Текст книги ""Молоды и богаты" (СИ)"
Автор книги: ChristinaWooster
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
========== ПРОЛОГ. ==========
Йоркшир, 28 января, 1810 год.
«Дорогой отец!
Я рад сообщить Вам и маменьке, что со мной все хорошо, и я благополучно добрался до Йоркшира. Я не писал Вам две недели не по причине сыновьей безответственности или слишком большой занятости. В пути со мной произошло необычайное приключение, о котором я и намереваюсь вам сообщить.
Быть может, Вас, отец, эта история развлечет, маменьку заставит пролить слезы, как над одним из ее любимых романов Джонатана Свифта, а моих дорогих и любимых сестренок затронет до глубины души. Я сам, признаюсь честно, не спал две ночи, все думая о том, что мне довелось услышать… Воля ваша, верить в то, что вы прочтете или нет, но я попытаюсь воспроизвести то, что узнал с особой тщательностью, ибо я до сих пор не могу понять, чем этот рассказ так меня удивил.
Сойдя с поезда на вокзале, я сел в экипаж и должен был направиться в гостиницу «Кентербери», где и собирался остановиться на свои зимние каникулы. Но погода не была расположена к моим путешествиям, и в середине пути нас настиг настоящий снежный буран. Сумерки быстро обволакивали город, и скоро кучер сбился с дороги. Снег летел огромными хлопьями, лошади продрогли, дорога покрывалась быстро тающим, но неумолимо падающим снегом, и продвигаться дальше не было никакой возможности.
Кучер решил проехать еще немного, чтобы довезти меня хотя бы до ближайшего домика, где бы я мог переночевать и отдохнуть с дороги – до гостиницы оставалась еще добрые десятки миль, а доехать по такой погоде до нее было слишком обременительным для уставших лошадей. Я же слишком озяб и устал с дороги, чтобы пререкаться с кучером.
Я попытался сомкнуть глаза, укутываясь в свое пальто, но экипаж так трясло на дороге, что я почувствовал себя очень скверно, и стал всматриваться в маленькое окошко кареты, чтобы хоть что-то разглядеть сквозь эту пургу. Внезапно карету так понесло, что я чуть было не прошиб головой оконце.
– Что случилось, Джон? – крикнул я кучеру, когда он, наконец, остановил взбешенных лошадей.
– Ничего, мистер Малик, они всегда брыкаются, когда мы проезжаем здесь, – обливаясь потом, и утирая толстое лицо рукой, ответствовал кучер.
– А что не так с этой местностью? – упорствовал в своем любопытстве я, вглядываясь во тьму. Мы проезжали по пустынной дороге, а чуть вдалеке виднелось большое здание, своим величием и громадой этажей напоминающее целый замок. Казалось, крыша сооружения уходила прямиком в небо.
– Как, Вы не знаете? – удивился кучер. Он стал снова погонять лошадей, но на этот раз намного медленнее.
– Нет. И, кстати, раз погода такая ужасная, может быть, мы могли бы заночевать в этом замке? Отсюда он кажется таким большим, что там, наверное, нашлась бы пара комнат для бедных путников.
– Спаси и помилуй Вас Господь! – кучер начал креститься свободной от хлыста рукой, – да лучше б я помер в придорожной канаве, чем остановился в этом проклятущем доме. Да и неживой он уже, поди, лет семь стоит. Мрачное это место стало после того, как бывшие хозяева оттуда съехали.
– А что там было? – спросил я, разбуженный и даже как-то подогретый изнутри этой историей.
– Ох, и не спрашивайте меня, мистер Малик! Не к добру это. Вон, видите, даже лошади боятся этого места. Не спрашивайте меня ни о чем. Если Богу будет угодно, Вы сами все в скором времени узнаете.
До конца дороги Джон молчал, лишь насвистывал какую-то мелодию и ласково понукал лошадей, а я дул на замерзшие пальцы, трясясь в холодной карете.
В скором времени мы остановились у небольшого домика, с высоким забором, за которым лаяли несколько собак, и кучер помог мне выбраться из кареты. Ноги утопали в снегу, ветер хлестал по лицу холодными порывами, в крыше дома заунывно что-то клокотало.
