Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

***

Утро выдаётся довольно странным. Почему-то Дону неловко, хотя, казалось бы, чего можно стесняться теперь. Он встаёт, одевается потихоньку и собирается пойти к себе, обработать вчерашний материал. Дэвид спит, ночь без сна всё же не прошла бесследно. Дон уже почти выходит за дверь, когда соображает, что может подумать Познер, проснувшись в своём номере один. Качает головой, про себя поражаясь своей бестолковости. Возвращается к постели – и невольно любуется. Ему и прежде доводилось видеть друга спящим – как правило, задремавшим над очередным учебником, но пару раз и отрубившимся после попойки. Во сне он всегда выглядел трогательно: мягкие губы не кривились в саркастической усмешке, светлые брови не хмурились и не изгибались многозначительно. Он иногда ворочался, бормотал что-то или вздыхал, иногда даже чему-то посмеивался, и Дон каждый раз ловил себя на том, что отвлекается от своих дел и просто смотрит на него, подперев кулаком щёку. Прилечь рядом или прикоснуться никогда не решался, устраивался на ночь где-то поодаль. Разбудить его Дон заставлял себя с огромным трудом, и в этом смысле спустя столько лет мало что изменилось: от спящего Познера по-прежнему трудно оторвать взгляд – и по-прежнему жалко его будить. Но всё же надо бы, так что Дон забирается на кровать, ласково касается его лица, волос. Тот сонно ворочается, что-то ворчит… Дон не выдерживает, смеётся, наваливается сверху и атакует его губы губами.

– М-м-м, – стонет Дэвид. – Не то чтобы я жаловался, но… – он замечает, что Дон одет. – О. Тебе надо идти.

– Да, мне надо бы поработать, Поз. Прослушать вчерашние записи с диктофона. Я лучше пойду к себе, чтобы не мешать. Ты спи, и, в общем… не теряй меня. Как выспишься – заходи за мной, пойдём поедим. Если не позже трёх, – усмехается он. – Позже мне уже на вторую часть встречи надо.

Познер улыбается и закрывает глаза.

– Договорились, Дон.

Он засыпает раньше, чем за Доном закрывается дверь.

***

Днём ветер усиливается. На ужин они ещё успевают без приключений, но, вернувшись в гостиницу, едва не застревают в лифте: электричество полностью вырубается, когда они спешат по коридору, а кто-то из жильцов вежливо дожидается их, придерживая двери. Несостоявшиеся пассажиры лифта благодарят Дона с Дэвидом, почти всерьёз утверждая, что это они спасли всех от застревания между этажами. Дон и Поз подыгрывают им, но смеются все немного нервно. Проходящий мимо портье с фонариком провожает их к номерам и советует оставаться в них, но на всякий случай быть готовыми к эвакуации. «Впрочем, это вряд ли произойдёт», – говорит он с такой интонацией, что становится ясно, что он бы ничуть не удивился.

Так что они забирают из номера Дона все его вещи и запираются у Познера. На этот раз они даже действительно смотрят в окно – как закат догорает над тёмным силуэтом охваченного бурей и практически полностью обесточенного города. Они соприкасаются плечами, облокотившись на подоконник, совсем как когда-то давно. Тогда это само собой получалось, просто и как-то естественно. Студенты Оксфорда вообще нарочито пренебрегали социальными нормами, так что их постоянный тактильный контакт не был исключением: все парни стремились перещеголять друг друга в демонстрации того, что они «выше этого» и не станут ни в кого тыкать пальцем, «ты чо как гей», будто какие-то провинциальные третьеклассники. Но если тогда постоянные целомудренные прикосновения давались им сравнительно легко, то сейчас они и десятка минут не выдерживают. Рука Дэвида обвивает талию Дона, тот поворачивает голову и вдыхает запах его волос, они начинают обниматься и полностью переключают внимание друг на друга. Их перебивает стук в дверь: консьержка разносит по номерам маленькие светильники на батарейках. Светильник оформлен как свеча, этакий забавный символ приближающегося третьего тысячелетия. Пожарная безопасность превыше всего.

– Электрическая свечка, – беззлобно ворчит Познер, – как прозаично. Что дальше: безалкогольный виски в мини-баре?

– И не говори, – вторит ему Дон. – Где же риск? Романтика? Копоть на потолке?

