Текст книги "Малика (СИ)"

Автор книги: Аквитанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

В их мире так не работает – Малике пришлось это принять.

Возможно, она перестала бояться людей, когда поняла, насколько они все ничтожны, они, перевозящие лириум под покровом ночи, они, заливающие в себя эль до тех пор, пока не начнет рвать, они, те, кого большинство считает гниющей опухолью на здоровом теле.

Малика ненавидела себя и всех вокруг, ненавидела за то, что они все неправильные и что их не бояться нужно – жалеть.

Когда Кадаш становится Инквизитором, она чувствует себя такой же бесстрашной, как и в детстве. Но вместе с бесстрашием возвращается и робость, неуверенность в себе, в своих решениях.

Если бы у Кадаш в ее тридцать два спросили, чего она боится, она бы не смогла ответить сразу. После долгих размышлений она бы, конечно, рассмеялась: «Вы видели Каллена по утрам? Сущий кошмар», но серьезного ответа на этот вопрос от нее никто бы не услышал.

Кадаш не уверена, что боится чего-либо в свои тридцать два. Она не боится ничего материального, ничего, что можно потрогать. Малика боится разочаровать своих товарищей, всех тех, кто надеется на нее. Но этот страх нельзя представить никаким образом, кроме слов, быть может. Она слышит их у себя в голове, пока они идут по Тени, и голос бормочущего что-то себе под нос Коула пересекается с его же разочарованным голосом в голове у Малики. Она знает, что все это чушь, но следом слышит Соласа, раздраженно говорящего, что она ведет Инквизицию прямиком в пропасть, и с ним соглашаются голоса Кассандры и Лелианы. Кадаш хмурится, мотает головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать наваждение, и оглядывается на Соласа, успокаивающего разнервничавшегося Коула. Нет, если бы они были недовольны, они бы сказали ей сразу. Они ведь все иногда говорят ей, когда не согласны с ее решениями.

Или, быть может, они все слишком терпеливы? Может, они прямо сейчас говорят что-то о ней у нее за спиной?

Страхи Малики нельзя облачить ни в какую форму: она не боится ни одно создание этого мира, каким бы уродливым оно ни было.

Возможно, именно поэтому в Тени она видит лишь пауков – тех существ, которых глупый демон посчитал самым распространенным страхом.

Но Малика в свои тридцать два уже давно не боится ничего, что она может спокойно убить.

Она боится тех, чья смерть принесет ей боль.

Она боится тех, к кому привязывается.

========== О любви к другим и к себе ==========

Комментарий к О любви к другим и к себе

32 года.

Малика искренне любит жить. Она любит Инквизицию, холодный Скайхолд и всех его жителей так, как никогда не любила никого из Хартии. Эта любовь заведомая, даже если кто-то оказывается предателем, не оправдывает надежд. Просто тогда любить становится чуточку больнее.

Малика чувствует себя наивной дурой, но ничего не может с этим поделать. Из-под израненного сердца пробивается болезненная нежность, которой гномка прежде никогда не знала. Может быть, нечто похожее она испытывала к Лантосу когда-то. Но Лантос сейчас далеко.

Малика любит жить и свою жизнь тоже, какой бы она ни была, какие раны бы ни приносила. Потому что Кадаш теперь другая и чувствует себя по-другому. Нет больше ощущения бессмысленности происходящего, как бывало каждый день в Хартии. Сейчас, даже если смысл не всегда ясен, он все равно есть. Неважно, в каком виде. Теперь Малика знает, что делает то, что делает, не кому-то вопреки, а для других. И для себя тоже во многом.

Эта неожиданная любовь к жизни многое открывает в ней, в том числе и черты, которым не давало раскрыться окружение хартийцев. Малика замечает в себе милосердие, прежде заталкиваемое от греха подальше. Она считает это слабостью поначалу, но, кажется, со временем понимает, что нет ничего более правильного, чем прощение и помощь в подходящий, нужный момент.