– Вот, мистер. В этом доме Вы сможете переночевать за совсем невысокую плату. Это дом господина кюре, он славится на всю округу своим гостеприимством. Сам я остановлюсь в следующем доме у одной старой вдовы, а завтра утром заеду за Вами и мы продолжим наш путь в гостиницу. Всего Вам доброго, мистер Малик, – и пожав мне руку, Джон вскочил на козлы и умчался в поглотившую его темноту.
Я робко переложил из одной холодной руки в другую свой саквояж и постучал в деревянную дверь. Собаки на привязи устрашающе на меня залаяли.
Наверное, в этом доме изо всех щелей дует ветер, а лай собак не утихает ни на минуту, но я был таким уставшим и голодным, что согласился бы переночевать где угодно, даже в карете, если бы Джон не уехал.
Дверь мне открыла женщина, лет сорока, в белоснежном переднике и в очень бедном платье. Волосы у нее были черные и собраны в пучок на затылке. Лицо, несмотря на довольно молодой возраст, о чем свидетельствовали ее руки и шея, было покрыто морщинами. Увидев меня, она улыбнулась.
– Чем могу помочь?
– Извините, я только сегодня приехал в Йоркшир. Погода не для езды, мой кучер сбился с дороги и сказал, что я могу переночевать у Вас. Деньги у меня есть, – быстро проговорил я, и для достоверности даже потряс увесистым кошельком, пришитым на внутреннюю подкладку моего пальто.
– Заходите, – сказала женщина, пропуская меня в дом, – мой муж сейчас к Вам подойдет.
Я прошел в маленький, но уютный домик. Слева от входа была дверь в крохотную кухоньку, в которой явно готовилось что-то вкусное. Направо – небольшая гостиная с убогой мебелью и камином. Наверх вела дощатая лестница. Женщина проводила меня в гостиную, помогла снять насквозь пропитанное снегом пальто, указала, куда поставить саквояж и предложила присесть на одно из двух старых кресел. Садясь, я удивился, как пружины не протаранили мне ног.
Я порадовался возможности немного отогреться и придвинулся вместе с креслом к огню, который и освещал всю бедную обстановку комнаты, и подставил ему озябшие руки и ноги.
Спустя какое-то время с верхнего этажа спустился мужчина. На вид он был старше, чем женщина, отворившая мне дверь. Такие же черные, но уже поседевшие волосы спускались до плеч, открывая большой, покатый лоб, под которым, словно вырубленные, виднелись надбровные дуги с широкими, черными, не тронутыми проседью бровями. Глаза были черны, как пропасть, и смотрели настороженно. Большой крючковатый нос, тонкие губы. Редкая борода на остром подбородке. Он был невысок, и строен, лишь с небольшим намеком на живот. На старой шее висел крест на простом черном шнурке. Я встал и, протянув руку, повторил то же самое, что сказал его жене.
Мужчина (по нему было видно, что прожил он немало), пожал мне руку, кивнул, пожевал в раздумье губами и уселся в кресло напротив меня.
– Вы говорите, Ваша фамилия Малик? А чем занимается Ваш отец?
Я, не вдаваясь в подробности, рассказал, что ты кораблестроитель, и это, видно, успокоило старика. Когда остальные вопросы о моем путешествии и планах на каникулы были удовлетворены, в гостиную вошла женщина, с большой тарелкой дымящегося супу и большой кружкой молока.
– Ешьте, Вы, вероятно, голодны с дороги.
Я с жадностью набросился на суп, к которому мне подали еще большой кусок черного хлеба, и нашел его довольно вкусным. Молоко отлично утолило жажду, и я почувствовал себя намного лучше.
Старик представился как мистер Шеннон, приходской священник этого округа, а его жена – Марта – принимала роды у простых здешних женщин. Своих детей у них не было.
Мы еще какое-то время поговорили, а потом было решено, что мне пора отправляться спать. Миссис Шеннон подала мне свечу и проводила на второй этаж в комнату на ночь. Комната была небольшой, плохо отапливаемой, но в ту ночь я был рад и этому. Не раздеваясь, чтобы было теплее, я лег на простую кровать и заснул беспробудным сном до самого утра.
