Текст книги "Hospital for Souls (СИ)"
Автор книги: Анна Элис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
– Прости, – умоляюще просит тот. – Прости, Юнги, я не знаю, как тебе помочь…
Юнги завывает накатами. Истерично, оглушающе. Неистово. Его эмоции превращают его в одну большую кровавую рану, в субстанцию, неспособную контролировать свои эмоции: он то тянется к Сокджину руками, пытается обнять его, согреться, то отталкивает его от себя, кричит «Не трогай меня!» и вопит раненым зверем в ладонь, которой зажимает рот.
Юнги думал, что справится. Что у него появится шанс, что он будет гнать от себя воспоминания ещё на подходе, что сможет держать себя в руках, не позволяя этим приступам проявляться часто. Но Юнги ошибался. Потому что Чонгук пробрался в него слишком глубоко, проник, перманентно застряв где-то внутри, и от него уже нет никакого спасения. Что ни делай, куда не рвись, кого ни зови на помощь, – от той правды, что внутри, никуда не спрячешься. Ведь тот, кто бегает от себя, далеко убежать не может.
Сокджину не остаётся ничего, кроме как против воли поднять Юнги на ноги, насильно утащить обратно в спальню и так же насильно запихнуть в него препарат, который врач настоятельно рекомендовал приобрести в аптеке. Потому что Юнги перестаёт себя контролировать совершенно, в него будто кто-то вселился: кто-то страшный, могущественный, раздирающий изнутри в клочья. Вот что делает с человеком боль. Вот как парализует его любовь. Юнги всеми силами пытается бороться, выбраться из этого вихря эмоций, которым его сметает, но у него ни черта не выходит. Он слишком слаб от своих чувств к Чонгуку.
Юнги засыпает на кровати в той же позе, в которой рыдал во весь голос последние пару минут – поджав под себя колени и накрыв ладонями лицо. Сокджин думает о том, что с него стоит снять запачканную в крови футболку, потому что, во-первых, для него самого это станет напоминанием о истерике в ванной, когда он проснётся, во-вторых, Намджун может отреагировать самым неожиданным образом. Но решает не тревожить его и оставляет всё, как есть, обещая посидеть здесь и дождаться его пробуждения, чтобы проследить за его состоянием.
Дома Юнги должно было стать хоть немного полегче.
Но Сокджин, кажется, очень сильно облажался с этим выводом.
*
Через открытую форточку слышно утреннее пение птиц. Юнги нехотя открывает глаза, уставившись в глянцевый натяжной потолок, и решает полежать ещё пару часов, притворившись спящим. С момента его возвращения домой прошла ровно неделя. Неделя ежедневных истерик и криков в пустоту, неделя усмирения собственных мыслей. Сокджин за эти семь дней, наверное, постарел на несколько лет. Юнги за эти семь дней вытлел. И понял, что легче не стало и не станет. Разве что после электрошока, которым можно стереть себе память. Но Юнги уже не знает, что хуже: страдать от вонзающихся в горло игл, досконально вспоминая каждый момент рядом с Чонгуком, или избавиться от боли, забыв, что они с ним вообще знакомы. Наверное, хуже всё же второе.
От Намджуна нет никаких новостей – дней шесть назад он улетел с отцом в Америку, попросив Сокджина присматривать за Юнги и докладывать о его состоянии; Чонгук же появлялся дома каждый день, но к Юнги заходил только тогда, когда тот крепко спал. Делал вид, что крепко спал. Юнги выплевывал таблетки, как только Сокджин удалялся из спальни, и он всё помнит. Помнит, как тихо Чонгук прокрадывался в комнату, когда на часах показывало четыре утра, как садился на пол, облокачиваясь о кровать, как невесомо касался его выцветших синих волос, его щёк, шеи, на которой зажила его птица, и практически не дышал при этом. Юнги думал в это время о своём детстве, о родителях, о разбитых коленках и мечтах поступить в медицинский. Он думал обо всём сразу и ни о чём одновременно, но никаким образом в своих воспоминаниях не касался Чонгука. И это было невероятно сложно – ощущать его прикосновения, знать, как сильно он скучает, что не может даже спать по ночам, и отдаляться от него мысленно, отталкивать его всеми своими силами. Юнги научился держать себя в руках, пока Чонгук находился рядом. Но не научился перестать терзать душу думами о них в его отсутствие.
