Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Шучу. Когда я сам услышал эту фразу, я уже был уверен, что ни хрена это не временно, извини уж за выражение. Но меня больше беспокоило то, что я жил тогда в Шеффилде.

Томпсон нетактично кривится при упоминании города, но не заметно, чтобы он был удивлён тем, что Познер практически сказал сейчас: «Я тоже гей». Видимо, ученики действительно всегда это знают – по крайней мере те, кому это важно по какой-то причине. Пора бы привыкнуть уже, за столько-то лет.

– Хоть в чём-то мне повезло, – бурчит Томпсон.

– Тебе – да. Но даже здесь, в Лондоне, если кое-кто из родителей узнает об учителе с не той ориентацией… Директору не нужны скандалы. Попросят уволиться по собственному желанию.

– Почему тогда вы говорите со мной об этом?

Познер присаживается на подоконник. Внимательно смотрит на ученика – и что-то в его взгляде отзывается в глубине души. Скрытая за недоверием отчаянная нужда – поверить. Что-то вроде беззвучной мольбы о помощи: «Убедите меня, что вам можно доверять. Что вы меня понимаете. Что я не одинок».

– Потому что я – живой человек, – произносит Познер. – Настоящий живой человек, какого ты не увидишь по телевизору. И ты меня знаешь лично. И пусть моя жизнь очень сильно подчинена мнению общества о «таких как я», но у меня есть жизнь. И в этой жизни есть работа, которая нравится мне. Есть друзья, которые знают – всегда знали – и для такого книжного червя, как я, их даже довольно много. Есть любовь.

Томпсон фыркает, но, отвернувшись, с напускным безразличием всё же переспрашивает:

– Правда, что ли?

– Да, – Познер чувствует, что слегка покраснел, но добавляет: – Я надеюсь, это звучит обнадёживающе.

Томпсон меняет тему, спрашивает для проформы что-то о завтрашнем эссе и спешит ретироваться. А Дэвид – Познер, мистер Познер в этой обстановке – снова изумляется тому, что любовь в его жизни наконец-то действительно есть, хотя он давно махнул рукой и перестал искать её. И вот, на протяжении какого-то года, у него появилась не только любовь – любимый и любящий мужчина – но даже, каким-то чудом, любимые дети. Генри и Лизз незаметно стали для Познера кем-то вроде племянников. Они больше не виделись с ним после первой встречи, но их вечерние телефонные беседы с отцом постепенно стали включать в себя и общение с «дядей Позом» – тайком от матери, разумеется. А когда Генри упросил его почитать им «Маленького Принца» в оригинале, Дэвид внезапно получил ещё и дополнительную практику французского, Агнес была бы им довольна. «Sur quoi nous nous sommes arrêtés la dernière fois, mes amis?»*** – спрашивает он как минимум раз в неделю, перелистывая страницы. Дон тоже любит слушать его чтение, но иногда к вечеру так устаёт, что дети слышат: «Шшш… Кажется, ваш папа уснул…» – и, хихикая, прощаются: «Спокойной ночи, дядя Поз». Лизз однажды сказала даже: «Поцелуйте папу от нас», – наверное, машинально повторив выражение, слышанное от мамы, а то и бабушки. Дэвид не нашёлся, что ответить. Сказал просто «Спокойной ночи, ребята». Но Дона поцеловал.

Однако эти новые обретения – не единственное, что занимает его мысли после разговора с учеником. Собственное безнадёжное увлечение одноклассником, былая уверенность в том, что все его увлечения будут так же безнадёжны – и все остальные подробности школьной жизни – возвращаются насмешливым хороводом. Не помогает то, что тема следующего урока – нападение Германии на Польшу, факт, к которому Дейкин всегда был крайне неравнодушен, Бог знает почему. Описания военных действий не каждый раз напоминают Дэвиду об излюбленной дейкиновской метафоре, но сегодня явно не его день. Из последних сил сдерживая непристойную ухмылку, он тайком от класса нашаривает в ящике стола свой первый новенький сотовый телефон и отправляет Скриппсу смс: «Ненавижу Дейкина», – и едва успевает отключить звук оповещений, ведь учеников он за такое наказывает штрафными эссе. «Чую новую историю», – приходит ответ от Дона с ехидным смайликом на конце. Дэвид улыбается. Есть новые истории и есть кому их рассказать. Если это не звучит обнадёживающе, то что же тогда?

