Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

========== Пролог ==========

Что бы там ни говорили, а Стюарт Дейкин способен на длительные отношения. Пусть они не романтические, а старые добрые дружеские, ну так что ж? Кто скажет, что это менее важно? И, в общем-то, даже не менее сложно, если задуматься. Друг ведь у него не один. Просто дружбу поддерживать Дейкину проще, может быть, в силу характера. Ему совершенно не лень поболтать лишние полчаса по телефону с Тиммсом, выслать приобретённую по случаю редкую книгу Познеру, пересечься с Раджем на матче «Шеффилд Юнайтед», отправить из отпуска всем семерым открытки с видами Африки (африканских красоток, точнее, но это замнём)… Пообедать раз в пару месяцев со Скриппсом. Это даже его любимая часть, всё же Дон всегда был его лучшим товарищем. Как бы ни были непохожи их жизни сейчас – то, что связывало их в прошлом, держит по-прежнему крепко.

Дон явно тоже любит эти встречи, если судить по тому, что он ни разу не попытался их отменить, даже когда бывал очень занят. Его дом, жена и двое детей, да ещё эта суматошная журналистика оставляют исчезающе мало свободного времени… Но за некоторые вещи Дон по-прежнему крепко держится, и Стюарт не устаёт удивляться тому, что главными из них неизменно остаются его вера – и дружба с ним, Стюартом.

Сегодня, однако, Скриппс не уделяет беседе, хм, должного внимания, отвечая порой невпопад. Что-то его беспокоит, или тревожит, а может быть, огорчает. Он с отсутствующим видом держит перед собой меню, явно его не читая, ну что там читать? Он даже очки не надел! Рассеянно делает заказ и, похоже, удивляется тому, что ему приносят, и вообще слабовато реагирует на раздражители.

– Ты чего такой замученный? – не выдерживает Дейкин.

– Да не замученный я…

– Ты прилетел запыхавшийся, да ещё и опоздал… и о чём-то опять сидишь думаешь. За едой. Серьёзно, Дон, кто вообще думает за едой?

– Ой, отвали уже, Стю. Не у всех мозг умеет отключаться по звонку на обед, как у тебя.

Ну наконец-то нормальная реакция, радуется Дейкин. Теперь можно и поговорить.

– Ты давай расскажи, что нового.

– Что нового… за колонку вот новую взялся, план публикаций составил – а передовое предприятие отрасли внезапно на грани банкротства. И надо срочно об этом, и всё переделывать.

Дейкин смеётся:

– Только не говори, что там тоже всё подозрительно!

– А ты как думал? Подозрительнее не бывает!

Чёртов Дон Скриппс, с его чутьём на тёмные делишки.

– Тебе опять не дадут выложить всё, что нароешь.

– Да знаю я… Так уже достало это всё. Уйду в писатели, честное слово уйду. Вот только дома декор обновим, так сразу же.

– «When the kids get married»*, ага. Сам же смеёшься.

– Смеюсь. А что делать…

– Пошли Ханну подальше с её декором, садись да пиши.

Впрочем, Стюарт сам понимает, что старина Дон никогда такого не сделает. Писательство было давней мечтой Скриппса, но, как и многие мечты, постоянно откладывалось на неопределённое «потом». Всегда находились дела поважнее, не без помощи его благоверной, конечно же. А в скриппсовой картине мира посьба супруги всегда весила больше, чем собственное желание. Из-за этого Дон частенько начинал походить на загнанную лошадь, но дружеских советов вроде сегодняшнего, которые Стюарт давал ему от всей души, слушаться не хотел. Поначалу это объяснялось, конечно же, любовью к жене, да и видно было, что Дон хотел порадовать её искренне. Только годы шли, и угодить супруге становилось всё труднее. И, если честно, Стюарт подозревал, что старается Дон теперь не с целью порадовать её, а просто чтобы избежать скандалов… и кто знает, насколько успешно ему удаётся их избегать. В последнее время, бывая в гостях у товарища на семейных праздниках, Стюарт всё чаще слышал в речи его жены сварливые нотки.

– Дети-то как? Лиззи замуж не вышла?

– Ей ещё нет десяти!

– Ой, ты не знаешь нынешних детей! У них сейчас это быстро… На футбол-то её отдали?

