Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Однако жизнь подбрасывает неожиданную возможность, которую Дон упускать, конечно же, не собирается: возникает необходимость раньше забрать из летнего лагеря детей, а Ханна в командировке. Она может прилететь вечером того же дня, но забрать их умоляют утром, потому что произошло какое-то ЧП с канализацией и с водопроводом. Ханна не оставила Дону ключи от дома, поэтому ему придётся отвезти их сначала к себе. Она очень недовольна этим, «пускать детей в ваше логово порока» (она это серьёзно говорит), но что она ещё может сделать? Она, конечно, ставит условие, чтобы в доме при детях не было твоего ЭТОГО, но Дон ей такого обещания не даёт (хотя и не говорит, что он совершенно точно будет там). Она фыркает, но помощь Дона ей нужна. Ничего не поделать.

Познер немного паникует, услышав о знакомстве с детьми: «А вдруг я им не понравлюсь?» К тому же, у него как раз в этот день заключительное собеседование в колледже… Но Дональд всё равно рад. Очень рад, что самые дорогие ему люди наконец встретятся. Он, конечно, и сам немного нервничает, ещё и оттого, что дети могут обидеть Дэвида чем-то, но запрещает себе волноваться о том, чего не было.

***

Дэвид летит в квартиру Дона как на крыльях. Последнее собеседование пройдено, контракт подписан, всё получилось, как было задумано! Он действительно может остаться в Лондоне с Доном, теперь без сомнений. А это значит, что можно паковать оставшиеся вещи, и надо будет ещё разок сравнить здешние требования к программе с тем, что у него заготовлено, и – о! Можно будет показать Дону ещё одно предложение о сдаче жилья, которое он видел на днях, там было кое-что интересное… Дэвид возвращается к реальности от своих мыслей и планов уже у двери, и – Господи! – привыкнет ли он когда-нибудь к тому, что его за дверью действительно кто-то ждёт, кто-то родной и любимый, кому так же не терпится узнать все новости, как Дэвиду не терпится их рассказать…

– Милый, я дома! – весело зовёт он – и осекается: он совсем забыл, что сегодня Скриппс будет ждать его не один. Он прислушивается и слышит тихий смешок Дона и… ну точно! Детские голоса. «Пап, там кто-то пришел!» – «Кто там пришел, папа?» Дэвид прижимается спиной к дверному косяку, борясь с недостойным мужчины порывом выскочить за дверь и сбежать. «Это Дэвид, ребята, я же вам говорил», – слышен голос Дональда, и его шаги приближаются. Он появляется в прихожей, ухмыляясь во весь рот.

– Я забыл! – шёпотом признается Дэвид.

– Ага, я так и понял, – говорит Скриппс и, мимолётно оглянувшись на комнату, делает шаг, приобнимает его и целует в губы. Отстраняется быстро, но руку с его талии не убирает. Сердце Дэвида бешено колотится в груди.

– Да не бойся так. Всё будет хорошо. Лучше скажи: подписали?

– Да, да, да!

– Это же замечательно! – Дональд собирается обнять его по-настоящему, но приходится его остановить: в дверном проёме уже торчат одна над другой две детские физиономии. Дэвид смотрит заворожённо: это две пары совершенно одинаковых внимательных светло-карих глаз, как две капли воды похожих на отцовские, два прямых широких носа, два улыбчивых рта. Русые волосы девочки заплетены в косы, плотно прилегающие к голове, а мальчишка с его светлой шевелюрой кажется и вовсе полной копией школьника Дона Скриппса. Поняв, что их заметили, ребята выходят из-за двери и встают рядом.

– Здравствуйте, дядя Дэвид, – бойко говорит девочка, а мальчик глядит исподлобья и выжидательно молчит.

Рука Дональда всё ещё на его талии, большой палец незаметно ободряюще поглаживает его спину, и это одновременно придаёт Дэвиду уверенности – и немного пугает. Это совершенно сюрреалистическое ощущение: знакомиться с детьми любимого мужчины в качестве… того, кто ты есть. Ещё одно переживание, которое, как он думал, ему никогда не светило. Дэвид улыбается немного растерянно.

– Здравствуйте, Лиззи и Генри.

Брови мальчика взлетают к волосам:

– Вы знаете, как нас зовут?..

