Текст книги "Непокаянный (СИ)"

Автор книги: alra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Он не совсем понимает, для чего их незваная гостья заглянула сейчас в кабинет. Может быть, она сама этого не знает. Она оглядывает ряды книжных полок, стопки тетрадей на столе Дэвида, подержанный компьютер, купленный с рук, на столе Дона… и возвращается взглядом к его лицу. Как ни странно, в этом взгляде не видно особой ненависти. Взгляд скорее растерянный, а может быть и вопросительный, и тревожный. Дэвид старается выдержать этот взгляд, молчит и ждёт. Ему чудовищно неловко, и большинство слов в такой ситуации, пожалуй, совершенно неуместны.

– Он… мучается? – тихо спрашивает она. Видимо, слышала их разговор сквозь приоткрытую Доном дверь.

– Да.

– Ты-то откуда знаешь?

Кому же ещё это знать, как не Дэвиду? Что за странный вопрос?

Он подходит поближе и говорит ей тихо, но горячо:

– Он почти не спит. Хорошо если часа три в сутки. У него чёртов гастрит развивается, и не из-за неправильного питания, я тебя уверяю, – Дэвид умолкает, но после паузы всё же решается сказать о самом главном: – Он без них никогда жизни не представлял. Не… наказывай его так, – и, отведя взгляд, добавляет: – Это моя вина.

Не то чтобы он действительно так считал. Но он надеется, что Дону станет легче, если она будет так считать. Почти по Шекспиру получается.*

– Он никогда не говорил, что это твоя вина.

– Он во всём себя винит, ты же знаешь его.

– Значит… не меня?

– Нет. О матери своих детей он такого никогда не скажет.

«И я не скажу, – понимает он вдруг. – Ради Дона я этого не скажу тоже». Но всё-таки хочет добавить ещё кое-что.

– Тогда, в Оксфорде, когда он встретил тебя… я был счастлив, – вполголоса признаётся он. – Я видел, как ты любишь его, как он тебя любит. Я даже представить не мог, что у меня был какой-то шанс. И, кроме всего, я был очень рад, что ему не грозят все эти нелепые обвинения, с которыми я то и дело в разной форме сталкивался… А теперь ты говоришь такое ему. Это кошмарный сон.

– Так зачем? Зачем вы сейчас всё это… устроили?

– Я не хочу говорить с тобой об этом, – он слышал, что она отвечает Дону на слова о любви. – Пожалуйста, просто уйди. Не знаю, зачем тебе номинальный супруг, но пусть будет, как ты хочешь. Перестань мучить его. Он на всю оставшуюся жизнь уже намучился.

– Да мне не… – начинает она, но обрывает себя: – Ты прав, говорить с тобой об этом нет смысла.

И выходит. Дожидается Дона и к его удивлению прощается с ним. Говорит: «Я перезвоню». Дон в недоумении: «Что это было?» А Дэвид вздыхает: «Не знаю, но рад, что оно закончилось».

***

Дональд действительно сообщает адвокату, что развод отменяется. Оплачивает уже проделанную работу, разумеется: тот здорово помог навести порядок в документах, разобраться с доступными вариантами разделения прав и обязанностей. Может, раньше Дону было бы неловко сообщить человеку, так много сделавшему для него, что всё сделанное было напрасно, но сейчас на смущение просто нет сил. Адвокат, впрочем, не удивлён. Видимо, видал и не такие повороты.

Ханна после своего визита, вопреки обещанию, не звонит. Не звонит ей и Дон, даже не сообщает о прекращении работы с адвокатом. Она и так, наверное, всё понимает, по отсутствию звонков из юридической конторы. Ситуация кажется подвешенной, но ощущается, как ни странно, более спокойной, чем была до того. Может быть, им просто нужен тайм-аут. Сколько он может продлиться, Дону интересно было бы знать.

***

Завершается тайм-аут настолько закономерно, что Дон вслух удивляется банальности сюжета своей жизни. «Начинающего писателя видно по снобизму, – подтрунивает над ним Познер. – Называть банальной неумирающую классику!» Но Дон, если честно, так рад, что всё сдвинулось с мёртвой точки, что только улыбается в ответ.

А происходит вот что: в самом начале декабря, как раз когда Дэвид, присев возле шкафа, достаёт из дальнего ящика свёрток с небольшой потускневшей от времени менорой, раздаётся наконец-то новый звонок от Ханны.