– Ох, да. Сколько споров было, а из-за чего? Ну хочет ребёнок, пусть занимается. Не одна же она там такая.

– А Генри, ваш вундеркинд, с нагрузкой справляется?

– Да брось ты, сразу вундеркинд… Справляется, вполне. Отвечать иногда стесняется, руку поднять лишний раз… Но учительница его хвалит. Умный, говорит, и воспитанный. Что ещё учителю надо?.. Ты сам-то как?

– Ничего… С новым клиентом встречался на днях. Заманчиво… Знаешь, есть такие, что как ни крути – много налогов не выкроишь. А этот вот перспективный. Думаю, будет доволен.

– Признайся, ты учишь их обходить закон.

Грязные инсинуации! Дейкин знает, что Дон его дразнит, но просто не может не разразиться речью:

– Да я никогда! За кого ты меня принимаешь?.. Нет, правда. Это может выглядеть махинациями, но на самом деле это просто более эффективное оформление тех же самых законных операций. Если можно сделать что-то разными способами, ты выберешь наиболее эффективный из всех, которые знаешь… Ну, а я дохера этих способов знаю. Тем и живу.

– Как там Кристи твоя?

Кто?..

– Что за Кристи?.. А, Кристи! Забудь, разбежались, как только вернулись из Вены. Полюбовно, остались друзьями, довольны собой.

Вспомнил тоже, это ещё летом было.

– Боже, Стю…

– Всуе поминаешь, Дональд?

– Помянешь тут с тобой. Не устал ты от жизни такой?

Кто бы говорил. Дон вряд ли смог бы припомнить, когда в прошлый раз был в отпуске. А Стюарт был. Летом. С Кристи. И с Ритой ещё, им втроём было очень даже весело, но сейчас он не станет об этом Дону рассказывать. Успеет ещё похвастать, сейчас ни к чему.

– Ну не всем же везёт, как тебе. Или Адилю.

– Или Крису, или Джимми…

– Ну да… Погоди, ты на что намекаешь?

– Я? Ни на что, Бог с тобой! Я чист, как младенец!

– Смотри у меня… А кстати. Давно мы парней не видели.

– Да, давненько. Постой… а у нас же круглая дата в этом году!

Ё-моё, а ведь и правда.

– Слушай, да… Сколько? Ёб твою мать, пятнадцать лет?! Пятнадцать лет прошло с этого пиздеца под названием «Поступи из Шеффилда в Оксфорд»?

– И Кембридж, – смеётся Дон.

– Оксбридж, какая разница… Надо это отметить, Дон. Если мы это не отметим, Гектор в гробу перевернётся, ей-богу.

– Ну, этого никак нельзя допустить. Зачем же нам землетрясение в Шеффилде.

Стюарт хохочет от неожиданности, невольно представив, какой переполох могло бы произвести, перевернувшись под землёй, тучное тело их старого учителя. Как получается, что именно боголюбивый англиканин Дон отпускает самые циничные шутки из всех, кого знает Дейкин?

– Господи, Дон, твои шуточки… Всё. Решено. Я обзвоню парней. И знаешь что… давай-ка я с Тотти свяжусь. Где-то у меня были её контакты.

– С Тотти?

– Ну да. Соберемся, к ней в гости зайдём, устроим вечер воспоминаний… Будет круто!

– Да, это идея, – кивает Дон. – Думаю, ей будет приятно. Если заранее о дате предупредишь, может быть, мы с Ханной сможем взять отпуск на пару дней к выходным, прихватим детей, навестим стариков моих вместе. Они будут рады внуков повидать.

– Правильно мыслишь, Дон… В общем, не парься, я всё организую и сообщу. Ты вон и так замученный.

– Да не замученный я…

Здрасьте, приехали. Дейкин смеётся над другом, это всегда было частью их отношений, но всё-таки в глубине души немного обеспокоен. В семье у Дональда Скриппса вовсе не всё так безоблачно, как было прежде, Дейкин такие вещи чует нутром.

