Текст книги "Постскриптум (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 24

Знаете, жить на одной территории с мужиком, к которому не испытываешь, мягко говоря, очень мягко говоря, равнодушия, – сложно. Я бы сказала даже кошмарно. Причем не какие-то-там считанные часы, а двадцать гребаных четыре часа семь долбаных дней в неделю. Спасает только ставший настоящим глотком свободы сон. Тогда нет странных молчаливых взглядов, непонятных полунамеков и скотского поведения.

То, что Алексеев пытается меня унизить и очень извращенным образом наказать, я просекла довольно быстро. Его заплывы в ванной участились, равно, как и почти приказ помогать ему в этом. Позволяя касаться собственного тела, он совершенно не проявлял никаких ответных шагов. Я стала рабочими руками и громоотводом при вспышках дурного настроения. К слову, частых довольно-таки, и черт его знает, с чем оно, собственно, связано.

Потому, когда появляется лазейка, и я могу свалить из дома хотя бы на пару часов, дабы закупить продуктов и прочих мелочей, я буквально улетаю на крыльях счастья из квартиры. За неимением теперь личного транспорта, эксплуатирую Лешину машину. И не скажу, что мне это не нравится. Автомобиль воистину шикарен. Он, как и хозяин, жесткий, красивый и будто имеет характер. Еще какой характер…

Долгое шастанье между рядами в гипермаркете действует медитативно. Смена обстановки и незнакомые лица как-то умиротворяют, что ли. И хочется улыбаться даже кассиршам, которые вечно недовольные и уработанные, просто потому что им еще хуже, чем мне. Наверное. Видя, в принципе, кого-то, у кого в жизни дерьмо похлеще, мне становится лучше. Это эгоистично и даже цинично, но каждый успокаивает нервишки, как умеет и как может себе позволить. И почему, собственно, нет-то?

Уже стоя на кассе, ловлю себя на том, что моя тележка почти наполовину забита ненужными мне вещами. Вещами и мелочами для комфорта Леши. И от этого несколько грустно. Потому что я забочусь о нем. Ухаживаю. Присматриваю, а в ответ не получаю вообще ничего. Обидно даже. Хотя нет, все же кое-что получаю. Тренинг своего сраного долготерпения, стрессоустойчивости и сдержанности. Ибо, если бы я не одергивала себя регулярно, мы бы скандалили каждый божий день. И то ли он намеренно такой невыносимый и испытывает меня, либо бывший муж становится брюзгой и ведет себя как великовозрастный дебил. Сложно выбрать верный вариант ответа. Вот, правда, сложно.

Приехав домой, рассчитываю на целительную практику в виде готовки подальше от недовольства и требовательности Алексеева. Потому что чертова кухня теперь мое единственное убежище, куда он не сует свой нос. Но по возвращению замечаю незнакомую пару обуви и почти узнаваемый чужой запах.

Огромный плюс в шикарном евро ремонте – это отсутствие скрипа в половицах. Что позволяет мне бесшумно проскользнуть в зал и уставиться на идеализированную картину ебаного семейного воссоединения на моей кровати. И нет, Лешенька никого не трахает. Но лучше бы он это делал, возможно, стал бы как минимум добрее. Там все куда болезненнее для меня в моем каком-то клинически неизлечимом состоянии. На кровати лицом ко мне сидит Леля. Между ней и Лешей сидит милое маленькое существо, а его величество лежит, улыбается и беседует с ними обеими. И все как бы ничего. Имеет право. Квартира-то не моя. Но Олина рука, что плавно гладит его голую спину, и вся эта домашняя, привычная, видимо, для них атмосфера впивается острыми когтями в мое нутро.

Стыдно, но я ревную. Так оглушительно. Патологически ревную и не могу никак с этим справиться. Бывшая – или все еще действующая – жена все еще любимого мной мужчины смотрит на меня сложно трактуемым взглядом. Не прекращает собственных действий, продолжает разговаривать с находящимися с ней рядом двумя людьми, а вот глаз от меня не отводит. Злорадно? Или похуистически – опять же не знаю. Но это бесит. Настолько сильно, мать его, бесит, что даже удивительно. Потому что вроде не должно. Вроде. Но дергает внутри так, что похлеще серьезного нарыва. И скребется кошка в душе. Всего четырьмя лапами раздирает внутри. И я не нахожу ничего лучше, как свалить на кухню и не отсвечивать. Так как возмутиться не имею права. Да, собственно, и не имеет оно смысла. И вряд ли будет какой-либо результат, кроме моего ущемленного вконец самолюбия. Хотят там миловаться? Да пожалуйста.