***

Они вырабатывают некую рутину, у них появляется своё расписание: уроки и школьные дела Познера, работа и обязанности Скриппса с детьми, совместные дела и развлечения. Дону нравится этот ритм, он расслабляется и позволяет себе просто наслаждаться теми радостями жизни, которые доступны ему сейчас. Однако Дэвид не считает, что все вопросы решены и ситуация успешно завершилась. Это, в общем-то, не должно было стать неожиданностью для Дональда, но, к стыду своему, он признаёт, что стало. Всё начинается с того, что Дон как-то замечает, что машинка, которую он взял себе, всё же маловата, чтобы регулярно возить двоих детей. Но продать её и купить другую не так-то просто, потому что фактически она принадлежит Ханне, а «детский автомобиль» принадлежит ему. Познер ничего не говорит на это, но немного задумывается. Он спрашивает на следующий день, не думал ли ещё Дон о разводе – и Дон не хочет говорить об этом. Вот просто, не хочет. Всё же, в общем, хорошо и так, разве нет? Он отшучивается: «А зачем тебе, Поз? Всё равно я тебя никак не смогу сделать честной женщиной. Так ведь и будем жить во грехе, так какая разница?..»

Дэвид не смеётся. «Спасибо большое, предпочитаю остаться падшим мужчиной», – очень едким тоном бросает он в ответ, поднимается с места и выходит из комнаты… и минуту спустя Дональд слышит, как тихо хлопает входная дверь.

У него сердце обрывается: ушёл! «О Господи, зачем же я сказал ему такое! Ну кто меня, тупицу, за язык тянул?» Он сам не помнит, как оказывается на улице, озирается по сторонам, панически боясь не успеть, не найти, не догнать… Он видит Поза, удаляющегося быстрым шагом вдоль по улице, ссутулившись и опустив голову, подняв воротник куртки против ветра. Становится немного легче, Дон вздыхает и спешит догнать его. Это не так-то просто среди прохожих: у Дэвида лёгкая походка, а Дон не слишком хорошо соображает в этот момент и второпях натыкается на встречных.

– Стой, Дэвид! Подожди! Постой! – зовёт он, подобравшись ближе. Познер оборачивается. Он бледен. Он хмурится, окинув взглядом Дона. Но он не разворачивается и больше не пытается уйти. Теперь он ждёт.

Когда Дон догоняет его и пытается сказать хоть что-нибудь, слегка задыхаясь, Дэвид решительно хватает его за локоть и ведёт к ближайшим открытым дверям – кажется, в какой-то продуктовый магазин.

– Зачем ты выскочил без куртки, Дон? – сердито вопрошает Поз вполголоса, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Я как-то… не подумал. Испугался, – признаётся тот. Дэвид горько усмехается.

– Не стоит так бояться. Никуда я от тебя не денусь. Мне… просто нужно сейчас побыть одному. Понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к тому, что ты, оказывается, воспринимал наши отношения немного иначе, чем я.

– Поз, я такой дурак… – выдавливает Дон, – прости меня. Я вовсе так не думаю о нас, ты понимаешь? Я не знаю, почему я так сказал, мне самому противна эта шутка! Я знаю, что ты прав, я просто… я боюсь об этом думать.

– Дон, шутки просто так ниоткуда не появляются. Ты можешь так не думать сознательно, но…

– Дэвид, нет, послушай! Да, я за бессознательное не могу ручаться, но – но я готов на деле показать, насколько ты важнее для меня, чем… страхи, что толкнули меня на такие слова. Я по-прежнему уверен в своих чувствах, Поз. Я…

Его прерывает подчеркнутое покашливание от прилавка. Познер бросает взгляд туда, потом снова на Дона – и вздыхает.

– Ладно, пошли домой. Там поговорим.

Дон на мгновение закрывает глаза, мысленно благодарит Бога. Он не решается обернуться к прилавку, выпускает из рук руки Дэвида, вздыхает и выходит из дверей.