Этот день – день, в который Юнги решается на то, чтобы принять препарат, который оставил ему Чонгук – становится последней каплей. Юнги встаёт с кровати, направляясь к куртке, которую перенёс в гардеробную, достаёт блистер с одной таблеткой, завёрнутый в записку со словами «Оно того не стоит», и закидывается ей, не раздумывая, не запивая даже водой. Ему нужна отсрочка. Хотя бы в одни сутки. Он просто попробует, чтобы проверить, реально ли это вынести. И снова ошибается. Нереально. Юнги рвёт глотку, и похлеще, чем бывало до этого. В разы. У него действительно не получается вдохнуть без острой боли, у него не получается говорить. О том, чтобы поесть или выпить что-то, не может идти и речи. Юнги весь день мечется по комнате, не зная, как спрятаться от этих ощущений, которые не проходят. Приступы со скашливанием крови непродолжительные, временные, и рано или поздно они отпускают. Эта же пытка прекращается только ночью, когда действие активного вещества заканчивается. Юнги даже вообразить себе не может, как Чонгук вынес такое состояние столько дней подряд. Как не перерезал вены, не прыгнул в петлю. Как подарил самую потрясающую ночь в их жизни, каждую секунду ощущая внутри скрежет, агонию. Разве человек может так любить? Разве может стольким жертвовать?
Чонгук был прав. Оно того не стоит. Эти таблетки могут довести до самоубийства, они буквально селят в голове мысль о том, что такая жизнь невыносима. Что даже без крови из горла ты не сможешь быть со своим предназначенным, что у вас нет никакого другого выхода, кроме как разорвать свою связь. И Юнги не хочет этого осознавать, но оно само получается. В любви нельзя быть эгоистом. Нельзя заставлять страдать того, кого ты хочешь уберечь от боли всеми существующими средствами.
Юнги не должен отрицать тот факт, что порознь им будет лучше, чем вместе.
Я фантомной печалью пронизан. Простужен.
Словно псих продолжаю в тебя погружаться.
Мне едва эта боль не костями наружу
И едва хватит сил, чтоб ещё продержаться.
Я уйду поутру, не успев сделать хуже.
Захлебнусь своим сном, прекратив унижаться.
Мне едва без тебя этот мир будет нужен,
Но едва это стоит того, чтоб сражаться.
*
На следующий день Юнги отвечает на звонок Намджуна, который в разговоре сразу же поднимает тему о переезде в другую страну. Юнги, слушая его доводы, лишь прикрывает глаза и горько смеётся. Вот она, его жизнь. Унижаться перед Намджуном, унижаться и снова унижаться. Приходить к нему за теплом, которое ему не додал Чонгук, закрывать глаза, целуя его, чтобы ярче представлять Чонгука. Пустеть от каждого момента близости, который мог бы быть разделён с Чонгуком. Ведь всё в этой жизни проходит, пройдёт и любовь. Юнги остынет, а потом и вовсе Чонгука забудет. Забудет же, да? Он забудет? Юнги так нравится себя обманывать.
Ключи от сокджиновой машины оказываются в руках Юнги без лишних вопросов. Сокджин рад тому, что Юнги вылез из спальни и решил, наконец, развеяться, поэтому просто отдаёт ему ключ, стараясь выдавить из себя улыбку. Юнги благодарен ему, но вслух этого не произносит. Лишь надевает кожанку, чтобы не замёрзнуть этим вечером, выходит из дома, не попрощавшись, и прыгает в салон отвратительно белого внедорожника. Пришло время поговорить с Чонгуком. Они не могут прятаться друг от друга вечно.
Юнги едет к Хосоку в «W», надеясь застать там Чонгука, забывает прислать ему сообщение с предупреждением, а по приезде немного напрягается, не найдя взглядом его машину на парковке. Если Чонгука в салоне нет, то здесь нечего делать, размышляет Юнги, стуча пальцем по рулю, но в итоге всё же решается выйти и заглянуть на всякий случай внутрь.
– Юнги? – встречает его Тэхён, быстрым шагом направляясь к нему, вошедшему. – Привет. Я слышал о больнице. Ты как?
– В порядке, – отзывается Юнги, искусственно улыбаясь.
– Хочешь поговорить? – тихо спрашивает тот.
– Нет, – мотает головой Юнги. – Я не за этим пришёл.
Тэхён выглядит лучше. На нём новый свитшот и джинсы – наверное, Хосок ему купил, – а во взгляде у него уже практически не осталось былой боли. Хосок греет его, позволяет бороться с самим собой, и Юнги очень рад, что они появились друг у друга. Может быть, рассуждает он, и Намджун когда-то сможет вытащить из него, Юнги, все переживания, может быть, Юнги тоже станет лучше, как Тэхёну. Они ведь с Намджуном соулмейты, между ними должна проявиться связь, а связь способна вылечить кого угодно и от чего угодно. Юнги так нравится себя этим обманывать.
– Чонгук уехал, – услышав неозвученный вопрос, говорит Тэхён. – Я не знаю куда, но…
– Я знаю, – Юнги сгребает Тэхёна в охапку и обнимает его крепко-крепко – так, словно в последний раз, словно они никогда больше не увидятся. – Тэхён-а, – тянет ему на ухо, ласково поглаживая по спине. – Береги себя, ладно?