Познер в ответ игриво улыбается и несёт свечу к тумбочке у кровати, увлекая Дона за собой. И в чертах его сквозит обещание. Дон всегда любил это его лукавое выражение, многозначительный взгляд искрящихся глаз. В полумраке, едва рассеянном слабеньким огоньком, они вновь приникают друг к другу. Сбрасывают одежду и вместе с ней будто сбрасывают свои судьбы, освобождаются на время от них. Весь мир будто схлопывается для них в этот маленький островок полусвета, и всё остальное снова перестаёт существовать… на одну ночь. Ещё на одну. До утра.

***

К утру электричество восстановлено, но у стойки регистратора им советуют уточнить, смогут ли они, вообще говоря, уехать как запланировано. Те, кто бронировали номера после них, уже сообщили, что не могут прибыть вовремя из-за проблем на железной дороге. Познер звонит – и точно, из-за ветра что-то обрушилось на путях. Скорее всего движение откроется только завтра. У Дональда снова срабатывает инстинкт, и он, представившись, просит разрешения взять интервью у кого-нибудь из работников и представителей руководства отеля – о том, как обеспечивается безопасность гостей и персонала, как готовность к подобным происшествиям – или её отсутствие – может сказаться на репутации отеля. Суета уже улеглась, так что он без проблем получает и разрешение, и интервью.

По пути в номер Познера Дон звонит домой, сообщить о задержке. Ханна, кажется, недовольна больше, чем встревожена, а дети скорее возбуждены папиными приключениями – и, конечно, не догадываются, что он рассказывает им далеко не всё. Дон понимает, что сейчас бессмысленно стыдиться содеянного, но всё же стыдится и старается скрыть эту перемену своего настроения от Познера, чтобы не расстраивать его лишний раз.

– Тут почему-то чаще бывают такие ветра, – говорит Дэвид. – На блэкаут я, правда, ни разу ещё не попадал.

– А что у тебя за дела тут были?

Познер хмыкает и смотрит на Дона искоса, с каким-то задумчивым любопытством.

– Ну как ты сам думаешь, какие дела у гея из Шеффилда могут быть в «Северной гейской столице»? Не слышал о Канал-стрит?

Дон смущается. Он как-то думал, что это были дела, а не… «дела».

– Слыхал, – признаётся он, замечает, что Познер по-прежнему очень пристально на него смотрит, и смущается ещё сильнее. Однако заставляет себя тему не менять: Дэвид всегда терпеть не мог, если кто-то пытался скрывать своё отношение к его словам и поступкам.

– Вспоминая твои рассказы о глазастых соседках, я начинаю понимать твою логику. Значит, ты… ради секса сюда ездил?

– Да.

– И… часто?

Познер поводит плечом.

– Под настроение, ну… пару раз за месяц, может быть. Этим летом чаще, – в его взгляде знакомый вызов: «Осмелишься ли ты упрекнуть меня в чём-то, узнав об этом?» Дон запускает руки в свои волосы. Ему, конечно, следовало догадаться. По уверенным, умелым действиям Познера, по его обмолвке – там, в Шеффилде – о том, что он не «еврейский монах» (которых, кстати, всё-таки не бывает, Дон выяснял). Он чувствует укол в груди – и неприятно удивлён: что это, ревность? Какое он имеет право сейчас ревновать Дэвида к его жизни, из которой сам же устранился больше десяти лет назад?

– Ты… многое умеешь. В постели, – вырывается у него.

Ответа он ждёт с тревогой, не понимая, зачем вообще такое сказал: на комплимент это явно не тянет, а до подобных упрёков опускаться ему совершенно не хочется. Дэвид, слава Богу, отвечает, как на простую констатацию факта:

– Приходится. Когда люди не знают друг друга, техника выходит на первый план.

Дон снова прячет глаза.

– Я совсем профан в этом смысле, ты уж извини.

Поз, кажется, поражён уже тем, что Дону пришло в голову считать это недостатком:

– Боже, Дон, да с тобой это совершенно не главное! Меня так ведёт от тебя… Я теряю контроль, ни о чём не способен думать… Просто многое я уже делаю – автоматически. А иначе не вспомнил бы ничего. С тобой всё – иначе.

– Прости меня, Поз. Я… наверное, напрасно так вмешался в твою жизнь.

