. И я боюсь, что дальше будет только хуже. У меня уже не осталось слез. Скоро не останется ничего. Я могу только сухо попросить Вас бросить все и уехать отсюда. Бросьте все и возвращайтесь к Вашей доброй матери, она, я уверен, будет только рада этому. Бросьте и забудьте жизнь в этом доме, как самый страшный сон.
– Нет, – Эрика покачала головой, – поднимая глаза на Лиама, – я не уеду. Я не брошу Вас. И лорда Томлинсона.
Лиам пождал губы. Он хотел сказать очень многое, но он не понимал, почему она так спокойна? Он видел, что ее глаза были мокры от слез; ресницы не высыхали с того мига, как только он внес Найла в дом… Боже… От этого страшного видения, от которого в последствии Лиам проснется не один раз, его снова проняла дрожь. Он сжал руку Эрики в своих больших ладонях.
– Я ценю Вашу преданность, но сейчас речь идет о Вашем спасении! Спасайтесь. На этом доме лежит проклятье богатства. Когда Гарри узнает, какая доля отписана ему в наследстве… Он сойдет с ума!
– Можно подумать, что он еще в добром здравии.
– Да, – горько усмехнулся Эрика, а она, при воспоминании о том, что несколько секунд эти сумасшедшие губы касались ее, вспыхнула огнем и вырвала свою руку из рук Лиама.
– Мистер Лиам, я Вас не брошу.
– Что ж, поступайте, как знаете. Может, Вы еще сможете спасти его… – тихо проговорил Лиам, – может быть… Я поеду в город, позову мистера Кеннота. Говорят, он волшебник. Что ж, я поверю в волшебство и в кого угодно, если он сможет что-то сделать с матерью.
С этими словами Лиам вышел из дома. Ему показалось, когда он вставал с дивана, что на верхнем пролете лестницы мелькнула какая-то тень. Он протер глаза. Нет, никого. Еще пара таких волнений, и он сам сойдет с ума. Теперь, когда отец может только ждать приближения своей смерти, весь дом и все дела отца должны лечь на его, Лиама, плечи. И он сделает все, что спасти остатки этого дома… И он докопается до правды…
***
Теперь Эрика стала бояться двух мест в доме – комнаты Найла, за дверью которой обезумевшая миссис Стайлс пела колыбельные своему мертвому сыну, не понимая, что от этого сна он уже никогда не очнется, и покоев Гарри. После того, как Лиам оставил ее одну в гостиной, а Луи пропадал в театре, стараясь найти облегчение для своего сердца там, она решила поднять к себе и лечь в постель. Все казалось страшным кошмаром. Надо только проснуться от него… Только найти в себе силы…
В тот самый миг, когда она уже сделала несколько робких, но быстрых шагов по коридору прочь от злополучной комнаты лорда Гарри Стайлса, из которой доносились неясные бормотания, дверь отворилась, и Эрика увидела самого лорда Стайлса.
– Я услышал шаги и сразу решил, что это ты. Зайди. Мне нужно поговорить с тобой, – серьезно проговорил Гарри. Эрика стояла, как вкопанная в землю. Голос молодого лорда одновременно пугал и завораживал ее, – зайди, не бойся, – повторил он, – я ничего тебе не сделаю.
Воспоминания о поцелуи еще были свежи в ее памяти и на ее губах, но она подчинилась.
Осторожно переступив порог мрачной и такой же нелюдимой, как и ее хозяин, комнаты, девушка робко встала у двери, желая, в случае чего, мигом же покинуть эту страшную обитель. Гарри, словно и вовсе не замечая присутствия девушки, отошел к окну, и вперил в него угрюмый взгляд. Он стоял к Эрике вполоборота, и девушка заметила, как беззвучно двигались его губы. Спустя какое-то время, все не отходя от окна, Гарри тихо спросил:
– Как она?
– Кто, сэр?
Гарри не ответил, лишь провел костяшкой пальца по запыленному подоконнику. Эрика тоже молчала.
– Я слышал, ей хуже? – вновь послышался приглушенный, словно прикрытый банкой, голос. Казалось, легкие Гарри были полны пыли, которая затрудняла его разговор.
Решив, что, вероятно, вопросы касались здоровья миссис Стайлс, Эрика тихо произнесла:
– Да, ей хуже, сэр. Лиам отправился за доктором Кеннетом. Она не верит в то, что…
– Что ж, – Гарри рассеянно повел плечами, – тем лучше для нее.
– Сэр! Да как Вы… Как Вы можете так равнодушно говорить об этом? – несмотря на то, что Эрика безумно, и как так по-рабски боялась Гарри, гордость взыграла в ней, – это же Ваша мать! Видели бы Вы ее после трагедии… Она…
– Да плевать я на нее хотел! – рявкнул Гарри, и повернувшись к Эрике, напугал ее еще больше своим мрачным челом, на котором были явные отпечатки всех смертельных пороков, – плевать я хотел на нее, ты, слышишь?! Я ненавижу ее! И этот чертов дом! Этот дом проклят, я уверен!
– Сэр…
Одному Богу, наверное, было известно, что хотела произнести девушка в тот миг. Но действие Гарри тут же заставило ее прикусить язык. Молодой лорд, вне себя от гнева, развернулся, и обрушил удар сильного, крепкого кулака на оконное стекло. Осколки, протяжно звякнув и заскрипев слезными голосами, осыпались на подоконник. Не обращая внимания на кровь из порезов, Гарри схватил подсвечник и стал крушить остатки бедных стекол.
– Ненавижу! Ненавижу этот дом! Всех их ненавижу!
– Мистер Стайлс! Прекратите! Прекратите, я прошу Вас! – испугавшись, но все еще не теряя природной смелости, Эрика бросилась к своему господину.
– Отстань! Не смей даже прикасаться ко мне! – Гарри развернулся, глаза его метали молнии, словно в каждом было отражение потревоженного Посейдона, – совсем недавно ты первая испуганно отскочила от меня, словно я тебя ужалил! Так не смей трогать меня сейчас!! – Волосы дьявольскими кудрями падали на широкие плечи. Он казался в ту минуту демоном, исполином, титаном, нагоняющим страх на мелких людишек, – отойди, иначе я проломлю тебе башку!
Эрика испуганно попятилась назад. Видя, что ее хозяин совсем не держит себя в руках, она стала думать, что же ей делать. Бежать за помощью? Но за кем? За парой тщедушных служанок? За мистером Бертрамом Стайлсом? Но ведь Лиам сказал, что он и так почти не жилец…
В это время Гарри продолжал громить комнату. Кровь стекала по его рукам, но он не замечал ее. Вслед за разбитыми стеклами, полетели занавески. Он рвал их, осыпая проклятиями.
– Этот дом и так мой! Плевать я хотел на это завещание! Этот дом только мой! И деньги мои! Мои! Мои! Мои!
Дико развернувшись вокруг себя, Гарри заметил, что огонь в камине слегка горит. Эрика не успела перехватить его взгляд.
В секунду, как разъяренный зверь, Гарри метнулся к двери и повернул ключ.
Эрика оказалась заперта.