С утра же со мной сделался жар. Это была простая простуда, но Вы, отец, знаете, как эта хворь высасывает все силы из организма! Я не мог подняться с постели, во всем теле была такая ужасная ломота, а голова казалась чугунной. Придя ко мне утром с чашкой кофе, миссис Шеннон испугалась за мной здоровье и позвала мужа.
Приложив тяжелую, большую, с грязноватыми ногтями ладонь к моему лбу, мистер Шеннон зычным, не терпящим возражений голосом, заявил:
– Останьтесь-ка у нас еще на пару дней, мистер Малик. Моя жена вмиг поставит Вас на ноги. Отправлять же Вас на улицу в таком состоянии равносильно убийству.
И так моя жизнь потекла в этом тихом, угрюмом доме. Как-то раз, когда мне стало чуть лучше, а температура немного спала, я спросил миссис Шеннон, которая уже третий раз за день приносила мне бульон:
– Скажите, а что за дом находится в паре километров от вашего? Я проезжал мимо него, но было так темно, что я мало что разглядел. Мой кучер сказал, что это проклятое место. На дороге даже лошади вышли из-под контроля. Этот дом обвит какой-то тайной, а я ужасно падок до мистических историй. И вдобавок к этому мне так скучно, что я был бы очень рад, если бы Вы мне ее рассказали.
Миссис Шеннон изменилась в лице, молча подала мне тарелку супу и вышла из комнаты, не сказав ни слова. Когда я уже управился с ужином, на пороге появился мистер Шеннон.
– Моя жена сказала, что Вы хотите знать, какая тайна хранится в доме по соседству?
– Да, сэр, я бы очень хотел это узнать, – я поставил тарелку на маленький столик рядом с постелью, пододвинул поближе свечу.
– Но Вы очень слабы, а это длинная история, – мистер Шеннон взял стул, до этого сокрытый в тени у стены, и присел около меня. Он сложил руки на выступающем животе и, не мигая, уставился мне прямо в глаза.
– Уверяю Вас, сэр, сегодня я чувствую себя намного лучше. Я с аппетитом отужинал, а температура уже не так горячит мой лоб. Прошу Вас, расскажите мне! Я так боюсь, что из-за этой непогоды останусь без каких-либо развлечений, что все, что я смогу рассказать по приезде домой родителям и сестрам, сведется только к Вашей истории.
Кажется, мои мольбы подействовали на старика. Он достал из кармана домашней куртки трубку, набил табаком, предложил мне, но я отказался. Тогда он закурил, и поудобнее откинувшись на спинку стула, начал свой удивительный, порой пугающий, но такой увлекательный рассказ, что говорил весь вечер и всю ночь, а потом еще и на следующий день продолжал рассказывать о таинственных событиях семейства лорда Стайлса, произошедшего в этих краях семь лет назад.
Когда он закончил рассказывать, я собрал все свое мужество и еще по свежим воспоминаниям, записал эту историю и сейчас отправляю ее Вам вместе с письмом.
Не судите строго, я записывал так, как успел все запомнить, да и сам мистер Шеннон предупредил меня, что в этой истории много слухов и домыслов, но за общую нить рассказа он ручается собственной головой, потому что помнит ее так ясно, как будто «это было с ним самим только вчера».
Но для этого письма у меня уже заканчивается бумага, и историю я отправлю следующим. Надеюсь, она придется по вкусу и тебе, отец, и маменьке, которой я шлю нижайший поклон, и сестрам, которых целую в обе щеки.
С почтением,
любящий вас сын
Зейн Малик.”
Комментарий к ПРОЛОГ.
НЕ БУДЕТ КОММЕНТАРИЕВ – НЕ БУДЕТ ПРОДОЛЖЕНИЯ, ИБО МНЕ ОЧЕНЬ ВАЖНО ЗНАТЬ МНЕНИЕ ЧИТАЮЩИХ, СТОИТ ЛИ ПРОДОЛЖАТЬ ЭТУ РАБОТУ!
Надеюсь на ваше понимание.