Тот неожиданно фыркает:

– Жизнь, Дональд? Тоже мне жизнь. Нерегулярные трахи весьма среднего качества, которых не то что имени – лица я сейчас не вспомню! Это по-твоему жизнь?

Дон качает головой:

– Как я могу судить?.. Это всё, что у тебя было долгие годы. Кто я такой, чтобы это сейчас обесценивать?..

Познер кусает губы, словно вот-вот расплачется. Усмехается и качает головой, будто не верит своим ушам. «Господи, Дон…» – шепчет едва слышно. Потом берет со стола конверт и протягивает ему.

– Вот, смотри.

Дональд вынимает сложенный вдвое листок. Анонимный тест на ВИЧ, отрицательный.

– Это мой, – поясняет Познер, отходит и забирается с ногами на подоконник. – Решил ещё разок для верности сделать. До теста больше месяца ни с кем… так что довольно точно.

Дональд смотрит на листок бумаги с ужасом в глазах, счастье ещё, что Дэвид отвернулся к окну и его выражения не видит. Дон вообще об этом не подумал. А Дэвид с этим жил. Ещё и с этим. Настолько долго, что привык, и это стало рутиной, и он явно показал это не для того, чтобы его пристыдить. Скорее чтобы успокоить.

– Это хорошо, что точно, правда?

– Да. Хорошо, – соглашается Познер, снова подходит и отнимает у него листок, садится верхом на его колени. Обнимает за шею, нежится в обхвативших его ладонях Дона – и тихо говорит ему на ухо:

– Я хочу попросить тебя кое о чём. Перед тем, как мы расстанемся, завтра утром.

– Продолжай.

– Если ты не испытываешь большого отвращения к идее… анального секса… я бы хотел… отдаться тебе сегодня. Презервативы у меня есть.

Дональду немного не по себе.

– О. Я… не против, но это… я не умею. Стю говорил… – начинает он и тут же осекается, но Дэвид только хохочет:

– Господи, ну конечно Стю говорил! Как я мог забыть про его разговорчивость! Ты про подготовку? Не заморачивайся. Я сам всё сделаю, вообще всё, тебе понравится. Я просто… – он краснеет до кончиков ушей. – После этого я ещё долго буду чувствовать… тебя. Может быть, расстаться будет полегче.

Дон, разумеется, тоже краснеет от таких признаний.

– Хорошо, – говорит он, – но, может быть, я тоже могу тебя о чём-нибудь попросить?

– Всё, что угодно, – с жаром обещает Познер.

– Покажи мне, где ты бывал. На Канал-стрит. Я забредал туда как-то, но днём, и без гида совсем ничего там не понял.

– Пф, днём. Ну что ж, хорошо. Покажу тебе, что знаю сам, правда, это не так уж много. Меня никак не назвать активным тусовщиком.

– Жаль только буря вряд ли совсем утихнет.

– О, там штормовое предупреждение никого не остановит, я тебя уверяю. «Show must go on».

***

Дэвид готовится к выходу в свет практически так же, как и всегда. С той только разницей, что гигиенические процедуры воспринимаются непривычно-волнительно, ведь сейчас он это делает для Дона. Он не сразу замечает, как внимательно за его манипуляциями с одеждой и волосами наблюдает Скриппс. Сердце ёкает: Дон представляет, как много раз он уже это делал. Дэвид оглядывается на пару секунд, но не находит, что сказать. Да и что тут скажешь. Он бросает последний взгляд в зеркало и подходит к Дону, критически оглядывая его.

– Галстук не нужен, – решительно заявляет он. – Воротник расстегнуть. Вот так…

Скриппс выглядит позабавленным:

– Зачем? Мне совсем ни к чему там чьё-то внимание… кроме твоего.

– Значит, и выделяться из толпы чересчур не сле-ду-ет, – нараспев поясняет Дэвид, ещё больше веселя Дона. Взяв немного своего геля, он слегка растрёпывает волосы Скриппса, и результат ему самому так нравится, что он с трудом сдерживает порыв повалить Дона на постель и заставить забыть обо всех планах на вечер… но он обещал. Он с ощутимым усилием берёт себя в руки, отходит, чтобы надеть пальто, и зовёт: «Ну, пошли».

По улице почти никто не прогуливается, но очереди на вход в клубы всё-таки впечатляют. Дон с любопытством оглядывается по сторонам, слушая пояснения Дэвида, и пытается защититься от ветра поднятым воротником пальто: шапку Дэвид строго запретил.

– А что это за стеклянная будка тут, к ней и провода не идут ниоткуда…

– А, это бутафория, – поясняет Дэвид. – Тут, говорят, кино снимали, про геев.***

– В естественной среде обитания?

– Типа того. Да опять поди тупая комедия, «ой хаха, мужики целуются», можешь себе представить.

– Даже боюсь, если честно, – усмехается Дон.

В клубном баре Дэвиду тут же улыбается приветливый бармен с яркими татуировками – кажется, его зовут Фил.

– О, хай, Дэйв, давно ты не появлялся. Тебе как всегда?

Дэвид бросает взгляд на Дона, разумеется, сделавшего совершенно неверные выводы – судя по приподнятой брови – и усмехается Филу:

– Мне два «как всегда», пожалуйста. А с меня «большое спасибо» за то, что с порога опроверг мои слова о том, что я вообще-то не тусовщик.

Фил бросает взгляд на каждого из них поочередно, не отрываясь от работы, и посмеивается, обращаясь к Дону:

– О, нет, он и правда редкий гость, это просто у меня память хорошая. Я запоминаю посетителей быстрее, чем они меня.

– Ты не похож на человека, которого трудно запомнить, – неожиданно включается в беседу Дон – и подмигивает Дэвиду.

Тут уж Фил смеётся в голос:

– Ай, спасибо, конечно, чувак, но ты просто других тут ещё не видел.

Дэвид чувствует, что не сможет сдержать влюблённую улыбку в адрес Дона, и решает плюнуть на всё и не пытаться её сдерживать.

Несмотря на это, Дэвида поначалу всё-таки пытаются кадрить. Кто-то строит глазки, кто-то даже присылает напиток… Дону, кажется, не очень комфортно от этого, и, как ни странно, он находит решение сам: поднимается со своего стула и встаёт к Дэвиду вплотную, приобнимает его, а в беседе наклоняется к нему ещё ближе. Поначалу Дон краснеет, как рак, но это срабатывает.

На танцполе гремит музыка – как всегда. Вокруг целуются и обнимаются парочки – как всегда. Тут и там мелькают парни в кинковом прикиде, впрочем, не слишком часто: вечеринка всё же не тематическая… в общем, всё как всегда. В этой обстановке странно видеть Дона, очень странно. Но тот не выглядит особенно шокированным, и отвращения на его лице нет. Есть сдержанное любопытство. Он поглядывает на Поза и на остальных, как бы сравнивая впечатление. Видно, что Дон хочет о многом спросить, но грохот музыки перекрикивать для этого неудобно, так что он, видимо, запоминает свои вопросы на потом – как будто записывает, но мысленно – да, он и раньше так делал. Дэвиду приходится отвернуться на минутку и больно прикусить губу, когда он вспоминает, что всегда, всегда мог сказать точно, когда на Дона находило его писательское настроение.

Дэвид уже чувствует ту привычную когда-то тоску, холодным камнем давящую на сердце, и понимает, что после расставания всё будет только хуже. Он когда-то справился с этим, всё так, но тогда он не знал, каково это на самом деле – быть с Доном. Отдаваться ему. Обладать им. А сейчас это знание перемешано в нём с вновь ожившим восхищением юмором Дона, чуткостью Дона, его щедростью и бескорыстностью, его стойкостью и надёжностью его дружбы. Его бескомпромиссным приятием людей такими, как они есть. Так что Дэвид осознаёт, что одержать победу в этот раз будет нелегко. И всё же он понемногу уже начал планировать, что можно будет сделать дома, чтобы не сдохнуть от этой тоски хотя бы до начала триместра. Потом привычная суета подхватит его и, может быть, станет легче. Станет некогда страдать. «Ну что ты за человек такой, – ворчит сам на себя Дэвид. – У тебя вся ночь впереди, а насладиться ей ты уже не в состоянии». Он гонит мысли о разлуке прочь и, услышав первые аккорды шеровской «Believe», коварно усмехается и тянет упирающегося Скриппса танцевать. В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, мистер Форстер? ****

