Текст книги "Hospital for Souls (СИ)"

В туалете темно и прохладно.

Юнги, сидя на полу около батареи, держит в руках аккуратно сложенную чонгукову толстовку, которая спасла прошлым вечером от переохлаждения и которую очень не хочется отдавать. Видит бог, Юнги носил бы её вечность – и в университет, и на встречи с родителями, и вместо своей пижамы, – но Чонгук сам её сильно любит, иначе не надевал бы её так часто, имея достаточно большой гардероб и прекрасный вкус в одежде. Он всегда одевается просто, и Юнги знает почему – чтобы не выделяться. Чонгук красивый и метит на место короля выпускного бала, а тем, кто из элиты и привык побеждать во всём, это не по нраву – отсюда такие частые побои. Юнги на сто процентов уверен, что Чонгуку не нужны никакие короны, он всего-навсего хочет закончить учёбу и забыть это время, как страшный сон, но никому не под силу заставить студентов перестать так вздыхать по нему и вслух мечтать, что он окажется их предназначенным, и именно это воспринимается настоящим королём и его свитой, как зелёный свет, чтобы начать Чонгука уродовать.

Проблема лишь в том, что его невозможно изуродовать. Даже с разодранным лицом он выглядит лучше всех этих лидеров, возомнивших себя богами. Чонгука красит не внешность, а поступки: он до абсурдного груб и не следит за языком, однако всегда, пусть и поворчав немного, но помогает. Он не бежит на обидчика с кулаками, как Юнги, не лезет на рожон, не пытается строить из себя супергероя – все его действия осмысленны, не под влиянием эмоций или обстоятельств, но это и делает его взрослым рассудительным человеком, которого невозможно морально уничтожить.

И пусть он молчит девяносто пять процентов времени, пусть всем видом своим показывает, что к нему не стоит привязываться, он тем не менее всегда находится рядом. Избивают их с Юнги вместе, зализывают раны они вместе, переживают боль тоже вместе. Юнги не помнит и дня, чтобы Чонгук не зашёл в их место и не выкурил сигарету, стоя в паре шагов от него. Иногда ему думается, что Чонгуку необходимы эти встречи с парой-тройкой минут наедине, или что он скучает, или просто присматривает. Либо так только кажется. Возможно, он проецирует на Чонгука свои желания, ведь непонятно когда, но тот успел стать важным и нужным, и без него в этом туалете, да и в жизни – тоже, Юнги делать попросту нечего.

На потолке есть патрон, в который, чисто теоретически, можно было бы вставить лампочку; Юнги смотрит на него, поджав губы, и размышляет над тем, что совсем не хочется, чтобы здесь когда-нибудь появился свет. С ним, конечно, было бы удобнее смотреть в зеркало, стирать с себя кровь и промывать глубокие раны, но тогда и Чонгук видел бы, что Юнги пристально разглядывает его временами. Например, когда он в очередной раз затягивается. Чонгук всегда смотрит в пол, когда курит, и выглядит при этом таким опечаленным, задумчивым, будто мысленно находится в другом месте и в другой компании. И не нужно быть умником, чтобы понять, что Чонгуку осточертела такая жизнь, что он устал здесь прятаться, но Юнги ничем не может ему помочь, разве что порадовать своим уходом. Но тогда ему самому будет плохо, а идти на такое обдуманно он не намерен.

Пары почти закончились – прошло уже несколько часов с того момента, когда они с Чонгуком виделись в столовой, – и Юнги, не замечая, как прижимает к себе толстовку всё сильнее, немного нервно ёрзает на месте, чувствуя не то обиду, не то сожаление. Он хотел рассказать про Тэхёна, поделиться своими мыслями, вновь выслушать игнор и принять, наконец, ситуацию. Ведь Чонгук – хороший слушатель, который не встревает со своими нравоучениями и советами; по большей части ему всё равно, о чём Юнги толкует, но он всегда остаётся до конца, позволяя ему отпустить то, что гложет, и забирая часть переживаний себе, а потом просто уходит, ничего не сказав и ничего не попросив взамен. Чонгук хочет казаться человеком, которому Юнги безразличен, но факты твердят обратное – он рядом, что бы ни случилось, и помощь его искренняя. Юнги уверен, что тот приходит не потому, что ему самому плохо, а потому, что он не может оставить его, Юнги, одного.