Всем добра
========== 1. ==========
Шел март 1803 года. Стояла именно такая погода, когда вся природа вновь обретала дыхание жизни, а люди начинали чаще выезжать в соседние поместья, уже не испуганные снегом и градом, намереваясь рассказать последние слухи и сплетни, накопленные за долгие месяцы зимы.
Жизнь в Йоркшире в те года, о которых пойдет речь, текла весьма спокойно и размеренно. С утра в кругу семьи обсуждались планы на день, потом – охота для мужчин или чтение романов для женщин, вечером – светские походы к друзьям, чтобы обмолвится, как бы невзначай, что Томас подстрелил большого медведя, а Клара просто восхитительно играет новый романс на фортепиано.
В то время люди жили только сплетнями, интригами, которые водились и в богатых семьях, и в бедных, рассказывали одним людям про других, даже если они не были между собой знакомы, как о старых закадычных друзьях.
Но одно семейство все же выделялось на фоне склочных, острых на язык, скучных, ничем не примечательных людей.
В далеком 1723 году сюда приехал никому не известный помещик Генри Стайлс и чудесным образом за несколько лет нажил такое огромное состояние, что родившийся в 1753 году его сын Бертрам Стайлс всю жизнь только и делал, что играл на бирже, приумножая свой капитал. В возрасте двадцати семи лет Бертрам женился на своей дальней родственнице. Этот брак тогда все осуждали, что было понятно, ведь Бертрам не обладал красотой. Единственное его достояние – деньги и чувство юмора, вероятно, и вскружили тогда голову бедной двадцатилетней Каролине Ленгли, из довольно богатого помещичьего рода. Родители тут же дали согласие на брак, так как Каролина была последней, пятой дочерью на выданье, в то время как все ее сестры уже были замужем.
Очарованный красотой Каролины, Бертрам не находил себе места от счастья. Но потом словно проклятье нависло над их семьей. Шел третий год замужества Каролины и Бертрама, а детей у них все еще не было. В тот же год, с промежутком в несколько месяцев, умерли от тифа три старших сестры Каролины, оставив после себя троих сыновей. Отцы же их, все, как на подбор, мужественные, сильные мужчины, ушли на войну, с которой не вернулись. Бертрам же воевать не отправился из-за больной печени, что явилось счастьем для всего будущего семейства Стайлсов.
Недолго думая, Каролина и Бертрам забрали племянников себе.
Сама Каролина тоже была болезненной и довольно слабой женщиной, но смогла противостоять семейному недугу, и воспитала троих племянников, как родных сыновей.
А потом, спустя год, – о Небо! – Господь смилостивился над семейством лорда и послал им родного сына.
Так, тридцатилетний Бертрам Стайлс стал отцом четверых сыновей. Троих приемных он любил, как родных, но фамилии своей им не дал.
И в скором времени все поместье только и говорило, что о счастливом семействе Стайлсов.
Поговаривали, что они ходили в любимчиках у Бога. Все четверо сыновей были самыми лучшими детьми на свете. Казалось, они никогда и ничем не болели, всегда слушались родителей и во всех отраслях добивались небывалых успехов. Так, уже ко взрослому возрасту, среди почтенных матрон все разговоры сводились к тому, как бы выдать своих любимых дочек за сыновей Стайлса. Все четверо, пожалуй, за исключением лишь самого младшего и родного, балованного сынка семейства, отличались бесценными талантами и были притчей во языцех среди всего народа.
Старший, лорд Лиам Пейн, двадцати пяти лет, слыл первоклассным охотником. Среднего роста, плотно сбитый, с развитой мускулатурой, с темными короткими волосами и карими, пронизывающими глазами. Легкая небритость делала его еще старше в глазах девушек, и поэтому даже матери потенциальных невест с интересом посматривали на Лиама, когда он возвращался с охоты, ведя под уздцы своего самого быстроногого во всем поместье коня Лаки. Лиам был самым старшим в семействе и по праву должен был перенять дело отца после его смерти. Вместе с Бертрамом, уже немолодым, но все еще сохранившим свое чувство юмора, невысоким полным мужчиной со пшеничного цвета усами, они ездили на охоту, участвовали в скачках, а по вечерам Лиам уединялся в библиотеке, чтобы почитать труды о медицине.