– Хочется плюнуть тебе в лицо. – Хмыкаю под нос, услышав женский голос, обращенный явно ко мне. Не поворачиваюсь, продолжаю заниматься кухонными делами. Попросту игнорирую стоящую сзади фигуру. – Вот скажи мне, как ты умудрилась чуть не угробить мужика? Я тебе его целым и невредимым отдала. Живого и здорового. А ты? Не умеешь, дорогуша, – не берись. – А яда в голосе тонны. Только от ее слов хочется заржать, будто в припадке. Равно как и от громкости произнесенных фраз. Намеренно. Чтобы Леша услышал каждое чертово слово. Сука. Она все же сука. Не удивляет. Не цепляет. Но личико подправить ей хочется. Отбивным молотком, который у меня в руке, аккурат опускающийся на очередной кусок свинины. – Косорукая. – Провока-а-а-а-ация во всей красе.

– Где же ты была, милочка, пока я денно и нощно отиралась в больнице, поднимая его на ноги?

– Сама накосячила – сама смотри.

– А ты глупее, чем я думала. А может, даже тупее. Иди куда шла, а? – Улыбка с лица не сходит. Ее реакция и буквально каждое слово вызывают приступ необъяснимого веселья. Потому что какая дружащая с головой баба может начать нести такую ахинею? Ну, бред же полнейший. Взять и обвинить меня в том, что у ее бывшего, или еще пока настоящего, мужа производственная травма. Мне что, со щитом за ним по объектам ходить? Мне, блять, заняться больше, что ли, нечем? Да и с хера ли, извините? Он мне кто? Кто я ему?

– Добьешь ты его дура, добьешь. Жалко мне его, только свои мозги не вставишь. – А гонора же, матерь божья, на десятерых хватит. Самомнение и чувство собственной важности бьет изо всех щелей фонтаном.

– Твои-то? Сомневаюсь, что мозг альтернативно умной особы кому-то сгодится в обиходе. Последствия будут крайне печальные. Так что повторюсь: иди куда шла. – С силой врезаю молотком в очередной кусок мяса. И выдыхаю, все еще не стирая ухмылку с лица, когда она, наконец, уходит. Полностью уходит.

Забрав Ильюшу из сада, поужинав втроем и убрав после трапезы, занимаюсь ребенком. Играем, разговариваем, просто валяемся. Леша же выглядит крайне задумчиво. Я бы сказала – чересчур даже. Что сподвигло? Мыслей куча. Только какой из вариантов верный? Ему явно не по нраву была наша стычка. Только по этому поводу он не сказал ни слова ни до, ни после ее ухода.

И все продолжается в привычном за последнее время ключе. Душ. Укладывание сына спать. Какие-то мелкие дела по дому. И вот я уже намереваюсь по привычке отправиться к Илье и лечь спать, хорошенько покурив перед этим в кухонную форточку, как слышу голос Леши из открытой комнаты:

– У тебя есть своя комната не для того, чтобы ты оккупировала соседнюю. Оставь Ильюшу в покое и иди ложись, запарила. – Приподнимаю бровь. Немного шокированная его словами. Смотрю на вальяжно устроившегося Алексеева и думаю: ну и что на этот раз он удумал? А главное – ЧЕМ мне это грозит в конечном итоге?

Ну, бог с ним. Кровать тут, кровать там, мне по большому счету плевать, где спать, после продолжительных ночевок на полу в старой квартире. При переутомлении я и на коврике при входе в квартиру усну. Не принципиально, где отключаться. Совершенно.

Подхожу к постели, стягиваю резинку с волос, скидываю длинную домашнюю майку, оставшись лишь в трусах и коротком спортивном топе. На улице как бы не зима, становится с каждым днем все более жарко. Да и тело хочет отдохнуть от сраного тряпья. Но не голой же мне к нему ложиться, пусть и под разными пледами мы явно будем обитать.