Для всех нас одинаково верно, что невозможно выжить в одиночку, вспоминает Юнги, опуская взгляд на толстовку, которая изрядно смялась в беспокойных руках. И, подняв глаза на окно и увидев сквозь просвет потемневшее небо, понимает, что сегодняшний день стал единственным за прошедшие четыре года, когда Чонгук к нему не пришёл.

========== Part 4 ==========

После шестого удара по рёбрам боль уже не ощущается ни в мышцах, ни в лёгких. Юнги лежит на спине, вглядываясь в закрытое тучами небо, и впервые в своей жизни думает, что сопротивляться не стоит. Они дерутся один на один; Намджун в маске, за которой не разглядеть лица, и мешковатой одежде, но Юнги хватает одного взгляда, чтобы понять, что он – именно тот, кто каждый раз добивает его окончательно. Все уходят, когда Чонгук, валяясь на асфальте, сгибается пополам и дышит через раз, потому что по-другому не может, а Юнги, изувеченный, скорее, морально, находится на грани потери сознания. Все смеются, радуясь, что сломать двух людей получилось искусно, и растворяются в воздухе за несколько секунд, и только Намджун всегда до конца остаётся. Чтобы самоутвердиться, наверное, унизив того, кто и так уже проиграл. Но сегодня, как ни странно, он пришёл один, и действовал тоже в одиночку. Намджун никогда не принимал участие в основной части программы, никогда не махал кулаками – наблюдал, по большому счёту, со стороны, а потом ставил красивую точку. Но сейчас он будто с цепи сорвался и решил выместить всё, что накопилось за последние годы.

Юнги не хочет знать, почему именно здесь – во дворе Чонгука. Почему именно в это время, когда тот должен вернуться домой с подработки. Почему каждый удар Намджуна прицельный, в самое больное место, а каждый взгляд – прямо в глаза, и холодный до жути, почему он толкнул в траву, когда мог на асфальт, и почему даёт время отдышаться и немного собраться. Юнги не понимает буквально ничего и, пытаясь хоть немного сосредоточиться, чертит мысленно план «Как убраться отсюда подальше». Беда в том, что стоит только привстать на локти, как вмиг прилетает ногой по рёбрам – Намджун, словно обезумевший, веселится от души, пиная его со всей силы, и не может остановиться. Он вновь втаптывает в грязь и делает это поразительно талантливо: у Юнги нет ни шанса, ни возможности на то, чтобы дать ему отпор.

– Зря стараешься, – тихо ухмыляется Юнги, прикрыв глаза. – Ему плевать на меня.

Все до одной раны, царапины, каждая подсохшая на лице капля крови и глубокая трещина на душе – не иначе, как представление для Чонгука. И это абсурд в чистом виде: Юнги уверен, что Чонгуку нет до него никакого дела и никогда не будет. В чём тогда, спрашивается, смысл устраивать перед ним это шоу? Чонгук не полезет драться. Он себя-то никогда не защищает, какая речь вообще может идти о Юнги? Они же, как он любит повторять, не друзья и никогда ими не станут. Их ничего, кроме личной драмы, не связывает.

– А тебе на него? – Намджун присаживается на корточки и начинает перебирать его волосы. – Тебе, Юнги, плевать?

В его голосе отчётливо слышится насмешка, и Юнги, почувствовав мягкое прикосновение к своему лбу, внезапно осознаёт, что ошибся. Внезапно, но достаточно поздно – как раз в тот момент, когда боковым зрением улавливает свет от фар, а вслед за ним слышит звук захлопнувшейся дверцы. Юнги молится про себя, что Чонгук за него не заступится, что уйдёт домой, не заметив яркую макушку среди не менее яркой травы, что ему важнее собственная безопасность и не нужны проблемы с лидером элиты. Чонгук ведь рассудительный, умный, он не станет действовать на эмоциях. Юнги никто для него, чтобы сражаться за них и жертвовать ради этого всем. У него и так почти ничего не осталось.