Средний, лорд Луи Томлинсон, двадцати трех лет отроду, был самой большой семейной гордостью. Он не отличался высоким ростом, был худощав, а вся его внешность хранила печатать аристократизма и астеничности. Русые волосы, точеные черты лица, голубые глаза, которые моментально меняли свое выражение от меланхолической грусти до настоящей эйфории, впалые скулы, острые губы и волнительный голос. Луи числился в труппе театра, и все горожане с интересом ходили на его спектакли, где он исполнял только самые главные роли, а после каждого представления получал охапки цветов, писем с объяснениями в любви, а после ронял скупые мужские слезы в своей гримерной, выходя из образа.
Следующий приемный сын, но воспитанный в семье любимчиком, был лорд Найл Хоран. Несмотря на свои двадцать один год, в семье к нему относились как к настоящему ребенку. Каролина не чаяла души в Найле, и видела в нем дитя, даже когда он стал совершеннолетним. Найл обладал ангельской внешностью и таким же характером. Он единственный чувствовал отдаление от братьев, и все свободное время проводил в своей мастерской на самом верхнем этаже дома, рисуя небывалые картины, и писал стихи, которые лишь иногда декламировал на званых вечерах. Поклонниц у Найла было не меньше, чем у экзальтированного Луи или спокойного Лиама, но сам Найл не выявлял никому своей симпатии. Он рос чистым, невинным молодым юношей, нося в сердце мечту об идеальной девушке, которую смог бы полюбить раз и на всю жизнь. Его светлые волосы, единственные светлые из всей семьи, большие голубые глаза, чуть уходящая назад нижняя челюсть делали образ Найла предметом девичьих грез. Но сам Найл выражал любовь только к Каролине, с которой с самых ранних лет был неразлучен, за что получал насмешки и тычки от старших и более самостоятельных братьев.
Единственный, младший, родной и такой долгожданный сын, двадцатилетний лорд Гарри Стайлс не мог похвастаться ни единой добродетелью. Он не выказывал интереса к охоте, потому что это казалось ему слишком грубым занятием, от верховой езды его укачивало, театральную игру он находил лицедейством, а рисование картин – пустой мазней, не стоящей даже внимания.
Каролина не могла смириться с мыслью, что младшим сыном нельзя хвастаться, что она решила оставить его в покое и предоставить ему полную свободу действий, лишь бы это не пятнало репутацию их дорогой семьи. Она восхищалась Лиамом, гордилась Луи и безгранично любила Найла, а Гарри делал всё, что ему хотелось. В основном это всё сводилось к игре в вист, карты, полуночным попойкам с друзьями и кутежам на балах. Но всякий раз, когда двери в залу распахивались, и на пороге появлялся лорд Гарри Стайлс, в обтянутом его высокую, стройную фигуру черном костюме, в петлице пиджака которого всегда виднелся бутон красной розы, с черными, доходящими до плеч волосами и бесовскими зелеными глазами, от которых падали в обморок даже замужние дамы, а их сердца начинали учащенно биться, стоило лорду Гарри пройти мимо них – общество прощало младшему Стайлсу все его прегрешения. Общество никогда не простит Вас за излишнюю красоту, но благодаря ей закроет глаза на другие Ваши пороки.
Лорд Гарри Стайлс был поистине красив. Все сыновья Бертрама отличались неземной красотой. Их можно было сравнить со временами года.
Старший, Лиам, обладал строгой, сдержанной внешностью; он редко смеялся, открывая белоснежные зубы, был молчалив, суров, взгляд его, под опушенными длинными ресницами, был всегда на чем-то внимательно сосредоточен. Он был холоден и сдержан в свих эмоциональных порывах, как зимние месяцы.