Лизз толкает его локтем и шепчет: «Не тупи, ему же папа рассказывал!» – и Генри смущается:

– Ой, точно, – и совершенно по-скриппсовски чешет затылок. – Извините, это я того… не подумал, – он неуверенно протягивает для пожатия руку: – Приятно, э… познакомиться.

– Очень приятно, – подтверждает Дэвид, пожимая руки ему и протянувшей после него Лизз.

– Действительно воспитанные, – вполголоса говорит он Скриппсу.

– Погоди, это они ещё не освоились, – усмехается тот.

***

Осваиваются они быстро. Слишком быстро, по мнению Дональда. Пока Дэвид моет руки и помогает накрывать на стол к чаю, он чуть подробнее рассказывает о своём финальном собеседовании и об условиях договора. В это время дети помалкивают и переглядываются друг с другом, когда не понимают, о чём речь. Но когда они садятся за стол, Лиззи сразу же начинает расспросы:

– А о чём это вы говорили?

– Это я на работу устроился.

– А вы раньше совсем не работали?

– Работал, конечно же, только в Шеффилде.

– А вы кто по профессии?

– Я учитель.

– Учитель? – изумляется Лизз.

– Учитель? – вторит ей заинтересованный Генри. – А что вы учите?

– Не что, а чему, – встревает Лиззи. – И вы не похожи на учителя.

Познер смеётся и выуживает из нагрудного кармана очки:

– А так?

– Так получше, – великодушно соглашается она.

– Я преподаю историю.

– L’histoire est ennuyeux! * – громко шепчет Лиззи брату.

Дональд ухмыляется, предвкушая веселье.

– Triste d’entendre cela, jeune fille, parce que l’histoire est la science au sujet de l’avenir, ** – с безупречным произношением отвечает ей Познер. Лиззи краснеет, а Генри даже рот забывает закрыть от изумления:

– Вы и французский знаете?

– Мы с вашим папой получили очень хорошее образование.

– Так вы же наверное и дядю Стю тогда знаете? – внезапно складывает в уме факты Лизз. – Ну, они же тоже вместе учились, – поясняет она не сразу сообразившему Генри.

– «Дядя Стю»? – переспрашивает Дэвид у Дональда, и выражение его лица – очень сложная смесь умиления и ехидства. – Да, я знаю дядю Стю.

– Это здорово! Значит, теперь вы и с ним будете чаще встречаться, у нас на праздниках!

Повисает неловкое молчание, Дональд судорожно соображает, как ей объяснить, Дэвид кусает губы, а Лиззи хмурится, глядя на них по очереди, и поясняет:

– Ну, он к нам ведь всегда приходит, на Рождество, и нас с днём рождения поздравляет… Ой, вы что, с ним поссорились?

– Если… – начинает Дональд, и ему приходится откашляться, чтобы продолжить, – если мама мне разрешит приходить к вам на праздники, это будет уже большая удача. Ты же помнишь, что она сердится на меня. А Дэвиду она не разрешит.

– А я её попрошу…

– Я не знаю, не рассердит ли это её ещё больше.

– Ммм… ну да, я забыла, что… ой, надо это, как его… сменить тему, да?

– Очень вкусное печенье, – совершенно серьёзно замечает Генри.

Поз качает головой и усмехается:

– Нет, вы всё-таки потрясающе воспитанные дети. Помогите нам убрать со стола?

***

После чая они садятся играть в скраббл – точнее, устраиваются на полу, кто сидя, кто лежа. Познер немножко поддаётся, Лиззи вертится, прыгает и восклицает, а Генри по обыкновению тихой сапой её обыгрывает, успевая поразить Дэвида своим словарным запасом. Беседой по-прежнему заправляет Лиззи, и Дону немного жалко Познера (несколько раз за вечер он краснеет, как рак), но в то же время очень интересно наблюдать за их взаимодействием. Видно, что Дэвид привык иметь дело с детьми постарше, но его отношение к ним Дону очень и очень импонирует: даже покраснев, Поз отвечает неизменно спокойно, искренне и по существу, и что немаловажно – без лишних подробностей. «Necessariam et sufficientem», *** сказала бы… хм, могла бы сказать Ханна, если бы речь шла не о Познере.

