Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Испытав на себе и страсть к Ханне, и страсть к Дэвиду, Дональд совершенно искренне не видит между ними особой разницы. Считать одну из них низменнее другой он никак бы не смог. Потому что он помнит, как ощущаются действительно низменные страсти: внезапный порыв причинить кому-то боль, сделать что-то назло, уничтожить что-то прекрасное в отместку кому-то… Он, конечно, переживает такие порывы, как всякий живой человек, и до сих пор с переменным успехом учится не поддаваться им, опираясь на свою веру. Так что он абсолютно убеждён, что страсть к любимому человеку, независимо от его пола, не имеет с этими порывами ничего общего.

Он всё же искренне кается в содеянном, хотя и знает, что будет продолжать обманывать Ханну ещё какое-то время. Он делает это не чтобы получить прощение, а чтобы напомнить себе самому, что то, что он делает – неправедно, и он должен будет перестать, как только сможет. Как только хватит сил.

Позже вечером, сидя рядом с Ханной перед телевизором, Дональд думает о том, что «созданы друг для друга» – такой же вредный конструкт, как «вечная любовь» или «нерушимая дружба»: он заставляет людей верить, что тот, кто стал тебе почему-то дорог, был создан сразу таким и притом специально для этого – для того, чтобы стать дорогим тебе. И что если в большинстве проявлений человек тебе близок – он обязательно будет так же близок и во всех остальных. Он обязан, ведь он же создан для тебя… А ты создан для него, и если ты вдруг в чём-то не такой, как ему нужно – то это в тебе что-то не так. Это всё довольно глупо звучит, когда осознаётся, но Дон понимает, что такая ерунда действительно долго управляла его жизнью и сбивала его с толку. Ведь никто из них таким, какими они встретились, не был создан. Они стали такими, живя каждый свою жизнь, не зная ничего о существовании другого до их встречи. И, продолжая жить, неминуемо становятся иными. Люди меняются, не могут не меняться, и это прекрасно, ведь отсутствие роста и движения всегда приравнивалось к смерти. Стоит только, наверное, обращать внимание на то, меняетесь ли вы в общую сторону или каждый в свою. Чтобы вот такие вот ситуации не обрушивались на голову неожиданно.

Он задумчиво поглядывает то на экран, то на Ханну, смеющуюся над действительно остроумными шутками телеведущего, и невольно начинает усмехаться сам. Чувство юмора у них, по крайней мере, до сих пор похоже. Впереди Новый год, а затем их ждут новые будни с их обычными заботами, и он наконец разрешает себе начать думать об этом и на время отложить и свою вину, и свою любовь как бы чуть в сторону.

***

В шеффилдском домике Познера тихо, темно и довольно холодно – он выставлял отопление на минимум на время отъезда. Оказывается, из-за последствий бури почти на двое суток пропадала электроэнергия, и в холодильнике попортились некоторые продукты, а лужа под ним промочила потёртый ламинат. Мисс Беннетт обиженно мяукает, хотя миски её не совсем пусты: она успела заскучать, а она не любит этого. В принципе, хорошо, что есть неотложные дела, думает Дэвид. Некогда беспокоиться о том, что Дон, приехав домой, передумает. Он уверен, что Дональд не стал бы обещать чего-то, что не собирается выполнять, это всё тревожность, которую надо просто перетерпеть – вот в этом заботы по дому и помогают.

В новогоднюю ночь Дэвид сидит перед телевизором с большой чашкой грога в руках и с кошкой на коленях, но почти не смотрит на экран. Он думает о том, что произошло там, в Манчестере, и впервые лет, наверное, за двадцать загадывает – невыполнимое, безумное – желание: быть с Доном. Жить с ним, где-нибудь, где угодно, но вместе. Он посмеивается про себя над несвойственным ему порывом, но всё же на одну ночь позволяет себе помечтать о чём-то несбыточном. Он давно себе этого не позволял.

Даже в первый день после каникул Дэвид всё ещё под впечатлением от встречи. То и дело он ловит себя на том, что вспоминает лицо Дона, его голос, его руки, его дурачества… И, конечно же, он не один себя ловит на этом.

