Текст книги "Hospital for Souls (СИ)"
Автор книги: Анна Элис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Еда совсем не лезет в горло: всё ещё тошнит от запахов, обезвоживания и недосыпа. Тэхён, подозрительно здорово выглядящий и наблюдающий за Юнги из своего угла, сожалеюще сводит брови. Юнги не удивлён. Слухи по их университету распространяются со скоростью света. Особенно те, что как-то связаны с Намджуном. Наверняка поэтому все так пялятся на него с утра и вежливо здороваются, проходя мимо. Даже те, с кем Юнги никогда не был знаком. Намджун – авторитет, которому никто не смеет перечить и которого все уважают (читай как: боятся). Кроме Чонгука. Чонгук вообще смельчак, и сколько Юнги его знает, он никогда не прогибался ни под чьё мнение, даже намджуново. И плевать он хотел на эту иерархию. Ему всегда было важно остаться человеком, который не станет пресмыкаться перед кем бы то ни было. Юнги уважал это в нём и уважает сейчас. Даже несмотря на то, что ему самому пришлось переступить через себя и отдаться во власть Намджуну. Это было только ради Чонгука, успокаивает себя Юнги, поднимаясь с места, только ради его благополучия. Но грудину всё равно жутко сдавливает, будто кто-то отнимает возможность дышать в полную силу, и Юнги решает выйти на свежий воздух, чтобы навести какой-никакой порядок в голове. Или хотя бы попытаться навести.
flashback
– Я не ожидал, что ты согласишься.
У Намджуна в машине места намного больше, чем в чонгуковой. Юнги сжимает ладонями колени, опустив голову вниз, осматривает сиденье, обитое светлой кожей, и очень хочет сбежать куда подальше. Ему не хватает смелости попросить вести машину быстрее, а Намджун и не торопится, будто хочет растянуть их времяпрепровождение наедине, хоть и прекрасно понимает, что Юнги думает сейчас. Как ненавидит его за то, что позволил оставить Чонгука, и как хочет высказать всё, что накопилось за долгие-долгие годы.
– Мы должны съехаться, – утвердительной интонацией произносит Намджун.
Юнги прикрывает глаза. Жизнь с Намджуном кажется ему самым страшным кошмаром, который невозможно вынести. Юнги кажется, что он сойдёт с ума, как только перешагнёт через порог его дома. Хочется верить, что для Намджуна он – очередная игрушка, которая надоест рано или поздно и которую он выбросит потрёпанной, тут же найдя замену. Юнги в этот же самый миг побежал бы к Чонгуку, чтобы признаться ему, что вёл себя, как полнейший придурок, что всё это время о нём думал, что не мог спать, есть, дышать, не воссоздавая в памяти его улыбку. Юнги думает, что уже свихнулся, раз мечтает об этом. Это ведь Чонгук – человек, который его ненавидит и из-за которого он сам страдает. Чонгук, которому всё равно и на него, и на его желания.
Чонгук, без которого хочется удавиться насмерть, потому что жизнь, в которой его нет, пуста и бессмысленна.
Юнги, наверное, уже потерял причины оправдывать свои чувства к Чонгуку. Это грёбанное помешательство – вот что Юнги испытывает к нему на самом деле. Эту нездоровую привязанность нельзя назвать любовью. Это куда хуже, куда страшнее. Юнги, как полоумный, сломал себе весь мозг, а заодно и нервную систему, одними мыслями о них. О их жизни, их счастье. Целыми днями, иногда даже ночами, вместо сна, он думает не о будущем, не о работе, детях, собственном доме, а о Чонгуке. Вспоминает, как тот держит сигарету, как с неприсущей ему нежностью проводит пальцем по щеке, как почти касается его губ своими. Понимая, что это вряд ли когда-то повторится, прокручивает эти моменты в голове снова и снова, как какой-то мазохист, который не может существовать без этой адской душевной боли. И не испытывает ни тревоги, ни паники, когда осознаёт, что Намджун – моральный насильник и садист, получающий удовольствие от одного только вида крови. Это будет не больно – оказаться растерзанным Намджуном. Больно будет никогда больше не увидеть Чонгука.