После приветствия она замолкает, собираясь с мыслями. Дон не торопит её. Дэвид, задумчиво поглаживая ветви меноры кончиками пальцев, смотрит на Дона чуть вопросительно. Дон едва заметно кивает. Это не совсем просьба и разрешение, но Дэвиду, видимо, всё же хочется убедиться, что Дон не возражает против предметов чужого культа в доме, ведь теперь это их общий дом. Поз поднимается на ноги, уходит со свёртком на кухню и тихо шуршит там чем-то – похоже, хочет попробовать почистить тусклый металл.

Ханна наконец подаёт голос:

– Слушай, Дон… я тут подумала. Ведь скоро Рождество.

Сердце Дона замирает в груди, боясь надеяться и всё же надеясь.

– Да. Я тоже думаю об этом, – признаётся он.

– О детях, да?

– Да. Мы никогда ещё не праздновали порознь.

– Да, – они друг за другом повторяют это «да», как будто от неловкости другие слова позабыли. – Они… им было бы очень грустно без тебя. И я подумала, может быть и не нужно… всё же праздник. Я… хочу тебя пригласить.

– Да, я… приду. Хочу прийти. Помочь вам с ёлкой?

– Нет, не надо, мы уже… поставили.

А Дон ещё не ставил, слишком больно было думать об этом. Но он хочет. Хотя бы маленькую. Поз говорил, что не будет возражать.

Они с Ханной договариваются встретиться в воскресенье. Дети после церкви будут в гостях у соседей, так что можно будет без них попробовать обсудить планы, проверить, получится ли конструктивный разговор на этот раз.

***

Разговор клеится с трудом, хотя речь о разводе никто из них так и не заводит. Это негласное единодушие так непривычно Дональду, что он чувствует себя неуверенно, будто на тонком льду. Он ожидает насмешек Ханны по поводу своих идей для подарков детям, но, как ни странно, она только кивает и сообщает, что планирует подарить сама, чтобы не было повторений. На вопрос, что подарить ей – выглядит удивлённой и тихо качает головой: «Это совсем не обязательно. Мне ничего не нужно».

Обсуждая программу праздника, она замечает:

– Мы в церковь пойдём, ты как хочешь.

– Конечно, я тоже пойду. Как иначе? – отзывается он, и Ханна смотрит с сомнением, но ничего не возражает. Кивает: понятно, мол, учту.

Разговор прерывается долгими паузами, оба не знают, куда деть глаза… и всё же поглядывают друг на друга, конечно. Ханна кусает губы, заметив, что он больше не носит кольцо. Наверняка обращает внимание и на новую рубашку, которую помогал выбирать Дэвид – Дон не специально её надел, остальные были просто в стирке, но теперь это выглядит… каким-то жестом. Ненужным, в общем-то, но что уж теперь.

Дон тоже подмечает в ней перемены. Она по-прежнему красива и опрятна, но тем резче бросается в глаза усталость, следы тревог, следы слёз – и непривычное отсутствие прежней самоуверенности. По выражению лица Дон даже рискнул бы предположить, что она чувствует себя виноватой – только вот в чём именно?

В доме чисто и уютно, как было всегда. Нарядная ёлка и венки на дверях гармонично сочетаются с интерьером комнаты. Стол, за которым они сидят, накрыт к чаю, только им обоим угощаться совсем не хочется. Дон смотрит на свои руки и ловит себя на мысли, что мечтает вернуться домой – в их с Позом тесную квартирку.

– Как твой желудок, всё болит? – неожиданно спрашивает Ханна, тоже глядя куда-то в сторону.

– Уже получше, – отвечает Дон, бросая на неё удивлённый взгляд. – Ты… откуда знаешь?

Ханна медлит с ответом, но всё же признаётся:

– Познер сказал.

Тут уж Дональд по-настоящему изумляется:

– Зачем?

– Он хотел донести одну мысль, – подробнее она явно не хочет объяснять. Уточняет: – Диету соблюдаешь? – без претензии на опеку, может быть просто так, для очистки совести.

– Попробовал бы я не соблюдать, он бы… – Дон осекается, – в общем… строгий он, – «совсем как ты» он не рискует вслух сказать… и тут ему приходит в голову, что из-за стресса Ханна тоже наверняка настрадалась, как бывало прежде. Решается спросить: – А… твоя мигрень?

Она пытается сдержать слёзы, это видно, но… похоже, у неё всё-таки ещё не так много сил.