– Monsieur Pos-ner, vous… souriez? * – нараспев вопрошает Агнес, постаравшись придать своему голосу, да и лицу, выражение крайнего изумления. Дэвид усмехается в ответ:

– Oui, madame Pete, c’est pas faux.**

Она присаживается напротив.

– К добру это или к худу?

Дэвид укоризненно хмурится и поджимает губы:

– О, миссис Пит, вы должны бы уже знать меня достаточно хорошо, чтобы не ожидать от меня добра ни в коем случае.

Она смеётся, но расспросов не оставляет, к его сожалению.

– Ты ужасен, Дэвид. Признавайся, на каникулах что-то произошло?

– Да, Агнес, – вздыхает он, – да, но… это личное.

– Дэвид! Ты наконец влюбился?

Он молчит. Он не собирался ни с кем говорить об этом… Но она спросила – и почему-то теперь ему хочется рассказать. Только – стоит ли? Он вздыхает опять.

– Думаю, да, Агнес. Боюсь, что да.

– Что, безответно?

Она… беспокоится? Вряд ли… Наверное, это просто её любопытство. Снова выглядеть сохнущим по кому-то, как в средней, мать её, школе ему совершенно не хочется. Он признаётся:

– Боюсь, что нет.

– Так что же в этом плохого?

– Агнес…

– Ну Дэйв, расскажи! Я тебе всё рассказывала.

Вот это довод, конечно. Он невольно закатывает глаза.

– Конечно же, Несси, ведь твои секреты могли так серьёзно повлиять на твою карьеру, они же определяли всю твою жизнь!

Агнес молчит, поражённая его язвительной репликой. Он не хотел её обижать, он и сам, в общем-то, не был обижен… Что на него нашло?

– Извини, вспылил.

– Прости меня. Я… не подумала.

– С чего бы тебе думать об этом, – он пожимает плечом. – Да я, наверное, даже не потому не хочу рассказывать. Тебе я бы, может, и рассказал. Просто… сам ещё не могу решить, как к этому относиться.

– Всё очень сложно?

– О да. И становится всё сложнее.

Всё всегда становилось довольно сложно, когда дело касалось Дональда.

***

Они встречаются. Они всё-таки действительно встречаются. Дэвид пишет письмо, Дон ему перезванивает, они договариваются обо всём. Через несколько недель и всего на одну ночь, но это значит действительно много. Это значит, что они оба готовы стараться, чтобы увидеть друг друга. Чтобы не нарушать данные друг другу обещания. Это значит, к сожалению, и то, что Дон готов врать жене – делать то, за что он себя больше всего корил тогда, в первый раз. Он обещает себе, что это временно (себе, потому что Познер об этом не спрашивает), но очень сложно не забывать, что это неправильно – теперь, когда он начал сознательно делать это.

Он делится с Богом этим, не новым, конечно же, наблюдением: уступив соблазну нарушить какую-нибудь заповедь, тут же, просто мгновенно приходится начинать бороться с соблазном обесценить её. Представить её не такой уж важной, да и не так уж сильно нарушенной, чтобы обелить себя в своих же глазах. Он прекрасно понимает, что этого делать нельзя, и всё-таки это сложно. Чувства после этой мысленной исповеди им владеют смешанные. Он не рискует приписывать высшим сферам ни грустное понимание, ни тихое разочарование, охватывающие его.

Они договариваются о новой встрече. Потом ещё об одной. И ещё. Чаще всего Дону приходится придумывать эти командировки, но если на самом деле подворачивается подходящая – он этим пользуется, конечно. Иногда Познер пишет, что будет в Лондоне, и тогда Дон подстраивается к нему. Есть ли ещё причины для его визитов, кроме встреч с Доном, Дэвид, правда, не говорит. А Дональд не спрашивает.

Все эти ночи они практически не спят. И даже не потому, что всю ночь занимаются сексом (хотя занимаются много, куда больше, чем каждый считал нормой для себя). Они довольно много просто прикасаются друг к другу. Много говорят. Очень много смеются и предаются воспоминаниям. И постепенно, не сразу, робко начинают мечтать о том, каким могло бы быть их совместное будущее.