– Дядя Дэвид, а вы правда еврей? Моззи, у нас в классе, тоже еврей, и мальчишки говорят, что у него какой-то не такой пенис. А я не верю, что это зависит от национальности: например, лопоухие уши же не зависят, почему пенис должен зависеть?

– Да, Лиззи, я правда еврей, – отвечает тот, изо всех сил стараясь не рассмеяться, и, к восхищению ужаснувшегося было Дональда, этого простого ответа оказывается достаточно. Но не надолго.

– А вы прямо здесь живёте? А где вы спите? – продолжает Лиззи свой допрос. Генри молчит, но видно, как он внимательно слушает.

– В спальне, конечно же, – пожимает плечами Дэвид.

– Но там же одна кровать.

– А мы её поделили. Подушки-то две.

– Но ведь это получается как мама с папой спали. А так нельзя.

– А почему нельзя? – вмешивается Дон.

– Ну как… Ну это просто… не по-христиански? Мама говорит, что это грех.

– Так я же еврей, ты забыла? – Дэвид уже хватается за соломинки.

– Что-то я не думаю, что у евреев сильно грехи отличаются.

Познер даже теряется от такой проницательности.

– Ты в кого такая умная?

– В маму, – нахально заявляет Лиззи (Дональд прекрасно знает, что она считает их с Ханной одинаково умными) и со смехом добавляет: – а красивая в папу.

Скриппс хохочет, ему нравится здоровая ирония, развивающаяся у дочери в вопросах красоты. Познер фыркает:

– Ты ему льстишь. И вообще, хватит уже вязаться к нашей личной жизни.

– Мм, ну ладно. Я же просто разобраться хочу.

– Это хорошо – хотеть разобраться, – вздыхает он. – Просто я смущаюсь от этого.

– Извините, пожалуйста, – неожиданно серьёзно и искренне говорит ему Лизз. – Мне все говорят, у меня язык без костей.

– Извинения приняты, – половинкой рта улыбается Дэвид, и во взгляде его сквозит уважение.

Дональду в этот момент очень хочется снять шляпу перед ними обоими. Он никогда ещё не видел, чтобы взрослый человек так достойно и честно признавался Лиззи в том, что она смущает его. Как не видел и того, чтобы Лизз за свою болтливость сама, без напоминаний, извинялась. Правда, шляпы на нём нет, и приходится ограничиться восхищёнными взглядами. Неожиданно Генри осторожно тянет его за рукав. Дональд наклоняется к нему и слышит тихий вопрос:

– Папа, значит ты правда любишь дядю Дэвида?

Ошеломлённый Дон кивает и так же тихо отвечает:

– Да. Да, люблю.

Генри кивает в ответ и больше ни о чём не спрашивает.

Когда Дон уже собирается везти детей домой, к Ханне, он допускает всё же одну роковую оплошность. Дэвид поправляет подвернувшийся воротник его пиджака, и Дон машинально отзывается на это:

– Спасибо, Поз.

– «Поз»? – моментально подхватывает Лиззи. – Что значит «поз»?

– Ну, это… – Дон теряется, и Познер делает страшные глаза ему в зеркале. Какого чёрта, после всех сегодняшних разговоров он будет пытаться скрыть это? – Ну, вы, может быть, слышали, что у Дэвида фамилия – Познер? Ну, а «Поз» – это его школьное прозвище. Я привык его так звать.

– Поз, ха-ха, прикольное имя! – смеётся Лиззи.

– Да, прикольное! А можно вас звать «дядя Поз»? – тут же спрашивает Генри.

– Нет, нельзя! – сердито отрезает Дэвид и шипит Дону: – Ну держись, Скриппси, я тебе отомщу!

Дети приходят в полный восторг:

– Скриппси! Скриппси!

– Меня тоже зовут Скриппси! – гордо заявляет Элизабет.

– А меня нет! – не менее гордо хвастает Генри.

– Потому что в тебя ещё никто не влюбился! Меня так Такер зовет, а он влюбился в меня, это точно!

– Боже, что теперь будет… – смеётся Дон.

– А я тебе говорил! – бурчит Дэвид.

– Ну всё, дети, прощаемся, ехать пора.

– А мы ещё сюда приедем?

– Мне здесь понравилось!

– Если мама разрешит.

– До свидания! – улыбается Познеру Лиззи.

– До свидания, дядя Поз, – Генри уворачивается от шлепка сестры и выбегает за дверь.