Патетический и бурно на все реагирующий Луи был как палящее летнее солнце. Даже разговаривая в обычной жизни с братьями и родителями, дикция и интонация его были безупречны, и казалось, даже в это время он не выходил из образа романтического героя, спасающего весь мир. Он был щепетилен, сентиментален, нередко терял сознание от переполняющих его эмоций, и всегда все делал очень искренне – смеялся ли он или негодовал. Его руки с блестящими ногтями всегда были чисты и ухожены, он не мыслил жизни без сверкающих запонок и платков в нагрудных карманах своих сюртуков, а передвигался всегда с помощью позолоченной на конце тростью, что придавало его образу еще больше аристократизма, рождая самодовольную улыбку на астенических губах.
Младший не по возрасту, но по поведению, Найл, был нежен, как весенние цветы. Он был молчалив, никто и никогда не слышал от него ни единого грубого слова, при взгляде на девушку бледные щеки в родинках покрывались неподдельным румянцем и он начинал бормотать слова извинения, если он случайно касался прелестной женской ручки, до которых был так падок Гарри. Найл отличался простодушием, добротой и высокими моральными принципами. Он не расставался со своими любимыми книгами, готовый процитировать наизусть целые отрывки, а перед сном неизменно молился Богу.
Младший, Гарри, был переменчив, как осенняя погода. В одну минуту он мог быть дерзок и вызывающ, что нередко кончалось склоками в обществе с почтенными господами. Но в тот же самый миг он начинал обольщать всех дам, нередко даже и замужних.
Гарри принадлежал к тому типу людей, которых женщины боготворят, а мужчины ненавидят до той степени, что даже хотят быть на него похожими. Сколько бы сердец за свой столь юный возраст Гарри ни разбил, ему все всегда прощалось, стоило ему лишь посмотреть своими зелеными глазами, обольстительно улыбнуться изгибом чувственных губ или проникновенно спеть балладу о любви под окнами своей возлюбленной.
Так жизнь в семействе Стайлсов и текла, пока Бертрам не задумался о том, кому же из сыновей перейдет дело всей его жизни после того, как он смирно почиет в мире ином.
По всем документам, истинным законным владельцем всего имущества должен был стать Гарри, как единственный и родной сын, но Бертрам, сознавая всю распущенность младшего сына, вписал наследником в завещание Лиама. Но для того, чтобы все состояние могло полноправно перейти в руки нового владельца, сын должен был быть женат. У Лиама была невеста, прекрасная Агнесс Неренгейм, из богатого и знатного рода, но о свадьбе пока говорить было рано. Агнесс была младше Лиама на шесть лет и родители пока не были готовы выдать замуж единственную любимую дочку.
Но Бертрам Стайлс твердо принял одно решение, и ничто не могло его поколебать.
В то утро, с которого и началась эта история, вся семья, как и всегда, сидела в столовой. Длинный стол, покрытый белой, изящно расшитой скатертью, уставленный всевозможными яствами, которые любезно преподносил Роберт. Это был почтенного возраста слуга с до того пренебрежительным взглядом, что казалось, он презирал все и всех, но как слуга он был раболепен и беспрекословен, поэтому его до сих пор держали дома. Говорят, что нет плохих слуг, а есть плохие хозяева. Но к семейству Стайлсов это ни в коем случае не относилось.
Миссис Стайлс, восседающая в одном конце стола, причитала, что пудинг ей подали не вовремя, и все никак не могла успокоить нервных рук.
– Ах, мои дорогие, – обращалась она к мальчикам, спокойно поглощающим завтрак, – вы слышали, Клара Норберг выходит замуж! Я просто не могу в это поверить! Она была такой дурнушкой, и вот, скоро станет замужней дамой!
– Маменька, это закон подлости, – не поднимая головы от тарелки с овсяной кашей, ответствовал Лиам, промокая салфеткой массивной подбородок, – удачнее всего всегда замуж выходят именно дурнушки, ибо красавицы любят только себя.
– Боже, я так не хочу, чтобы вы, мои любимые мальчики, женились на дурнушках! – миссис Стайлс прижала к большим, карим, вечно строгим, но в это минуту затуманенным слезами материнской любви глазам платок, и погладила руку Найла, который всегда сидел ближе к матери, – Найл, обещай мне, что ты никогда не женишься на дурнушке!
Своего самого любимого сына миссис Стайлс готова была опекать до его старости, и горе было бы той девушке, которая захотела бы выйти замуж за ее малютку-сына!