Тем временем Ханна, конечно же, обращает внимание на участившиеся командировки. Дональд пожимает плечами, бросает: «Новая политика руководства», – и почти не краснеет. Это ему до такой степени не нравится, что он долго матерится про себя и сам себе клянется в следующий раз признаться ей во всём. В следующий раз обязательно. Только ещё немного поживет в мире с радостными Лиззи и Генри. В мире, где они любят его и верят, что бесконечно любимы им. Бесконечно любимы они на самом деле, но смогут ли они продолжать верить в это, увидев, как он собирает чемоданы? Всё может быть, но надеяться слишком не стоит. Не надеяться на лучшее – это же техника Познера, Дон подтрунивал над ней в своё время. Но теперь, оказавшись в настолько тяжёлой ситуации, Скриппс вынужден признать, что только этот подход и может спасти его от потери рассудка.

Если Ханна и верит ему насчет политики руководства, это не мешает ей начать пытаться привлечь его внимание романтическими жестами. Он немного удивлён: почему бы вдруг, ведь раньше всё было ровно наоборот – он пытался настроить её на романтику, а она вздыхала, ворчала или фыркала в ответ. Неужели старая басня про неудачное сватовство сбывается, в который уже раз, только теперь в его жизни, и Ханна теперь заинтересована в нём, как раз когда он потерял всякую надежду, да и интерес. Неужели она почувствовала, что привычный, приевшийся муж начал ускользать куда-то, повернулся в сторону от неё и готовится сделать в ту сторону шаг? Она будто бы беспокоится, не понимая почему, но уверена, что знает, как всё исправить.

О, как Дон был бы рад, если бы она не переставала быть такой ласковой хотя бы после истории с телефоном. Он был бы счастлив каждой улыбке, каждому прикосновению, каждой заботливо принесённой чашке чая. Теперь же он принимает это с неловкостью и лёгкой досадой: Ханна, милая, где же ты раньше была… Он бы расцеловал её в ответ на предложение заняться книгой – а теперь едва удержался от того, чтобы пожать плечами: он давно занимается ей, задерживаясь на работе. Ему и жалко её, но пытаться ответить хотя бы вымученной нежностью он уже просто не хочет. Сдержанно благодарит, но ответных жестов не делает.

К сожалению, Ханна понимает всё это совершенно не так, как он имеет в виду. Ей, похоже, начинает казаться, что она недостаточно старается. Что романтики надо наддать побольше. Дон не может совсем отказать ей, когда она ластится так откровенно – он не решается. Возвращается знакомый, привычный секс, но теперь он кажется чем-то чуждым, почти неправильным. Вся эта история, набирая обороты, катится к катастрофе.

***

Во время свиданий Дон с упоением учится странным и прекрасным вещам, которые можно проделывать с Познером в постели. Некоторые из них, он припоминает, описывал иногда Стю, и он впервые жалеет, что невнимательно слушал не кого-нибудь, а Дейкина.

Он словно знакомится с Познером заново: раньше он знал лишь его ум, его душу, его характер… теперь он познаёт его тело. Конечно, он видел его обрезанный пенис не раз за время учёбы (они все друг у друга всё видели, хоть и не спешили распространяться об этом), но до встречи в Манчестере никогда не разглядывал его полностью голым – и никогда не видел возбуждённым. Он не знал заранее, как подействует на него этот вид, и немного боялся тогда обидеть Дэвида не слишком подходящей реакцией… и боялся напрасно. Стройное тело Дэвида с изящными руками и ступнями, его гладкий, чуть подрагивающий от возбуждения член – вместе с алыми губами и неприкрытым вожделением во взгляде – действуют мощно и однозначно: срывают крышу к чёртовой матери. Он изучает это тело на ощупь, изучает его запах, его вкус. И когда пытается соединить эти новые знания с теми, что долгие годы хранились в памяти – и всё ещё актуальны – в мозгу происходит короткое замыкание, и он с минуту, наверное, смеётся, не в силах объяснить, почему. Отсмеявшись, правда, пытается: ему самому интересно, получится ли.