Его тут же пробирает холодный ветер: стоит как раз один из тех октябрьских дней, которым впору бы быть декабрьскими. Познер матерится одними губами и ускоряет шаг, увидев, как Дон обхватывает себя за плечи. Они почти бегут. Уже на лестнице Дон вдруг припоминает, что захлопнул дверь, а ключ взять и не вспомнил. Дэвид оглядывается на него, резко остановившегося от этой мысли, укоризненно качает головой и достаёт свой ключ из кармана куртки. А Дон думает ещё и о том, что, догоняя Познера в одной футболке, на ветру, он даже не почувствовал холода. Так бешено колотилось его сердце, так резко бросило его в жар от страха потерять, смертельно обидев, человека, ставшего для него таким бесконечно дорогим. Может ли любимый человек в один прекрасный день стать слишком дорог? Дон размышляет об этом, поднимаясь по лестнице. Он не боится любить, никогда не боялся. Но всё же одно дело – любить, а другое – назначить вот так одного человека всецело ответственным за своё счастье и даже душевное равновесие. Всё же это слишком, наверное. Похоже на жест отчаянья, на попытку утопающего хоть за что-то ухватиться… А Дон действительно в последнее время то и дело чувствует, что тонет: осознание своей вины перед детьми охватывает его часто, что бы он ни делал, пытаясь это чувство подавить. Роль спасительной соломинки любого может утомить со временем, даже и Дэвида. Пожалуй, он прав: новая официальная договорённость с Ханной могла бы тут помочь. Дону пора вернуть себе почву под ноги, чтобы не виснуть вот так ни на ком. Чтобы самому быть опорой близким, если потребуется.

Дома Познер не отстаёт от него, пока он не закутывается в плед и не выпивает полную кружку чая с лимоном. И только после этого садится на другой конец дивана – боком, поджав по обыкновению ногу – и начинает разговор. Точнее, продолжает. Он слушает немного сбивчивый и смущённый рассказ Дона о его страхе всё-таки потерять детей тихо и внимательно. И Дон с удивлением понимает, насколько отвык от такой реакции. Ведь Ханна при его попытках серьёзно поговорить о чувствах, сомнениях или страхах, как правило, обижалась. «Ах так, ты сомневаешься во мне, чем это я дала повод, я опять недостаточно хороша…» Познер же обиделся на шутку, но к серьёзному разговору относится спокойно.

– Я понимаю твои опасения, Дон. Если ей вздумается лишить тебя отцовства – то, что ты живёшь со мной, не будет тебе на руку. Но у меня сложилось впечатление, что ей нужна твоя помощь, без тебя ей тяжело, и это понятно. Так что есть надежда, что она на это не пойдёт. И кроме имущественных проблем между вами меня беспокоит ещё вот что: пока она твоя жена – она официально «ближайший родственник» и «контакт на экстренный случай» во всех документах, и зачастую ты не можешь указать другого.

Дональд задумывается.

– Да, ты прав. Пожалуй, так это оставлять не годится.

– И есть ещё кое-что… уже просто мои личные «тараканы», но раз уж мы говорим об этом…

Дон усмехается:

– Да уж, давай выкладывай. Я тебе своих показал.

Дэвид усмехается в ответ:

– Ну просто я… – он вздыхает. – Понимаешь, я очень устал – от сомнений и от… неопределённости. Да, я верил тебе, Дон, с самого начала верил, но когда мысли, чувства, надежды сталкиваются с действительностью… Очень сложно заткнуть этот противный голосок, нашёптывающий: «Ты по-прежнему ему никто, ты ничего не значишь, ты всё бросил и приехал, как дурак, а здесь ты просто лишний, ты обуза…»

– Боже, Дэвид…

– Гм, ну да, по части страхов и «тараканов» со мной по-прежнему бессмысленно тягаться…

– Я люблю тебя, мой дорогой скептик, со всеми твоими страхами. И я согласен, что эти вопросы надо официально решить. Давай, что ли, Дейкина в гости позовём. Он давно напрашивался. Вот пусть заодно с делами нам поможет.

Дэвид улыбается и поднимает бровь:

– А давай.

***

Дональд открывает дверь и впускает Дейкина в прихожую.

– Здорово, Дон, – Стюарт жмет ему руку и скидывает куртку. – Хей, Поз! Здорово, Поз.

– Привет, Стю. Проходи, – откликается тот из кабинета.

– Нормальная квартира, молодцы, – авторитетно заявляет гость, оглядывая комнату.

– Ну всё, ему понравилось, – смеётся Дон.

– Какое счастье, – язвит Познер, не оборачиваясь.

– Да ладно вам, я просто так сказал. О, пианино! Круто. Наценка за него была?

– Нет, скидку дали. Правда! – смеётся Дон. – Поз сделал вид, что нам оно мешает, а хозяйке оно, видишь ли, дорого как память…

– Ох и хитрый же ты еврей, Познер!

– На том стоим…

– Ты чего там делаешь вообще? Иди сюда.

– Немножко погоди, эссе допроверяю…

Дон заглядывает на кухню, чтобы посмотреть, как дела у их совместного творения в духовке. Из кабинета ожидаемо доносится радостный голос Дейкина:

– Проверяешь? О! Дай посмотреть! Что за тема? Ха! Я это помню! Ты помнишь, Скриппс? – Стю принимается зачитывать отрывки вслух, наверняка через плечо Дэвида.

– Ну не мешай! – возмущается тот. – Дай мне закончить!

Дон усмехается. Десятка с лишним лет как не бывало.

– Стю, отстань от Поза, – кричит он.

– Ну как всегда, – бурчит тот, но, видимо, отстаёт. Через минуту заглядывает к Дону на кухню.

– Дай выпить, что ли. Только не шампанского и не эту вашу гейскую «маргариту»!

– Будешь выпендриваться – водки налью, – грозится Скриппс.

– Фу, точно как в гей-баре. Пиво есть?

– Конечно есть, есть пиво и вино, про остальное я шутил. А, джин ещё.

– Джин для печенек! – кричит из комнаты Дэвид.

– Не отвлекайся, Поз! – кричит в ответ Дон. Тот что-то недовольно бурчит.

Стю морщит лоб:

– Каких ещё печенек?

– А вот, попробуй, – Дон пододвигает к нему тарелку. – Рецепт его матери, он без них неделю прожить не может.

– Всё ясно, кто из вас жена, – ржёт Стю, и Дон машинально брякает в ответ:

– Мы меняемся, – и только потом соображает, что сказал. Это уже привычная шутка у них с Дэвидом, и Дон не сразу понимает, что ему впервые довелось пошутить об этом с кем-то ещё. Но Дейкин, разумеется, не может не экстраполировать эту информацию на их сексуальную жизнь и многозначительно изгибает бровь. Дон чувствует, что покраснел, и смущённо смеётся:

– Отъебись, Стю.

Не то чтобы он был неправ.

– Ну и как вы вообще, освоились друг с другом?

– Ну да, вполне. Мы же давно уже не чужие люди, знаешь.

– Ну всё равно, жить вместе – это другое. Ты вспомни, как мы притирались. Правда, так и не потрахались тогда, а… – ой! – восклицает он, потирая ушибленный затылок. – Больно же!

– Я не собирался с тобой трахаться, представь себе.

– Да я с тобой тоже, вообще-то, это я так… Имидж поддержать.

– Мы с Позом твой имидж знаешь где видели…

– Знаю, – вздыхает тот. – Вам даже пыль в глаза не пустишь, как с вами общаться?

– Да мы и так тебя любим, без всякой пыли, – Дон дружески толкает его плечом. – Пошли уже в комнату.

– Там Познер, – кривится тот.

– Да он сейчас закончит уже. Знаешь, как он с ними расправляется! Без церемоний.

Они садятся на диван.

– И что, ты снова играешь? – кивает Дейкин на пианино.

– Да, вспоминаю понемножку. Руки деревянные…

– Нормальные у него руки, не слушай его, – встревает Дэвид, не оборачиваясь. Дейкин ехидно ухмыляется:

– Вот эти вот подробности мне были даром не нужны!

– Пошляк.

– Ой, можно подумать, ты не в этом смысле сказал, – смеётся Дейкин.

– В этом, конечно, – оглянувшись через плечо, поводит бровями Познер. – Но пошляк всё равно ты.

Скриппс хохочет.

– Ну наконец-то всё, – Дэвид встаёт из-за стола, потягиваясь, снимает очки и трёт усталые глаза.

– Я тебе пива взял, – говорит Дон.

– Спасибо, – Дэвид присаживается на подлокотник дивана рядом с ним, принимает бутылку из его рук и привычно целует его в губы.

– Эй, вы, не разгоняйтесь, – протестует Дейкин. Поз закатывает глаза.

– Слушай, ну можно уже хоть тебя не стесняться, а? – спрашивает Дон, и Дэвид без труда продолжает его мысль:

– Заебались уже всех стесняться, ей-богу.

Стю кивает:

– Весомый довод. Ладно, не стесняйтесь. Просто… непривычно как-то, что у вас – и вдруг любовь.

– У нас всегда была любовь, – уверенно заявляет Познер, и это прозвучало бы пафосно, если бы не его печальная усмешка. – Может быть, в других формах, но была. Даже когда я по тебе сох.

Дон улыбается воспоминаниям и с удивлением понимает, что вполне согласен с этим утверждением. Стю качает головой.

– Ладно, ребята, – говорит он, – что за дело у вас ко мне было?

Познер молчит, предоставляя Дону самому рассказать об этом.

– Мне нужно оформить развод, Стю. И ты понимаешь, что это будет непросто.

– М-да. Адвоката ищешь?

– Угу. Может, посоветуешь кого-нибудь? Или ты своим знакомым такую «свинью» не хочешь подкладывать?

– Да знаешь, в общем-то могу. У вас, поверь мне, ещё не самый запущенный случай. Ты-то вполне адекватно себя ведёшь, это Ханна немного того… на нервах. Так-то она тоже вполне разумная женщина. Может быть, всё ещё обойдётся. Но знаешь… пока не забыл: у тебя есть в телефоне функция записи разговоров?

– Ну, есть…

– Ну вот, как начнёте переговоры – ты все разговоры записывай, пригодится.

– Зачем?

– Ну так… Если вдруг она будет тебе угрожать, или Позу, чтобы у тебя были доказательства.

Дон качает головой.

– Да не может быть всё так плохо, – не верит Познер.

– Ну может и нет, но знаешь… Во время развода люди часто ведут себя непредсказуемо. Особенно жёны с детьми.

Дон задумчиво трёт подбородок. Нет, никак нельзя обойти это, он понимает. Но как же не хочется втягивать в эту мясорубку детей… Они ведь не виноваты. Но они уже втянуты, этого не изменить.

Познер ласково перебирает пальцами волосы Дона.

– У него потрясающие дети, – с печальным восхищением замечает он. Дональд усмехается, на душе у него становится немного теплее.

– Ты их видел, что ли? – изумляется Дейкин.

– Видел как-то… один раз, – вздыхает Познер. – Теперь я тоже по ним скучаю.

– Да, есть у них такой эффект.

– Ну да, рассказывай, – смеётся Дональд, легонько толкая Познера головой. – Посмотрю я на тебя после парочки новых вопросов от Лиззи. Опять на стенку полезешь!

– Вопросики – да, это было нечто… – усмехается Познер в ответ. – Но вообще-то мне вечер с ними понравился.

– Да, вплоть до того момента, когда…

– Я тебя придушу! – взвивается Дэвид. – Если ты ещё и Дейкину это расскажешь!..

– Ладно-ладно, молчу.

В этот момент в кухне срабатывает таймер.

– Я достану! – Познер подскакивает и бежит к духовке.

«Жена», – артикулирует Стю, а вслух возмущается:

– Что за секреты от старых друзей?

– Нет, не скажу. А то спать мне на коврике под дверью.

– Ты всё правильно понял, милый! – мелодично отзывается с кухни Поз.

– Строгий он у тебя.

– Да вообще. По струнке хожу. Оставайся на ужин, поучаствуешь в нашем кулинарном эксперименте. На нас находит иногда…

Стюарт кивает, окидывает его задумчивым взглядом прищуренных глаз и замечает с улыбкой:

– Я не видел тебя таким счастливым лет пять, наверное… если не семь.

Дональд вздыхает.

– Счастье – понятие относительное…

– Может быть. Но когда его долго нет – это очень заметно.

***

Дон не обиделся на Стю из-за его шутливого навешивания ярлыков, хотя оно не было очень уж остроумным. Но оно подозрительно походило на неуклюжую попытку защитить свою житейскую философию, отказавшись принимать всерьёз очередное доказательство существования глубоких и сильных чувств, без которых Дейкин сам прекрасно обходился, но по-прежнему не очень понимал, как себя вести, с ними сталкиваясь. Дон тоже был не без греха в этом смысле: ему было теперь даже неловко оттого, что сам он прежде как бы в шутку намекал, что Стю уже, так сказать, пора остепениться, хотя образ жизни товарища никак его касаться не мог. Эти намёки явно были проявлением очень похожей защиты со стороны Дона – не слишком красивой попыткой убедить себя самого, что в сравнении со Стюартом он выглядит куда успешнее, а то и счастливее. Так что этот камень в Дейкина Дон бросить не мог.

Комментарий к ЧАСТЬ 9

*белый фургончик – «white van», любая машинка типа нашей «ГАЗели». Есть выражение «мan with a white van», такой специальный человек, которого можно нанять, чтобы перевезти что-то куда-то.

**В некоторых приходах священники называются викарии, а в некоторых ректоры. http://www.e-reading.club/chapter.php/1045562/116/Tolko_ne_dvoreckiy._Zolotoy_vek_britanskogo_detektiva.html

***(фр.) – На чём мы остановились в прошлый раз, друзья мои?

========== ЧАСТЬ 10 ==========

Конечно, всякий, кто способен критически смотреть на реальную семейную жизнь, может понять, что чисто «женской» и «мужской» ролей как таковых в ней не существует. Каждый, как правило, просто делает то, что у него лучше получается, и если это то, чему учили с детства, ибо «так положено» – ну что тут поделать. Но бывает ведь, что учили одному, а сердце лежит к другому. Дон вот с бóльшим удовольствием, чем Ханна, возился с детьми – делало ли это его, по логике Дейкина, «женой»? Они с Позом, как ни странно, сами посмеялись немного на эту тему сразу после того, как съехались. «Наши, когда узнают, станут спрашивать, учти, – усмехнулся Поз. – Что отвечать-то будем? Ты Фред, я Луиза, как всегда?» «Ну нет, мужем я уже был, хватит, – заявил тогда Дон. – Хочется разнообразия». Дэвид был за разнообразие обеими руками, тогда они и договорились, смеясь, что будут меняться – и, кроме шуток, в быту это само собой получилось так. Тот раз, когда они впервые по-настоящему поменялись в постели, конечно, запомнился Дональду, но не так сильно, как случай, когда у него впервые появилась такая мысль.

Когда пальцы Дэвида впервые скользнули между его ягодиц, Дон ягодицы непроизвольно сжал. Всё тело напряглось, и Дон даже не понял, почему… но Дэвид тут же убрал руку. На его лице сменилось несколько выражений, одним из которых было – мимолётное, но всё же – разочарование.

– Прости, – шепнул он, – я забылся. Я больше не буду.

Дон почувствовал, будто упускает что-то, о чём пожалеет потом. Он доверял опыту Дэвида в постели, но тут всё же решился возразить:

– Дэвид, ты же хотел мне приятное сделать, я знаю. Попробуй ещё.

– Да, конечно, хотел, но… тебе не понравилось, – Дэвид явно пытался закрыть тему, отвлекая Дона от разговоров мягкими, дразнящими движениями бёдер. Но Дон пока сдаваться не хотел.

– Да я и понять ничего не успел, – возразил он серьёзно. – Просто тело так среагировало, само.

– Да знаю я, как это бывает, – вздохнул Дэвид… и Дон вдруг кое-что вспомнил. Ему стало смешно:

– Ты хочешь сказать, что нашёл у меня комплекс мачо?

Дэвид усмехнулся:

– Ну да.

– И, судя по всему, он у меня в заднице, – Дон уже давился смехом, но Дэвид ответил с комичной серьёзностью:

– Нет, что ты, понятно же: он охраняет вход! – и всё же не выдержал и тоже начал смеяться.

– Как… как Цербер! – задыхаясь от смеха, выдавил Дон и скатился с Дэвида, уже начавшего молотить его кулаками.

– Прекрати меня смешить! – вопил тот. – Я тут вообще-то потрахаться собирался.

– А говорят, романтика мертва. Но, кроме шуток, я хочу попробовать. Хотя бы… Тебе же понравится, если я тебя там коснусь?

– Ты будто не знаешь, – Дэвид улыбался, его глаза снова задорно мерцали. Это выражение Дону нравилось куда больше. Что же до предстоящих чувственных открытий…

– Давай сыграем в игру: делай со мной то, что хотел бы, чтобы сделал я. А я буду тебя «зеркалить».

Дэвид прямо-таки просиял:

– Дон, ты откуда такие идеи вообще берёшь? Это же потрясающе! Но всё же, знаешь… ну, не обязательно тебе самому делать всё, что люблю делать я. Мне хорошо с тобой, правда. Мне нравится то, что есть.

Дону, в общем-то, тоже нравилось то, что есть. Но попробовать всё, что доступно, он всё же хотел. Хотя бы для того, чтобы больше не обижать Дэвида взбрыками своего эго, или комплекса мачо, или что у него, гм, там.

Дэвид признался позже, что так постепенно приучать кого-то ему прежде не доводилось. Но получилось у него превосходно: Дону понравился весь процесс. Он не преминул подцепить у Дэвида ещё несколько полезных трюков, чтобы использовать на нём самом, и ни разу не пожалел, что в конце концов оказался по другую сторону. Теперь он куда лучше представлял ощущения Дэвида в любой из позиций – и секс с ним стал возбуждать ещё сильнее, хотя он не думал, что такое вообще возможно.

Дон был давно покорён тем, каким разным может быть Дэвид в сексе. Ласковый, доверчивый, податливый Поз, подставлявшийся под ласки, позволявший делать с собой всё, что Дональду хотелось, вызывал в нём приливы нежности и неодолимого влечения подарить ему всё наслаждение мира. Игривый, соблазнительный Поз, хитрец и выдумщик, всегда умудрялся удивить, застать врасплох, подогреть интерес, раздразнить, довести до точки кипения – порой даже не прикасаясь. Но ещё он, оказывается, умел быть таким уверенным и властным, что у Дона от одного звука его голоса, от одного его взгляда или движения брови слабели колени и исчезали связные мысли. И при этом Дэвид всегда оставался таким же предельно деликатным, никогда не давил. Предлагал, пробовал – но не требовал.

Лишь однажды Дональд позволил себе смалодушничать и вздохнуть про себя: эх, вот если бы оказаться с Позом вдвоём на благоустроенном необитаемом острове, вдали от обязанностей и проблем, да не вылазить бы из постели… Но Дэвиду он в этом желании признаться не рискнул. Пора было ему проявить силу духа. Пора было встретиться с реальностью лицом к лицу.

***

На предложение развестись Ханна, разумеется, реагирует резко. Ей, похоже, до сих пор не хочется верить в то, что намерения Дона настолько серьёзны. Всё-таки измена – это одно… А развод… это что-то уже окончательное, фатальное. С одной стороны, она, конечно же, сама выгнала Дона, узнав обо всём. Но дать согласие на развод – это всё равно, что расписаться в своей неспособности спасти брак, и ей плевать, что спасать уже фактически нечего. Всё равно, что признать, что всё кончено, отпустить ситуацию. А она не хотела этого делать даже тогда, когда испытывала к Дону в основном жалость и некоторую брезгливость. Теперь же, после всех отчаянных попыток его соблазнить (которые ей казались успешными!) и его внезапного, как снег на голову, признания, её чувства к нему гораздо интенсивнее и сложнее: весь спектр от отвращения до обожания, зачастую одновременно.

Дон не удивлён тем, что первый её ответ на его предложение – твёрдое «нет». То есть как, твёрдое. Отчаянное, полное ужаса «нет» в сопровождении истерики: «Как ты можешь такое говорить! Ты же знаешь, что я совершенно одна, и никого больше у меня нет! Ты обязан мне помогать, а ты только и мечтаешь, оказывается, умыть руки и исчезнуть с горизонта?! Я не позволю тебе это сделать, и не надейся!» И тут же, в ответ на напоминание о том, что он помогать не отказывается, тем более что в документах она сможет прописать любые нужные ей условия, она взвивается: «И пропишу! Разумеется! Ты как думал! И за моральный ущерб с тебя взыщу, и за развращение детей твоими россказнями о якобы «любви»! Не думай, что сможешь общаться с ними, не будучи моим мужем! Не на ту напал!»