Малика замечает, что в Инквизиции ей и думать становится легче. Простые размышления начинают приносить ей удовольствие, которого она долгое время была лишена – и ей кажется впервые, что практически все прошедшие годы она жила во мраке. В мареве жестокости и боли, мешающем разуму обрести ясность.

Малика почти любит себя новую – или, быть может, очищенную от прежней грязи, это не столь важно. Она почти любит смотреть в зеркало по утрам, но все еще старается делать это пореже.

Она почти верит, что достойна счастья, но пока что хочет дать счастье другим – это не столько проявление искреннего альтруизма, сколько отрицание своей важности.

«Важны все, кроме меня, – думает Малика. – Инквизиция ничто без всех этих людей. Меня выделяет лишь метка».

Это «почти» отделяет ее от последней линии, которую она боится переступить. Боится чего-то, что неизбежно наступает после принятия себя. Этот мир за границей пугает Малику до тошноты. Она почти убеждает себя в том, что чувствует себя комфортно в своем нынешнем состоянии. Что любовь к другим позволяет ей не любить себя.

Она смотрит в заляпанное отпечатками пальцев зеркало и учится любить свои глубокие шрамы, словно кислота изъевшие лицо. Учится любить наконец-то обстриженные жесткие волосы, облезший нос, вновь обгоревший на солнце.

Учится любить себя, чтобы наконец-то начать любить других по-настоящему. Не сравнивать с собой и признавать чужое превосходство, но соотносить заслуги и черты характера и делать выводы более объективные.

Малика только боится, что совсем скоро не останется никого, кого она сможет полюбить.

И тогда для ее не вышедшей на свет любви не останется никого другого, кроме ее самой.

Но до того момента еще есть время.

========== Гном ==========

Комментарий к Гном

32 года. Ворнинг: спойлеры к dlc “Нисхождение”

Кадаш не уверена, действительно ли она слышит Камень. Она спускалась на Тропы множество раз во время контрабандных перевозок лириума, но ей еще ни разу не удавалось повторить то состояние, в котором она была после зачистки логова Хартии Серым Стражем.

Тогда она была в отчаянии, и, может быть, отчаяние диктовало свои правила, заменяло одни чувства другими. Малика и правда была уверена, что Камень ведет ее сквозь запутанные туннели, планировку которых она знать никак не могла. Как еще объяснить это? Случайностью?

Кадаш ни с кем не разговаривала об этом. Иногда ей казалось, что она слышит что-то неуловимое под землей, нечто, что, словно шуршание насекомых в углу, отдается где-то на краю сознания. Но она никогда не обсуждала это и не упоминала даже.

Как-то раз, правда, в пути среди пышной зелени Изумрудных могил Солас вновь завел с Варриком разговор о гномах и о Камне. Кадаш зачем-то бросила между делом, вклиниваясь в диалог, что слышит Ее. Она не знает точно, зачем сказала это тогда.

Может быть, это была ревность, что Солас спрашивает о гномах у Варрика, а не у нее.

Может быть, она хотела, чтобы Солас посчитал ее особенной.

Эта мысль еще тогда вызвала у нее холодный поток стыда, сдавливающий голову и спускающийся вниз по позвоночнику.

Варрик назвал ее сумасшедшей женщиной, а Солас спросил, на что это похоже – слышать Камень.

Кадаш не смогла ничего ответить, и это прибавило стыда еще больше. В самом-то деле, не скажет же она про насекомых в голове.

Наученная горьким опытом, она ничего не говорит об этой своей стороне, когда встречается с Валтой. Валта летописец. Валта слышит Камень так, как никогда не услышит Малика. И от этого Кадаш чувствует себя еще глупее. Чувствует себя ребенком, который навешивает на себя абсурдную избранность.

Наземники отвергнуты Камнем. Наземникам никогда Ее не услышать. И нечего тут даже обсуждать. Малика не особенная, просто хочет так думать, вот и мерещится всякое.

На протяжении всего пути с Валтой ей отчаянно хочется доказать, что она остается гномом, даже несмотря на то, что она не живет под землей. Что она такой же гном, как и Валта, и так же переживает за свой народ. Кадаш вместе с хранительницей старается читать надписи на древнем языке, угадывает некоторые слова и общий смысл, но понимает, как глупо это выглядит.

Так же, как и многие долийцы не принимают городских эльфов, гномы Орзаммара в глубине души никогда не станут считать наземников полноценными.

И правда – или, скорее, отрывки правды – о титанах убеждает Кадаш в этом еще больше. Наземники оторваны от своих корней намного сильнее, чем считалось раньше.

Малика не может сказать, почему это так волнует ее. Она понимает Варрика в его стремлении отойти от всего «гномьего», но все равно спорит с ним каждый раз, будто эти споры что-то изменят. Ничего не изменят ведь.

Кадаш просто понимает, как правильно она чувствует себя на Тропах. Как все встает на свои места. Теперь это разрывает ее между Инквизицией и родиной ее предков, и она не знает, насколько это безумно. Никто же не скажет ей это в лицо, кроме Варрика, быть может.

Кадаш чувствует укол обиды, когда Валта получает эту странную магию и начинает вести себя еще более странно. В самом-то деле, в чем разница между ней и Маликой? Почему Камень отвергает своих детей, когда они поднимаются на поверхность? Неужели только из-за расстояния?

Малика не знает, что думать обо всем этом. Что думать о титанах. Само их существование заставляет ее выбирать между стремлением к корням и объективной осторожностью – кто знает, какие у них цели на самом деле? Что, если они хотят вернуть гномов под свой контроль? Кадаш не хотела бы такой судьбы для своего народа, пусть эти необъяснимые «первые дети Камня» и восхищали ее. Они были непонятными, были древними, могущественными – а это и было той смесью, что всегда притягивала Малику. Только если раньше это удивляло ее в книгах, то теперь она сталкивалась с этим в жизни раз за разом.

Она проводит на Глубинных тропах чуть больше времени, чем планировалось на урегулирование ситуации с землетрясениями. Корифей все еще не повержен, и каждый день на вес золота, но во время этого задания отчего-то никто не стремится торопить Кадаш.

Может быть, потому что она выглядит слишком глубоко ушедшей в свои мысли. Она и правда много думает в эти дни, размышляет, имеет ли она право хоть на какую-то часть быть ближе к гномьему наследию, если она небесник. Почти неприкасаемая.

Она заговаривает об этом с Варриком и, кажется, тот не слишком рад этому разговору. Говорит, что пищать от гномьей культуры можно даже будучи тал-васготом, кому какая разница.

Но Кадаш, конечно же, говорит о получении больших прав, чем любить подземную жизнь, наблюдая со стороны. Ей бы хотелось равных прав с теми, кого Камень не отвергла.

И если сейчас король Белен понемногу возвращает права жителям Пыльного города, то можно ли надеяться на то же отношение к жителям поверхности? Неужели Камень действительно может отличать чистую душу от черной? Как это работает? Кто Она такая вообще – Камень?

Кадаш не может найти ответы на эти вопросы, и никто не помогает ей в этом. Она обходит Глубинные тропы, забирается в самые дальние и темные уголки, ища разгадку, и выслушивает ворчание Варрика, специально заводя отряд в самые неприятные места, дабы досадить Тетрасу посильнее.

Малика ведет себя как ребенок и надеется, что ей простят это. Потому что все произошедшее здесь – от смерти Ренна до сумасшествия Валты – стало слишком личным для нее в одночасье. Привнесло смятение в ее душу, показало, чего лишился весь ее народ.

Не только эльфы потеряли свое прошлое. Гномы, сознательно или нет, стерли из памяти веков то, кем они были изначально. Что их породило.

Когда Кадаш возвращается в Скайхолд, она проводит несколько ночей в кузне, изматывая Харрита полуночными просьбами о помощи. В кузнечном деле она не так хороша, но хочет сделать доспех по чертежам, найденным на Тропах, самостоятельно. Харрит сонно поправляет ее, когда она ошибается, а Малика только виновато улыбается в ответ и с лихорадочно горящими глазами продолжает свою работу.

Получившийся сильверитовый гномий доспех вызывает восторг у Дагны, спустившийся в кузню на следующее утро. Чаровница тут же начинает предлагать усовершенствования для такой «чудесной работы», и Кадаш и слова вставить не может, пока Дагна тянет ее за локоть, чтобы показать новые руны.

Дагна замечательная. Гномий народ по-настоящему должен гордиться ею. Она особенная, у нее есть то, чего нет у других гномов, какой-то необъяснимый талант, прорывающийся наружу ярким светом. Валта такая же, только гений, что кроется в ней, болезненный и темный. Они обе идут путями, которыми не пошел бы ни один гном.

Малика, не стань она по воле дерьмового случая Инквизитором, ничем и никогда не выделилась бы из толпы наземников. Так и подохла бы где-нибудь в подворотне, зарезанная конкурентами.

Но нет, она герой теперь. Вестница Андрасте. Только нет в ней ничего особенного, того, что она вырастила в себе сама, а не получила проклятым даром с небес.

За ней не стоит никаких богов, а Камень глуха к страданиям отвергнутых. Что ж, видимо, наземнику, не верящему в Создателя, негде искать помощи, кроме как у обычных смертных.

Варрик смотрит на Малику хмуро, когда та, вдрызг пьяная и размазывающая сопли по столешнице, признается, что хотела бы быть как Дагна. Или как Валта. Быть необычным гномом.

Варрик говорит: «Прости, Кадаш, что повторяю, но ты сумасшедшая. Ты хоть представляешь, сколько людей хотят быть тобой?»

Малика шмыгает носом, уткнувшись лбом в стол.

«Я никогда не думала об этом», – отвечает она.

========== О телесном и духовном ==========

Комментарий к О телесном и духовном

О сексуальной/романтической ориентации (асексуальность/гоморомантичность). Опять хронология жизни, вплоть до постканона.

(тут я попыталась оправдаться, мол, да, я напихала кучу разных персонажей, о которых раньше не упоминала, и открыла кучу сюжетных линий. но это не значит, что я их не закрою :) всему свое время)

Когда Малике исполняется восемнадцать, ее мать нанимает Берси, молодого кузнеца, о котором в рекомендательном письме от Торговой Гильдии значится: «Самый искусный создатель замков и тайников во всем Орлее». Однако впервые Малика видит его не за работой, а на отборочных Большого Турнира, проходящих в это время в Оствике. Берси подсаживается рядом с ней и Лантосом на трибуне, и по тому, как Лантос радостно знакомит их, видно, что это именно он подстроил эту встречу.

Впрочем, Малика быстро забывает о Лантосе, и тот оказывается совсем не против. Берси рассказывает ей про турниры в Орлее, а она про турниры в Марке. Они обсуждают бойцов, сражающихся на отборочных в этот день; Берси заводит разговор о шевалье, а Малика пускается в восхищение Легионом Мертвых.

Она ловит себя на том, что ее лицо болит от улыбки, а ладони предательски вспотели, и понимает, что это очень, очень плохо.

С Берси ей очень, очень хорошо.

У нее небольшой отпуск от дел Хартии, а Надия уехала в Киркволл решать какие-то вопросы с тамошней бандой, и Малика проводит все это время в мастерской, выделенной для Берси, расспрашивает его о назначении тех или иных инструментов, слушает его истории из жизни, и сердце ее страшно болит. Так, что она не знает, куда себя деть, ходит из угла в угол, трогает все подряд. Берси улыбается, смотря на нее, но ничего не говорит.

Они сидят в один из холодных дней в теплой кузнице и тихо обсуждают Хартию и Торговую Гильдию. Они оба тихие и, в общем-то, очень похожи. Может быть, поэтому так легко и нашли общий язык. Берси аккуратно соединяет детали замка, смотрит на плод своих трудов через смешную большую линзу и слушает, как Малика рассказывает о Доме Кадаш. Не о том, что есть сейчас, но о том, что был раньше. Она в кои-то веки сидит на верстаке спокойно, а не меряет шагами комнату, и машет босыми ногами туда-сюда. Берси хватает ее за лодыжку, говоря, что это отвлекает, и они оба вздрагивают от ощущения чужой кожи.

Они знакомы чуть меньше месяца, и, кажется, оба смущены своей влюбленностью.

С того дня что-то неотвратимо меняется. Берси смотрит на нее по-другому и все меньше улыбается. Первый раз он целует ее все там же, в мастерской, и после использует каждый удобный случай, чтобы целовать еще и еще.

Он предлагает ей уехать вместе с ним в Орлей, когда он закончит с дверью для сокровищницы клана Кадаш, и Малика отвечает, что подумает, хотя ей очень, очень хочется уехать с ним. Она боится гнева матери и того, что Надия кинется ее искать. Это кажется ей неправильным – то, что она чувствует вину перед своей подругой. Малика замечает, что думает о своей дружбе с Берси как об измене Надии.

И до зубовного скрежета злится. Она путается в своих чувствах все сильнее с каждым днем.

Это могло бы стать красивой и трагичной историей любви, из тех, о которых ставят пьесы в Орлее, если бы только Малика спустя годы не поняла, что цеплялась за Берси лишь из своего острого одиночества. Они могли бы стать преданными, понимающими друг друга друзьями, если бы они оба не были преступниками.

Спустя несколько дней возвращается Надия и раскрывает заговор, учиненный одним из Домов Торговой Гильдии. Надия кричит на Малику, бьет ее, и они дерутся, как, кажется, не дрались еще никогда.

Берси казнят и отсылают его тело по частям обратно домой, в Герцинию.

Оказывается, не было никакого Орлея.

Малика злится: на себя, на клан, на проклятую Надию и свою мать, но только не на свою недолгую любовь. Отпуская сентиментальность и собственную боль, она думает: такие люди, как она и он, никогда больше не должны погибать из-за чужой вражды.

Она вспоминает их разговоры о том, как было бы хорошо, не контролируй их жизни всякие гильдии и кланы, как было бы хорошо, не определяй их происхождение то, кем они должны быть.

Гномы в этом отношении ничем не лучше кунари. Даже наземники, вроде как освободившиеся от каст, на деле продолжают жить тем же, чем жили их предки.

Малика закрывается в себе еще больше, чем прежде, выполняет поручения в дуэте с Надией и все чаще ловит ее взгляды, от которых липко и мерзко и хочется отмыться поскорее.

В любви Надии Малика не видит ничего нормального и избегает ее всеми силами, мучая и себя, и подругу. Надия все чаще смотрит на нее с невысказанной горечью, и они обе полнятся гневом и страхом, вырывающимся наружу бесконечными драками и побоями. Неспособные причинить боль самим себе, они причиняют боль друг другу.

Со временем Малика ловит себя на мысли, что эта непрекращающаяся пытка приносит ей удовольствие, и понимает, что уж вот в этом-то точно нет ничего нормального.

Они обе понемногу убивают себя, но живой в конечном итоге остается лишь Малика.

Надия хватается за ее руку перед смертью, шепчет что-то о том, как хотела бы сделать все правильно, как хотела бы, чтобы у них все было хорошо, но они обе разбитые, ненормальные, и Малика кричит, захлебываясь слезами: «Заткнись, заткнись, заткнись!»

В Хартии никто не умел любить правильно.

Когда Малике исполняется двадцать один, она впервые спит с женщиной. Это происходит в пьяном забытье, и на утро Кадаш почти ничего не помнит. Ей не кажется, что она получила хоть капельку удовлетворения, лишь гудит голова и ноют засосы на шее. Подобным образом проходят все остальные ее ночи в борделях.

Когда она впервые снимает шлюху, не будучи пьяной вусмерть, это оборачивается настоящим недоразумением.

Гномку зовут Роза, и она недовольно шипит, потирая запястья. Малика удивленно смотрит на ее кожу, разливающуюся красным, и будто просыпается от долгого сна. Роза говорит, что выворачивать себе руки она не позволит, но, смотря на искренне растерянную Кадаш, больше не проявляющую признаки агрессии, вздыхает: «Ладно, черт с тобой».

У Розы гладкая светлая кожа, огненные кудри и алая сладкая помада, которую Кадаш чувствует на своих губах. Она дорогая шлюха. От нее пахнет цветами, и Малика стыдливо прикрывается подушкой, поджимая под себя ноги. Она смотрит на Розу и понимает, что все это время в пьяном угаре считала подобных ей женщин ниже себя. Что считала из-за этого и Надию ниже себя тоже.

Сейчас же у нее кружится голова от сладости и от того, насколько женщина перед ней идеальна.

Малика прикрывает свое грубое некрасивое тело, сутулое, неженственное, и мнет руками подушку.

Роза смягчается и смотрит на нее с жалостью, предлагая выпить вина, пока время не вышло.

Они пьют и разговаривают, и Кадаш понимает, что это единственное, что ей по-настоящему нужно. Не чувствовать себя одинокой. Она понимает, что совсем не хочет эту женщину, но восхищается ее вызывающей красотой и россыпью веснушек на ее округлых плечах.

Малика рассказывает ей о Берси и о Надии, и о том, что уже три года не может спать ни с кем, перед этим не напившись.

Роза пожимает своими красивыми плечами и говорит, что совсем не обязательно ходить в бордель, чтобы трахаться.

Малика приходит к ней еще несколько раз, и Роза пьет с ней вино и заплетает ей волосы. Малика рассказывает ей о своей жизни и чувствует, как становится легче, будто чьи-то руки, душащие ее все эти годы, расслабились в одночасье. Потом у нее кончаются деньги, и она уезжает из Викома, радуясь, что эти встречи не успели стать для нее чем-то, без чего она не смогла бы жить.

Примерно в то же время она знакомится с Варлой, ее женой, Вейг, и их детьми. Варла профессиональная карманница и пылеглотка, а Вейг бывшая наемница, в предках которой затесались аввары. Вейг спасает Малику, когда на ее караван нападают конкуренты, и выхаживает у себя на ферме почти неделю.

На второй день Малика просыпается от громких стонов этажом выше и именно так и знакомится с Варлой, низенькой скромной гномкой, на фоне высоченной Вейг кажущейся совсем крошечной. На следующий день шумная Вейг предлагает Малике присоединиться к ним третьей, и Малика тактично отказывается.

Той же ночью взъерошенная Варла сидит вместе с Кадаш на кухне и пьет обжигающий чай. Варла бесклановая, родом из Пыльного города. В ее руках побывали кошельки всех значимых лордов Орзаммара, а теперь она живет на поверхности, сбежав из дома после смерти Джарвии.

Она нарасхват в Хартии и знает это, и все же всегда возвращается на ферму Вейг, к ней и ее двум детям.

Малика думает, что у нее самой никогда не будет даже такой семьи. Это понимание безнадежно и слишком реально. Оно не расстраивает и не приносит театрального горя, но немного печалит.

Ее собственной семье плевать на нее, а такая разгромленная, обозленная на весь мир и себя, она больше никому не нужна.

Кадаш предлагает Варле работать на себя, рассказывает ей свой план по постепенному свержению Шибача, и Варла раздумывает всего мгновение и соглашается. Она чуть ли не первая, кто согласился с Маликой в ее желании, и это оказывается самой радостной вещью за все последние четыре года. Они с Варлой больше не встречаются лично, но кажется, будто за эту неделю на ферме они стали очень хорошими подругами.

И Малика со светлой грустью думает, как жаль, что сердца самых прекрасных женщин уже заняты.

Когда у нее самой появляется поклонник, это кажется глупой шуткой. В один из дней исследования таверн Старкхевена она спасает из драки с четырьмя бугаями мальчишку-гнома по имени Торольд, который, наверное, лет на семь ее младше, и он оказывается главой молодого Дома шахтеров Торговой Гильдии. Позже она помогает ему наладить продажу металла и обещает предоставить крышу. Он начинает присылать ей цветы и письма, но чуть позже исправляется и вместо цветов присылает алкоголь, а вот письма писать не перестает. Все это восхищение кажется Малике чересчур нелепым; он восхваляет ее крепость духа и трудолюбие и говорит, что ей не стоит работать на Хартию, что эта работа не для нее.

Как будто она сама не знает.

Он беспомощный, ничего не может сделать без совета, и его постоянно пытаются сместить с места главы. Малика посылает к нему своих ребят из Киркволла, а позже, к стыду своему, и агентов Инквизиции. Оправдывает она свою почти материнскую слабость тем, что в ответ они налаживают поставку металла для оружия и доспехов.

В Инквизиции много прекрасных мужчин и женщин, и Кадаш вдруг понимает Торольда в его юношеском восхищении – она восхищается теперь точно так же все чаще и чаще.

Она смотрит на Хардинг и не может сдержать улыбки, не может сдержать поток легкого, ни к чему не обязывающего флирта, и Хардинг отвечает ей так же легко и поддерживает ее игру.

Она смотрит на Кассандру и чувствует потребность отвлечь ее от дел, развеселить ее хоть как-нибудь, и поэтому почти неделю достает Варрика с уговорами закончить его самую нелюбимую серию книг.

Она смотрит на Соласа и понимает, что порой забывает дышать, когда слушает его. Это глупо и нелепо; Малика не знает, куда себя деть, меряет шагами зал с фресками, листает книги на столе, отмечая, какие сама хотела бы прочитать. Солас учит ее закрывать разрывы, Солас учит ее справляться со снами, которые она, из-за треклятого Якоря, теперь видит. Солас учит ее общаться с духами, которых они неизбежно встречают на своем пути, и Малика искренне благодарна ему, вот только не знает, что сама может ему дать, кроме внимания к его словам.

Варрик смеется над ней и говорит: «Прекращай так на него смотреть, подруга, а то мне жутко», и Малика непонимающе переспрашивает, как это она так смотрит. «А то ты не знаешь», – фыркает Тетрас в ответ.

Малика не знает, а Варрик ошибается. Здесь не во влюбленности дело – Кадаш понимает это, когда Солас уходит. Она совсем не страдает от его отсутствия, только надеется, что у него все хорошо.

Кадаш обнаруживает, что относится с теплотой к слишком многим, и путается, не знает, что именно влюбленность, а что нет. Все слишком добры к ней, и она пытается отвечать той же добротой, вот только ей все болезненнее и страшнее с каждым разом. Ей хочется чего-то, а чего именно, она и сама не может понять. Она вообще не знает, что такое любовь. Она никогда не получала ее в полном объеме, а до Инквизиции никогда толком и не отдавала.

Когда в один из вечеров после победы над Корифеем Кадаш приглашает Жозефину продегустировать свою коллекцию напитков, она чувствует себя неловко. Она помнит, как не обращала внимания на Монтилье, как даже относилась к ней с долей недовольства, и это вызывает в ней огромное чувство стыда за свою глупость. Малика весь последний месяц ощущает, как тело ее дергается почти в конвульсиях в сторону посла: взять за руку, обнять, поцеловать. Вот только она не делает ничего из этого.

Жозефина тоже прекрасная. Они выпивают понемногу от каждой бутылки, составляют список лучших, а потом их разговор уходит в обсуждение нового поста Лелианы и того, что Инквизиция будет делать дальше.

Малика и в этот раз не знает, влюбленность ли это, и с горечью понимает, что никогда и не узнает. В ней слишком много места для любви к людям, но совсем нет места для уверенности в своем собственном счастье.

Тем же вечером Кадаш находит в полусонной таверне Блэкволла и принимает решение напиться впервые за время после Конклава. Они выпивают, говорят тосты, к ним подсаживаются и отсаживаются люди, и Малика совсем неожиданно понимает, что не может опьянеть.

Она смотрит на Ренье и вдруг вспоминает, что тот тоже неровно дышит к Жозефине. Почему-то это кажется смешным. Она, что, действительно ревновала, когда узнала об этом пару недель назад? Чушь. Нечего ревновать, когда не имеешь на это прав.