Комментарий к Пролог

*«When the kids get married» – «Когда наши дети женятся», очень забавный дуэт из мюзикла 1966 года «I Do! I Do!», о том, чем смогут наконец-то заняться муж и жена, когда их дети вырастут и «выпорхнут из гнезда». (Если вы есть Вконтакте, тут можно найти, как Джейми Паркер и его жена исполняют этот дуэт: https://vk.com/audios-140317071 )

Предполагаю, что Скриппс и Дейкин могли слушать такое ещё на уроках Гектора, а может быть как-нибудь вместе ходили в театр… но вообще-то мне просто нравится эта смешная песенка ))

========== ЧАСТЬ 1 ==========

Дональд вовсе не был замученным, это просто Стю по обыкновению всё драматизировал. Не замученным, но, может быть, немного уставшим и озабоченным длинным списком дел и ожидающих решения вопросов. Может быть, немного раздражённым от того, что не удалось отвертеться от активного участия в выборе материалов для обновления интерьера. Дон бы с удовольствием предоставил Ханне полную свободу: ему нравился её вкус, и за годы ведения хозяйства она доказала свою надёжность и деловую хватку – бессмысленными импульсивными тратами она никогда не занималась. Для него оттенок стен или степень контраста обивки мебели не были настолько важны, чтобы хотеть вникать в тонкости с целью сформировать собственное мнение, но Ханне, как правило, требовалось его участие в подобных делах. В общем-то он мог понять её желание не тащить всё в одиночку и старался участвовать по мере сил… Но ведь всё равно все его предложения бывали раскритикованы и отвергнуты, действительно все, он не мог припомнить ни случая, чтобы она согласилась. Так что ему совершенно оправданно стало сложно относиться к своей роли не как к пустой формальности. Оставалось надеяться, что дети к следующему ремонту подрастут настолько, чтобы включиться в этот процесс, а также на то, что хотя бы один из них будет небезразличен к этой теме, и Ханна наконец-то получит себе достойного помощника.

Но к лету забот поубавилось, и Дон почувствовал некоторый прилив сил. Учебный год у детей закончился, и они с радостью отправились в летний международный языковой лагерь, где им так понравилось в прошлом году. Помимо практики французского Дону нравилось в этом мероприятии ещё и то, что детей там не строго делили по возрастам, так что брат и сестра всегда попадали в одну группу. Дома они могли и поссориться, не поделив что-нибудь, но на выезде обычно действовали единым фронтом, помогали и поддерживали друг друга, так что разлучать их было бы просто непедагогично. Примерно на месяц они отправлялись туда, а потом ещё на четыре недели в спортивный лагерь. Лизз была там, конечно, звездой, но и Генри, в общем-то, был не прочь поскакать и полазать по полосе препятствий. В отсутствие детей декорирование было завершено в рекордные сроки, дома было свежо, уютно и тихо. Пару дней отпуска ему на работе дали без проблем, и сотрудники лагеря были предупреждены, что Генри и Лиззи отец заберёт на несколько дней раньше.

Немного омрачало картину то, что Ханне взять такой же отпуск не удалось. Очень важная фармакологическая конференция оказалась назначена на эти дни, и пропустить её означало упустить очень редкий шанс: на кону стояло не только её будущее, но и будущее всей компании. Им действительно было что показать, и лучше неё этого не смог бы сделать никто. Минусы того, что ты лучший в своём деле, что тут поделаешь. Она заметно расстроилась, но Дон ласково поцеловал её и честно сказал, что очень гордится ей, и она немного оттаяла, нежась в его объятьях. Такие минутки нежности Дональд очень любил, они напоминали ему о юности и о той любви, которая была между ними когда-то. Не то чтобы любви теперь не было вовсе. Дональд мог почувствовать её, как чувствовал нежность к жене, её ласку, её заботу. Мог ли он винить кого-то в том, что это требовало теперь сознательного усилия? Этого он не знал. То, что когда-то наполняло каждый их день, теперь стало редким гостем… Но не исчезло же. Может быть, оно вернётся вновь… «When the kids get married», как сказал бы Дейкин.