– Я тебя ненавижу, – стонет Дэвид, но явно едва сдерживает смех.

Дональд, внезапно решившись, снова приобнимает его, как при встрече, и снова целует в губы.

– Я скоро вернусь.

– Буду ждать, – шепчет огорошенный Дэвид и улыбается так, словно вечером из-за туч вышло солнце.

Если дети и видели этот поцелуй, они его никак не комментируют, продолжая хихикать над именами «Скриппси» и «Поз».

***

Ханна ждёт их на крыльце, дети радостно бегут ей навстречу, но, к удивлению – и к облегчению – Дона, не выкладывают ей сразу о знакомстве с «дядей Позом». Увы, уже учатся скрывать информацию. Это – часть взросления, конечно, и очень кстати подоспевшая, но Дону всё равно немного жаль.

Вернувшись к Дэвиду – домой – Дон замирает, прислонившись к косяку в дверях гостиной, не зная, что тут можно сказать.

– Ну вот, такие у меня дети.

Дэвид поднимает взгляд от газеты с объявлениями, которую разглядывал, усевшись по-турецки на полу.

– Дон, – говорит он, сияя, – они потрясающие.

Дональд смеётся немного смущённо, а Дэвид поднимается и идёт к нему, чтобы обнять и поцеловать.

– Спасибо, что устроил эту встречу. Я так боялся, но это было… ты оказал мне честь.

– Тебе спасибо, что выдержал это всё! – возражает Дон. – Я переживал, что они ляпнут какую-нибудь бестактность, но такого не ожидал… Ты правда не сердишься на Лизз?

Познер усмехается, усаживаясь на диван:

– Ну что ты, нет, конечно не сержусь. Хотя, если честно, два таких судьбоносных интервью в один день – это уже перебор. И потом – серьёзно, Дон? «Учителя, что ли, тоже бывают геи?» Ты вообще что ей рассказал?

Дон примирительно вскидывает руки, присаживаясь рядом с ним:

– Честное слово, она сама всё по телевизору видела! – но Дэвид продолжает наступать:

– Ты хоть понимаешь, как тяжело было не брякнуть в ответ: «Ох, деточка, ты себе не представляешь…»

– Я… догадываюсь, Поз. Ты герой. И извини, что я её не останавливал, просто ты такой милый, когда краснеешь, я отвлекался… – Дональд смеётся, приобнимая Дэвида, но тот вздыхает, придвигается ближе и склоняет голову ему на плечо:

– Правильно ты не останавливал её, Дон. Ей это было нужно. Проверить меня «на вшивость», они всегда это делают. Надеюсь, я прошёл проверку…

– Прошёл, – тихо отвечает Дон. – Ты им понравился.

– Правда? – Познер улыбается, Дональд чувствует движение его губ.

– Да. Лизз сказала, что ты типичный рейвенкловец.

– Кто?

– Да из «Гарри Поттера» опять. Факультет такой. «Ума палата дороже злата».

– М-м.

– А когда Генри узнал, что печенье ты сам печёшь, он так разволновался! Что же мы рецепт не взяли, говорит. Боюсь, он от Ханны теперь не отстанет, пока она не научит его тоже печь.

– А она научит?

– Да, скорее всего. Она любит с ними на кухне возиться… – Дон прикусывает язык. Довольно о Ханне. – А что ты мне скажешь по поводу «Скриппси», мой друг?

Дэвид фыркает и толкает его кулаком в плечо.

– Я ничего тебе не скажу, ты сделал меня мишенью для насмешек, предатель!

– Ну Дэвид, прости. Я не знал, что тебе неприятно, я думал…

– Да ладно, ты знаешь, что я шучу. По большей части. Ты имеешь в виду, не влюбился ли я в тебя ещё в первом классе****?

– Хм, маловероятно, конечно. Но да.

– Должен признаться, нет. Я осознал это как любовь уже в универе. Но мне нравилось так тебя называть. Нравилось, что ты позволял мне. Мне тогда мало кто проявления близости позволял.

– Значит, я раньше влюбился в тебя. Классе где-то в шестом.

– И молчал?

Дон смущённо пожимает плечами. Дэвид качает головой:

– Ну мы и два идиота, что тут сказать.