Укладываюсь на другом краю огромнейшей кровати, прикрываю пятую точку мягкой тканью и готовлюсь отправиться в прекрасное и таинственное царство Морфея, чтобы ушло все на хрен хотя бы на пару часов. Потому что я устала. Безумно. Вымоталась морально до какой-то гребаной точки невозврата и прийти в тонус не могу совсем. Меня как на американских горках то поднимает, то одним резким движением сбрасывает вниз. Этот ненавистный мне аттракцион, почти каждодневный причем, сводит с ума. Я то люблю его до безумия, то бешусь как девчонка пубертатного возраста. Периодами вообще без причины. Или гормоны устраивают скачки из-за присутствия на моей территории самца, такого доступного с одной стороны и такого недоступного с другой.

Мне то выть охота от безнадеги и непонимания происходящего. То спрятаться подальше и даже не видеть его. Бросает из крайности в крайность, и справиться с этим с каждым днем все сложнее. Почти нереально. И именно вот в таком сраном настроении засыпаю.

И вот так уже несколько ночей подряд и сплю. В почти двух метрах от его тела. Слыша мерное дыхание и то просыпаясь от едва ли не адского пекла, с мелкими капельками пота на теле, то чуть ли не стуча зубами от работающего кондиционера. Леша, конечно, сволочь, но одного не отнять – когда он включает эту, не вызывающую у меня восторга, штуку – накрывает меня чуть ли не до самых ушей. Крупица странной заботы, почти неуместной. И отдающей сосущей тоской внутри. Потому что лучше бы согрел собой… Вот ей-богу. Лучше бы собой.

И от затишья до бури. От бури до затишья. С момента ухода его женушки прошло три дня. И чего и следовало ожидать, появляется еще один в последнее время зачастивший гость. Кир, Кириллушка, Кирилл. Ставший после произошедшего любимой и почти родной дрянью.

– Милости прошу к нашему шалашу, – посмеиваюсь, открывая ему дверь.

– Нехуевенький такой шалаш у вас, хочу отметить, – в тон отвечает. – Пошли покурим, – заговорщицки шепчет мне на ухо. Не отказывает себе в маленькой гадости и пару раз тыкает пальцем меня в ребра, вызывая почти детский писк. А я зачем-то бросаю украдкой взгляд на Лешу, который полулежит в кресле в зале и смотрит на нас. С нечитаемым, как всегда, лицом. И застывшими, как два черных камня, глазами. Что же…

Выходим в подъезд и курим. Треплемся обо всем и ни о чем. Сумев все же преодолеть препятствие в виде нашего ночного косяка. И дружба стала крепче, причем без явных, как раньше, пошлостей и прочего. Что радует неимоверно, потому что младший Алексеев, как друг, просто мечта. И мы ржем, бесимся как малолетки на кухне, чем к вечеру, что становится очень очевидно, раздражаем Лешу. Он сразу просто молчит. Потом начинает прожигать взглядом с нотками злости, а в конечном итоге вообще КАК рявкнет. После того, как Кир в очередной раз начинает измазывать мне нос кремом и щекотать.

– Да убери же ты руки от нее, а, козлина мелкая! – Мы там и замираем с Кириллом. Я – с измазанной щекой в белковом креме, а он – с руками в сантиметрах от моего тела.

– С хера ли? – У младшего из братьев глаза хитро поблескивают. Чертят там миллиард собралось, чтобы устроить представление. И я все еще удивляюсь. Вот как у него получается из серьезного и пугающего перевоплощаться чуть ли не в клоуна? Вот как? И почему такой черты нет в характере Леши? Может, проще было бы?

– Я говорю: не липни ты к ней, запарил. Не беси меня.

– А ты что, права хочешь заявить? А то как-то непохоже, что она кому-то принадлежит. – Закатываю глаза и просто сваливаю от них курить. Не хочу даже слышать этот маразм. Потому что ничего не понимаю. Это ревность? Кособокая и странная? Или это попытка угомонить нас, ибо раздражаем, или он не разделяет нашего веселья? Но что-то щелкает в голове, что-то, пока еще не совсем понятное. И диссонирует на фоне почти полного безразличия, показываемого им. Хер пойми что. И как на это реагировать – бог его знает.