– Ох, Дон… – всхлипывает она, – Это был просто кошмар…

– Ханна, солнце… – невольно тянется к ней Дон, поздно спохватываясь, что ласковое прозвище больше тут не уместно. Она гневно отдёргивает руки, вскакивает, восклицает:

– Не смей меня так называть! – и выбегает из комнаты. Дон клянёт себя мысленно последними словами, пытается извиниться ей вслед:

– Прости, это… привычка. Господи, да что ж я опять…

Кажется, он всё испортил. Из-за двери доносятся сдавленные рыдания, шаги удаляются по коридору, на кухне недолго шумит вода. Дон несколько минут сидит в растерянности, но вскоре Ханна всё же возвращается в гостиную.

– Прости, – говорит она немного виновато. – Я уже всё. Я успокоилась.

Дон задумчиво вертит в руках чайную ложку. Ханна права, такая машинальная, пустая нежность ей вовсе не нужна, и забота о ней больше не его дело, но всё-таки…

– Массаж бы тебе надо.

– Я делала, – вздыхает она. – Массажист на работу приходила, прямо в обед. Всё равно есть не хотелось…

Есть не хотелось. Знакомо, думает Дон. Ханна вдруг продолжает, чуть улыбнувшись:

– А дома… Лиззи мне делала.

– Правда?

– Да! Сама подошла и сказала: я видела, как папа делает. Давай я сделаю тебе… У неё хорошо получается.

Чувство вины перед детьми охватывает Дональда с новой силой – из-за того, что они так рано вынуждены заботиться о матери вместо него. Но оно всё же смешано и с гордостью за них, ведь они с готовностью берут эту заботу на себя по собственной инициативе. Ханна вздыхает снова, и у неё вырывается:

– Ничего не могу поделать с собой, постоянно думаю, что же я сделала не так…

Дон понимает, о чём она. Только простого ответа на это у него тоже нет.

– Это всё-таки не управляемый эксперимент, Ханна. Да и в них случаются неожиданности, ты знаешь это лучше меня… Ты делала лучшее из всего, что могла, и я тоже старался, но… получилось то, что получилось.

– Да, про эксперименты ты прав. Я как-то не подумала применить свои рабочие знания к семейной жизни.

В этот момент открывается входная дверь. Видимо, ключ теперь у Лиззи всегда с собой. Это тоже новость, но вполне логичная. Дон слушает голоса и обычную возню детей в прихожей – и не может встать им навстречу, окликнуть их, словно прирос к стулу и онемел. Но они, конечно, сами замечают его одежду на вешалке.

– Папа? – раздаётся удивлённый возглас, затем два голоса вопят хором:

– Папа!

Топот ног – и они врываются в гостиную:

– Папа!!!

– Мам, спасибо, спасибо!

– Пап, ты пришёл!

– А мы от Саманты!

– Пап, там такое было!

Счастливые ребята атакуют Дона, запрыгивают на него вдвоём, и он смеётся, обнимая их, но краем глаза замечает, что Ханна снова в слезах. Она всё же старается взять себя в руки, вздыхает, выпрямляет спину.

– Марш мыть руки, – довольно бодро командует она. – Потом покажете папе, что у вас в комнатах новенького.

Дети, заметив её слёзы, бурно утешают её, обнимают, целуют в щёки и убегают. Дон встречает её взгляд, они кивают друг другу. Она поднимается и опять уходит на кухню. Что она делает там – его не касается, ясно чувствует Дон. Даже если она снова плачет.

***

«Примирение в Рождество, нет, серьёзно, что может быть предсказуемее?» – притворно ворчит Дон, пересказывая результат встречи Дэвиду. По дороге домой он не выдержал и зашёл на Рождественскую ярмарку за ёлочкой и украшениями, и теперь наряжает её под придирчивым, но одобрительным взглядом Познера. Тот примостился поблизости, на подлокотнике дивана – поджав, разумеется, ногу, а как же иначе. «Что тебе не нравится, я не пойму? По-моему, прекрасный сюжет!» – замечает Дэвид, подпирая рукой подбородок. Дон оглядывается со смешком: «Ой, ты всегда был сентиментальным, а теперь ещё и стареешь, что с тебя взять…» Дэвид швыряет в него пластмассовым ёлочным шариком.