– Что Вы, матушка. Я и не помышляю о женитьбе, – слегка сконфуженный, пробормотал Найл и снова устремил свой взгляд в тарелку.
– Ну, а ты, Лиам? Когда же ты уже женишься? Агнесс – очень подходящая тебе кандидатура!
Миссис Стайлс отложила нож и вилку, потому что в такие моменты она не могла есть. Ее тяжелые темные волосы были уложены в тугую прическу на затылке, а высокую, немного располневшую к среднему возрасту фигуру с пышной грудью обтягивало платье из бордового батиста; легкая жемчужная цепочка ожерелья подчеркивала бледную, величественную шею.
Лиам снова бросил беглый взгляд на мать.
– Да, Лиам, когда? – перекривлял Луи, за что получил полный строгости взгляд от миссис Стайлс.
– Маменька, мы уже не раз это обсуждали. Агнесс еще слишком молода. Да и мне бы хотелось закончить мое образование.
– Ты и так проводишь со своими медицинскими книжками почти все свободное время! – мать чуть было не хлопнулась наигранно в обморок, что всегда роднило ее с повадками Луи. Сам же Луи в это время театрально выковыривал из пирожного изюм и осторожно складывал его на тарелке.
– Остальное время я должен посвящать отдыху. Маменька, у Вас уже какая-то мания по поводу того, чтобы женить нас!
– Да, я понимаю, вы еще совсем мои маленькие мальчики и я вас так люблю, но, – миссис Стайлс снова погладила руку Найла, и в ответ все остальные братья закатили глаза от этой нескрываемой нежности, —, но ваш отец… Он так боится…
– Боже, он еще молод, чтобы думать о таких вещах! Все. Спасибо за завтрак, мне пора собираться. Мы с отцом собирались сегодня ехать стрелять уток, – Лиам поднялся из-за стола, поклонился, и, стуча каблуками начищенных для верховой езды сапог, покинул гостиную.
Легкий ветерок от созданного им сквозняка приподнял занавесь на окне и тут же ее опустил, вторя тяжелому вздоху миссис Стайлс.
– Ну, а ты, Луи? – мать подняла печальный взгляд на второго сына, но он лишь ковырял изюм с таким трагическим видом, как будто от этого его поступка зависела судьба всего человечества, – что ты скажешь? Мы так редко стали с тобой разговаривать…
– Мое сердце занято театром, в который я, к слову, опаздываю, – Луи поднял затуманенный трагизмом взгляд, который вечно оттенял его бледные высокие скулы и чуть впалые глаза, – жените лучше Гарри. И проблем будет меньше.
Молчавший до этого младший сын метнул в Луи взгляд, полный пренебрежения.
– Хотя… Сочувствую той несчастной, которую выдадут замуж за это исчадие Ада, – оскалив идеальные зубы в улыбке, Луи встал из-за стола. Гарри улыбнулся. Обычные перепалки между Луи и Гарри были не больше, чем просто шалостью. Луи единственный, кто хорошо относился к Гарри и Гарри прекрасно это знал.
– Гарри? – мать тоже посмотрела на младшего сына, но тот лишь отодвинул от себя стакан и сделал вид, что его собственные ногти прельщают его куда больше, нежели разговор с матерью.
– Один ты у меня и есть, – тихо прошептала мать, не выпуская ладони Найла из своих холеных рук.
Луи громко цокнул языком и подошел к окну. В столовой на мгновение повисло молчание, которое было неизменным после обычных разговоров о женитьбе.
– Вон возвращается отец. По виду он встревожен.
– Мистер Стайлс, – быстро проговорила горничная, и открыла двери столовой. Миссис Стайлс и сыновья встали.
Спустя мгновение, Бертрам вошел в столовую решительной походкой, бросил кое-какие распоряжения своему личному слуге, поклонился супруге и мальчикам и велел позвать Лиама.
Он выпил воды, поданной горничной, и ослабил узел галстука. Он явно был встревожен какой-то новостью.
Луи обратился к отцу, чуть покачиваясь на носках:
– Нас ждут какие-то новости, отец?