Юнги решает покрепче зажмурить глаза и прикинуться мёртвым. Их с Чонгуком связь очень тонкая и слабая для того, чтобы переживать, во что выльется этот вечер, но Юнги не может прекратить. У него не выходит представить, что Чонгук сейчас чувствует, смотря на него, побитого и валяющегося на земле, как и не выходит взять волю в кулак и громко крикнуть ему «Уходи, чёрт возьми». Ведь неизвестно, от чего потом будет хуже: от того, что Чонгук пошлёт их обоих и пройдёт мимо, или от того, что он не оставит. Они оба догадываются, для чего весь этот спектакль, и оба знают, что это хоть и достаточно изощрённая, но проверка. Юнги должен улечься тут полумёртвым, а Чонгук должен выбрать, кому окончательно испортить жизнь – себе, в перспективе откликнувшемуся на вызов Намджуна, или Юнги, которого он может бросить здесь навсегда.

Но Чонгук почему-то не спешит делать ни то, ни другое – Юнги видит это, потому что всё же нашёл в себе смелость открыть глаза и поднять на него взгляд. Тот просто стоит за спиной сидящего на корточках Намджуна, не прекращающего наматывать на палец синие пряди, и смотрит на Юнги в ответ. И, возможно, при других обстоятельствах Юнги скинул бы намджунову руку со своего лица и разозлил бы его до чёртиков. Возможно, даже позволил бы нанести последний удар, после которого всё бы закончилось. Но не на глазах у Чонгука, не сейчас, когда он рядом. Юнги неожиданно чувствует, что может вынести всё, если Чонгук близко, чувствует прилив сил и как нарастает агрессия на Намджуна, перед которым он сдался. Чувствует, что пока Чонгук здесь и не отходит от него ни на шаг, они могут выиграть в игре Намджуна. Вместе. Это «вместе» странно звучит даже в мыслях, это видится глобальной катастрофой, которой всё человечество заденет, однако Юнги не может перестать передавать Чонгуку взглядом, что если тот никуда не уйдёт, они смогут справиться со всем. В том числе и с Намджуном. Но Чонгук, по всей видимости, твёрдо уверен в обратном, потому что продолжает стоять, не шевелясь, и взаимно смотреть на него с сожалением.

– Знаешь, Чонгук, – Намджун отрывается от Юнги и встаёт на ноги, поворачиваясь к нему лицом. – Я, пожалуй, тебе его не отдам.

Молчание всегда было коронным ответом Чонгука.

Он стоит вплотную к Намджуну, между ними жалкие сантиметры, которые с каждой секундой всё сокращаются и сокращаются. Юнги кажется, что кто-то из них сейчас точно взорвётся и натворит глупостей, и этим кто-то определённо будет не Чонгук. В его взгляде лишь пустота и скорбь, а ещё нескрываемая усталость от жизни; он просто хочет прекратить происходящее и предотвратить вытекающие последствия. Но Намджуну явно доставляет удовольствие осязать чонгукову душевную боль и подпитываться ею. Наверное, поэтому он делает ещё один шаг к нему и бесцеремонно подбирается к уху.

– Мне так приелись другие игрушки, – едко шепчет Намджун, и Чонгук слышит, как он улыбается. – А Юнги такой сладкий… грех не развлечься.

Вместо ответа снова следует игнор, и Юнги боится даже подумать, какая больная идея посетила намджунову голову и что он мог наплести Чонгуку. За последнего становится страшно, ведь он пришёл только что и не факт, что успел понять, чего же Намджун так отчаянно добивается, особенно теперь, когда кладёт ладони на его талию и притягивает к себе, и что же он на самом деле задумал.

Провокацию, естественно. А следом – уничтожение.

Но Юнги не решается произнести это вслух.

– Я буду делать ему больно снова и снова, Чонгук, буду таскать его за волосы, рассекать бровь, разбивать губу. Я буду смеяться, когда он примется просить о помощи, и гладить его по голове, когда он отключится у меня в ногах, – еле слышно цедит Намджун, проводя тыльной стороной ладони по его щеке. – Кровь и синяки ему так к лицу, присмотрись только… Какие краски, какие контрасты…

Чонгук тут же отстраняется, но не потому, что испытывает отвращение от близости с Намджуном, а потому, что так ему удобнее замахнуться. Вряд ли Намджун когда-то получал по лицу, ещё и от такого отброса, и вряд ли когда-то оказывался прибитым к асфальту. Но, судя по его довольной ухмылке и хищному взгляду, он всё же выиграл в сегодняшней битве, оставив ещё один раунд за собой и подписав Чонгуку приговор.

Всё, скорее всего, случается именно так, как он планировал: Чонгук, ни на секунду не задумавшись, отталкивает его в сторону, подальше от Юнги, бросает прямо в пыль на дороге и срывает на нём ненависть. Делает свой выбор. Худший из всех возможных. Он рискует жизнью, переходя дорогу Намджуну, о котором ходят жуткие слухи, и ставит крест на своём будущем. Из-за Юнги. Чонгук не робот, его чувства тоже можно задеть; Намджун прекрасно знал, на что следует надавить, чтобы ему сорвало крышу. И Чонгуку сорвало. Ведь даже после того, как он раскрасил лицо несопротивляющегося Намджуна, как выместил на нём злобу и за себя, и за Юнги, и оставил без сознания на проезжей части, он не сбежал, испугавшись ответственности, и не стал судорожно искать место, где спрятаться. Он пошёл к Юнги.

Чонгук точно сошёл с ума. Умом тронулся. По-другому Юнги не может объяснить, почему тот повёл себя так безрассудно.

Дрожь, которой его резко накрывает, когда Чонгук направляется в его сторону, унять невозможно. Наверняка Чонгук спишет его трясущиеся пальцы на нервный срыв или реакцию организма на боль и наверняка никогда не узнает всей правды. А правда в том, что Юнги готов был проиграть сегодня. Ему не нужна была помощь такой ценой. Это Юнги всегда готов биться насмерть, это Юнги всегда борется за их жизни. Чонгуку же, как правило, плевать, как всё обернётся. Но сейчас именно он стоит перед Юнги на коленях, приподнимая его за локти с невероятной осторожностью, именно он снимает с себя ветровку, закидывая её ему на продрогшие плечи, и берёт его на руки. Аккуратно берёт, не дышит практически. И у Юнги внутри весь былой страх испаряется. Обнимать Чонгука за шею и утыкаться в его кожу носом странно и непривычно, но чувствовать на местах намджуновых ударов чонгуковы крепкие руки – не больно, а ощущать в нём спокойствие, спасение – тепло.

Чонгук не торопится вставать на ноги с колен, только держит его сильно, словно боится отпустить, и выдыхает облегчённо, будто и не является мишенью номер один для самого опасного человека в университете. Его машина стоит в паре метров от них, и Юнги понимает, что как только они сядут в неё, Чонгук сразу же направится туда, куда Юнги скажет, поэтому молчит и не просит донести его до самого кресла. Он не хочет признавать это и считает подобное глупостями, но он действительно страшно соскучился по их коротким встречам с сигаретами, даже несмотря на то, что не виделся с ним всего лишь один чёртов вечер. Чонгук, с трепетом сжимающий его в своих руках, кажется, тоже скучал. Или Юнги опять надумал себе лишнего. В нём почему-то до сих пор теплится надежда, что когда-нибудь они смогут стать лучшими друзьями, что Чонгук подпустит к себе и будет защищать его, как сегодня, а он, Юнги, будет биться за них обоих. Остаётся только узнать, нужно ли это Чонгуку, и хочет ли он настолько с ним сблизиться. Хочет ли вырваться из своей зоны комфорта и посвятить себя человеку, который на многое ради него готов.

Прижимаясь к его груди, Юнги пытается сконцентрироваться на мысли, что Чонгук – возможно, единственный человек, которого ему не хотелось бы потерять.