– Лехыч, ты дебил. Не было бы у тебя еще гипса – отпинал бы. Который, кстати, тебе на днях таки снимут, я уже подсобил и даже нашел тебе отличного массажиста. Небезызвестного…

– Валеру небось. – О как, что за Валера, интересно мне, и откуда столько снисходительного неудовольствия в голосе Леши?

– Он человек с золотыми руками. Ногу твою быстро реабилитирует.

– А еще с языком без кости и отсутствием такта.

– Да брось, ахуеный же мужик. Говорит, что думает, и в лицо сразу же. Куда лучше, чем те, кто за спиной потом фекалиями поливают.

– Ладно, посмотрим.

Бочком-бочком сваливаю мимо них на кухню. Ибо на фиг. Там же и торчу остаток дня, то роясь в ноутбуке, то доделывая заказы, пока Ильюша развлекает отца. И им весело, и у меня пара часов покоя.

***

Спустя два дня гипс исчезает. Как и нужда в моей помощи. И не то чтобы я очень убиваюсь по этому поводу. Но что-то заснуть вообще не могу. Лежу, смотрю на Лешину спину, и желание просто коснуться его невыносимо. И картина с тем, как Леля гладила его, наслаивается на мое и без того слишком расшатанное состояние сегодня. И мне так плохо и одиноко. А он так близко… И далеко в то же время.

Одергиваю себя, когда почти касаюсь голой кожи. Осторожно подползаю и тихонько тяну носом воздух. И ощущаю мощную волну пробежавших по телу мурашек. Господи. Как же одурманивающе он пахнет. Прикрыв глаза, позволяю себе еще несколько секунд собственной слабости перед ним. И буквально откатываюсь, когда он сквозь сон поворачивается лицом в мою сторону. Сжимаю в кулаках плед с гулко бьющимся сердцем. Как преступница – не меньше. Боюсь даже дышать и шевелиться, через пару минут, таки глянув украдкой и выдохнув от облегчения, что он все также спит, а значит, мое безумие осталось незаметным.

Это радует. А с другой стороны хочется, чтобы что-то произошло. Пока меня не разорвало на части от ожидания непонятно чего. От сдвигов в какую-либо сторону. Потому что да, я согрешила, мать его. Поступила опрометчиво, глупо и обидела, предала. Да, это сложно выбросить из памяти и сделать вид, что ни черта не было. Но… Но, бля, ну сколько можно? Взрослые люди оба. Мои чувства, даже с налетом усталости и сдохнувшей веры в далекое и светлое, все еще сильны. Возможно, сильнее, чем когда-либо, после пережитых событий. И пусть я истощена и практически эмоциональный инвалид, он нужен мне. И по моему поведению это заметно. Потому что черта с два я бы просто так носилась за ним, как курица за яйцом, эти недели. Я не занимаюсь благотворительным раздариванием себя. И самопожертвованием для тех, кто мне безразличен. Очевидно ведь, да?

После обеда приходит тот самый Валера. Очень видный мужик, хочу сказать. Ухоженный, дорого одетый. И я могу смело сказать, что он точно имеет спрос у женской части населения, несмотря на то, что и нос с горбинкой, и глаза слишком глубоко посажены, и вообще далек от идеала красоты.

– День добрый. – Вежливая улыбка, и глаза с намеком. Целует мою руку и отправляется к Леше в зал. Где подолгу разминает ему ногу под скрежетание зубов Алексеева. Постоянно подкалывает, дразнит, и я понимаю, почему он может не понравиться. Потому что очень специфичен и своеобразен в общении.

Закончив с ногой, манит меня к себе пальцем.

Подхожу к нему, сидящему на диване рядом с Лешей. Тот укладывает мне одну руку ниже пупка, а вторую на копчик. Прощупывает, ведет выше по позвоночнику, нажимает на определенные точки, и я то почти падаю к его ногам от облегчения, то ойкаю от вспышек боли. Встает за мной. Разминает плечи, шею и доходит до затылка. С силой сжимает, а я со свистом выпускаю воздух сквозь зубы. Больно! Аж в голове звенит.

– Хм, дай-ка угадаю. Кесарево сечение и спинальная анестезия. Я прав? – Киваю. – И все бы ничего, но это та еще дрянь. И, судя по всему, со спиной пошли осложнения. Как давно?

– Ребенку почти шесть лет.