– Да, думаю, эта новость коснется нас всех, – мистер Бертрам по очереди оглядел сыновей. Найл снова покраснел под пытливым взглядом отца и задергал губами, Луи лишь вопросительно поднял брови, а Гарри никак не отреагировал. В голове самого молодого лорда мысли были только о том, как ему смертельно надоело сидеть в обществе своих родственников, и что он бы с удовольствием сыграл партию в карты. Но тут появился отец, и надо было его выслушать.
Вскоре в столовую вернулся Лиам. На нем был сюртук темно-синего цвета для верховой езды, в руках он держал хлыст. Лиам улыбнулся отцу, но увидев его серьезное выражение лица, выпрямился по стойке смирно и принялся внимательно слушать.
– Дело вот в чем, дорогие мои. Я не буду долго ходить вокруг да около, напуская разные тайны и делать длительное вступление. Мне поступило прекрасное предложение, от владельца фирмы «Браун и К», чтобы мы объединили с ним свой капитал и вскоре бы наш годовой доход удвоился вдвое, а то и втрое.
Все продолжали молчать, глаза Луи загорелись от восторга. Еще больше увеличить капитал! Да это же просто мечта!
– Но Браун поставил мне одно условие, – мистер Бертрам внимательно оглядел каждого из сыновей, на Гарри задержав взгляд чуть больше, чем на остальных.
– Какое же, Берти? – взволнованно спросила миссис Стайлс, сильнее прежнего поглаживая руку Найла. Тот все так же молчал.
– У него есть дочь, прекрасная Лаура. Я видел ее, – мистер Стайлс откашлялся, – она действительно хороша собой, умна, скромна. И мистер Браун предложил мне объединить не только наши фирмы, но и семьи. Короче говоря, – мистер Бертрам весь как-то вытянулся от радости и даже стал чуть выше ростом, – он хочет выдать Лауру за одного из вас, мальчики. И я уже решил, – быстро проговорил Бертрам, поднимая руку в знак того, что пока он не договорит, никто не должен его прерывать, – кто это будет.
Лиам и Луи переглянулись, посмотрели на Найла, который в свою очередь встретился взглядом с Гарри.
– Надеюсь, не я, – сказал Луи, – в мои планы не входила никакая женитьба, пока я, по крайней мере, не сыграю Гамлета.
– А у меня есть Агнесс, – пожав плечами, сказал Лиам.
Мать в ужасе посмотрела на мужа, сжимая руку Найла чуть ли не до боли. Она вся как-то побледнела, но мистер Стайлс спокойно ей кивнул, и спазм волнения немного отпустил всех, кроме одного присутствующего, который до этого развлекался тем, что скатывал хлебные шарики и гонял их по тарелке ударами большого ногтя.
Мистер Стайлс откашлялся, развел руками, как бы отмечая этим, что у него не было иного выбора, и четко произнес:
– И я решил, что это будет Гарри.
Комментарий к 1.
НЕ БУДЕТ КОММЕНТАРИЕВ – НЕ БУДЕТ ПРОДЫ!
Всем добра, благ и счастья
========== 2. ==========
– Что?
Лиам с Луи переглянулись так, что за одну только эту эмоцию Луи можно было дать звание самого лучшего актера современности. Найл не отводил испуганного взгляда от отца.
– То, дорогой мой. Я собираюсь тебя женить на дочери Брауна.
Гарри весь изменился в лице и резко поднялся из-за стола.
– Но я не хочу жениться! Жените лучше Луи! Или Найла!
– Еще чего! – тут вступил Луи, – отец, я же говорил Вам, что я не могу сейчас жениться…
– Так, тихо, – отец взмахнул рукой, – Луи уже взрослый и здравомыслящий человек, и он работает в театре, поэтому он пока может повременить с женитьбой. О Найле и речи быть не может – он еще ребенок, – на этих словах миссис Стайлс любовно погладила белую руку Найла, – а вот, Вы, молодой человек, немного засиделись. Мне надоело спонсировать Ваши ночные игры в карты и пьяные возвращения домой. Мне кажется, женитьба Вас остепенит.