И старается не думать о том, что как только Намджун очнётся и наберётся сил, он сживёт их обоих со свету.

========== Part 5 ==========

Юнги не знает, куда они едут, но надеется, что в другой город или страну. Тело сильно ломит от боли, дрожь никуда не делась; он сидит на переднем сиденье, укутавшись в ветровку Чонгука и отвернувшись от него к окну, и смотрит через стекло на деревья, окружившие дорогу с двух сторон. Хочется выпить пару таблеток и выкурить сигарету, но Чонгук вряд ли разрешит дымить в машине, да и из лекарств в его аптечке точно нет обезболивающего: он не фанат препаратов и считает, что любую боль можно вытерпеть. Юнги согласен с ним в какой-то мере, но сейчас почему-то не может перестать думать, что же сделать такого или, может быть, выпить, чтобы стало хоть немного полегче.

Чонгук ведёт машину молча, изредка поглядывая в его сторону, и даже не пытается начать разговор или обратить на себя внимание. В этом нет ничего удивительного, это типичное его поведение, однако Юнги, старающийся спрятаться от его обеспокоенных взглядов, не может не ощущать вину перед ним за случившееся и корить его за такую невозмутимость. Чонгук вообще, по уму, должен бросить его сейчас на обочине, вернуться к Намджуну и ползать перед ним на коленях, умоляя не трогать родителей и всех, с кем он знаком и за кого боится. Но вместо этого он упорно делает вид, что ничего не произошло и не произойдёт в будущем, и Юнги от этого ещё больнее, чем от мыслей о том, что им обоим конец и хэппи энд отменяется.

Чонгук то и дело тянется к кнопкам, чтобы включить обогрев сидений, но Юнги каждый раз отрицательно мотает головой, безмолвно передавая, что ему не холодно, и трясётся он тоже не из-за этого. Неплохо было бы поговорить с ним, обсудить, что же им обоим делать дальше, однако Юнги не может начать – на языке крутятся только банальные «Мне очень жаль» и «Прости, что втянул тебя в это». Чонгук не простит. Такое никто не простил бы. Но Юнги всё равно отчаянно верит, что он хотя бы поймёт и не начнёт его ненавидеть, ведь тогда они точно не смогут всё исправить. Либо вместе, либо никак. Нет других вариантов.

– Чонгук, – Юнги зовёт его, не поворачиваясь. – Останови машину.

В ответ никакой реакции. Чонгук не тормозит и даже не объясняет, почему, но Юнги, по правде говоря, и не ждал, что тот тут же метнётся выполнять его просьбу. Лишь хотел, чтобы он сказал хоть что-то, дал понять, что слышит и не находится мысленно в другом месте, а с остальным Юнги потихоньку бы справился. Чонгук ведь никогда не изменяет своей философии – так воспитан, и никогда не действует вразрез с собственным планом, выстроенным годами, и строгим сводом правил. Особенно это касается первого, самого главного – «Игнорирование всего услышанного». И к подобному, размышляет Юнги, давно бы уже стоит привыкнуть. Всем так было бы проще. Правда, как бы он сам ни пытался, а успеха в этом нелёгком деле достичь не сумел.

Машина замедляет ход, когда на горизонте вырисовывается водоём и многочисленные гаражи, поржавевшие от времени. Юнги видит, что они давно заброшены и наполовину затоплены, а сверху прикрыты пышными кронами деревьев. Это даже красиво в какой-то степени: здесь нет никого, да и вряд ли когда-то бывает; вокруг ни домов, ни машин, ни единой души, даже птиц не видно. Не иначе, как рай для интроверта – читай как: любимое место Чонгука. Тот тормозит практически у обрыва, в полуметре от максимально отдалённого от дороги гаража, крыша которого вровень с землёй, и просто выходит из машины, направляясь к заднему сиденью, где долго что-то ищет, не прося у Юнги помощи. На улице очень темно, пространство вокруг освещает лишь свет от фар и полная луна, выглянувшая из-за разбежавшихся туч, но Юнги всё равно очень хочется оказаться снаружи, вдохнуть влажный воздух, а лучше перепрыгнуть обрыв и очутиться на крыше, под ветками с шуршащими листьями. Здесь спокойно и удивительно тихо, слышно только движения Чонгука, резко ставшего каким-то активным. Скорее всего, он замёрз, ведь отдал свою ветровку и остался в одной футболке, но Юнги не хочет думать об этом и настаивать на том, чтобы тот её забрал. Он знает, что Чонгук не возьмёт. Тот всегда безвозмездно отдаёт последнее: сигареты, ватные диски, хлоргексидин. Эта ветровка тоже вряд ли является исключением. И в ней так же тепло, как в той толстовке, которой Чонгук пожертвовал в самый холодный день из всех, которые Юнги помнил, а запах его духов вновь странным образом залечивает убитую к чертям нервную систему.