– Подумать только, я столько всего о тебе знал… Сколько сахара ты кладёшь в чай и в кофе, сколько песен Грейси Филдс ты до сих пор помнишь наизусть, как ты посапываешь и бормочешь во сне, как начинаешь морщиться, если кто-то неправильно произносит слова… Но я никогда не догадывался, как ты можешь скулить и стонать, если тебя прижать к постели и ласкать только кончиком языка – только головку твоего члена. Я знал, что ты боишься щекотки, но не думал, что можешь кончить от одних только поцелуев в самые чувствительные для щекотки места… Я знаю теперь вкус твоей спермы, знаю как ощущается твой рот на моём члене… И всё-таки это ты. Тот же самый ты, с кем мы катались на велосипедах и разучивали музыкальные номера… Понимаешь теперь, от чего меня перемкнуло?

Познер слушает, лёжа на спине, запрокинув голову, подставляется прикосновениям, иллюстрирующим речь Скриппса, улыбается и посмеивается тоже. Поворачивается на бок с печальной полуулыбкой:

– Не хочу сбивать настроение, но порой мне кажется, что это всё же не я. Не тот я, которым я был. Которого ты знал.

– Если так, я хочу узнать тебя снова – того, кто ты сейчас. Но пока я лишь вижу, что ты повзрослел. Многое повидал, это чувствуется, конечно. Но старину Поза я по-прежнему узнаю. Я ведь тоже вряд ли очень уж изменился.

– Ты изменился, но не стал другим…

– Это из какого стихотворения?

– Понятия не имею, но если такого стихотворения нет – это непростительное упущение. Я вот не знал – вернемся к теме разговора – что твой голос может возбуждать меня не меньше, чем твоё тело. Когда ты рассказывал про свои новые открытия, я чуть не кончил. Даже без всякой щекотки. И чёрт тебя дернул свернуть обратно на велики…

– Да, это непростительно. Исправлюсь, – многообещающе приподнимает брови Дон и шепчет: – Закрой глаза.

Дэвид действительно может кончить, просто слушая голос Дона, почти без прикосновений, а Дон, оказывается, может достаточно долго, не умолкая, говорить о сексе – о сексе с Дэвидом, очень подробно и чувственно, кто бы мог подумать. «Плюсы жизни с писателем», – смеётся Познер и спасает Дона от перевозбуждения одним точным движением губ и касанием ладони. «Нет, мы хуже тинейджеров, – поражённо качает головой Дональд, придя в себя. – У тинейджеров на такое фантазии не хватит».

***

Должно быть, начитавшись советов в журналах или наслушавшись подруг, Ханна пускает в ход «тяжёлую артиллерию» и начинает создавать романтическую обстановку по всем правилам. Зажигает ароматические свечи, покупает массажное масло и Красивое Бельё. Скрепя сердце, Дональд отвечает на её ласки: расстаться с детьми он всё-таки пока ещё не готов. Он, в общем-то, ничего не имеет против того, чтобы доставить ей удовольствие, ему не хочется обижать её и смеяться над её порывами, но она смотрит на него таким заискивающим взглядом – а его настроение в её присутствии так далеко от романтического сейчас – что он с трудом сдерживается, чтобы не закатывать глаза, не вздыхать, не кривить губы. А когда он понимает, что во время очередного свидания Дэвид улавливает на его коже остатки аромата этого дурацкого масла, жизнь с Ханной окончательно начинает восприниматься как измена Познеру.

Вообще говоря, особой романтики во всех этих пахучих субстанциях и сложных конструкциях из кружев Дон сейчас почему-то не видит. Если бы ему нужно было вспомнить самое романтическое переживание последних недель, он скорее вспомнил бы, как они с Познером в его день рождения попали под проливной дождь. Кое-как добравшись до гостиницы, они вместе приняли горячий душ, а потом натянули свежие трусы и майки – и решили никуда больше не выходить. Заказали в номер какую-то пиццу, да так весь вечер и валялись поперёк кровати… и читали друг другу стихи. Особо даже не выбирая, все подряд, что приходили в голову. Не все стихотворения оба они помнили от начала до конца, но тем радостнее было подхватывать друг за другом всплывающие в памяти строчки, а самые любимые декламировать хором, нараспев, размахивая руками.

Воспоминания о таких вот счастливых минутах теперь накатывают на Дональда в самые неподходящие моменты, так что приходится отворачиваться, прятать лицо, чтобы невзначай не показать неуместную улыбку Ханне, не выдать себя.