Танцует Дон так себе, если честно, но Дэвид всё равно и этот его образ старается запомнить как можно крепче. Только тут кто-то нахально вмешивается и лапает Дона, подойдя со спины. Тот замирает, ошарашенный наглыми прикосновениями к груди, животу, паху – но возмущения не показывает: он видел уже, что тут это нормально, и размахивать своим уставом в чужом монастыре не намерен. Оглядывается на приставучего пьяного паренька, совсем молоденького, качает головой и красноречивым жестом показывает на Дэвида: «Я с ним». Парнишка отвечает что-то вроде «Ну и дурак» и удаляется. Дон растерянно смеётся и кричит Позу на ухо: «Он решил, что я зря тебя предпочёл». Дэвид пожимает плечами, и тут как раз музыка сменяется – удобный повод вернуться к стойке бара, немного поговорить.

– Он по-своему прав, – поясняет произошедшее Дэвид. – Здесь ценится молодость и красота, а ни тем, ни другим я не блещу, как видишь. Мне ещё везёт, что я до сих пор выгляжу почти на двадцать пять. Мои тридцать два – это старость здесь…

– Ты шутишь? Ты сумасшедше красивый.

– Да ну, брось. Тощий, бледный, носатый… ещё и пятнистый, как леопард.

– Пятнистый? Поз, ты про… это, что ли? – Дональд, осмелев от удивления – и немного от алкоголя – касается кончиками пальцев россыпи родинок на щеке Дэвида.

– А про что ещё? Сейчас я уже смирился и бросил стесняться, а поначалу…

– Ну и бестолочь ты. Они меня с ума сводили, – признаётся Дон, продолжая движение пальцев вслед за точками ниже – к шее, ключицам, где воротник рубашки не даёт увидеть продолжение этого «пути». – Я старался о них не думать… а потом по ночам, во сне, целовал каждую, – он тянется вперед и целует их теперь наяву: скулу, шею. Дэвид сначала напрягается от неожиданности: Дон ласкает его у всех на виду! Не то чтобы кто-то смотрел, но всё-таки… Но потом всё же доверчиво подставляется под его ласки, приподнимая голову.

Оторвавшись от видимой части родинок, Дон за бёдра прижимает его крепче к себе и с улыбкой любуется. И прекраснее этой улыбки и этих лучащихся – любовью? – карих глаз Дэвид в жизни не видел вообще ничего.

– Красота в глазах смотрящего, Дон, – улыбается он в ответ. – Если я скажу, что ты просто невероятно красив, лучше сразу поверь мне.

Дональд снова краснеет, и улыбка его становится смущённой, и оторвать от него взгляд никак не получается. Получается только податься ему навстречу – и целовать. Но почему-то именно в этой обстановке, где целовать его можно свободно, ничего не опасаясь, Дэвиду лезут в голову самые горькие мысли – о мире за пределами Канал-стрит, реальность которого скоро снова накроет их с головой. Реальность, где он сам – неприметный учитель истории, практически выхолощенный образ, специально сконструированный, чтобы привлекать как можно меньше внимания гиперсексуальных подростков обоего пола. Где Дональд – отец семейства, за которое он в ответе, несмотря ни на что, до самого конца. «Бойся исполнения своих желаний, – думает Дэвид, – ведь за всё в конце концов придётся платить. И не только тебе, ему тоже». Он холодеет. «Я эгоист, – понимает он. – Я так хотел этой встречи, я так его хотел, что старательно не думал о том, как он будет жить – после этого. Мне-то что, я всегда был один – и всегда буду, видимо… Вольный, как ветер, хм. А ему теперь жить с осознанием собственной измены, всю жизнь этим мучиться – ради чего? Ради нескольких дней моего удовольствия? Господи, какой я эгоист». Но Дональд обнимает его так бережно, будто сокровище, и едва слышно стонет в ответ на влажный поцелуй в шею, и прижимается крепче, и дышит взволнованно и глубоко… И Дэвид успокаивается немного: всё-таки Дон действительно наслаждается этой встречей. Может быть, он не так уж сильно возненавидит себя – и Дэвида – после.

***

Они возвращаются в гостиницу, устав от шума и многолюдности клуба – и, как ни странно, быстро засыпают в объятиях друг друга. Но через какое-то время Дон просыпается от нежных поцелуев Дэвида – и вспоминает, о чём просил его Поз. У него немного кружится голова – от волнения – и от желания. Дэвид, наверное, проснулся немного раньше и разобрался со своей загадочной подготовкой, пока Дон всё ещё спал, потому что ничем таким на глазах у Дона он не занимается. Просто, каким-то ловким трюком надев на него презерватив, привстаёт над ним – и опускается на его член, медленно и осторожно. Просит Дона не делать резких движений – и это сложно, но Дон, конечно же, сдерживается. Следующие минуты надолго становятся самым непристойным – и самым возбуждающим воспоминанием Дональда Скриппса.

Как Дэвид стонет на нём, как движется, как смотрит и кусает губы. Каким открытым, незащищенным выглядит. Как дышит. Как остро реагирует на прикосновения.

Как ошеломительны ощущения Дона. Как сложно не двигаться – и как приятно двигаться под ним, когда он просит, одними губами:

– Теперь можно. Давай. Трахни меня, Дон.

Как очевидно, что Дэвида действительно «ведёт», потому что – Дону непонятно, отчего – он кончает первым. Как от его сжимающихся мышц Дону почти больно. Какой яркий оргазм накрывает Дона, даже после всех этих ночей – как после долгого воздержания. Как непросто им, даже вдвоём, добраться до душа после всего этого.

Дон и так уже чувствовал почти нестерпимую нежность к Дэвиду. А после такого переживания он и вовсе теряется в охвативших его глубоких чувствах к нему. Дэвид тоже, кажется, как-то иначе смотрит в ответ. Как-то странно, печально и ласково улыбается. По-кошачьи ластится, тихо смеётся, прячет лицо у него на груди. Они снова засыпают, прижимаясь друг к другу. До утра остаётся всего несколько часов.

Комментарий к ЧАСТЬ 5

*Ты слышал, что в Ирландии творится? – 26 декабря 1998 на Британские острова (начиная с Ирландии) обрушился сильный ураган. Ему дали имя Стефан, в честь ирландского святого, которого чествуют в этот день. https://en.wikipedia.org/wiki/Boxing_Day_Storm_of_1998

**Ханука в 1998 не совпала с Рождеством, Познер чисто из вредности вспомнил о ней, потому что на Рождество ему вроде как тоже подарок не полагается.

***Тут, говорят, кино снимали, про геев. – В 1999 году на экраны выйдет британский сериал «Queer As Folk», к выходу которого многие относились так же скептически, как Дэвид. Сериал действительно снимали в Манчестере на Канал-стрит, и даже стеклянную телефонную будку у входа в клуб действительно зачем-то установили ))) https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B4%D1%80%D1%83%D0%B7%D1%8C%D1%8F_(%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%B0%D0%BB,_1999)

****«В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, чтобы не высасывать из пальца» – Э.М. Форстер, «Комната с видом», перевод с английского Валерии Ноздриной.

========== ЧАСТЬ 6 ==========

Проснувшись под трезвон будильника, Дон как будто со стороны наблюдает в замедленной съёмке, как неотвратимо разбиваются оба их сердца. Дэвид не ноет, не жалуется. Он шепчет: «Спасибо за эту встречу, Дон». Он улыбается такой невероятно солнечной улыбкой, что Дону слепит глаза… И всё же у него не выходит полностью скрыть своё состояние. Он прижимается к Дону всем телом, ласково и крепко обнимает его и дышит его запахом, ни слова не говоря, как будто хочет надышаться. Жадно гладит ладонями, будто хочет натрогаться. Будто хочет – запомнить. Будто… готов к тому, что они больше не увидятся, уже едва выдерживает боль, но даже не пытается просить о чём-то большем. Дон несколько минут не может говорить, когда понимает это. Пытается сказать что-то ласками, поцелуями, но делает только хуже, потому что создаёт впечатление, что тоже прощается. Он сердится на себя, и тогда наконец получается произнести слова, застрявшие в горле:

– Не надо так, Дэвид. Мы не расстаёмся.

– Нет? – он не верит. Не может поверить. И если бы Дон не знал уже наверняка – он бы не обещал ничего, потому что подарить такую надежду и после его обмануть – слишком жестоко, с Познером он так поступить никогда бы не смог. Но он в этот раз – уверен:

– Дэвид, мы встретимся снова. Я не смогу уже без тебя, без надежды на новую встречу. Когда ты сможешь, как только ты сможешь, я… что-нибудь придумаю. Я выберусь к тебе. Обещаю.