Вечером мерцающие огоньки гирлянды окрашивают полумрак гостиной таким праздничным настроением, что Дон садится за инструмент и наигрывает подряд несколько подходящих мелодий, которые успел разучить, а Дэвид в порыве вдохновения на скорую руку варит импровизированный глинтвейн из того, что нашлось на кухне. Свечи на своей меноре он уже погасил, в полумраке их жечь нельзя, таковы предписания. Хоть Дэвид молитв и не читает, но в остальном старается следовать обычаю, даже скромное угощение для восьмого дня планирует приготовить именно накануне, в пятницу – раз уж теперь ему есть кого угощать. Это всё-таки память.

***

В день рождения дети звонят Дону с поздравлениями. Говорят, конечно же, больше о себе, чем о нём, но ему и самому это во много раз интереснее. А вот после звонка Дональд ловит себя на каком-то неясном чувстве и пытается разобраться в нём… и так удивлён результатом, что вечером всё же делится с Дэвидом, хотя и терпит до возвращения домой из маленького ресторанчика по соседству:

– Представляешь, оказывается, я… не хочу туда идти. В гости к ним.

– Вот это новость.

– Сам удивлён. Но факт остаётся фактом.

– Почему?

В этом вопросе нет ни капли сомнений в правомерности его чувств. Просто Дэвид по опыту уже знает, что Дону самому нужно докопаться до причин этого. Нужно выразить ответ словами, понять природу явления – отчасти даже из писательских амбиций, чтобы в будущем использовать свой опыт, если понадобится. Дон задумывается.

– Мне… больно видеть, как дети рады мне.

Дэвид молчит, но продолжает внимательно слушать, облокотившись о стол, чуть склонив голову набок. Дон понимает, что скорее всего ранит Дэвида своими словами, невольно напоминая о том, что расстался с детьми ради него. Но когда Дэвид слушает его вот так, сформулировать ответы почему-то в разы проще. И Дэвид готов помочь Дону по собственной воле. Дон накрывает его руку своей и нежно сжимает. Он принимает помощь и благодарен за неё.

– Они… не имеют это в виду как упрёк, мне кажется. Хотя ты знаешь их, они те ещё хитрецы. Но они просто рады, искренне. А вот Ханна… На её счёт я не так уверен.

– Она говорит что-нибудь?

– Знаешь, как ни странно, нет, не говорит. Но я всё равно постоянно жду от неё этого нажима: вот видишь, как им с тобой хорошо. Неужели ты снова их бросишь. Я как будто сам, за неё себе говорю это, да? Раз она молчит?

– Да, Дон, похоже. Ты знаешь, что она хочет сказать, и когда она не говорит – это только хуже. Я понимаю. Конечно же, тяжело. Но тебе всё же нужно быть там. Это очень важный семейный праздник для вас. А они не перестанут быть твоей семьёй – никогда.

Как никогда, наверное, Дэвид не перестанет его удивлять – житейской мудростью, чуткостью и – глубиной и силой своей любви.

– Ты прав. Я тоже так думаю, я хочу, чтобы это было так. Спасибо, Поз, – улыбается Дон и по внезапному наитию произносит наконец вслух то, что почувствовал уже довольно давно: – Ты тоже моя семья, понимаешь?

Дэвид вздыхает как-то прерывисто, но улыбается очень светло.

– Я… понимаю, Дон. Спасибо тебе.

***

В этом – в семейной жизни, не в качестве сына, а в роли супруга – у Дона есть опыт, а у Дэвида нет, и это кажется Дону странным, может быть оттого, что во многом другом опыт Поза куда богаче его. Дэвид делится с ним открытиями иногда, к примеру о том, что просыпаться вместе – переживание во много раз интимнее, чем даже вместе засыпать… или о том, что лучшие моменты дня – это часто их тихие разговоры обо всём на свете в постели, в темноте, перед тем, как уснуть… И Дон не всегда уверен, как реагировать. Ему даже больно немного от того, насколько Дэвиду это в диковинку. А Дону это не впервой. Для него всё это знакомо и ожидаемо. Он улыбается, кивает Дэвиду: всё так, дорогой мой, ты прав. Но иногда с трудом удерживает реакцию вроде: ага, вот и ты это понял, а я давно это знаю. Почему-то это кажется такой же неловкой темой, как сексуальный опыт Дэвида. У того число переспавших с ним мужчин измерялось уже десятками на момент начала их отношений, а у Дона супруга была лишь одна… Но она была. И с ней тоже когда-то было хорошо просыпаться вместе или делиться мыслями в темноте… помогать тереть мочалкой спину, суетиться на кухне, спорить о новых и старых фильмах, да много чего ещё. Дон так и не вспомнил, когда всё пошло не так, но хорошего было много, и этого он не забыл. Он понимает, что глупо сравнивать, он и не сравнивает… но вот иногда – вспоминает. Вслух ничего не говорит, но всё-таки честно записывает – может быть, чтобы критическим взглядом перечитать это после, спустя несколько лет. «Хотел бы я это вернуть?» – выходит однажды из-под пера пронзительный вопрос. Дон поднимает взгляд от страницы и долго любуется Дэвидом, сосредоточенно корябающим что-то своё на полях сомнительно переработанного нового учебника. Познер хмурится, задумчиво покусывает губы, сердитым жестом снимает очки, но тут замечает взгляд Дона и устало улыбается ему. Встаёт и говорит: «Поставлю чайник», – и, проходя мимо Дона, не глядя, машинально проводит ласковыми пальцами по его волосам. Почему-то у Дона щемит в груди. Он поднимается и идёт вслед за Дэвидом, осторожно берёт его за руку. Не решается сразу обнять: кто знает, может быть, Позу не до того… Но тот охотно тянет его к себе, обхватывает руками, благодарно прячет лицо на его плече. Позволяет гладить себя и баюкать, пока наконец не вздыхает и не поднимает голову, улыбаясь уже чуть бодрее. Дон улыбается в ответ: «Давай вместе поставим». Вопросы с очевидными ответами пускай подождут.

***

В канун Рождества Дон приезжает с подарками детям и всё-таки Ханне тоже. Конечно, только от себя. Не стоит искушать судьбу попытками привнести в это торжество Дэвида, считает он. Но обнаруживает, что дети его не так рассудительны.

– Ты знаешь… они приготовили подарки тебе… и… ему, – поведя плечом, признаётся Ханна, когда они ненадолго остаются на кухне наедине.

– И ты разрешила им положить их под ёлку? – уточняет Дон.

– Да.

– Спасибо, – единственное, что он находит сказать.

Ханна качает головой с недоумением и лёгкой досадой:

– Уж чем он их так привадил…

Дональд вздыхает и решается осторожно высказаться:

– Ханна, ну он… он просто действительно хороший человек. Мне очень жаль, что ты так предвзято к нему относишься.

– Ну, знаешь, для меня всегда «хороший человек» и… такие, как он… были взаимоисключающими понятиями, – говорит она, отвернувшись, будто бы чтобы поправить складки портьер на окне.

– Может быть, потому что ты не знала его.

Она оборачивается.

– Я и тебя, получается, не до конца знала.

Дональд кивает.

– Получается, так.

– И ты что, никогда… не стыдился этого?

Это не обвинение, а вопрос. Что-то новое определённо вплетается в её манеру общения с ним, ему это не мерещится.

– Нет, влечения к любимому человеку я никогда не стыдился.

В ответ она всплёскивает руками, но всё же скорее с досадой, чем гневно:

– Господи, как у тебя это гладко звучит! Всё логично, не придерёшься. Но я же чувствую… Я чувствую, что это неправильно, понимаешь?

Дональд знает, что многие люди ссылаются на эти чувства и даже инстинкты, когда убедительных доводов больше не могут найти. Ну, тут он ей не помощник.

– Нет, извини, но это как раз из того немногого, чего я понять не могу, – он разводит руками. – Я всегда чувствовал иначе. Не знаю, как объяснить.

Ханна задумывается о чём-то, и не похоже, чтобы о том, как на это ему возразить. Прибегают дети, готовые помогать им готовить ужин, и Ханна быстро находит работу всем своим ассистентам. Часто звонит телефон, она отвечает на звонки, но однажды зовёт к трубке Дона, и это – его родители. Они удивлены и осторожно спрашивают, какими судьбами, и так искренне радуются потеплению отношений между детьми, что у Дона чуть слёзы не наворачиваются. Видит Бог, он бы очень хотел, чтобы за этим примирением не разразилась новая ссора. Но всё ещё боится надеяться на лучшее, даже и в Рождество.

По дороге в церковь пытливая Лиззи вдруг вспоминает: «Мама, ты же говорила, что папе в церковь теперь нельзя?» Дон усмехается про себя: как это в духе Ханны. А та отвечает, что в самом деле долго считала так… но потом засомневалась и обратилась за советом к нескольким знакомым священникам. И в основном они сошлись на том, что не человеческого ума это дело, не допускать грешника к Господу. Даже если он не кается. В конце концов, пока человек ходит в церковь, надежды на покаяние больше, и с этим она согласна. Лизз и Генри переглядываются друг с другом, а потом и с Доном. Он пожимает плечами и признаёт: «Пожалуй, да. С этим я тоже согласен».

Праздничное настроение службы неминуемо передаётся Дональду, хотя он и замечает любопытные взгляды прихожан, давно не видевших его в церкви с семьёй. К ужину он совсем уже расслабляется и не ожидает подвоха, но когда дети начинают припоминать, какие желания сбывались у них на Рождество прежде, Ханна всё же не сдерживается и спрашивает, как бы совсем невзначай:

– А вы хотели бы, чтобы папа вернулся?

Но Дон даже не успевает почувствовать себя неловко. Потому что дети на этот раз удивляют их обоих:

– Хотели бы, конечно. Но пусть лучше он будет счастливым.

– А к нам будет в гости приходить.

На это даже Ханна ничего не может возразить.

Когда дети отправляются спать, Дон уезжает домой. Ханна провожает его, не пытается удержать и никаких коварных заходов больше не делает. Неожиданно искренне говорит:

– Спасибо, что был сегодня с нами.

– Спасибо, что позвала меня, – отзывается Дон. – Мне это тоже было очень важно.

Дома Дэвид клюёт носом на диване перед телевизором. «Надо было ложиться спать», – смеётся Дон. Тот бормочет что-то сквозь сон. Утром они открывают подарки, и Дэвид едва не растекается лужицей умиления: Генри испёк для дяди Поза печенье.

Комментарий к ЧАСТЬ 11

*«Готов я жертвой быть неправоты,

Чтоб только правым оказался ты.»

Шекспир, сонет № 88.

========== ЧАСТЬ 12 ==========

Теперь Ханна снова разрешает детям звонить Дону. Она больше не возражает против его участия в их жизни, хотя помощь Дона теперь не так уж необходима. Ханна наловчилась управляться с ними сама и начала приучать их к самостоятельному передвижению по городу.

Однажды, встречая их с прогулки, она зовёт его пройти в дом… и внезапно извиняется за прошлогодние скандалы. Говорит, что теперь немного по-другому смотрит на всю эту историю.

– По-другому?

– Да. Я вижу, что была неправа… когда думала, что на такое поведение – и вообще, на тебя – имела право.

– Было очень заметно, что ты так думаешь.

– Я… в ловушку гордыни, наверное, попалась. Причём давно. У меня и сомнений не было… впрочем, неважно.

– Осознавать такие вещи всегда тяжело. Мне тоже это знакомо.

– Знакомо?

– Да.

– Я об этом впервые задумалась… после звонка твоей матери. Она очень искренне спросила тогда, почему я считаю, что детям с тобой видеться нельзя… Но я не смогла ей признаться, что по-моему общение с тобой может… погубить их души. Я боялась, как бы ты не внушил им лишнего, ведь они так прислушиваются к тебе. А тут почему-то вдруг вспомнила, каким замечательным отцом ты всегда им был, и после того, как… это ведь не изменилось. Ты и после… всего… не обижал их ни разу, все силы прилагал, чтобы проводить с ними как можно больше времени… пока я не запретила этого.

– Ты запретила из-за того, что я Дэвида от них не скрывал, – вздыхает Дон. – Но ничего непристойного они, честное слово, не видели. Мне сразу показалось, что ты… перегибаешь палку. Пойми, от всего, что тебе не нравится, ты не сможешь их оградить. А они уже сейчас очень рассудительны и вполне могут выслушать и тебя, и меня, и решить, с кем они согласны – и перерешить, когда станут подростками, а повзрослев – перерешить снова.

– Дети всё же более внушаемы, тут ты не совсем прав… Но и я тоже. Далеко не совсем права. А последней каплей стало… ваше жильё.

Дон в ответ только и может, что брови вопросительно поднять. Ханна машет рукой:

– Нет, я знаю, что зря к вам вломилась тогда, это было нелепо и… Но тогда я увидела, как вы живёте, и это меня поразило. Я всё это себе представляла совсем не так.

– Да мы вроде обычно живём. Ничего интересного.

– Да. В том и дело, пойми. Я не знаю, что я ожидала увидеть, но явно не… не такой вот обычный дом. Настоящий дом. Занавески. Книги, так много книг! Цветы на окнах.

– Ты какой-то притон, наверное, представляла…

– Ох, не надо об этом. Мне самой уже стыдно сейчас. Да у вас там из кухни пахло какой-то вкусной едой! И потом этот Познер… В этом его кардиганчике… Мне так хотелось увидеть его жалким, порочным, упорствующим во грехе… но он держался с таким достоинством – и при этом без гонора, без злорадства, без единой мысли о собственной выгоде… Он говорил только о тебе. Мне вдруг так плохо стало после того разговора с ним. Было так видно, что он… любит тебя. Что вы – вместе. А я всё не верила, мне всё казалось, что что-то возможно вернуть. Воистину, «Quos Juppĭter perdĕre vult…»* И вдруг – пелена с глаз упала.

Дональд снова не знает, что на это сказать. Он отводит глаза, чувствуя, как горят щёки. «На что я так реагирую? – поражается он. – Я ведь и сам знаю, что Дэвид любит меня». Но такое вот подтверждение со стороны – со стороны Ханны, а не кого-то другого! – вгоняет его в краску, как школьника. Ханна тоже молчит, задумавшись о своём, украдкой вытирает глаза – и меняет тему.

– Они совсем не сердятся на тебя, Лизз и Генри. Но, знаешь… как ни странно, они и на меня не сердятся тоже. Они жалеют меня, щадят мои чувства. Они так стараются меня порадовать хоть чем-то, а я ещё и не всегда это понимаю, представляешь? Им ещё и влетает за их старания – и они всё равно не сердятся, Дон! У нас с тобой золотые дети…

– Я знаю, – говорит Дон. Он всегда это знал.

Она смеётся сквозь слёзы:

– Нет, с ними непросто иногда, я с трудом справляюсь с их выкрутасами, но потом они делают что-то… такое, и просто – комок… Дон, ты что… ты плачешь?

– Прости, я… Не обо мне речь.

– Ты же не оставишь их, Дон? Никогда?

– Никогда. Я их отец, и этого ничто не изменит, ты ведь понимаешь.

– Я… я думаю, может быть, ты был прав. Расскажи мне, что ты узнал тогда… про развод. Хочу подумать об этом. Раз уж снова способна думать теперь.

***

Дон в результате приходит домой гораздо позже, чем обещал Познеру. Но новости Дэвида, конечно, удивляют и радуют.

– Если так дальше пойдёт, я могу и в человечество поверить, чего доброго, – с притворной тревогой замечает он.

– О нет, не дай Бог Дэвид Познер поверит во что-то хорошее! – усмехается Дон, обнимая его, но и сам не спешит обольщаться. Осторожно-оптимистичен, не более.

***

К счастью, его надежды не были напрасными. На этот раз довольно быстро удалось договориться обо всём и развестись спокойно и цивилизованно. Это не так уж сложно, когда договориться хотят обе стороны. Дон понимает, что никогда не смог бы заставить Ханну выслушать его против её воли, и ему интересно узнать, что в результате так на неё повлияло – ведь осознания того, что Дэвид и Дон действительно любят друг друга вполне могло не хватить для таких перемен. Он не осмеливается спрашивать об этом, но она однажды сама вспоминает ещё об одной детали. Может быть, ей и самой так это странно, что хочется с кем-то поговорить.

– Познер сказал тогда что-то вроде «ты мать его детей». И потом я много думала об этом и неожиданно… успокоилась. Ведь это правда. Я – их мать, а ты – их отец, это факты и это… никому не надо доказывать, – пожимает плечами она. – И развод этого не затронет, а до меня как раз тогда дошло, что отказ от развода наших с тобой отношений, на самом деле, уже не спасёт. Какие уж там отношения…

Это достаточно просто, и в то же время к этому не каждый может прийти, понимает Дон. Очень похоже на тот самый переломный момент. А Дэвид, наверное, и не догадывается, что сумел так помочь Дону и в этом тоже.

«Начинать новую жизнь на рубеже тысячелетий** – достаточно небанально для тебя? Всё-таки редко случается, – продолжает подначивать его Познер. – А вот градус пафоса в этом сюжете я бы, если честно, прикрутил».

***

Дни идут, жизнь после развода продолжается без паузы, без передышки. Зима сменяется весной, весна – летом. Пробегая мимо проходной после обеда, Скриппс замедляет шаг:

– Майк, ко мне Дэвид сегодня зайдёт на минутку, пропустишь? Он ключи забыл, а мне отрываться и выходить будет некогда.

– Дэвид?

– Да, ну он скажет, что ко мне. После четырёх примерно.