В назначенный день Дональд грузит вещи и возбуждённых долгожданной поездкой детей в просторный видавший виды хэтчбэк, который они называют «детским автомобилем», в отличие от своей второй маленькой двухдверной машинки, и отправляется в Шеффилд. По дороге они играют в слова, по-английски и по-французски, а дети ещё и делятся словами на других языках, которые они запомнили, общаясь в лагере с гостями из разных стран. При виде родителей у Дона немного щемит сердце: он видел их в прошлом году, и с тех пор стало как-то особенно заметно, что они постарели… Но здоровье пока что их не покидает надолго, и настроение в их доме царит приподнятое, как и в былые времена. При виде драгоценных внуков они и вовсе расцветают, так что Дон даже в шутку изображает ревность: мол, всё внуки да внуки, а на сына и не посмотрите… Мать смеётся и машет на него рукой:

– Иди уже к своим парням, не мешай нам общаться о действительно важных вещах! – Генри как раз показывает ей свою новую любимую книжку про ископаемых динозавров.

***

Встречаются они на перекрёстке, в одном квартале от дома миссис Линтотт, и Дон добирается туда на автобусе, а не на своей машине, потому что он реалист. Нет никаких шансов, что он сможет сесть за руль к концу этого дня. Парни подходят солидно, размеренным шагом, но по мере того, как «банда» собирается, всё чаще становятся слышны смешки, начинаются тычки под рёбра, подначки и хохот, и к дому Тотти идёт уже практически толпа тинейджеров-переростков, в дорогих пиджаках (Дейкин и Кроутер), с бородами (Ахтар и Радж) и животиками (Локвуд и, если совсем уж честно, немного и сам Скриппс; Тиммс не считается, он ведь даже немного похудел с их последней встречи) – со стороны, должно быть, зрелище комичное, но сами они к тому времени уже видят друг друга такими, как пятнадцать лет назад. Меньше всех, наверное, изменился с последней их встречи Познер: разве что сменил причёску, отпустив на макушке волосы чуть длиннее, чем на висках и затылке. Когда их группа растягивается по улице, Дэвид непринуждённо пристраивается слева от него, и Дон невольно расплывается в улыбке: всё-таки есть ещё в этом мире незыблемые вещи. Будто прочитав его мысли, Познер понимающе улыбается в ответ.

Они шумной толпой вваливаются в тесную прихожую своей учительницы, обнимая её и пожимая её руки. Кроутер обнимает изо всех сил, как в былые времена, и она восклицает: «Задушишь! Я ведь уже не так молода!» Она загоняет их в столовую, где они расставляют на столе принесённое с собой печенье и кексы в ожидании огромного чайника и разносортных чашек из кухни. «Никогда не любила стряпать, – смеётся Тотти. – Какие вы молодцы, что притащили всё сами!» Они рассаживаются и начинают было расспрашивать её о жизни, но она быстро переводит разговор на них: «Что может быть интересного у одинокой престарелой клуши!» – так что приходится каждому сделать доклад на тему «Как я провёл лето», только вместо лета подставить «пятнадцать лет». Некоторые принесли фотографии, некоторые нет. Дон принёс семейное фото (одно), Дейкин принёс три фотоальбома, полных его фотографиями из отпусков в разных странах, с разными спутниками и спутницами, снимками на память с самыми важными клиентами и автопортретами на фоне его новой машины. Когда доходит очередь до Познера, Тотти с улыбкой машет рукой:

– Про тебя я и так всё знаю! – и, наклонившись к нему, добавляет громким шепотом: – Даже больше, чем хотелось бы.

Дон удивлён, и больше всего тем, что Познер, совершенно не тушуясь, смеётся над этой репликой вместе со всеми и как ни в чём не бывало сообщает ребятам несколько последних фактов о себе. Учитель в новой гимназии, немного репетитор, немного, в последнее время, садовод… Судя по реакции ребят, никто ничего этого о нём не знал, и Дону немного совестно, что и он в их числе. Всё собирался позвонить (контактами при переездах они по привычке обменивались), но всё как-то… забывал. Разглядывая фотографии, Поз безо всякого смущения нацепляет продолговатые очки в тонкой проволочной оправе, и в этих очках он смотрится неожиданно… клёво. Он по-прежнему не выглядит полностью своим в их маленькой группе, но теперь он, похоже, гораздо меньше расстраивается по этому поводу.