– Не смущайся так, – говорит она. – Это всё действительно для тебя, мне вдруг так захотелось сделать тебе что-то приятное! Ну что же ты стеснительный такой, ведь я – твоя жена уже десять лет. Впрочем, это даже довольно мило… Не думала, что смогу смутить тебя даже сейчас.

Она снова всё не так поняла.

Комментарий к ЧАСТЬ 6

*Monsieur Pos-ner, vous… souriez? (фр.) – Мистер Поз-нер, вы что… улыбаетесь?

**Oui, madame Pete, c’est pas faux (фр.) – Да, миссис Пит, похоже на то.

========== ЧАСТЬ 7 ==========

– Я так рада, что тебе понравился ужин, – умиротворенно вздыхает Ханна по пути в спальню, но по интонации Дон понимает, что она к чему-то клонит, что это не просто так. И в самом деле, она продолжает: – Я давно хотела тебя спросить: как ты относишься к тому, чтобы перестать предохраняться на какое-то время?

Дон глядит на неё с тревогой, но она не замечает этого, щебечет, как ни в чём не бывало:

– Без презервативов ведь действительно все ощущения ярче, ты не станешь отрицать это, да? И, видишь ли, дети подросли, и я подумала… сейчас как раз удобный случай, чтобы завести ещё одного малыша. Старшие вместе будут помогать ухаживать за ним, да и нашим отношениям это пойдёт на пользу, я уверена! Нам очень нужно сплотиться, снова стать ближе, как прежде, ты сам говорил… А много детей – это весёлый и шумный дом, больше детей – всегда лучше! Правда, Дон?..

Вот что она задумала. Господи, ну откуда у неё эти идеи. Дон не проявляет инициативу в интимной жизни, отмалчивается, избегает общения, тянет время, всё ещё надеясь придумать, как бы потактичнее сказать ей, что ничего этого он от неё уже не хочет… А она, получается, всерьёз убеждена, что он смущён её внезапно пробудившейся сексуальностью, хотя раньше инициатива всегда исходила от него? Иначе она бы, наверное, всё же поняла, что в такой ситуации, в какой живут они, больше детей никак ничему не помогут. Не говоря о том, что «ребёнок, призванный спасти брак» – непосильная ответственность для малыша, и несправедливо взваливать такую ношу на его плечи им, взрослым людям. Которые вообще-то должны сами отвечать за себя и защищать его, решать его проблемы, а не ждать, что он решит проблемы за них. Даже если бы Дональд ещё не любил кого-то другого, он был бы против. Но сейчас… Он закрывает за собой дверь спальни, делает глубокий вдох. Дальше тянуть нельзя.

– Прости, Ханна, я не могу.

– Чепуха, у нас достаточно сбережений, ты же знаешь.

– Не в этом дело. Я… Я не люблю тебя сейчас так, как прежде. Я… полюбил другого человека. Очень сильно. Я всё хотел признаться, но не мог.

Ханна отступает на пару шагов и смотрит во все глаза:

– Это что… Что это ты говоришь?..

Он молчит, виновато пожимает плечами.

– Подожди… Значит, всё-таки не спроста были эти частые командировки, да? Ты всё-таки встречался с кем-то! Я как знала, я чувствовала! Кто она? Та галеристка? А как ты злился, как ты клялся, бессовестный…

– Нет, Ханна, это не она. Это… не женщина.

Она, будто невольно, отступает ещё дальше, пока не упирается в край кровати. Растерянно садится и переспрашивает:

– А кто… кто же это тогда?

Произнести имя Дэвида почему-то невероятно трудно. Дон через силу выдавливает:

– Это… один мужчина.

Она хмурит брови, с минуту молчит, но потом выпрямляется и переспрашивает, повысив голос:

– Дональд Аллан Скриппс, ты говоришь сейчас, что ты… встречаешься с мужчиной?! Ты изменяешь мне… с каким-то мужиком?!

Дональд не готов к скандалу, ещё нет, но можно ли быть готовым к такому? Он отвечает.

– Да.

– Ты… врёшь. Ты издеваешься! Зачем ты так смеёшься надо мной?!

– Нет, это правда. Прости, но это правда. Уже почти полгода.

Она взрывается:

– Простить тебе – такое? Ты… Ты трахался с каким-то… гомосеком! И после шёл сюда, в наш дом, к нашим детям, ложился со мной в постель, как ни в чём не бывало, и теперь говоришь «прости»?.. – она обхватывает голову руками и, отвернувшись от него, почти что шепчет: – О Господи… Да что ж ты за урод такой…

– Совсем не «как ни в чём не бывало», поверь. Я ненавидел врать тебе, я собирался рассказать всю правду, но не мог… Не мог себя заставить.

Она в отчаяньи всплёскивает руками:

– Да при чём тут «рассказать»? Не надо ничего мне говорить! Не совершай грехов, не надо будет каяться, ну неужели это так сложно?! Я верила тебе, считала тебя честным человеком, честным христианином, а ты… Да как ты в церковь смеешь заходить после такого, ты совсем бесстыжим стал? Ведь Бог всё видит, ты же знаешь, ты же не отмоешься теперь… – она больше не кричит, последние слова она произносит тихо и жалобно и выглядит при этом откровенно испуганной. Когда реальность ситуации окончательно доходит до сознания Ханны, её совсем покидают силы. Она тихо сползает на пол и говорит глухо, не глядя на него: – Убирайся. Вон из этого дома, ты не муж мне больше, ты… ты просто мерзость.

Дональд плотно сжимает губы. Таких слов от неё он не ожидал… хотя, наверное, следовало. Спорить с ней о «мерзости» сейчас совершенно бессмысленно, это понятно. Да, в общем-то, и нет на это сил. Он сжимает и разжимает пальцы рук и старается просто дышать. Он не хочет сейчас расклеиваться, это кажется равносильным потере достоинства. Ханна рыдает, не в силах остановиться, и это он причинил ей сейчас эту боль… но когда его, покидающим дом, увидят дети – ему понадобятся ещё силы, чтобы насколько возможно утешить их, может быть объяснить, что весь мир не рушится с этим событием, хотя выглядит всё, будто это так. Он подумывает о том, чтобы попросить Ханну помочь успокоить детей, но решает даже не пытаться. Она слишком перепугана сама. Он постарается справиться. Он должен.

– Пап, что случилось? Мы услышали, мама плачет… Вы что, опять?.. – робко спрашивает Лизз, выглядывая в коридор, где Дональд складывает из гардеробной в чемодан свою одежду. Всю свою одежду. Лиззи смотрит непонимающе.

– Пап, ты чего… Ты куда?..

Дональд думал о том, как отвечать на этот вопрос, думал всё это время.

– Лизз, я провинился перед нашей мамой… перед всеми вами. Действительно очень сильно, – как можно спокойнее и чётче старается произнести он. Голос всё-таки предательски срывается. – Теперь я не могу оставаться здесь. Я должен уйти.

– Провинился?

– Да, я… очень сильно обидел ее. И долгое время обманывал.

– Нет, папа! Ты?.. Ты не мог…

– Лиззи, я… мне очень жаль, что вот так всё получилось. Но сделанного не исправить. Я сказал маме правду, скажу и тебе: я всё-таки не сдержал своего обещания. Помнишь, мы говорили… про измену?

– Но ты говорил, что не станешь! Что ты никогда!..

– Что случилось тут, папа? – восклицает подбежавший Генри. – Почему Лиззи плачет? Пап, я боюсь.

– Генри! Папа – плохой! Стал плохим. Он обидел маму! – Лиззи всхлипывает.

Дон закрывает лицо руками, кусая губы до крови. Но рассиживаться не время. Вещи почти все сложены, осталось место для нескольких книг… Генри непонимающе моргает:

– Как это, папа плохой? Как же так?

– Он, он уходит от нас!

– Это правда? Зачем ты уходишь? Куда? Нет, нельзя тебе уходить! Может быть, ты попросишь прощения? Может, мама тебя простит?..

Дональд присаживается на корточки, чтобы не говорить с ними свысока.

– Мне нужно уйти всё равно, ребята. Я больше не должен жить здесь. И я… не могу просить прощения, не только у мамы, но и у вас. Я так виноват, что на прощение надеяться не смею. Просто поверьте, что мне очень жаль, что всё вышло вот так.