– Ничего тут не скажешь… Ты что-то в газете нашёл?

Поз, встрепенувшись, тянется за листом, оставшимся на полу.

– Да-да-да… где же оно. А, вот. Смотри: Ист-энд, две спальни, бла-бла-бла… и тут: сдаётся с мебелью, включая пианино.

Они обмениваются очень выразительными взглядами.

– Дэвид Познер, ты просто гений.

– Да, знаешь, в Оксфорд кого попало не берут.

Комментарий к ЧАСТЬ 8

*(фр.) – История – это скучно!

**(Тоже фр., надеюсь) – Печально слышать это, юная леди, ведь история – это наука о будущем.

***Necessariam et sufficientem (лат.) – Необходимо и достаточно.

****Имеется в виду первый класс средней школы, то есть когда им было по 11-12. А шестой, о котором Дон – выпускной, то есть незадолго до А-левелс.

========== ЧАСТЬ 9 ==========

Им удаётся снять квартиру с фортепиано, хотя Познер по дороге на первую встречу с хозяйкой ворчит, что обычно то, чего больше всего хочется, либо не достаётся, либо оказывается хуже, чем представлялось…

– Либо приходится ждать этого лет пятнадцать, – усмехается Скриппс.

Познер смущается:

– Да, либо так.

Дон, наученный горьким опытом, оставляет обручальное кольцо дома. Хозяева квартир, с которыми ему доводилось общаться, смотрели на женатого человека, снимающего квартиру только для себя, очень по-разному, так что рисковать не стоит. Неловких вопросов пожилая леди, скорее всего, не задаст, но запросто может из-за этого отказать. Дэвид же перед встречей почти так же тщательно одевается и причёсывается, как для похода в клуб, но, конечно, с другим посылом: не соблазнительно, а скромно и аккуратно. И это, похоже, срабатывает, вместе с упомянутой мимоходом трогательной историей об их дружбе со школьной скамьи, которая, как и выбранный Познером образ, по большей части правдива. К концу встречи хозяйка совершенно очарована мистером Познером, неожиданно для Дона взявшим инициативу в переговорах на себя, и настолько не хочет даже и думать о других жильцах, что предлагает им приличную скидку. Когда они выходят на лестницу с копией контракта и взятым для приличия временем на размышление, триумфальная улыбка Познера освещает тесный подъезд куда ярче пыльных мерцающих лампочек. Дон смеётся:

– С каких это пор ты похититель сердец одиноких старушек?

– Это очень полезный навык, Скриппси, советую научиться. Тем более, что у тебя есть для этого все данные, – Поз подмигивает, но продолжает с чуть слышным вздохом: – Если она нас полюбит, это поможет ей смотреть сквозь пальцы на все признаки того, что спим мы только в одной спальне из двух. А она это заметит, если вдруг решит нанести нам визит.

Дон не может не согласиться.

Квартира невелика, да и расположение не слишком удобно, но гостиная хорошо освещается солнцем, пока оно есть, и коммуникации в хорошем состоянии. И фортепиано вполне приличное, да.

***

Дэвид весьма методично подошёл к переезду, так что вопреки опасениям Дона никакой суеты и паники не случилось. Вещей перевезти надо было не так уж много, если не считать книг и пластинок, так что Поз всё тщательно упаковал и нанял белый фургончик*. Насчёт Мисс Беннетт тоже договорился заранее – как ни странно, с миссис Линтотт, к которой заходил попрощаться. Она согласилась приютить бедняжку и обещала баловать её побольше, чем когда-то учеников. Так что к первому сентября всё готово, и в первый свой рабочий день Познер отправляется в Беллерби уже из их нового дома.

Глядя, как Дэвид расставляет по квартире свои книги, настольную лампу и кое-какую посуду, Дон немного скучает по оставленным в их с Ханной доме вещам – привычным и потому удобным. Но, если честно, это с лихвой компенсируется в тот момент, когда он садится на скрипучий вращающийся стул и поднимает крышку фортепиано. Касается клавиш, сначала робко, потом смелее, берёт аккорды, слушает чуть нестройное гудение струн. Пальцы припоминают несколько тактов шутливой простенькой пьески, и, хотя они вскоре сбиваются, Дон после этого чувствует прилив энергии и энтузиазма, желание горы свернуть. Он действительно скучал по инструменту, просто как-то всё не мог собраться его приобрести. Дональд мысленно прикидывает, как и когда будет удобно вызвать настройщика – и замечает улыбку Дэвида, глядящего на него с другого конца комнаты, склонив голову набок. Ответная улыбка Дона самому ему кажется такой бестолково-счастливой, что его не удивляет желание Познера немедленно подойти, взъерошить его волосы и крепко обнять. И слов никаких не нужно. Всё ясно и так.