– Хорошо… – охранник провожает его взглядом. Дональд знает, что обычно люди называют на проходной не имена, а отношения, связывающие со своими будущими визитёрами: брат, жена, дочь. Просто он не любит без необходимости вдаваться в подробности их с Дэвидом жизни, но называть его соседом любит ещё меньше.

Появившись в редакции в пятом часу, Дэвид, как Дон и предполагал, попадает в разгар мозгового штурма и горячей дискуссии. Дон как раз уточняет идею об исторических параллелях, только что пришедшую на ум его коллеге, когда слышит от приоткрытой двери деликатный стук. Познер по-прежнему робеет в незнакомой обстановке, хотя скрывает это теперь убедительнее.

– Добрый день, прошу прощения за беспокойство, – говорит он, почему-то пряча улыбку. – Привет, Дон.

– Да ну, какое беспокойство, дорогой, – улыбается Дональд, доставая из сумки свои ключи в тряпичном футляре и направляясь к Дэвиду. Тот едва заметно краснеет, улыбается чуть шире и приподнимает бровь.

– Привет, – говорит Дон тихо. Короткие объятия при встрече стали так привычны между ними, что смущение перед коллегами совсем не мешает.

– Надеюсь, я действительно забыл их дома, а не посеял где-нибудь, – вздыхает Познер, машинально поправляя галстук Дона. – С меня ужин.

– На этот счёт не возражаю, – усмехается Дон.

Дэвид уходит было, но тут же снова просовывает голову в дверь, ухмыляясь уже во весь рот.

– Дон, а от машины ключи ты зачем мне отдал? Я всё ещё не вожу.

– Эмм, я же хотел их выложить, – тут очередь Дона вздыхать. – Растяпы мы оба.

– О чём-то важном думали, наверное. Вновь прошу прощения, – Дэвид отдаёт часть ключей, кивает коллегам Дона и исчезает теперь окончательно.

Смущённо усмехаясь, Дон оборачивается к остальным и пытается припомнить, о чём шла речь. Реакции на лицах такие разные, что он даже приостанавливается и окидывает их взглядом. Кто-то закатывает глаза, смеясь над рассеянностью обоих мужчин, кто-то сидит красный, будто увидел нечто неприличное. Кое-кто и возмущён развязностью «этих», но Дон почему-то не чувствует злобы в ответ. Руководитель группы не комментирует происшествие и никому не даёт его прокомментировать, возвращаясь к обсуждению проблемы. А Дон вдруг понимает, что ничьих комментариев по-настоящему не боится, хотя поначалу замечал такое за собой.

***

Добираясь домой по пробкам, Дон размышляет о разном. Появление Дэвида в его офисе, даже такое мимолётное, почему-то стало сегодня одним из лучших моментов дня. Дон неудержимо улыбается, вспоминая о нём. Впрочем, стоит ли удивляться? Всё-таки с самых первых лет их знакомства светлоголовый мальчишка Познер был в его жизни ярким, светлым пятном. Не единственным, это правда, и без него жизнь Дона не погрузилась во мрак… Но сейчас, когда Дэвид снова рядом, куда ближе, чем когда-либо прежде, на душе у Дона стало гораздо светлее, и никакие комментарии и косые взгляды посторонних людей уже не могут этому помешать. Правда, остаётся ещё Бог… Сам Дон не видит противоречий между этими своими отношениями – с Богом и с любимым человеком – но понимает, что со стороны они кажутся противоречивыми, и у него нет доказательств, что это не так. Он, пожалуй, даже сейчас ни с кем не стал бы спорить о том, как Бог на самом деле относится к человеческой сексуальности вообще и гомосексуальности в частности. На людей, всерьёз обсуждающих, что Бог одобряет и что порицает, что Он говорил, а чего не мог сказать, Дон всегда смотрел с недоумением. Очень может оказаться, что всё, что написано в Библии, следует понимать буквально. Нет гарантии, что всё, кажущееся нелепым современному человеку, действительно нелепо и не нужно с точки зрения Духа. Человеку недоступна эта точка зрения, об этом не следует забывать… Пожалуй, если бы его вера не жила в нём так глубоко, что стала неотделима, он превратился бы в весьма последовательного агностика. Сам он не чувствует себя более грешным из-за того, что любит мужчину и страстно любим в ответ, он доверяет этому чувству, но далёк от того, чтобы выдавать его за признак всеобщей истины. То, что он считает благом, может оказаться неправедно, и если так – что ж, значит, он грешник. Бояться ошибок Дональд никогда не видел смысла. «Боящийся несовершенен в любви».***