– Звучит так, будто ты прощаешься, – недовольно бурчит Тэхён, выпутываясь из его объятий.
– Я просто искренне хочу, чтобы ты был счастлив.
Тэхён поджимает губы. Он был на месте Юнги и прекрасно понимает, каково ему. От этого никуда не скрыться. От этого некуда сбежать.
– Я тоже желаю этого для тебя, Юнги, – кивает он, кладя руку тому на плечо. – Пообещай, что выкарабкаешься.
– Даже пытаться не стану, – честно говорит Юнги, разворачиваясь к нему спиной и быстро удаляясь из салона.
Если так и выглядит чёрная полоса, то он не верит в то, что за ней последует белая.
*
Берег, на котором, прислонившись поясницей к своей машине, курит Чонгук, освещён одними лишь фарами: небо, сливающееся на горизонте с водой, тёмное и пустое; нет ни облаков, ни звёзд, ни луны. Юнги паркуется рядом, предусмотрительно запихнув в карман куртки салфетку, и, оставив в салоне телефон, который может в любую секунду начать разрываться звонками от Намджуна, выходит из внедорожника, глухо хлопнув дверцей.
На Чонгуке слишком тонкая для этой погоды футболка. Юнги про себя усмехается. Он молча останавливается рядом, задевая его плечом, принимает из его рук сигарету с зажигалкой и глубоко затягивается, выдыхая дым в другую сторону. В последний раз, когда они были здесь вдвоём, Юнги чувствовал себя самым счастливым. Теперь он хочет впасть в летаргический сон, а после, спустя несколько лет, проснуться совершенно бесчувственным. Не помнящим ни себя, ни Чонгука.
С этим местом связано многое; Юнги не смог бы забыть всего этого даже при сильном желании. Здесь Чонгук обрабатывал его ссадины, дул на его раны. Делился своей тёплой одеждой, промерзая от ветра. Здесь Юнги впервые почувствовал, что не хочет его никогда обманывать, что привязался к нему и привязал его к себе. Здесь услышал…
– Не уходи, Юнги, – шепчет в губы и держит его крепко, даже отчаянно. – Пожалуйста, не уходи.
И Юнги не жалеет ни об одной секунде, проведённой рядом с Чонгуком. Не жалеет, что открылся ему, только ему одному, не жалеет, что помешался на нём, как самый настоящий безумец. Что влюбился так сильно. Каждый миг в его объятиях стоил всей этой боли, что на Юнги обрушилась, всех криков, всех мольб. И сейчас, чувствуя его своим плечом, ощущая его близко, Юнги понимает, что никогда, никогда не сможет убить в себе эти воспоминания. Себя – да, их – ни за что. И что такая любовь, как у них с Чонгуком, никогда не повторяется.
– Намджун предложил мне улететь в Америку, – говорит Юнги, снова затягиваясь.
– Да. Я знаю, – чуть слышно отвечает Чонгук.
– Чонгук, я…
– Всё нормально, Юнги, – перебивает тот и звучит при этом до абсурда понимающе. – Всё будет хорошо.
Юнги не плачет. Уже не может. Скажи Чонгук эту фразу парой дней раньше, Юнги разрыдался бы навзрыд, но не теперь. Теперь Юнги смирился. Прошёл через отрицание и апатию и принял ситуацию такой, какая она есть. Понял, что убиваться нет смысла. Ничего не изменится. Люди, страдающие внутри себя слишком долго, приходят к таким выводам быстрее остальных.
– Мои родители не были соулмейтами, – бубнит Чонгук, не реагируя на повернувшего на него голову Юнги. – Они любили друг друга со школы, закончили вместе университет, а потом поженились и подарили мне жизнь, – Юнги вглядывается в его профиль, не отрываясь и забывая на какое-то время, что держит сигарету в руке. – Маму пырнули ножом, когда она возвращалась домой с работы. Ради нескольких мелких купюр в её кошельке. Папа, увидев это издалека, решил заступиться, – Чонгук затягивается, замолкая на какое-то время, а потом вновь возвращает взгляд воде. – Врачи говорят, что это происходит, когда ты чувствуешь себя на грани между жизнью и смертью. Мои родители исключением не стали. Папа рассказывал своему другу, моему неродному отцу, что, когда он очнулся, он мечтал только об одном – чтобы мама не выжила.
– Но она ведь выжила?
– Да, – шмыгает простывшим носом Чонгук. – Сейчас связи между не предназначенными считаются аморальными для общества. В те года всё было намного сложнее, – Юнги сочувствующе сжимает его ладонь своей, внимательно слушая. – Отец рассказывал, что мои родители боролись очень долго. Он не раз повторял и повторяет до сих пор, что такой любви, что была между ними, никогда не видел и, уверен, не увидит больше. Они продолжали меня растить, воспитывать, притворялись для всех знакомых образцовой семьёй. Только прятались временами, когда вспоминали друг о друге и начинали захлёбываться кровью, а так вели себя как обычно. И мама, и папа знали, что не смогут справиться с этим, но всё равно прожили под одной крышей целый год, – Юнги прикрывает глаза и опускает голову. Он еле выдержал эту неделю. И Чонгука всё это время не было рядом. – А потом попрощались со мной, отдали семье своих лучших друзей и подстроили дома пожар, в котором вместе сгорели.
– Мне очень жаль, – губами произносит Юнги.
– Отец сказал, что когда их нашли, они держались за руки.
Это слишком. Для Юнги это слишком. Он выбрасывает на землю докуренную сигарету, тушит её носком кроссовка, психуя, и не хочет, господи, не хочет думать о том, как же он ненавидит этот мир и эту чёртову систему. Сколько же людей загубила любовь, сколько светлых душ было опустошено не менее светлым чувством? Юнги влюбился в человека, который не был дан ему судьбой, но почему он не может с ним остаться? Почему у них нет даже крохотного шанса на счастье?
– Я никогда тебе этого не говорил, – начинает Чонгук. – И я знаю, что это уже ничего не изменит, но… – он встаёт напротив Юнги, совсем близко, почти вплотную, и долго вглядывается в его пустые, опухшие от бессонных ночей глаза. – Я ничего не хотел, ни о чём не думал и совершенно не ценил эту жизнь, пока не встретил тебя. Мне было хорошо в моём одиночестве. Мне нравилось слоняться тенью по улицам, нравилось грустить, нравилось быть никому не нужным. Я трижды думал о смерти, дважды решал, что с меня хватит, и лишь раз, всего один раз за всю свою жизнь признавался в любви, – «тебе» – слышит Юнги в его внезапном молчании. – Я до последнего верил, что и это пройдёт, что меня отпустит. Что не зря всё против нас, что это точно какой-то знак, очевидная подсказка, в которую нас тычут носом, пока мы делаем вид, что слепые и глупые. А сейчас я задыхаюсь от мысли о том, что у нас нет ни единого шанса. Что мы либо оставим друг друга, попытавшись спастись порознь, либо подстроим пожар и погибнем вместе, держась за руки. Но даже это ничего. Я давно привык к этой боли, – Юнги хочет сбежать, чтобы никогда не узнать, к чему он ведёт. – Я уверен только в одном. Знаю только одно. Я люблю тебя, – Чонгук делает ещё один шаг вперёд, берёт его лицо в ладони и смотрит так, как никогда прежде не смотрел. – Прости меня, Юнги, – выдыхает он, медленно мотая головой. – Но я никогда не смогу тебя забыть.
Больше нет никаких сил. Юнги подаётся вперёд первым, отчаянно схватив его за ткань на футболке, впивается в его губы своими и целует со всеми скопившимися внутри чувствами, всей своей любовью и всей болью. Но уже через секунду, не успев даже понять, как сильно хотел этого и как долго ждал, ощущает, как отталкивает его Чонгук, склонившись вниз и начав кашлять, и уже в следующую секунду начинает захлёбываться сам. У Чонгука салфетка припасена в кармане джинсов, у Юнги – в куртке, и они оба, будто договорившись, достают их практически одновременно, заткнув ими рты, и выпрямляются, бегло вытирая ладонями подступившие слёзы.
Ничего не получится. Как бы они ни хотели, как бы ни любили, как бы не могли забыть, у них только один выход. Юнги должен уехать. Он должен оставить Чонгука с Сокджином, который присмотрит за ним, а может, и соберёт в единое целое, а сам – улететь с Намджуном. Потому что это единственный вариант, чтобы спасти его. Пока Юнги здесь, пока он мелькает перед глазами, Чонгук не сможет прекратить о нём думать. От Чонгука нужно сбежать. Чонгука ради него же самого нужно бросить.
Юнги смотрит на него сквозь влагу в глазах, быстро накидывает на его плечи свою куртку, чтобы не замёрз в этом холоде, и, прошептав последнее отчаянное «Прости», разворачивается в другую сторону, начиная постепенно отступать к своей машине.
– Это нормально, что я не хочу отпускать тебя? – хрипит ему в спину Чонгук.
Пожалуйста, не надо.
Юнги поворачивает чуть в сторону голову, не видя его и не желая видеть с кровью на губах, стоит так какое-то время, размышляя, что это их самый последний шанс решить, как быть дальше, и, прикрыв глаза и сморщив от обиды лоб, делает ещё один шаг, удаляясь от него.
– Нет, – дрожащим голосом произносит он, сбегая к стоящей неподалёку машине.
«Но я тоже», – остаётся неозвученным.