– Том, мы с тобой такие неудачники, – говорит Малика и, хохоча, прижимается виском к чужому плечу. Впервые за всю ее жизнь выпивка заставляет ее смеяться, а не злиться.

– Ну, что ж. Видимо, раз ты так говоришь, придется согласиться… – наигранно покорно вздыхает Ренье, и Кадаш ойкает, говоря, что пошутила. Она замечает веселый блеск в глазах мужчины и успокаивается. Ей совсем не хочется случайно кого-нибудь обидеть.

Весь оставшийся вечер они спорят, на кого из них бросают взгляды женщины в таверне, а затем обсуждают возможность проведения Большого Турнира в Скайхолде.

И Кадаш почему-то кажется, что Том понимает ее одиночество. Они оба считают себя недостойными.

После Священного Совета Малику принимает к себе семья Монтилье, и эти два действительно спокойных и счастливых месяца в теплой Антиве омрачаются лишь фантомным болями в отрубленной руке и неизвестностью будущего.

Когда Малике исполняется тридцать пять, она отправляется в путешествие к тейгу Кадаш, волнуясь от того, что ее проводником будет женщина, уже бывавшая там несколько раз. Это немного обидно. Малика ни разу не была в этом тейге, хоть в ней и течет кровь гномов, живших там.

Она ищет ответы на вопросы о своих предках. Она думает, что, возможно, раз у нее нет настоящей семьи, она найдет что-то в прошлом. Что-то, что позволит пережить ее длинное одиночество. Она понимает, что просто убегает от грядущего, от проблем всего Тедаса, от своего долга.

Но Малике хочется пожить для себя впервые в жизни. Со времен вступления в Хартию она всегда все делала для других и ничего не оставляла себе.

Она эгоистично желает, чтобы о ней кто-нибудь позаботился. Принял ее со всеми ее страхами и ненормальностью. Направил в нужную сторону, помог разобраться во всем дерьме, что плескается в ее голове не первый год.

Малика прячет в очередной раз перечитанное письмо от Героини Ферелдена в нагрудный карман и отправляется в путь, глупо улыбаясь и почесывая своего боевого нага за ушком.

========== Одуванчики ==========

Комментарий к Одуванчики

Нечто об еще одном моем Инквизиторе, который в своей вселенной маг, а во всех остальных – храмовник, чудом не добравшийся до Конклава.

А мы тем временем почти восстановили здоровье нашего пациента.

Спасибо всем, кто все еще со мной на этом пути.

Варнинг: я напафосил, но такнадо.

Кадаш смотрит на храмовников, изможденных боем и окружающим красным лириумом, и говорит как можно более миролюбиво:

– Перед тем, как отправиться в Убежище, нам нужно составить именной список. Ну, знаете, вдруг кто-то потеряется по пути.

Сэр Баррис кивает, кивают и остальные. Всем хочется поскорее убраться из Теринфаля, и даже горечь от окончательного роспуска Ордена не может затмить это желание.

Тогда же Малика и знакомится с Одуванчиком. Одуванчик – не имя, но прозвище, данное сослуживцами за кудрявую рыжую шевелюру, не теряющую мягкости даже спустя неделю без мытья, а также за добрый нрав.

Он подходит к столу, за которым сидят Кадаш и Кассандра, и говорит тихо, потерянно:

– Тревельян.

Малика устало потирает переносицу и поднимает взгляд, оглядывая мужчину перед собой. Тот мнется, словно мальчишка.

– Фамилия? – переспрашивает она.

– Да, – быстро кивает рыжий. – А имя… Имя – Максвелл.

– Чем сражаешься, Максвелл? – не отрываясь от записей, спрашивает Малика. Кассандра справа от нее задает тот же вопрос парню из своей очереди.

Кадаш любит списки. Любит, чтобы все было учтено. Чтобы выдать нужное оружие, нужные доспехи, стоит узнать у храмовников все сразу. По большей части, эта перекличка – ее инициатива. Кассандра предложила их пересчитать, Малика – задокументировать.