Бытовые привычки Дэвида почти не изменились с прошлых лет, замечает Дон. Он всё так же любит сидеть на не предназначенных для этого поверхностях вроде спинки дивана, столешницы или подоконника, непостижимым образом сливаясь при этом с обстановкой. Впрочем, в этом сейчас, пожалуй, не осталось былого стремления съёжиться и занимать как можно меньше места, теперь это больше о комфортном растворении в пространстве. Дон не может не вспомнить, как однажды Адиль, поняв, что в упор не заметил тихо что-то читающего Познера на кресле в собственной гостиной, предположил, что Дэвид на самом деле просто человекообразный кот. Дон никогда не держал дома кошек, но Адилю насчёт их повадок он верил.

Когда оба они одновременно работают в кабинете, в который превратили одну из спален, умудрившись втиснуть туда второй письменный стол, особенно заметна становится привычка Дэвида к одиночеству. Он иногда прыскает от смеха или тихо удовлетворённо хмыкает, вчитываясь в ученические работы, но не сразу вспоминает о том, что кто-то, с кем можно поделиться смешными или, наоборот, удачными отрывками, сидит теперь от него всего в двух шагах. Дон подкатывается к его столу на своём рабочем кресле, заглядывает через плечо – и Дэвид улыбается ему, показывает исписанные листы, что-то комментирует. Очень заметно, особенно поначалу, что Дэвида от этого накрывают разом все воспоминания о собственной учёбе, когда он часто работал с Доном бок о бок – так блестят его глаза, такой задумчивой становится улыбка. И всё-таки постепенно он привыкает и начинает время от времени зачитывать достойные внимания отрывки. Иногда даже размышляет вслух о теме следующего урока – и приходит в восторг, если Дон вдруг подсказывает новый взгляд на тему, напоминает о какой-то параллели или малоизвестном факте, способном зацепить внимание учеников. А Дон прежде очень редко работал дома, у него и не было никакой привычки, с этим связанной. Но такая возможность в любой момент попросить совета и получить немедленный отклик от Поза ему тоже очень нравится. И воспоминания, конечно, накатывают и на него.

На своей шкуре прочувствовав, какие тяжёлые последствия порой наступают из-за банального нарушения режима дня, Дэвид ещё в университетские времена начал стараться вовремя есть и ложиться спать – и заставлять друзей делать то же, благослови его Бог. Вот и сейчас он не даёт Дону засидеться за работой дольше разумного – правда, тактика его несколько изменилась. Закончив свою работу, освежившись перед сном и несколько раз безрезультатно окликнув Дона, Дэвид подходит, протискивается между ним и его бумагами и присаживается на край стола с вызывающим видом. А если Дон имеет наглость изобразить недовольную мину, Поз переходит к радикальным мерам и аккуратно ставит ступни в тонких домашних носках на его бёдра, в дразнящей близости к паху. И при этом у него такое выражение лица, что Дону просто ничего другого не остаётся, кроме как поддаться желанию, раздвинуть ладонями колени Дэвида, наклониться и вжаться лицом в его пах, вдохнуть его запах, едва заметный после душа, выдохнуть горячий воздух, прижимая раскрытые губы к его члену, подрагивающему под мягкой тканью брюк. Удовлетворенный вздох Дэвида, его мгновенно реагирующий член, его рука в волосах Дона отвлекают от работы очень эффективно, просто никаких мыслей не остаётся в голове. Чаще всего Познер всё же тащит его в спальню, но и прямо на письменном столе они, честно говоря, тоже сделали это пару раз, не смогли удержаться.

Дональд и сам понимает, как важно не переутомляться даже любимым делом, потому, наверное, совсем не чувствует раздражения. И если иной раз он, дописав строку, задерживается над листом бумаги дольше необходимого… Что ж, результат устраивает обоих, а значит это не манипуляция, не так ли?