Дэвид смотрит ему прямо в глаза, долго и пристально. Дон, наверное, никогда прежде так подолгу не смотрел в эти глаза. И всё равно – хочется ещё дольше. Дэвид целует его жарко, но коротко.

– Я тоже без тебя вряд ли смогу, – признаётся он. – Какое-то время – конечно, но навсегда – нет. Слишком больно, – Познер вздыхает. – Ох, зря мы всё это затеяли.

– Я знаю, зря. Но теперь уже поздно о чём-то жалеть. Скажи мне, хотя бы примерно, когда?

Дэвид говорит.

***

Собираясь уже, Дэвид спрашивает:

– Ты звонил домой? Как они там?

Он двигается как-то немного сдержанно, и Дон краснеет до ушей, вспоминая его вчерашние слова.

– Я звонил, каждый день, – говорит Дон. – При тебе стеснялся. Лизз скучает по мне, Генри тоже… но меньше. Ему книги сейчас лучшие собеседники, – Дон закрывает глаза, ощущая прилив стыда. Дети скучают без него, а он тут…

– А… Ханна? – впервые спрашивает Познер.

– Мы… почти не общаемся с ней, – впервые сообщает ему Дон.

– Из-за меня?

– Вот честно, не знаю, Поз, – Скриппс разводит руками. – По времени, казалось бы, совпадает. Но мне кажется, что это гораздо раньше началось. Сейчас просто вырвалось на поверхность.

– Ты потому и начал… звонить?

– Да, поэтому.

– И если вы помиритесь снова…

– Я сомневаюсь, Поз. Мы уже пытались мириться. Всё было почти хорошо. А теперь опять… И, знаешь что… Посмотри на меня, пожалуйста.

Господи, этот взгляд. Этот умный, серьёзный, полный понимания взгляд. И упрямо прикушенные губы – Дон прекрасно помнит, ещё со школы, что так Дэвид делает, чтобы не позволить губам дрожать. Если бы только можно было сейчас его не отпускать…

– Дэвид, я чувствую: после всего, что произошло – моя жизнь изменилась. Я сейчас точно могу сказать, что для меня нет в мире человека ближе тебя. Дороже тебя – разве только дети. И что бы Ханна ни предприняла – уже не изменит этого. Я люблю тебя, Дэвид. Гораздо сильнее, чем когда-то в юности. Я не знаю, как это произошло и что из этого получится. Знаю только, что очень сильно люблю.

Дон всё ещё сидит на постели, глядя на Дэвида снизу вверх. Тот, не отрывая взгляда, подходит и садится на пол у его ног. Берёт его руки в свои и целует – пальцы, кисти рук, запястья… Дон останавливает его, обхватывая ладонями его лицо. Дэвид часто моргает несколько раз и с немного сбитым дыханием произносит:

– И я люблю тебя, Дон. Очень сильно.

Ресницы его опускаются, он чуть хмурит брови и чуть плотнее сжимает губы, будто не позволяет себе сказать что-то ещё. Но Дон, кажется, понимает, о чём он не говорит.

– Я не знаю… Прости, но я правда не знаю, смогу ли признаться Ханне прямо сейчас. Это будет тяжёлый скандал, для детей в том числе, и я… просто ещё не готов.

Познер снова удерживает какие-то слова, не даёт им сорваться с губ, смотрит в сторону и вздыхает.

– Я скажу ей, позже, скажу обязательно, – обещает Дон.

– Не спеши, – мягко возражает Дэвид. – Давай сначала встретиться попробуем. Может быть, не выйдет ничего… так зачем детей травмировать.

Боже, Дэвид. Он это серьёзно говорит. Без сарказма и почти без горечи. Дон трёт лицо руками. Он не заслуживает такого сочувствия и понимания от человека, которому причиняет такую боль. Познер сжимает его колено и поднимается на ноги:

– Ну, мне пора.

Он одевается и кутается в шарф, подхватывает сумку. Дону надо идти сдавать ключ от своего номера, но сначала… Он обнимает Дэвида крепко, как только может, и осыпает поцелуями его лицо.

– Береги себя, Дэвид, пожалуйста, – шепчет он. Тот улыбается в ответ:

– Буду беречь. До свидания, Дон.

– До свидания.

***

Дональд с ужасом думает о возвращении домой. Корит себя за малодушие, но понимает, что сказал Дэвиду правду: он не сможет признаться Ханне сейчас. Даже осознав, насколько сильно он любит Дэвида. Он понимает, что возвращается к детям, а вовсе не к супруге. Лизз и Генри значат для него гораздо больше, чем беззаботная жизнь, но он не может не признать, что сейчас всё было бы намного проще и однозначнее… если бы их не было. Если бы не они, он бы просто домой уже не вернулся. Он бы не боялся скандала, не боялся развода. А теперь боится. Он не хочет, чтобы дети видели Ханну снова озлобленной на него. Чтобы они стали «канатом», который Ханна будет тащить на свою сторону. Он не хочет терять с ними связь. Он никогда не мог представить жизни без них… а теперь придётся. Потому что уловками и хитростями переманивать их в свой лагерь он просто не станет. Дети, живущие с матерью и не желающие общаться с изменившим ей отцом – печальный исход, но, пожалуй, не самый худший для детей. Может быть, со временем они переосмыслят ситуацию и согласятся выслушать его версию событий… только что он им скажет в своё оправдание? Что не мог поступить иначе? Что слишком сильно любил? Что не чувствовал дома поддержки и той любви, которую чувствовал с Познером? С точки зрения преданных, обманутых детей это вряд ли убедительные доводы. Но назад пути нет. Он уже предал их, в этот раз сознательно, и этого не изменить. Остаётся только увидеть, как долго совесть позволит ему их обманывать. Делать вид, что всё в порядке. Что они – его единственная семья… хотя уже сейчас совершенно понятно, что не менее важной семьёй для него становится Дэвид.

***

Дома всё практически так, как Дон и представлял. Дети очень радуются и на радостях признаются, что без него успели поссориться из-за игрушек, подаренных заглянувшим на минутку дядей Стюартом, но уже помирились. Ханна тоже, в общем-то, рада его возвращению и встречает довольно тепло, но на шею не бросается, к счастью. Это было бы уж очень неловко.

Он распаковывает вещи и, сославшись на усталость, уходит в спальню. Опускается на колени у изголовья кровати. За эти четыре дня и три ночи произошло слишком много… всего. Он никогда не считал себя абсолютно непогрешимым праведником, но теперь он уже совершенно точно – грешник. И согрешил он сознательно. И собирается грешить и впредь. И, как ни странно, он делает это потому, что считает это… не то чтобы правильным, нет. Просто это сейчас – максимально близкий к правильному путь, на который у него хватает сил. При этом правильным путём он больше не считает верность супруге. Ситуация изменилась настолько, что сейчас самым правильным было бы признаться во всём жене и детям, подать на развод и съехаться с Познером где-нибудь, где угодно. И удерживает его от этого только предполагаемая реакция Ханны.

В идеальном мире идеальная жена немного поплакала бы об ушедшей любви, но согласилась бы с тем, что мучиться в таких отношениях для них обоих не имеет смысла. Отпустила бы и благословила бы его на новую любовь, и он от всей души пожелал бы ей тоже стать счастливой – с кем-то или без кого-то. Однако Дональд понимает, что надеяться на такую реакцию опасно и глупо. Он очень уважает ум Ханны в том, что касается профессионализма, рационального подхода к делам… но эмпатией и склонностью к саморефлексии она никогда не отличалась. Он и так не ожидал бы сразу доброты и понимания в ответ на своё признание: каким бы человек святым и умным ни был, услышать такое – грустно и обидно. Но Ханна, он прекрасно знает, вообще не склонна смотреть на отношения со стороны, наблюдать за своими чувствами и искать их причины – мнимые и истинные. Она не станет разбираться, от чего именно ей так обидно – от того, что она любит Дона, или от того, что он ускользает из её рук. И тем более не станет разбираться, что чувствует Дон сейчас и почему. Она поймёт только то, что он бросает её, хотя должен был быть верным ей несмотря ни на что. Не говоря уже о том, что она явно принимает близко к сердцу мнение тех ветвей их многообразной церкви, которые всё ещё проклинают людей с «неправильной сексуальностью» и предписывают им «бороться с низменными страстями» и «не поддаваться дьяволу в себе».