– Профилактические курсы массажа, я так понимаю, были регулярно каждые полгода?

– Нет.

– Вообще не было или были реже?

– Вообще.

– Леша-Леша, ты что жену свою не бережешь? Красивая, стройная, соблазнительная молодая женщина. Но красота – одно, а здоровье – другое. Следить надо за ним. Заботиться. Ухаживать, холить и лелеять. Свою жену надо беречь, дорогой. – Качает головой осуждающе, но с улыбкой. Алексеев же молчит и выглядит не в пример хмурым. – А то она тебе ребенка подарила, а ты наплевательски относишься. Смотри, заберет более внимательный мужик, и будешь локти обкусывать до кости.

– Все так плохо? – встреваю и прерываю бесцеремонно этот монолог.

– Не все. Расслабься, солнце, раздевайся до пояса и ложись на пол. Буду делать тебе хорошо. – С сомнением смотрю на мужчину, а тот откровенно смеется. – Я видел огромное количество голых женских тел. Я же врач. Давай, смелее. Прощупаем тебя, детка. – Сверкает глазами, а я, повернувшись к ним спиной, стягиваю майку, оставаясь в трусах, благо не стринги надела. Укладываюсь на ковер и следующие полчаса, плюс-минус, то растекаюсь лужицей от удовольствия, то айкаю от боли. Валера разрабатывает каждую мышцу, каждый позвонок. Кулаками, локтями и проворными пальцами. Даже не слушаю, что он там приговаривает. С закрытыми глазами получаю удовольствие и откровенно рада, что моя гребаная спина, наконец, получает пристальное внимание профессионала. А еще обижаюсь на Кира, братцу-то вон как подсобил. А мне за столько лет не мог. Хотя… я ведь НЕ ЕГО женщина. Толку ему было напрягаться скотине такой.

– Садись. – Без каких-либо мыслей присаживаюсь, прикрывая грудь руками. – Я видел кучу сисек в своей жизни. Ты думаешь, сможешь удивить? – снова поддевает массажист. – Давай, опускай руки и расслабься, я просто врач. Или ты к гинекологам-мужикам не ходишь? Эх, Леша, держи ее покрепче, а. Держи и не отпускай красавицу. – Закатываю глаза, расслабляюсь. Почти. – Что с лицом, прекрасное создание?

– Да вот слышу это не впервые, – фыркаю. Ну не сдержалась. Что теперь, казнить меня?

– И неудивительно. Если будет муж обижать – себе заберу. Пойдешь? – Шутки шутками, а Леша почти закаменел на своем месте. Даже смотреть на него напрямую не рискую. Но молчу на его вопрос. Да и что тут скажешь? Обижать или нет, а он, во-первых, не муж, во-вторых, я его люблю. Увы. – Значит так, сейчас я тебе очень классной штукой обработаю спину. Чтобы не было раздражения, потому что кожу я раздразнил. Да и приятно обезболивает. Ей же можно ногу мазать. Поняли? – Угукаю и чуть ли не как кошка мурчу, когда легкими круговыми движениями Валера втирает мазь.

– Дай сюда, я и сам справлюсь, – нервно со стороны, и меня касаются другие руки. Дрожь от которых мгновенно застилает тело. И гладит он мягче, от шеи до копчика. И так близко… Что меня почти подбрасывает на месте от ощущений. Господин доктор же под шумок уходит. А я так и сижу еще минут десять, и уплываю от Лешиных манипуляций. И наплевать, что почти голая. Насрать, что все сложно. Его руки, приятная томность движений и расслабленная спина – это нечто. Просто нечто. Только завершив, он встает и, хромая, шлепает в ванную. Вымывает руки, остаток вечера игнорирует меня, только сверкает глазами и, судя по всему, злится. Бесит.

Так бесит, что я как оголенный провод, не знаю, куда себя деть, остро реагируя на все, что происходит. Так сильно психую, что решаю сегодня спать в зале на диване. Демонстративно. Ибо или задушу его ночью, сорвавшись, или…

Так и поступаю, уткнувшись в спинку дивана, прикрыв задницу пледом, пытаюсь спать. Но не тут-то было. Леша как шлеп-нога шатается туда-сюда. То на кухню сходит. То зачем-то во вторую ванную. То попьет. То повздыхает как пенсионер, проходя мимо. И уже язык чешется спросить: чего не спится-то человеку? Никто не трогает и не мешает. Развались бы хоть поперек, раскинув руки-ноги в позе звезды, а его носит. И туда-сюда, туда-сюда, как заевшая пластинка. Напрягает. Очень сильно. А еще к нему хочется, но гордость-матушка не велит.