Он поднимается на ноги, чтобы идти, но Генри, отчаянно всхлипывая, обхватывает его поперёк туловища, пытаясь удержать, Лизз подбегает с другой стороны, причитая «Нельзя же так, папа, ну постарайся остаться, ну ты же обещал…» Дон почему-то не плачет, слёз нет. В груди будто лежит тяжелый камень, мешает дышать, давит на сердце. Он вздыхает и крепко прижимает к себе обоих детей – перед тем как отпустить. Если не навсегда, то, возможно, надолго. «Я люблю вас, дорогие мои, очень сильно люблю. Только жить здесь с вами я действительно уже не могу». В этот момент Ханна распахивает дверь и всплескивает руками – в гневе, почти что в ужасе.

– А ну убери руки от детей и замолчи сейчас же. Не смей им зубы заговаривать и трогать их не смей, извращенец проклятый. С вещами на выход, живо.

– Извращенец? Что это значит? – не понимает Элизабет. Она, конечно, слышала это слово, но применить его к отцу никак не может.

– Ах, этого он вам не сказал? Неужто стыд проснулся?

– Ты перегибаешь палку, Ханна, и пугаешь детей. Я не опасен для них, и ты прекрасно это знаешь.

– Ты – грех и мерзость, Дональд, ты для всех нас опасен! Уходи немедленно. Я жду.

– Я ухожу.

***

Дон едва не уходит пешком, оставив обе машины. Но практичность берет верх. С машиной будет удобнее, и две сразу Ханне вряд ли нужны. Он берёт себе маленькую. Перекладывает вещи жены в другую. Не может вспомнить, есть ли в той машине его вещи. Да и Бог с ними. Пора убираться отсюда.

Однако он быстро понимает, что внимательно следить за дорогой пока не в состоянии. Отъехав подальше, он паркуется на обочине и опускает голову на сложенные на руле руки. Закрывает глаза. Старается дышать равномерно и делать долгие выдохи – где-то он читал, что так нужно, не помнит где. Сердце колотится как сумасшедшее, Дона бросает в жар. Он не знает, как ещё успокоиться, и почти на автомате начинает повторять «Отче наш», даже не вдумываясь в слова, просто чтобы заглушить шум противоречивых мыслей в голове. В памяти всплывает утешение-наставление от Иоанна: «Если мы говорим, что безгрешны, то обманываем себя, и нет в нас истины. Если мы исповедуемся в грехах наших, то Бог, неизменно и со справедливостью, прощает нам грехи и очищает нас от всей неправедности».* Дональд верит – всегда верил – что это так, но сейчас его куда сильнее гложет мысль о том, простят ли ему когда-нибудь этот грех его родные.

Он вздыхает и вдруг понимает, что толком не знает, куда ему ехать теперь. Первая мысль, конечно же, о Дейкине, но… пятница, вечер – застать его дома совсем мало шансов. Теоретически можно было бы рвануть сразу к Познеру. Но в Шеффилд сейчас он, честно говоря, просто не доедет. Всё-таки стоит попробовать сунуться к Стю, а не в гостиницу: очень уж не хватает дружеского лица рядом. Да и потом, Дейкин вряд ли простит, что в такой ситуации Дон не позвонил ему первым делом. То есть простит, конечно, но дуться будет. Дон звонит ему на сотовый.

– Стю, привет, можешь говорить?

– Не то чтобы не могу, а что случилось?

– Мне тут… негде переночевать. Но если ты занят, я лучше в гостиницу…

– Стой, погоди, никаких гостиниц. Сейчас я выйду, а то шумно… Что у тебя стряслось?

– Я… поссорился с Ханной. Она меня выставила.

– Она что, вообще уже?

– Нет, это… Она права. Я признался ей кое-в-чём. В измене.

– Дон, ну ты и дурак, наверняка же случайно накосячил, зачем сразу признаваться-то?

– Нет, не случайно, Стю. Так я… могу подъехать?

– Подъезжай конечно, о чём речь. Я не дома правда, сейчас такси возьму.

– Стю, я могу…

– Не выдумывай, после того как ты со мной носился, я тебя в такой ситуации не брошу. Жди у подъезда, если что.

Дон не считает, что он со Стю как-то особенно носился тогда, когда они вместе снимали квартиру. Хотя, конечно, случалось ему помочь – причём поначалу даже против воли Дейкина. Особенно показательным был случай, когда тот чуть было не вляпался в серьёзные проблемы с законом, обрадовавшись своему первому Очень Выгодному Контракту – с крупной строительной корпорацией. Кое-как Дону удалось убедить его, что новичкам только-что-из-универа (да, из Оксфорда тоже!) такие предложения никто не делает просто так. Стю-то готов был поверить, что так впечатлил их на собеседовании, но Скриппс всё же уговорил его не подписывать документы сразу. А потом Дону пришлось попотеть, чтобы раскопать убедительные факты об их махинациях, ведь связей у него пока что не было. Но он их всё-таки раскопал. Чутьё его не подводило уже тогда: Стю пришлось бы выгораживать их противозаконные делишки – или доложить на них и столкнуться с преследованиями корпоративной мафии, а на заре карьеры ни то, ни другое не было бы кстати. Дейкин тогда так ужаснулся, что благодарен до сих пор. А Дон считает, что это и самому ему пошло на пользу: хоть ему и не дали опубликовать тот материал полностью и под своим именем, но скандал всё равно вышел громкий и прибавил ему известности в узких кругах. Да и опыт он приобрёл.

Выбравшись из такси, Дейкин оглядывает нервного встрёпанного Дона и авторитетно заявляет:

– Так, тебе надо напиться.

– Ну, если ты настаиваешь… – криво усмехается тот. Стюарт открывает дверь подъезда, подхватывает одну из огромных сумок и на ходу поясняет свою мысль:

– Во-первых, я уже пьяный, а нам надо быть на одной волне. А во-вторых… ну, вообще.

– Да уж, вообще – это да… Только я не хочу куда-то идти и толкаться среди людей, если честно. У тебя же дома что-нибудь есть?

– Есть, конечно, сейчас накапаем…

«Чего-нибудь» у Стюарта дома всегда был большой выбор. Дон падает на новый кожаный диван и принимает из рук Дейкина стакан со льдом и виски. Стю занимается порцией для себя.

– Ну, выкладывай. С кем это ты умудрился? У вас на работе вроде бы дамы умные, им нафиг не надо романы с женатым крутить, да ещё с детьми. Случайная знакомая какая-то? Это на тебя не похоже…

– А с неслучайными, значит, похоже? – Дон качает головой, делает большой глоток, морщится и отпивает ещё. – Скажу я, скажу, ты только сядь. Всё равно не угадаешь.

Стю садится в кресло напротив.

– Ну, говори.

– Это Познер.

– Че-го?

– Того. Как видишь, ум иногда не спасает.

– Да-а… Ну ты даёшь, Скриппс. С чего это вдруг?

– Да не вдруг…

– Нет, погоди. Ты. Переспал. С Познером. Вот сейчас?..

– Я не просто переспал, Стю. Мы встречаемся. Примерно с Рождества.

– Ну ни хера себе. И я не знал! А почему «не вдруг»?

– Да я… ну, просто не думал, что я ему нравлюсь, раньше. А он, разумеется, думал, что я натурал.

Стюарт аж морщится.

– Скриппс, да ё же моё, ну до того типично…

– Да знаю я!

– И вы что, после встречи той?..

– Не то чтобы… но в общем – да. Тебе все подробности?

– Ты ещё спрашиваешь!

***

Пересказывая историю Стюарту, Дон старается быть беспристрастным, он вроде бы это умеет. Старается не обвинять ни в чём жену, да и себя не выгораживать. Если подумать, с самого начала он только и делал, что поддавался своим слабостям: пошёл в гости к Позу, хотя должен был идти к родителям; писал ему и звонил, хотя должен был удержаться от этого; сам назначил встречу, хотя… понятно, что. И ему начинает казаться, что если бы… если бы только он вёл себя по-другому, если был бы сильнее, если бы не поддавался – то сейчас ничего настолько страшного в жизни его детей не происходило бы. Ведь он же знал, насколько сильно любил Дэвида когда-то. Он должен был понимать, что нельзя ему так рисковать. Должен был предвидеть, что этим всё может кончиться, должен был думать о детях…