Сон накатывает стремительно, разум пустеет с той же скоростью. Юнги хочет оповестить об этом Чонгука, но того, как оказывается, уже нет за спиной, на заднем сиденье. Так ничего и не сказав, Чонгук обходит машину, бросает что-то на капот и возвращается к Юнги, открывая ему дверцу и протягивая обе руки. В его взгляде снова то ли искреннее «Доверься мне», то ли вообще ничего совершенно, его руки всё такие же сильные, крепкие, а действия аккуратные. Помогая Юнги подняться на ноги, Чонгук придерживает его за талию, как нечто поистине хрупкое, ломкое, и, буквально протащив его на себе, приподнимает, усаживая на капот рядом с аптечкой.

Юнги больно, очень больно от каждого вдоха, движения. У него, по ощущениям, ничего не сломано, но трещины и сильные ушибы имеются, очевидно, в неадекватном количестве. У него снова лопнула кожа на губе и скуле, у него рассечена бровь, которая только недавно затянулась и чуть-чуть поджила. Его организм не успевает себя зашивать и залечивать. Сколько бы он ни старался, что бы ни делал, а всё без толку: Намджун и его свита не дают времени на передышку. Им слишком нравится бить по одним и тем же местам и любоваться отчаянием, появляющимся из раза в раз на лице Юнги. На это вряд ли можно как-то повлиять.

– Чонгук, – Юнги нравится повторять его имя. – Я…

– Помолчи.

В чонгуковой аптечке нет ничего, кроме бинтов, марлевых салфеток, лейкопластырей и всё того же хлоргексидина в количестве четырёх бутыльков, и действия его отточены годами и практикой: он знает, где надорвать упаковку, чтобы быстрее извлечь содержимое, сколько нужно пластырей приготовить и сколько потребуется обеззараживающей жидкости на все раны. Его избивали с такой же частотой, что и Юнги, и он давно научился обрабатывать ссадины самостоятельно, но, по всей видимости, никогда не делал это кому-то другому, а посему сильно медлит, упираясь животом в колени Юнги, и ведёт себя крайне неуверенно. Наверное, ему сейчас очень боязно, а ещё давит на мозг ситуация, в которую он умудрился угодить, но по нему этого не скажешь – он всегда профессионально умел притворяться перед Юнги. Да и сейчас продолжает, осторожно дотрагиваясь до него. Чонгук хмурится, беря его ладонь в свою и замечая, что костяшки не тронуты, и Юнги уже готовится объяснять, почему не давал сдачи Намджуну, как Чонгук вдруг отпускает его запястье и переводит взгляд на губы. Чонгуково дыхание до странного тихое, размеренное, он явно не чувствует неудобство или неловкость, и это, по-хорошему, должно бы успокаивать, но сердце Юнги начинает бешено колотиться, когда Чонгук берёт его лицо в свои руки и медленно приподнимает, фиксируя шею в удобном положении. Это невозможно описать и говорить о таком стыдно, но Юнги забывает на какое-то время, что ему адски больно, и старается не дышать, потому что Чонгук не отпускает его, продолжая держать одной рукой, а вторую, с намоченной стерильной салфеткой в пальцах, держит около губы, потому что не может приложить – знает, что стоит коснуться и сразу защиплет.