За пару десятков минут тишины успеваю задремать. На самом деле почти засыпаю, когда Алексеев подходит ко мне. Залезает под плед, прижимается грудью к моим лопаткам. Обнимает поперек живота и замирает. Выдыхает и расслабляется.

И вот мы такие, влипнув друг в друга, как две ложки… И жарко мне. Трусит все внутри. И приятна мне его инициатива и тепло. И дыхание у шеи, и запах, в котором тону.

– У меня нога без тебя болит. – Хочется сказать, что это после массажа. Но молчу. Упиваюсь моментом, кто знает, будет ли еще такая акция в ближайшем будущем. Когда вот так, без подтекста, просто держат в объятиях. И слышно, как сердце чужое лупит. Только вот тело реагирует. Непослушное и отвыкшее. Бунтует все внутри от его бездействия. Потому что темно. Потому что чувствую его кожей. И рука на ребрах, пальцы, которые временами бездумно поглаживают, заставляет млеть. Как школьницу неопытную. И повертеть задницей охота, подтолкнуть. Но лежу как истукан, дышу урывками, и спать вроде хочется, а вроде и не до сна.

Странно все. До утра мы так и лежим. Я постоянно просыпаюсь от каждого его движения. От того, как вжимает все крепче в себя. Как дышит за ухом. И будь он проклят, чертов будильник, который прерывает замкнутую цепь между нами. Открываю обреченно глаза. Приподняться пытаюсь, но не отпускают горячие руки. Да и утренние потребности мужского организма во всей красе ощущаются. Господи… Я и без того с нервным тиком во всем теле за эту ночь, а тут еще и…

– Полежи пять минут, что за привычка всегда сразу вскакивать? – Знакомая такая его нелюбовь к подобным пробуждениям. Ностальгией прокатывает внутри и отдается легкой болью. Очень легкой. Потому что за эти часы я словно оттаяла. Внутри чуть-чуть полегчало. И была бы моя воля, я бы не ушла сейчас. Но ребенку надо в сад. Потому разворачиваюсь в его руках и пытаюсь перелезть, чтобы пойти будить сына. А тот дергает меня за руку. Укладывает на себя и целует. Мягко. Неспешно. Будто пробует впервые. И руки невесомо по мне скользят. От лопаток к бедрам и обратно. Какая-то кошачья ласка, именно ласка, никакой страсти, и все так нетипично и непривычно для нас. То ли я одичала совсем?..

Он вкусный. Даже с самого утра, сонный и спокойный, безумно вкусный, и сердце сжимается вместе с внутренностями, когда легко отпускает и смотрит своими бездонными глазами. Сдался? Что-то решил? Устал бороться, или пришло для чего-то-там время? Я прошла проверку? Что изменилось – не понимаю. Неужели ему нужно было услышать от чужого человека что-то, чтобы резко измениться свое поведение и перестать меня мучить?

С легкой дрожью в теле бужу дитеныша. Помогаю ему собраться и отвожу в сад. Расцеловывая и подолгу тиская, перед тем как уйти. Греясь в любви к самому родному и любимому человечку. Смаргивая слезы и благодаря уродов сверху за него. Потому что дети – подарки. Самые ценные. Самые лучшие.

А домой возвращаться даже боязно. Хоть и зря. Наверное. Переступаю порог и чувствую запах кофе. Зайдя же на кухню, вижу Лешу за столом. Теряюсь, тушуюсь, но взгляд не отвожу. И совсем не понимаю его состояния. Как и своего.

– Иди ко мне, – звучит интимно. Не сопротивляюсь, усаживаясь боком на его колени. Прижимает как маленькую к себе, гладит по спине. Коротко целует в шею. А сердце заходится как бешеное. Хочется потереть глаза, чтобы понять, реально ли происходящее. Может, я свихнулась или сплю? Потому что перемены настолько резкие, что немного дико. – И прекрати так страшно молчать. Я же не зверь. – Правда, что ли? Вопрос так и хочет сорваться с языка. Потому что, по-моему, он – то еще чудовище. Был… В последнее время регулярно причем. – Мне плохо, даже когда ты в другой комнате. И я устал портить друг другу жизнь. Мы не молодеем. Теряем время. Упускаем что-то важное и сильное, что давно между нами есть. Я тебя прощаю, и ты меня прости.

– За что? – Всматриваюсь в лицо, что настолько близко.

– За то, что когда-то отпустил. Что не был рядом и не помогал. Не видел, как ты была беременной, как носила на руках нашего ребенка. Делал больно и заставлял ждать. Что чуть не оставил тебя одну и заставил пройти через ужас в больнице. – Стирает тихо стекающие из уголков моих глаз слезы. А те будто омывают мою душу, и так хорошо внутри становится. Его слова важнее простого «люблю» или «буду рядом». Они куда глубже, надрывнее и нужнее. Искренние. И каждое пропитано усталостью, смирением, обреченностью, но в то же время любовью и зависимостью.

– Молчи, – шепотом по его губам. Сама целую. Просто не выдерживаю. И столько боли и нужды в поцелуе. Сажусь к нему лицом. Обхватываю ногами. Глажу лицо и плачу. Плачу как ребенок, не стесняясь. От облегчения. От падающего груза с души. А клетка, в которой было заперто сердце, насильно заточено, чтобы не сойти с ума от чувств, которые были без ответа, распахнута, и даже дышать становится проще. Приятнее.

Снимаю через голову майку. Прижимаюсь к его груди. Вжимаюсь всем телом. А руки в моих волосах тянут, и губы напротив становятся напористее. Я чувствую его. Твердого, горячего и абсолютно моего в данный момент. Каждым мускулом, каждой клеточкой я чувствую его. И умопомрачительная твердость, давящая мне между ног…

– Я так хочу ощутить тебя внутри. – Облизываюсь как кошка. Смотрю в темнеющие глаза. Где зрачок застилает как у наркомана. Трусь об его плечо щекой и кусаю следом. Плавно покачиваясь на его коленях. Отчаянная и смертельно нуждающаяся в нем. Сейчас.

– Я скучал. И ревновать так дерьмово, малыш. Когда видишь, как на тебя смотрят, и понимать, что еще немного – и я потеряю тебя. Ты нужна мне, Лина. Пошло все на хрен. Мне без тебя не спится, не живется, не дышится. Я хочу быть с тобой, в тебе, на тебе. Я хочу быть причиной твоей радости, твоего удовольствия и счастья. Хватит с нас боли. Не отпущу больше. Не позволю тебя забрать.

– Люблю, – опускаясь на его член, выдыхаю. Слишком резко для той, что хотела превратить кухонный трах на диванчике в занятие любовью. И как-то чересчур рвано выходит. И не кусаться не получается. А страсть прошивает насквозь. И стонать в голос от того, что НАКОНЕЦ-ТО все как надо и с кем надо – чистый кайф. Чувствовать, как он звереет. Как отпускает себя, и сложно сказать, кто кого трахает, хоть я и сижу на нем сверху. Врезается в меня со шлепками. Кожа на шее горит от беспощадных нападок его губ и зубов. А внутри все пульсирует, я вся пульсирую от макушки до пяток, и конечности немеют. Пальцы сжимают Лешины плечи, как в судороге, впиваются до синяков. Смотрю в карие глаза. Выстанываю протяжно. И просто умираю, когда начинаю кончать. Мучительные секунды. Когда сокращается все тело, и собственный крик застревает в ушах.

– Я убью любого, кто попробует тебя забрать.

– Он же шутил, – шепотом отвечаю с улыбкой, вспомнив Валеру.

– А я не шучу. Ты моя. Только моя, черт возьми. – Вгрызается в мой рот. Сдергивает с себя. Подталкивает к нашей комнате. А я пячусь, глажу его грудь, не спешу, видя, как тяжело ему идти.

– Порой мне кажется, что ты меня приворожил, Алексеев, – заигрываю. Не заморачиваясь и перестав сдерживать себя. Самое время жить, девочка. Жить и брать все. Только вот и я теперь его не отдам никому. Ни за что. И ни-ко-му. Хватит уже с меня уступчивости и понимания. Мой – и точка. Мой член, мои руки, мой запах и мои демонические черные глаза. Весь мой.

– Кто кого, Алексеева, кто кого, – подыгрывает. Сексуальная ухмылочка прилипает к губам. Легонько шлепает меня по заднице.

– Ответ очевиден, иначе бы ты так долго не мариновал меня.

– Сомнительно, иначе бы я так сильно не сходил по тебе с ума. Ты же под кожу ко мне забралась. Ты в моих венах течешь. Это куда глубже, чем просто в сердце.

– Романтик, – протягиваю. Присаживаюсь на край кровати, глядя на него снизу вверх. С широко разведенными бедрами, упираясь руками за спиной. Чуть прогибаясь.

– Да нет, не особо, просто люблю тебя. И сейчас буду жестко, долго и методично вытрахивать из тебя малейшие сомнения в моих словах. Малейшие сомнения, касающиеся нас и нашего совместного будущего. Теперь ты моя жизнь, моя сучка, моя шлюха, моя любовь и боль.

– Скажи еще раз.

– Моя, – повторяет, запуская одну руку мне в волосы, а второй сжимает горло. Рывком заставляет запрокинуть голову. – Моя, – с рычанием. А я смотрю нагло, возбужденно и подчиненно. – Моя, – с силой сжимает, перекрывая кислород. Заставляя раскрыть рот и облизать пересохшие губы, следом громко выдохнув. Впечатывает меня лицом в свое тело.

Жадно всасываю кожу на животе. Вылизываю, спускаюсь к его члену, сжимаю тот в руке и начинаю медленно целовать вдоль ствола. Облизываю яйца, чтобы следом вобрать их в рот и обсосать. Специально зашипеть, когда он сжимает мои волосы на затылке сильнее, и вобрать до самого горла напрягщуюся плоть. Пока тот не становится каменным в моем рту. Пока он не вздергивает меня вверх, разворачивает в своих руках и прогибает в пояснице. Рывком войдя. Глубоко. До упора. Наклоняясь, кусая-целуя мои плечи и шею. Лижет пошло. Сосет кожу, оставляя метки. Двигается медленно, но то почти покидая, то с силой возвращаясь в мое тело. Это почти больно. Его медлительность и резкость. И так сильно скручивает от удовольствия, что сжимаю до побелевших пальцев в руках простыни. Я не просто стону в голос, я вскрикиваю от каждого толчка.

– Еще, – охрипшая и сумасшедшая. – Сильнее, – двигаясь навстречу, чтобы еще глубже и резче. – О боже, да. – Широко распахнув глаза, закусываю до крови губу и прогибаюсь еще больше. До боли в пояснице. До хруста в позвоночнике. А его рык вставляет похлеще наркотиков. Сильные руки, что оставляют следы на коже. Пальцы, что гладят по сморщенному колечку мышц, а когда его большой палец медленно и аккуратно вскальзывает внутрь, задыхаюсь от остроты. И хочется его везде чувствовать.

– Еще, – подбадриваю. Чувствую, как он плюет мне между половинок, слюна стекает, и он размазывает ее кончиками пальцев, вводит до упора один в меня. И неспешно трахает в одном ритме. Рука и член. Член и рука. Губы и язык на коже. Обжигающее дыхание. Легкий дискомфорт и непривычная двойная стимуляция слишком быстро подводят к оргазму. Такому сокрушающе сильному, что все перед глазами меркнет. А он выходит, кончает на мою задницу, размазывает между, снова входит. Мне лишь остается без сил вздрагивать.

И так долгие часы, буквально умоляя прекратить, потому что волнуюсь за его здоровье. Но он непреклонен и выглядит таким же голодным, хоть и кончил несколько раз. Да и я не лучше. Не могу насытиться им. Не получается. Так сильна была моя тоска и нужда в нем, что сейчас я впитываю, и мне мало. И сомневаюсь, что когда-либо станет достаточно. Я слишком больна им. Слишком давно и слишком неизлечимо.

И я не буду благодарить вас там сверху за то, что он снова со мной, жив и здоров. Что любит и рядом. Не буду, потому что вы это не цените. Просто знайте. Дальше вам будет скучно, потому что какие бы козни вы ни придумали, нас теперь не растащить по разные стороны. Ясно? Вот и отлично.