Дон понимает, что говорить об этом дальше бессмысленно. «Завтра тебе позвонит мой адвокат», – сообщает он и кладёт трубку. Ханна тут же набирает снова, но он сбрасывает её звонки. Начало положено. И очевидно, что конец ещё очень не близко. Он вздыхает, блокирует её номер и с минуту сидит за столом, закрыв лицо руками. Лёгкие руки Дэвида осторожно касаются его плеч, потом сжимают крепче, приободряя, поддерживая. Дон, не открывая глаз, наклоняет голову назад, позволяя ему обнимать себя, перебирать пальцами волосы, целовать макушку, висок. Дэвид ничего не говорит и не спрашивает. Он просто здесь. Он рядом. Этого достаточно.

***

Адвокат на делах о разводе собаку съел, и не одну. Он советует Дону всегда отправлять Ханну к нему и не пытаться самому договориться с ней. «Поверьте, так нервы целее будут не только у вас, но и у неё», – убедительно, но как-то заученно повторяет он. Ханна же ни с какими адвокатами говорить не желает, хотя Дон предлагает ей тоже нанять посредника для переговоров. Она не хочет ни переговоров, ни советов, она хочет мужа назад и названивает самому Дону с требованием отказаться от развода. И Дон далеко не всегда может заставить себя послушаться дейкинова приятеля. Он всё же выслушивает Ханну и пытается её переубедить, надеясь, что такое, более человеческое, не обезличивающее отношение на неё рано или поздно подействует… Но пока что она только становится всё изобретательней. Ссылается на Матфея, упрекая, что Дон толкает и её на путь греха*. Припоминает даже Первое послание Коринфянам в надежде его пристыдить, но он едва ли не лучше неё помнит «исчерпывающий» список всех, кто не наследует Царство Божие**. Дейкин когда-то любил подкалывать его по поводу этого списка и круга друзей Дона, включая себя. От подколок тех Дон обычно со смехом отмахивался, но иногда, под настроение, мог и дискуссию завести о роли и месте подобных древних слов в современном мире. К дискуссиям часто подключался и Познер, с его фирменным научным азартом, странным образом не исключающим вовлечённости. В ответ Ханне Дон озвучивает только самые нейтральные из приводившихся тогда доводов, но она всё равно злится из-за отсутствия у него должного раскаянья и стыда. Нервы всё это и правда расшатывает. И если бы только это!

***

Дону всё-таки приходится выложить родителям всю оставшуюся информацию в один присест. Он просит их включить громкую связь, чтобы им не пришлось потом пересказывать друг другу его слова. Они… шокированы, конечно. И фактом измены, и тем, что это Дэвид. Они всё же надеялись, что ссора детей как-то мирно разрешится, всё как-то уладится. Но, узнав о такой причине ссоры… просто умолкают, не зная, что и сказать. Дон заранее запретил себе извиняться или оправдываться, так что тоже молчит, слушая неясные шорохи их движений. Первым подаёт голос отец, говорит, как Дон и предполагал, что всё это очень неожиданно и неприятно. Но вопросов об ориентации – и о вере – к которым Дон морально готовился, так и не задаёт. Добавляет только, что они с мамой перезвонят ему позже. Сдержанно благодарит: спасибо, мол, что сказал. «Нам действительно стоило это узнать». И прощается.

Он старается не думать о том, почему так и не услышал голоса матери после своего признания. Скорее всего, она беззвучно плакала, и мысль об этом разбивает Дональду сердце, в который уже раз. Что она подумала о нём? Это тревожит его. Нет, он не стал бы менять свою жизнь или своё мнение в угоду родителям – да они и не потребовали бы такого! – но всё-таки, всё-таки было бы немного легче, если бы они… хотя бы поняли его. Хотя бы постарались понять. Однако, всё, что мог, он им уже сказал. Теперь остаётся лишь ждать. И молиться, наверное.

***

Чем старше становился Дон, чем крепче он стоял на ногах, тем реже он обращался к Богу с какими-то материальными просьбами, а потом и вовсе перестал. Странно было бы просить Его о том, что Дон и сам был в состоянии заработать – или создать. Но он по-прежнему просил порою о вещах нематериальных: о душевной стойкости, о силе, об удаче – для себя и для родных и близких людей. Он не раз замечал, что ему самому это здорово помогает: становится проще делать то, что должен, принимать правильные решения, когда его мозги не загружены тем, что они чисто физически не в состоянии обработать. Когда он признаёт, что влиять на ситуацию может очень ограниченно, и не взваливает на себя непомерный груз ответственности за всё.