Они много смеются, вспоминая собственные проделки, и Тотти удивляет их тем, что не только помнит о них, но и почти в половине случаев прекрасно знает, кто был виновником, хоть и делала тогда вид, что не догадывалась. Дону приятно, что его она угадывает реже всех. Вспоминают они и творческие прорывы, которые она наблюдала со стороны, и их зашкаливавшее волнение перед выпускными и вступительными экзаменами. Она смотрит на них почти с материнской нежностью.

– Всё-таки вы были совершенно уникальным выпуском, дорогие мои. Никогда – ни до, ни после – у меня не было таких мальчиков.

На прощание крепче всех она обнимает Раджа.

По домам никому не охота, они забредают в какой-то паб и шумят там до позднего вечера. Познер снова удивляет Дона, не отказываясь от виски после пива. Раньше он не любил крепкие напитки и отчаянно быстро пьянел… Но, видимо, прошедшие годы он посвящал тренировкам, потому что под конец вечера не выглядит пьянее всех остальных (так выглядит Тиммс). Трезвым остаётся только Ахтар, оставивший в прошлом короткий юношеский бунт против традиций, но у него никогда не было проблем с тем, чтобы побалагурить на трезвую голову.

– И где ты сейчас живёшь? – Скриппс толкает локтем Познера, который всё ещё машет вслед расходящимся по одному и по двое в разные стороны парням.

– А пошли покажу. Тут… недалеко. В принципе.

«Врёт, наверное», – думает Скриппс, но он не против. Погулять по ночному Шеффилду с Познером кажется великолепной идеей, он и не догадывался, насколько ему не хватало этого все эти годы. Пока они идут по довольно знакомому с детства району, они то и дело указывают друг другу на памятные места, подворотни, чудом сохранившиеся деревья, сыгравшие в прошлом в их жизни какую-то важную роль. Проходя мимо церкви, хотя и не скриппсовой, а другой, Познер толкает его плечом и затягивает гимн про чудный крест*, зарабатывая дружеский подзатыльник.

Потом он спрашивает о детях, и Дон очень рад рассказать о них поподробнее. Похвастаться школьными и спортивными успехами Лиззи, вдумчивыми и глубокими рассуждениями Генри «о жизни, Вселенной и вообще»… Познер смотрит мечтательно и признаётся, что немного завидует их учителям. А Дональд вдруг припоминает кое-что.

– Тотти про тебя что-то знает? – спрашивает он, высоко поднимая брови.

– Ох, Скриппс. Она слишком много знает вообще обо всех, – они оба смеются. – Я немного успел поработать в Катлере, в начале карьеры. Ты ж знаешь, Ирвин тогда отказался… идти по её стопам. Ну, она ещё долго там проработала. Крепкая тётка. Так вот, она мне как-то посоветовала с небритыми много не целоваться.

– Что-о?

– Да, прикинь! – до ушей улыбается Познер. – «Раздражение от щетины, – говорит, – ни с чем не перепутаешь». «Поаккуратнее давай, – говорит, – ты учитель всё-таки».

– Ну и стерва.

– Да ладно, она же любя. Я подумал сначала, что ей Ирвин тогда разболтал. Но с таким зорким глазом, я думаю, она сама знала задолго до Ирвина. Она мне очень помогала, кстати. Я такой зелёный был и неопытный, она много со мной возилась…

Они идут, молча посмеиваясь, какое-то время.

– Меня тогда всё ещё мучило, было ли что-то у Ирвина… с Дейкином, – вспоминает вдруг Познер. – Хотя для меня это перестало быть актуальным, оно всё равно как-то мучило. Цепляло. Не давало полностью отпустить. Знаешь, кто меня успокоил?

– Тотти?

– Да, снова она. И в каких выражениях! «Я тебя умоляю, этот задрот боялся его, как огня!»

Они снова хохочут.

– Надеюсь, про тебя она так не болтала.

– Похоже, что нет. Судя по всему. Да я перешёл в другую гимназию потом. А она теперь уж вышла на покой. Я захожу к ней иногда. Вот она и знает… некоторые подробности.

Коттедж Познера обнаруживается уже в пригороде, очень маленький и, похоже, довольно старый. Поз открывает дверь, и у его ног тут же начинает виться маленькая серая кошка. Тот наклоняется и гладит её, слегка промахиваясь, смеётся и отправляется на кухню её кормить, жестом приглашая Дона пройти в небольшую гостиную. Дона и самого немного качает – хотя по ночной прохладе казалось, что он ну совсем уже трезвый – но он с интересом оглядывает комнату: однотонные шторы, видавший виды диван, полки с книгами, коллекцию винила и CD. Письменный стол в уголке с аккуратными стопками методических материалов. Познер заглядывает в дверной проём.

– Пива хочешь? Что-то после прогулки так пить охота, – признаётся он.

– А давай, – соглашается Дон. Большая часть виски всё равно наверняка уже выветрилась, не так ли? А пить действительно хочется. Поз протягивает ему прохладную жестянку, а сам открывает вторую.

– Ну вот, такая у меня берлога. Спальня ещё наверху.

– Ты живёшь один.

– Боже, Дон, – Дэвид закатывает глаза, заходит в комнату и присаживается на край стола. – Этот пригород меньше деревни, и школа рядом. Ну конечно я живу один! Тут глазастых старушек и кроме Тотти достаточно.

– Но у тебя… кто-то есть? – Дон, конечно же, помнит, что Дэвид проигнорировал этот вопрос, когда в пабе его попытался допрашивать Дейкин. Но ему любопытно, и он надеется, что наедине Познер, может быть, и расскажет.

– Ну, я не сделался снова «еврейским монахом», если ты об этом… – пожимает плечами тот. – Но лучше не будем о грустном.

– Ну ладно, давай не будем, – вздыхает Дональд и продолжает разглядывать книжные полки, среди новых корешков замечая с детства знакомые. – Чёрт, а я ведь скучал по тебе.

– Мог бы и позвонить.

– Ну, ты тоже.

– Ну, я…

– Погоди, это что – те самые ноты? Я же в библиотеке такие брал!

– Ага, ты заметил! – Дэвид очень доволен. – Я как увидел их среди подержанных книг – купил, не удержался.

Дон принимается листать, напевая мелодии, Познер скоро подхватывает, и они, смеясь, изображают что-то вроде пантомимы: Дон, присев на диван, бьёт по воображаемым клавишам, и оба горланят «Sing as we go», пока не валятся на пол от хохота. Похоже, последние порции виски догнали их с Дэвидом только сейчас.

– Ох. Голова кружится, – всё ещё досмеиваясь, признаётся Дон. – Я прилягу, если не возражаешь.

– Валяй, – машет рукой Познер.

Дональд укладывается на диван и подгибает ноги, чтобы Познеру было где сесть. Тот, пошатываясь, добирается до дивана и садится, наваливаясь локтем и боком на его колени. Как когда-то давно, ещё в Оксфоде, когда они без конца друг к другу прислонялись и друг на друга вешались. Тепло его тела такое родное, что Дону не хочется уходить. Он будто бы снова чувствует себя совсем юным, и Дэвид, несмотря на намечающиеся тонкие морщинки в уголках глаз, сам выглядит немногим старше восемнадцати, особенно когда улыбается вот так, глядя на Скриппса смеющимися и слегка осоловелыми глазами… Дон слышит свой голос, не очень внятно произносящий:

– Боже, Поз, эта улыбка! Сколько лет она мне снилась, ты бы знал…

– Что?

Пьяное удивление Познера такое забавное, что Скриппс снова хохочет, его колени трясутся и Познер, не удержавшись, падает между ними ему на живот. Это смешит Дона ещё сильнее, и Дэвид тоже смеётся, слегка поворачивается и упирается руками в диван по сторонам от его тела.

– Чего там тебе снилось, Скриппси? Я не совсем понял.

Он снова сдвигается чуть-чуть, и Скриппс вдруг понимает, что чёртов Дэвид Познер лежит сейчас у него между ног, прямо поверх его члена. Его бросает в жар. Смех умолкает. Дон облизывает пересохшие губы и видит, что Дэвид сразу переводит взгляд на них.

– Мне снился ты, – говорит Дональд, и следующая волна жара накрывает его с головой. Он хватает Дэвида за рубашку на плечах, резко притягивает к себе и так же резко целует.

Тогда, в юности, Скриппс старался не думать, как это бывает. Он даже при тесной близости не давал себе распаляться, старался держать в голове чисто дружеские аспекты их отношений с Позом. Старался не возбуждаться, отвлекался как мог, гнал от себя все желания и мысли, воплощение которых он по разным причинам считал невозможным. Но сейчас он, конечно, о том, как это бывает, прекрасно осведомлён. Он уже испытал на себе, что это на самом деле такое – жар желания, пламя страсти, горячий секс. Но такого вот острого вожделения, как сейчас, он, пожалуй, уже не испытывал… очень давно. Познер лежит на нём, целует его, тихонько постанывает и непроизвольно толкается бёдрами. У него стоит, и у Дона тоже стоит, и всё это почему-то немного смешно – и в то же время очень, очень возбуждающе. И приятно. О Господи, он уже и забыл, что от таких простых действий бывает настолько приятно. Дон шарит руками по телу друга – оно незнакомо на ощупь, а ведь сколько лет знакомо на вид! Дон смеётся:

– О Боже, как классно!

И Дэвид смеётся в ответ:

– Скриппси, дружище, ты та-акой пьяный!

Губы Познера, так много снившиеся ему когда-то давно, на ощупь так же незнакомы, как его тело. И так же охренительно прекрасны.

***

Через несколько часов первым просыпается Познер и обнаруживает, что напускал слюней на рубашку Дональда. У него дурное предчувствие, хотя он сначала не помнит, что именно вечером было. Но стоит Дональду шевельнуться под ним и невнятно что-то пробормотать, как картинка восстанавливается беспощадно.

Это тело под ним – как бы Дон, но как бы и нет, потому что Дон ведь никогда таким не был – отчаянно страстным, безбашенным, прямо распутным. Поэтому у Дэвида немного сбивается восприятие, как будто бы это отчасти не Дон, снова не Дон, снова просто мужчина, похожий на Дона, как это слишком уж часто бывало в первые годы… после всего. А потом этот мужчина говорит что-то ужасно глупое и смеётся – и это его голос, его глаза – и Дэвид понимает: нет, это всё-таки Дон. Это действительно Дон.

Висок и затылок простреливает боль. В штанах очень неуютно – отлично, ещё и обкончался вчера. Он прижимает пальцы к своим губам – распухшим, исцелованным, исцарапанным щетиной губам – и чувствует, что его вот-вот может стошнить. Он закрывает глаза, пытаясь побороть головокружение, и аккуратно поднимается с дивана. С Дональда. Осторожно приоткрыв веки, замечает на его светлых летних брюках такое же подсохшее пятно, как на своих – и вспоминает, что да, Дон вчера тоже кончил от этого. Ну, пиздец.

Сильные руки Дона, его горячие широкие ладони шарят по телу Дэвида, сжимают ягодицы, забираются под рубашку. И в замутнённом алкоголем мозгу Познера не возникает ни единой мысли о том, что надо бы остановиться. Мелькает лишь идея, что неплохо было бы хотя бы расстегнуть на них брюки – но шевелить руками так лень, а тереться о него сейчас так хорошо, что Познер так ничего и не предпринимает. С громким стоном он кончает вслед за Дональдом, прижимается лицом к его шее, вдыхает его тёплый – заметно изменившийся за эти годы – запах и проваливается в сон.

Значит, уже не получится сделать вид, что ничего не было. Обнаружив засохшую сперму в штанах, трудно не догадаться, как она там оказалась. Пиздец! Надо ж было так нажраться. Да ещё и домой его притащить. Дурак. Идиот. Придурок конченый.

Вовремя заметив приближение истерики, Дэвид заставляет себя успокоиться, переключиться в натренированный за годы работы режим принятия решений в непредвиденных ситуациях. Разбираться с проблемами стоит по мере их поступления. Сначала выпить воды. Потом разбудить Дона и дать воды ему. А потом уже действовать… по обстоятельствам. Будь они прокляты.

***

Разлепив веки в ответ на аккуратное потряхивание за плечо, Скриппс тут же морщится от боли.

– Давай, поднимайся, Дон. Я принёс воды, – слышен тихий голос Познера.

Вода – это хорошо. А вот Познер откуда… Ладно, решает Скриппс. Сначала попить.

Он садится, всё ещё зажмурившись, протягивает руку и чувствует, как прохладные ладони вручают ему довольно большой стакан.