Дону смешно вспоминать, когда он впервые подумал о том, чтобы коснуться губами члена Познера. Куда раньше, чем познал вообще любые ощущения от настоящего секса с партнёром. Он даже насчёт времени года уже не уверен, но это было в Магдален, в комнате Поза, как раз зачитывавшегося страшно нудным учебником сравнительной политической экономии, о котором студенты прошлых лет даже сложили пару уничижительных лимериков. Дон одолел эту книгу только благодаря привычке к самодисциплине, но Поз так явно ей наслаждался, что Скриппс не смог удержаться от пары мягких подколок на этот счёт. Познер, перелистывая страницу, отозвался задумчиво:

– Мда, это наверное как с минетом: кому-то и представить противно, а кому-то делать нравится…

Скриппс тогда вскинул брови, не отрываясь от своей книги:

– Серьёзно? Я думал, предполагается удовольствие только одного участника этого действа.

Краем глаза он заметил, что Познер повернул к нему голову, и обернулся в ответ. Поз приподнял одну бровь и смотрел искоса, так порочно улыбаясь, что Дон просто не выдержал и расхохотался:

– Боже, Поз, вот ты ни слова не сказал, а уже выдал Слишком Много Информации! У Дейкина научился?..

Тот пожал плечом и вернулся к учебнику, посмеиваясь про себя. А Дон, пользуясь тем, что он отвернулся, постарался незаметно поправить в штанах недвусмысленно отреагировавший член… и привычным усилием воли переключил внимание на собственную работу.

Как ни странно, во взгляде Поза тогда не читалось того, что он очень хотел бы сделать минет именно Скриппсу. Может быть потому, что это казалось совершенно нереальным, и Дэвид никогда не думал об этом всерьёз. Но именно тогда Дон впервые поймал себя на мысли, что сам, пожалуй, хотел бы попробовать. Хотел бы узнать, что же в этом такого… Что ж. Теперь он знает.

***

Так уж получилось, что общая их квартира случайно относилась к той же церкви, что и та, которую Дон снимал сам, так что снова менять приход ему не пришлось. Он был этому рад, ведь успел уже привыкнуть: поначалу он посещал эту церковь даже чаще, чем свою прежнюю. Когда вернулись его обязанности с детьми – и когда приехал Познер – он перестал ходить туда каждый день, конечно. Но ректор** этого прихода успел обратить на него внимание. Дон, хотя и был теперь, мягко говоря, постарше, всё же отличался от типичных прихожан и возрастом, и, в общем, даже полом. Основным контингентом церквей – по крайней мере не в праздничные дни – в Лондоне, так же как и в Шеффилде, были пожилые люди, по большей части женщины. Священник даже подошёл к нему однажды после службы и спросил, что заставляет его приходить так часто, и не нужна ли ему какая-то более серьёзная помощь. Дон был тронут, но подробности рассказывать всё же не стал, признался лишь, что в самом деле переживает трудный период в жизни, но его частые визиты – не признак каких-то невероятных испытаний, а для него скорее возвращение к норме, привычный, успокаивающий ритм.

Он упоминает, что ходит сюда, когда они проходят мимо вместе с Познером, но совсем не ожидает после этого однажды воскресным утром обнаружить его стоящим у ограды с книжкой в руках и пакетом продуктов, висящим на локте. Они оба расплываются в улыбке, завидев друг друга, и Дон впервые едва сдерживается, чтобы у всех на виду не поцеловать этого сентиментального придурка – такого же, видимо, как он сам.

– Где же велики? – со смехом спрашивает он. – Только их и не хватает в этой картине.

– А что, можно будет и великами озаботиться со временем. Они входят в моду, – подмигивает ему Поз. – А пока пройдёмся пешком. Я специально так старался подгадать, чтобы успеть к концу вашей службы. И ведь правильно же помню, смотри-ка! Сколько лет прошло…

«А сколько лет впереди…» – с надеждой думает Дон. Он очень бы хотел, чтобы их было много.