– Чёрт, Юнги, – машина резко тормозит, и Юнги испуганно зажмуривает глаза, слыша, как Намджун разворачивается к нему. – Я… – он замолкает, а затем с психу ударяет ладонями по рулю. Юнги подскакивает на месте. – Из-за тебя я стал таким. Из-за тебя у меня такая репутация, – Юнги размыкает веки и, не поворачиваясь к нему, косится взглядом на его руки, которыми тот крепко сжимает руль. – Я не монстр и никогда им не был. Это ты превратил меня в психа.
– Что ты несёшь? – бормочет Юнги, чувствуя, как бешено колотится сердце.
– Я ведь говорил тебе. Ещё тогда, на первом курсе, – цедит тот сквозь зубы. – Ты – только мой. Ничей больше. Так какого же чёрта ты начал таскаться за ним?
– Он – мой предназначенный, – твёрдо заявляет Юнги, сам не веря в то, что нашёл в себе силы на произнесение этих слов.
Дверца открывается с подачи Намджуна, и уже через несколько секунд, обойдя машину сзади, тот отворяет Юнги, вжавшего голову в плечи от страха, и, взяв его за руку, тащит наружу.
– Ты ошибаешься, – мотает он головой, прижимая Юнги к холодному металлу и смотря ему в глаза. – Ты чертовски ошибаешься, Юнги.
– Я чувствую, – Юнги прячет взгляд. – Между нами нечто большее, чем…
– Да кому нужны эти сказки про связь?! – Намджун ударяет по машине рукой аккурат в паре сантиметров от головы Юнги. – Послушай, – берёт его лицо в ладони и смотрит, извиняясь. – Я дам тебе всё, что ты захочешь. Сделаю всё, что скажешь. Я не знаю, что чувствуешь ты, но я… – Намджун сжимает челюсти, сморщив лоб. – Я с ума без тебя схожу. Думал, уничтожу тебя, дам тебе ощутить, что у меня на душе, дам испытать ту же боль, которой меня разрывает, и забуду тебя, отпущу, начну заново, – Юнги поднимает на него повлажневшие глаза и сглатывает ком в горле, чувствуя невероятной силы обиду. – Но ты въелся в меня, чёртов Мин Юнги. Жизнь без тебя – это не жизнь, понимаешь?
– Да, – шепчет Юнги и часто моргает, пытаясь отогнать слёзы. – Понимаю.
Как никто понимает.
Юнги тоже раньше думал, что забудет Чонгука, отпустит, начнёт заново. Это ведь всегда было просто – сбежать от кого-то, скрыться. Юнги знает, потому что, сколько себя помнит, постоянно сбегал от всех и каждого: боялся ощутить свою значимость и стать для кого-то целым миром. Он и сейчас боится, правда совсем другого. Это Чонгук теперь значимый, а не он. Чонгук теперь стал целым миром. Без него теперь у Юнги жизнь – не жизнь, а не наоборот. Всё перевернулось с ног на голову, и Юнги не имеет малейшего представления, как справиться с этим и что делать дальше. Понимает только, что уже не сможет перестать это чувствовать. Да и не захочет, если на чистоту. Это ли не настоящее сумасшествие?
– Ты убил во мне всё хорошее. Отнял смысл, отказав мне, – еле слышно говорит Намджун и опускает взгляд на его губы. – А я отнял его у тебя. Мы в расчёте.
– Пожалуйста, – Юнги приподнимает руки и обхватывает пальцами намджуновы запястья, пытаясь убрать его руки со своего лица. – Я не хочу, Намджун.
Прости меня, повторяет про себя Юнги, прости, прости, прости. За то, что стою здесь, зажатый им, чувствуя его буквально всем своим телом, за то, что дышу с ним одним воздухом.
За то, что даже в такой ситуации, находясь на грани, всё, о чём я могу думать, – это ты.
– Я не могу больше ждать.
Голос у Намджуна густой, хриплый. У Юнги бегут мурашки от шеи и до кончиков пальцев. Он старается принять это, как проявление страха, но что-то внутри подсказывает, что страх здесь абсолютно ни при чём.
– Я не отвечу, Намджун.
Страх здесь ни при чём. Юнги выворачивает наизнанку от… безысходности.
– Будешь сопротивляться, я сломаю ему шею, – Намджуну хватает доли секунды, чтобы приблизиться.
Юнги, медленно прикрыв глаза, усиленно пытается представить, что целующие его губы – чонгуковы.
end of flashback
========== Part 11 ==========
Два дня. Юнги понадобилось ровно два дня бесцельного существования на собственной кровати и игнорирования звонков и сообщений от Намджуна, чтобы прийти к выводу, что дальше так продолжаться не может. Всё вокруг стало каким-то тусклым, лишённым смысла. Юнги и раньше знал, что без Чонгука так будет, но сейчас ощущает это буквально и не может перестать злиться на себя из-за этого. Здесь и думать нечего: Юнги просто обязан поговорить с ним, объяснить, что ни за что не поступил бы так, если бы не крайние обстоятельства. Что не нужен ему никакой Намджун, что плевать он хотел на его извращённые чувства. Если Намджун хочет убить Чонгука, который вообще ни в чём не виноват, то пусть убивает и его, Юнги. Это гуманнее, чем оборвать связь между ними и отнять их друг у друга. Вот только знакомо ли Намджуну понятие «гуманность»?
Юнги не раз задумывался, что внутри Намджуна таится какой-то страх, что у него психологическая травма. Может быть, что-то случилось с его родителями, может быть, он стал свидетелем чего-то ужасного. Люди ведь не слетают с катушек по щелчку, как это случилось с ним. У безумия, пусть даже неистинного, зачастую есть причины. Но то, во что внезапно поверил Намджун, нельзя назвать причиной. В самый первый день в университете он, обнаружив у себя вторую точку, с чего-то решил, что Юнги – его предназначенный. Объяснил просто: почувствовал. А потом добавил: «Ты – мой. Я никому тебя не уступлю». Но это как тогда звучало чертовски глупо, так и продолжает звучать до сих пор. В тот день и Намджун, и Юнги познакомились с уймой новых людей, встретились практически со всеми, кто собирался учиться с ними на одном курсе. Даже стали свидетелями того, как Хосок с Чимином увидели друг друга и сразу поняли, что соулмейты. Намджун всегда говорил, что никакой связи не существует, но как же он сам пришёл к выводу, что именно Юнги – его судьба? Почему не Тэхён, который впал в ступор, когда встретился с ним взглядом? Почему не Чонгук? Намджун поместил в свою голову мысль и запер её там. Внушил себе, что есть только один вариант, и все эти годы позволял своему помешательству разрастаться и завладевать разумом. Намджуна стоит бояться, от него стоит прятать взгляд. И убегать от него – тоже стоит. Но его нельзя назвать монстром. Неуравновешенным и сумасшедшим – возможно, но не монстром. Юнги не хочет оправдывать его за ту боль, которую он причинил им с Чонгуком, но не может не ставить себя на его место и не пытаться понять его мотивы. Юнги ведь воспитан в любви, доброте и заботе, он милосердный и искренний.
Он готов принять жизнь, в которой боль из-за слетевшего с катушек Намджуна будет испытывать только и только он. Это не так уж и сложно – привыкнуть.
Главное, чтобы Намджун навсегда забыл о Чонгуке.
Экран телефона, валяющегося где-то в ногах, вновь загорается, и Юнги нехотя поднимается, чтобы посмотреть, что на этот раз пришло Намджуну в голову.
«Я знаю, где ты живёшь».
– Угрозы, – тихо тянет Юнги. – Замечательно.
Он грустно усмехается, откидывая телефон обратно на кровать, и начинает растирать опухшее лицо ладонями.
Чонгук, Чонгук, Чонгук – словно какая-то слуховая галлюцинация, которую ты не звал и которую невозможно прогнать из своей головы. Его глаза, губы, волосы, его широкие чёрные кофты и узкие брюки, его сточенные карандаши, крафтовые альбомы, его мозоли на ладонях от подтягиваний, рубец от шрама под бровью… Какие-то мелочи, в которые Юнги никогда специально не всматривался, нагло всплывают в памяти и надоедливо соскребают изнутри то живое, что в Юнги осталось. Пытаться избавиться от этих мыслей – бесполезно. Юнги знает, потому что пробовал это бессчётное количество раз.
«И где он – тоже».
– Какой дешёвый ход, – бубнит под нос Юнги, нажимая на кнопку вызова и поднося телефон к уху. Трубку поднимают с первого гудка. – Ну что?
– Что? – недоуменно переспрашивает Намджун.
– Я был занят, – Юнги старается не грубить: знает, что в гневе Намджун, мягко говоря, опасен.
– Ты не можешь быть занят для меня, – относительно спокойно звучит в трубке Намджун.
– Ах да, забыл, – язвит Юнги. – У меня же нет права на личное пространство и время.
– Есть, – тот почему-то не злится, слыша такой неучтивый тон, и даже, кажется, улыбается. – Но двое суток – это перебор.
– Я должен был подумать.
О Чонгуке. В полной тишине, в успокаивающей темноте, в одиночестве. Юнги хотелось хотя бы на пару дней перестать являться заветным желанием Намджуна, его «Получу, во что бы то ни стало», и побыть прежним Юнги с кучей шрамов на теле от ран, которые когда-то с аккуратностью и заботой обрабатывал Чонгук, с холодными руками, которые Чонгук пытался согреть. Юнги уже не больно и не холодно, разве что противно от себя самого и очень стыдно перед Чонгуком, Хосоком, Чимином. И перед соседями, которым наверняка уже дышать нечем от сигаретного дыма, который залетает им в окна с периодичностью раз в час.
– Надеюсь, над костюмом, – говорит Намджун, и Юнги слышит, как затихает шум двигателя в трубке. – Потому что я, например, понятия не имею, что будет нормально смотреться с твоими синими волосами.
– Я не пойду на этот идиотский бал, – у Юнги только одно желание сейчас – покурить, не слыша в ухе голос Намджуна, а лучше вообще забыв о нём. Но именно его машину он видит на парковке, когда, достав последнюю сигарету из пачки, подходит к окну. – Тем более с тобой.
– По телефону ты смелее, чем в жизни, – Намджун выходит из машины и машет ему рукой. – И ещё. Не вынуждай меня снова видеться с Чонгуком. Он, говорят, и так из последних сил держится.
Нет, Юнги ошибся. Намджун – монстр.
Как же это убого и отчаянно с его стороны – давить на самое больное. Знать, что Юнги, скорее, себя заживо в землю закопает, чем позволит оставить на Чонгуке крохотную царапину, и всё равно продолжать. Намджун не способен на чувства, ему чужда любовь и понимание.
Это ждёт Юнги рядом с ним? Бесконечные отсылки к Чонгуку, только ради того, чтобы удержать его вблизи?
– Зачем ты приехал? – хрипит Юнги, поджигая сигарету и затягиваясь.
– Чтобы отвезти тебя в университет, – отзывается тот, продолжая смотреть на его фигуру в окне.
– Не то чтобы я хотел…
– Не то чтобы я спрашивал.
Вот и поговорили.
Юнги отчётливо представляется дальнейшая жизнь с Намджуном. Приказы, запреты, угрозы. Возможно, применение силы, возможно, кратковременная пощада. Ад, иными словами. Которого можно было бы избежать, наверное, уехав из города или страны, скрывшись где-то, затаившись. И который настиг бы вновь при любом раскладе. Потому что Намджун не терпит поражений и потерь. Он всегда находит и получает то, что хочет.
– У тебя десять минут на сборы, Юнги, – грубовато оповещает тот и тут же отключается.
Целая вечность, мысленно отвечает Юнги. Особенно учитывая, что для того, чтобы собраться, ему достаточно поправить на себе чонгуков свитшот, который тот так и не взял обратно, и надеть кроссовки.
Юнги тяжело вздыхает, протягивая руки к рюкзаку, и выключает в комнате свет, выходя в прихожую.
Докурить можно и в следующий раз.
*
Юнги молчит, пока едет с Намджуном в машине до университета, молчит, когда они паркуются у главного входа, молчит, даже когда слышит «До вечера». Он чувствует себя Чонгуком, который даёт возможность услышать свой голос крайне редко, а ещё с горечью осознаёт, что значит это намджуново «До вечера». Очередной поцелуй, от которого будет выворачивать, и очередные попытки представить на его месте Чонгука. Видит Бог, Юнги скоро свихнётся от этого. Потеряется, сотрёт грань между воображением и реальностью.
Если там, в ином мире, в другой вселенной, спроецированной сознанием, они с Чонгуком будут вместе, Юнги не прочь пойти на такое.
Если Чонгук будет держать его в своих руках, давать шанс услышать то, как тихо и размеренно дышит, Юнги будет счастлив свихнуться.
«Прежде чем открывать кому-то душу, вспомни, что было в прошлый раз», – та самая цитата, которую Тэхён без устали повторяет, когда выплёвывает кровь на салфетку и смеётся над собственным состоянием. Юнги никогда не понимал, что пытается донести Тэхён. Никогда до этого самого момента. «Прошлый раз» происходит с ним прямо сейчас. И его терпение медленно дырявится. Нельзя было так доверяться Чонгуку, нельзя было открываться ему. И уж тем более нельзя было принимать его чувства. Пусть тот отдал их безмолвно, пусть без признаний и красивых слов, но Юнги поверил в них, сохранил в себе, а потом начал тонуть и уже почти захлебнулся. Теперь что ни день, то провальные попытки выбраться, схватить ртом воздух, которого там, на дне, не хватает, вытащить за собой и Чонгука. И очутиться в месте, где нет никого. Ни Намджуна, ни этих студентов, кланяющихся в знак приветствия, ни… Чимина.
Последний стоит за углом, прислонившись спиной к бетонной стене и запрокинув голову, и курит. Чимин никогда не курил, сколько Юнги его помнит, и никогда не выглядел таким морально побитым. Юнги боится облажаться с объяснениями и потерять его – одного из немногих, кто всегда слушал и понимал, но всё равно направляется в его сторону. Потому что Чимин сейчас не в этом мире. Потому что ему явно плохо, и им обоим нужен разговор по душам.
– Привет, – осторожно здоровается Юнги, не найдя в себе сил поднять на него взгляд.
– Знаешь, – тихо говорит Чимин, шмыгая носом, и подносит сигарету к губам. – Родители Хосока – не предназначенные, – он затягивается и прикрывает глаза, выпуская дым изо рта. – Каждый из них не смог быть со своим истинным по ряду личных причин, но со временем они свыклись с этим и приняли друг друга.
– К чему ты клонишь? – зачем-то уточняет Юнги.
– К тому, что иногда такое случается, – Чимин выбрасывает недокуренную сигарету и тушит её носком поношенного черного конверса. – Не всё происходит так, как мы хотим.
Чимин наблюдательный. Юнги догадывается, что мимо его ушей не прошли слухи о том, что в их университете появилась новая пара, но не хочет обсуждать это сейчас. Потому что здесь не о чем говорить. Совершенно.
– И давно ты знаешь? – он становится рядом, задевая Чимина плечом, и опускает вниз голову, начиная изучать взглядом асфальт.
– С тех пор, как увидел твои портреты в его альбоме.
– Чёрт… – выдыхает Юнги и сильно морщится от обиды из-за услышанного. – Я не могу, Чимин, – он слишком долго пытался не сдаваться, но ощутив поддержку, которой ему так не хватало в последние дни, почувствовал, что больше не может сдерживать всё, что накопилось, внутри себя. – Я не могу без него больше. Не хочу. У меня, чёрт возьми, ни хрена не выходит.
Чимин горько усмехается.
– Ты любишь его, – констатирует очевидное.
– Я его ненавижу, – цедит Юнги, зажмуривая глаза. – Из-за него моя жизнь превратилась в чёрт пойми что, – и сильно сжимает пальцы в кулаки, чувствуя боль от вонзающихся в ладони ногтей. – Не из-за этого больного ублюдка Намджуна, а из-за него.
– Юнги…
– Что? – тот резко поворачивается к нему и смотрит раздражённо, со злостью. – Это, по-твоему, любовь, да? То, что мне душу выворачивает костями наружу, то, что я уснуть боюсь, потому что там, во снах, он рядом со мной, а здесь нет? То, что мне кусок в горло не лезет из-за мыслей о будущем, которого у нас никогда не будет? Это, скажи мне, любовь? – у Чимина, поджавшего губы, во взгляде сочувствие. – Да лучше бы я кровью захлёбывался, как Тэхён. Лучше бы я физически страдал, чем вот так.
– Да что ты? – звучит голос Хосока со спины. Юнги стоит, как вкопанный: совершенно не ожидал, что Хосок появится здесь. – Значит, ты не против почувствовать то же, что и он? Боль во всех её проявлениях?
– Хосок… – Юнги в миг теряется, осознав, что не подумал прежде, чем озвучил свою мысль. Чонгука ведь избили. Заставили и кровью захлёбываться, и страдать физически. Ещё и убили на ментальном уровне. Из-за него, Юнги. Каким же нужно быть кретином, чтобы произнести это вслух? Юнги вновь становится стыдно за слова, вылетевшие на эмоциях, а заодно и за свой эгоизм, которым до этого момента он пытался оправдать все свои действия. – Парни, я…
Хосок бьёт в спину, между лопаток. Юнги чувствует острую боль и всю хосокову неприязнь, но не смеет ответить ему тем же. Лишь выпрямляется, приоткрыв плотно зажмуренные веки, и осмелевшим поворачивается к нему лицом. Юнги заранее знает, что Хосок ударит, но совсем не боится. Он давно мечтал, чтобы кто-то вбил ему в голову, какой же он болван, моральный урод, мразь, да кто угодно, – это всё будет правдой. Именно таковым Юнги и ощущает себя. Поэтому и не сопротивляется, когда получает по скуле с размаху, а потом по носу и по челюсти. Это заслуженно. Это давно должно было произойти. Юнги хочет ещё – по рукам, по бокам и по рёбрам. По всем до одного местам, по которым попало Чонгуку. Хочет плакать, как плакал Чонгук от боли, хочет стоять на коленях обессиленным. Хочет, как выразился Намджун, держаться из последних сил. Но Чимин оттаскивает Хосока, забирая у Юнги возможность получить то, о чём он так долго думал. И Юнги опять перестаёт чувствовать.
– Где ты был?! – орёт на него Хосок, вырываясь из рук Чимина. – Стонал под Намджуном, пока Чонгук валялся на кушетке и ревел из-за того, что дышать нормально не мог? С Намджуном ты проводил своё время, пока Чонгук собирал себя заново? Пока он падал на пол, пытаясь встать с кровати, подняться на ноги и выйти из той чёртовой палаты?
– Хоби… – Чимин пытается успокоить его, прижать к себе крепче.
– Знаешь что, Юнги? – выплёвывает Хосок, перестав брыкаться. – Засунь в жопу свои извинения, или что ты там пытался сказать. Твои слова ничего не значат. Ни для меня, ни для него. Ты уже всё всем доказал.
Больно. Гораздо больнее, чем по скуле, носу и челюсти.
Юнги провожает взглядом спину Хосока, раздражительно отмахнувшегося от Чимина, садится на асфальт, сгибая ноги в коленях, и, прикрыв глаза, с размаху ударяется затылком о стену.
«Твои слова ничего не значат».
«Ты уже всё всем доказал».
Хосок прав. Юнги может говорить Чонгуку что угодно, может пытаться извиниться, оправдаться. Вот только значение для Чонгука как имели всегда, так и будут иметь только действия. А Юнги ничего не сделал для того, чтобы доказать Чонгуку свои чувства.
Чонгук воспитан человеком, знающим, что такое преданность. Он и был предан Юнги до конца. Другой на его месте, возможно, начал бы мстить, пытаться заставить испытать то же самое, но не Чонгук. Он и слова не проронил, не потребовал даже объяснений. Он не обвинил Юнги, не написал ему сообщение о том, что пострадал из-за него, не потребовал загладить вину. Чонгук – взрослый, мудрый человек, не действующий импульсивно, не говорящий необдуманных слов. И Юнги жутко бесит эта его мудрость. Просто потому что самому ему её никогда не хватало.
Одиночество и внутреннее спокойствие – вот чего Юнги хочет сейчас. И он прекрасно знает, где можно найти всё это и ощутить: лишь в одном месте он всегда чувствовал себя по-настоящему защищённым и свободным от любых переживаний – в туалете на пятом этаже. Чонгука там быть не может, ведь он в больнице, но это, наверное, только к лучшему. Юнги всё равно не смог бы посмотреть ему в глаза.
Он поднимается на ноги, размазав по лицу кровь, которой не так уж и много, и сразу же направляется к входу в здание, а затем к лестнице. В кармане чонгукова свитшота лежит новая пачка сигарет, которую Юнги захватил с собой, выбегая из дома, а ворот кофты по прежнему пропитан запахом тех самых духов. Юнги стирал свитшот несколько раз, но этот запах всё равно не выветрился. В какой-то момент Юнги подумал, что ему чудится, но не испугался. Напротив, улыбнулся. И сейчас улыбается, поднимаясь по лестнице и ловя на себе странные взгляды студентов – то ли они смотрят на кровь, размазанную по лицу, то ли на чонгукову одежду, которую не очень умный Юнги на себя нацепил, будучи в отношениях с Намджуном. Но ему плевать на всех и вся, он упорно пробирается в место, где тепло и уютно, где вся атмосфера пропитана ими с Чонгуком.
Замок привычно щёлкает, стоит повернуть ключ, и на Юнги обрушивается тишина и темнота, о которой он мечтал последние пару минут. Здесь можно дышать полной грудью, несмотря на скопившуюся на кафеле пыль, и можно прикрыть глаза, упав спиной на закрывшуюся изнутри дверь, и это всё будет в радость. Относительную. Юнги крепко обнимает себя руками, кинув рюкзак на пол, и впервые за эти ужасные дни ощущает невероятной силы умиротворение. Буквально на пару секунд. А потом практически умирает, разомкнув веки и сфокусировавшись в темноте.
Пристальный взгляд прямо в глаза, тлеющая сигарета в его руке, громкое дыхание через рот.
Нет, начинает дрожать Юнги, пожалуйста, только не сейчас.
Этого просто не может быть.
========== Part 12 ==========
Комментарий к Part 12
Писала главу на работе, в перерывах между пациентами. Времени совсем нет.
Если убого вышло, извините.
Чонгук.
Юнги не знает, что чувствует. Наверное, ничего. Прямо как тогда, когда он увидел Чонгука, стоящего коленями на земле, которого держали за руки с двух сторон. Это вполне можно списать на очередную реакцию психики, но сейчас Юнги не хочет забивать этим голову. Пока рядом Чонгук – не хочет.
Это необъяснимо, но ноги сами ведут к нему. Юнги не боится получить от Чонгука или услышать что-то грубое в свою сторону. Это всё – ерунда. Главное, чтобы он не уходил. Чтобы остался хотя бы на минуту. Юнги бы отдал всё, что есть, ради пары мгновений с ним наедине. Ради возможности услышать его голос, пусть и сказано будет не самое приятное, ради шанса приподнять руку и убрать с его глаз эту длинную чёлку, которую давно пора обрезать. Если это и есть ненависть, о которой Юнги так любит кричать, то он уверен, что ещё никогда в своей жизни не ненавидел никого так сильно. Чонгука хочется разорвать и упиться им досыта. Потому что Юнги устал так жить. Он больше не может существовать в мире, в котором они находятся на двух разных берегах. Проще избавиться от него, чем принять то, что им не быть вместе.
Чонгук, на ощупь нашедший пепельницу и потушивший в ней сигарету, так и стоит около окна и не отводит взгляд, даже когда резко подорвавшийся с места Юнги оказывается очень близко. Они оба выглядят ужасно: у одного синяки на лице и подсохшие ссадины, у другого – свежая кровь, которую он в спешке размазал по подбородку тыльной стороной ладони. Но они смотрят друг на друга так, будто всё это не имеет никакого значения. Будто «Господи, как же я скучал по тебе» и «Я думал, что никогда больше не увижу тебя». Юнги не выдерживает первым: делает ещё один шаг, обвивает его за талию осторожно, стараясь не задевать слишком сильно, и утыкается носом в его шею. Плевать, что Чонгук там себе надумает. Юнги чувствует его, прижимается к его груди своей и, наконец, спустя такой огромный срок в целых три дня слышит, как он дышит. Если это и есть ненависть, то Юнги готов подавиться ей прямо сейчас. Особенно после того, как Чонгук поднимает свои ослабшие руки, крепко обхватывает его за плечи, сжимая их пальцами до лёгкой боли, и, прислонившись губами к его лбу, громко выдыхает. Не прогоняет, не кричит, не требует объяснений, а просто обнимает и делает это как-то рьяно, совершенно отчаянно. Словно в последний раз. Так, будто прощается.
– Чонгук…
– Не надо, – он отвечает тихо, практически не слышно.
Не надо что? Просить прощения? Объясняться?
Признаваться?
Это смешно. То, как они оба ведут себя сейчас, – смешно. Чонгук не должен прижимать к себе Юнги после всего, что по вине того случилось. Он должен послать его к чёрту. Юнги не должен чувствовать себя таким цельным, неразбитым в его объятиях и дрожать от какого-то странного трепета. Он должен отдать это спокойствие Чонгуку. Они, как два маленьких ребёнка, заигравшихся в любовь, слишком эгоистичные и жадные, чтобы делиться ею с кем-то ещё. Или как два сумасшедших взрослых, не понимающих, что заболели, и не ищущих пути к выздоровлению. Оба тонут друг в друге, оба не хотят выбираться. Обоим одно большое чувство заслонило реальность.
Чонгуку больно – это слышно по его дыханию. Наверное, Юнги цепляется за него достаточно крепко, и терпеть такую хватку Чонгуку очень сложно, но Юнги не может отпустить, потому что знает, что не ощущать его станет совсем невыносимо. Но Чонгук делает это первым: отстраняется аккуратно от его лба, позволив приподнять голову, чтобы очутиться лицом к лицу, переводит взгляд на его глаза и мягко перебирает пальцами короткие пряди в основании головы, и дикая дрожь, которую Юнги всё никак не мог утихомирить, исчезает моментально и бесследно.
– У тебя кровь, – шепчет Чонгук, продолжая смотреть на него.
– Пустяки.
У Юнги хрипит голос и громко колотится сердце. Он старается моргать пореже, чтобы не отрываться от Чонгука ни на секунду, но у него ни черта не выходит, потому что слезятся глаза от переживаний за его состояние. У Чонгука два небольших синяка под глазами, кожа на щеке, будто по ней наждачкой прошлись, а на нижней губе бордовая корочка круглой формы. И, возможно, Юнги ненормальный и совсем слетел с катушек, но он не может перестать думать о том, какой же Чонгук… другой. У Юнги язык не повернётся назвать его просто красивым. Просто мудрым, просто всепонимающим. Эти слова слишком пусты для того, чтобы описать его.
– Только попроси, – произносит Чонгук, опуская взгляд на красные разводы у него под носом.
– Раньше ты не ждал, пока я попрошу, – Юнги вспоминает, как Чонгук стирал с его лица и ран кровь без всякого на то разрешения, как помогал без лишних просьб, просто потому что так хотело его сердце, и легонько улыбается.
– Раньше ты был Юнги, – Чонгук в ответ не улыбается.
– А теперь?
– А теперь Юнги и Намджун.
Юнги нервно сглатывает и сжимает ткань чонгуковой толстовки на его спине. Не смотри на меня так, хочет произнести, ты ведь ничего не знаешь. Становится так нестерпимо больно на душе всего от пары слов, что Юнги попросту приходится сдаться. Снова. Он кое-как держится, чтобы не устроить скандал, не выкрикнуть: «Как ты можешь говорить такое, когда я здесь, рядом с тобой, в твоих руках?». И вновь понимает, что заслуживает каждого «укола» от Чонгука, абсолютно каждого прицельного удара по уже кровоточащим больным местам, поэтому и раскрывается перед ним, не страшась буквально ничего. Если это будет Чонгук, Юнги бояться нечего.
– Я не жалею о том, что сделал.
«Потому что это было ради тебя».
«Потому что ближе тебя у меня никого нет».
«Потому что я – трус, который никогда не сможет признаться тебе в своих чувствах. И которому проще сбежать».
– Это самое главное, – искренне отвечает Чонгук.
Юнги весь сжимается от его интонации. Даже после того, что случилось, после того, как он умолял Юнги не бросать его там, а тот всё равно ушёл, после всех ночей, которые он провёл в одиночестве, терзая себя вопросами, почему же Юнги так поступил с ним, почему выбрал Намджуна, он всё равно рад за то, что Юнги верит в то, что поступил правильно.