– Спасибо, Поз, ты мне жизнь спасаешь, – говорит он. Реакция на это – странный звук, как будто всхлип или икота. Непонятно. Дональд пьёт, осторожно пробует открыть глаза. Ну и напились они вчера. Судя по виду, Познеру не лучше: он какой-то бледный и странный, сидит почти неподвижно на коленях прямо на полу. Стоп. А почему же он у Познера, он же собирался к родителям вернуться ночевать… Ведь он же там детей оставил. И почему же Дэвид избегает смотреть ему в глаза, как будто… ох. Ну ни хера себе.

Он вспоминает. Холодеет. Встаёт с дивана, чтобы… сам не знает, что сделать. И чуть не падает от резкого движения.

– О Боже, Поз… Ты помнишь?.. Что мы натворили…

Тот кивает, отвечает как-то бесцветно:

– Я помню, Дон. Пиздец, что тут сказать, – он какое-то время молчит, по-прежнему сидя на коленях у дивана. Потом, внешне спокойно, продолжает: – Сейчас часа четыре утра, наверное. У нас ещё есть время… привести тебя в порядок. У меня стиралка есть и сушка, к утру сможешь надеть. Брюки, – поясняет он, в ответ на вопросительный взгляд.

Дональд замечает наконец-то явный дискомфорт – и догадывается, что Поз и сам не в лучшем положении. Хотя, конечно, в лучшем. Он же дома.

– Да чёрт возьми, – Дон снова садится на диван и закрывает лицо руками. – Да что же я за человек-то такой, – стонет он.

– Ты разберёшься с этим позже, – резонно замечает Дэвид, поднимаясь. – Сейчас давай иди в душ. Я принесу тебе какие-нибудь брюки, чтобы пока надеть.

Пока он принимает душ, оставив брюки и трусы под дверью, Дэвид заваривает чай и запускает стирку. Он не заглядывает в ванную, на ощупь вешая домашние брюки на крючок для полотенец. Пока в душе Дэвид, Дон сидит на его кухне, тупо пялясь в точку на полу. Он старается прогнать вообще все мысли из головы, потому что пока совершенно не понимает, с чего начинать обдумывать ситуацию. Вероятно, поможет только дневник. Вероятно, и он не поможет.

Когда Дэвид выходит и садится с чашкой чая напротив него, первое что он говорит, это:

– Прости меня, Скриппси. Я так виноват. Не знаю, сможешь ли ты простить меня.

Дон удивлён.

– Я помню, как всё случилось, я же сказал. Не пытайся выгораживать меня, не надо. Инициатива была моя, а из нас двоих именно я связан… обязательствами, – он с минуту молчит, потом вздыхает: – Боюсь, что придётся нам теперь, как говорится, всё забыть, как бы это ни было… невозможно.

– Да я и не сомневался, что придётся забыть, – на удивление спокойно произносит Познер. – Я же знаю, для тебя семья, дети – это… Если бы для всех это так было, мир был бы лучше, поверь. Ну что ж, мы и раньше почти не виделись, – он вздыхает. – А жаль. Я вчера так надеялся, что теперь мы станем общаться почаще. Как глупо всё вышло.

– Глупо, ужасно глупо и пошло. Прости меня, Поз.

– Да я не сержусь, что ты. Так… горько просто. Так долго мечтать, никогда ни на что не надеяться, а потом вдруг тупо обкончаться вдвоём по пьянке… Это как… осквернение святыни, если хочешь.

Дон молчит. Именно так он себя и чувствует, но, похоже, Дэвид сейчас говорил о себе.

– Это вот совершенно лишняя информация, Поз, которая никак не помогает.

– Ну извини, – кривится тот, отворачиваясь к окну.

– В отместку скажу, что чувствую себя абсолютно так же.

Дэвид оборачивается резко, их взгляды встречаются. Они долго молчат. Познер угрюмо кивает, поджав губы.

– «Спасибо», – произносит он, кавычки ясно слышны в интонации. Мастер сарказма, Дэвид Познер. Дон отводит взгляд, пытаясь скрыть внезапно навернувшиеся слёзы горечи и отчаянья. Пытаясь сглотнуть комок. Пытаясь не вспоминать, какую чистую радость он чувствовал вчера, снова общаясь с дорогим своим другом. Как же так у них вышло-то.