Так что Поз теперь иногда встречает его вот так, не каждый раз, но довольно часто. От церкви домой они, как правило, идут под ручку. «Как два пенсионера», – смеётся Дэвид. В остальном же они с осторожностью прикасаются друг к другу на людях. Иногда переглядываются, задевают друг друга локтями невзначай, стоят друг к другу ближе, чем стояли бы к остальным своим знакомым. Ловят друг друга на том, что любуются исподтишка. В театре, в кино, в каком-нибудь кафе немного расслабляются, порой берут друг друга за руку, особо не прячась, но и не афишируя. Обычно никто не обращает на них внимания, но всё же ни один из них не рискует нежно обнять или поцеловать другого. Впрочем, прилюдно выражать влечение Дон и так не имеет привычки. Дэвид хотел бы, пожалуй, иногда очень заметно, что он хочет Дона поцеловать прямо сейчас… но привычки такой нет и у него. Если бы им очень уж хотелось не сдерживаться на людях, для этого сгодились бы клубы, в Лондоне их достаточно. Но их обоих как-то не тянет туда.

***

Дэвид понемногу осваивается на новом месте работы, благо различия между столичной и шеффилдской школами не так уж разительны, на самом деле. Даже сюрпризы, которые преподносят ученики, в общем-то не являются для него чем-то новым… Хотя иногда застают врасплох. Как застенчивый – или кажущийся застенчивым на уроках – парень по фамилии, кажется, Томпсон, осторожно заглянувший к нему в кабинет на одной из перемен. В этот день у него, вроде бы, нет урока истории, и чутьё Познера подсказывает, что речь пойдёт не об учёбе. Он прислоняется к оконной раме, жестом приглашая ученика присесть.

– Мистер Познер, мне кажется, у меня проблема, – произносит тот тихо, и Дэвида охватывает стойкое дежа вю. Паренёк продолжает: – Похоже на то, что я гей.

Несмотря на неожиданность, Познер сохраняет спокойствие – на самом деле, не только внешне. Возможно, такие признания просто притягиваются к относительно молодым новым учителям.

– Это может быть так или не совсем так… но почему тебя это тревожит?

– Ну как… – пожимает плечами Томпсон, – проще ведь быть как все.

– Понимаю, – вздыхает Познер. – Отличаться от всех хочется чем-то таким… позавиднее. Умом, например. Талантом. Силой и ловкостью. Но не чем-то, не зависящим от тебя, что ты не можешь ни исправить, ни как-то развить.

– И что не даёт никаких преимуществ, – бросает в сторону Томпсон.

Познер на минутку отворачивается к окну. Ох, как не хочется ему откровенничать с учеником в самом начале года, пока он никого здесь толком не знает. Что за человек этот Томпсон? Что он сделает с такой информацией о новом, малознакомом учителе? Расскажет ли родителям? Друзьям? А кто его друзья, на что способны? Познер ещё не успел заработать здесь ту безупречную репутацию, что способна отчасти защитить от ползучих слухов, не говоря уж об обвинениях, пусть даже ложных. При этом он прекрасно помнит по своему опыту, что говорить с подростками о таких вещах надо тогда, когда они сами тебя спросили: если отмолчишься, то утратишь доверие, и больше уже не спросят. Какая-то часть его малодушно ворчит: «Не спросят – и замечательно», – но он всё же решается на чуть большую откровенность, чем одобрено регламентом и методистами.

– Не даёт преимуществ – это ещё мягко сказано. Как бы ни менялись взгляды общества, до полного принятия инаковости в людях ему ещё очень далеко.

– Звучит не слишком-то обнадёживающе.

– Ну, я мог бы тебе сказать, как нас учили, что «возможно это такая фаза»…

Томпсон молчит, но взгляд его красноречиво выражает что-то вроде «Вы издеваетесь?» Познер невесело усмехается половинкой рта. Открыться ученику – это риск, может быть даже – неоправданный риск, но, чёрт возьми, если парню больше не к кому пойти с этим… Любое слово, любая реакция будут для него не только информацией, но и примером: веди себя так. И разумная осторожность, может быть, пример не такой уж плохой. Но своей осторожностью Дэвид только ещё раз подтвердит общее убеждение, что ему, как и Томпсону, действительно есть, чего стыдиться, есть, что скрывать – просто потому, что он тот, кто он есть. А ведь Дэвид всегда был уверен, что это – дерьмо собачье. И сейчас он не пишет школьное эссе, в котором можно и покривить душой, чтобы добиться чего-то, казалось бы, важного, а говорит с живым человеком. Он отвечает, будто прыгает в омут: