Текст книги "Малика (СИ)"

Автор книги: Аквитанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

========== Наследница ==========

Когда Малике исполняется девять, в их семье появляется Надия. Надии двенадцать, и она раньше жила в Орзаммаре. Малика интересуется, какой он, Орзаммар, и Надия отвечает, что ужасный.

Малике совсем не хочется в это верить.

Малика второй ребенок Серены Кадаш, и она живет беззаботной детской жизнью в своем теплом доме в Оствике. У нее есть пять книжек и тренировочный меч. Малика хочет себе настоящий, большой, с серебристой рукоятью, но старый кузнец, тренирующий ее по выходным, все время говорит, что еще рано.

Малика живет в своем теплом доме в Оствике и уже давно не следит за странными гномами, часто приходящими в гости к матери. От этих гномов неприятно пахнет, а еще они ругаются через слово.

Малика находит силы не обращать на них внимания, прячась на теплой крыше кузни. Надия обычно сопровождает ее в таких побегах, и они вместе читают книжки о гномьих тейгах и о Морах. У Надии светлые косы и красивая улыбка. Она очень хороший друг, пусть и совсем не интересуется историями о гномах. Надия говорит, что Малика замечательная, и Малика стыдливо прячет лицо за книгой.

Ей еще никто такого не говорил.

Надия ее самый первый лучший друг.

Когда Надии исполняется четырнадцать, она перестает приходить на крышу кузницы, а Малику начинают учить обращаться со щитом. Ей совсем не нравятся щиты, и затрещины от старого кузнеца раз от раза становятся все больнее.

Когда Малике исполняется тринадцать, умирает ее старший брат, которого она видела только два раза за всю жизнь. Через год мама зовет ее поговорить о чем-то серьезном, и в этот день детство Малики заканчивается.

В следующий месяц в теплом доме в Оствике рождается наследница клана Кадаш, и умирает живший лишь в мечтах благородный истребитель порождений тьмы.

В тот же год в их семье появляется Лантос. Лантос лет на десять старше Малики, но положение в клане он занимает куда ниже, совсем не соответствующее его способностям. На пятнадцатилетие он дарит ей поход на рыцарский турнир на арене Оствика, а еще через год – двуручный меч, о котором она всегда мечтала.

На ее шестнадцатилетние домой возвращается Надия, и Малике грустно и обидно от того, как все несправедливо – от того, что у нее нет выбора.

У Серены Кадаш больше нет детей, она прикована к постели, и многие желают ей смерти – слишком многие.

Но столькие же и покорны и верны ей, неспособной ходить.

У Серены Кадаш есть дочь, достаточно умная, чтобы понимать, чем обернется работа в Хартии, но недостаточно сильная, чтобы отказаться от этой работы.

Когда Надия приходит за ней, Малика понимает, что от улыбчивой гномки со светлыми косами не осталось и следа, пусть она все так же улыбалась, и косы ее были все так же светлы. Они дерутся, когда она называет свою мать мразью, а Надия кричит, что Малика неблагодарная сука и что ее мать сделала для всех них больше, чем сделал кто-либо еще. Вот только Малика не уверена, что ее мать хоть что-нибудь делала для нее самой – пока не умер ее сын, подававший слишком много надежд.

И у младшей Кадаш болит сломанный нос, а Надия смеется, тяжело дыша, и говорит, что Малика очень красивая, когда дерется.

И Кадаш хочется ударить ее по солнечному сплетению еще раз.

Когда Малике исполняется девятнадцать, о «дуэте Кадаш» в наземной части Хартии знает каждый гном. Все знают о болтливой Надии, умеющей развязывать языки так же хорошо, как и отрезать их, и о молчаливой Малике, которая одним своим взглядом может заставить должника наделать в штаны, а метким словом выбить все задолженные монеты.

Надия считает, что они лучшие вышибалы в Хартии, но Малике плевать на эти титулы. Она очень устает от этого.

Лантос говорит, что Надия подавляет ее, не дает раскрыться, и Малика кричит ему в ответ: «Скажи, а кто меня не подавляет?!»

И они разговаривают долго о том, что это не то, чем она хочет заниматься, что ей плевать на семью и на мать тоже – но почему-то она делает все это ради кого-то или чего-то.

И ей открывается что-то в этом разговоре, и Лантос смотрит на нее взволнованно.

В этот день Малика решает развалить Хартию изнутри, и что-то темное рождается в ней.

Когда ей исполняется двадцать один, они с небольшой группкой идут в Орзаммар за партией лириума и везут взамен пряности из Ривейна и орлесианский шелк. Малика чувствует волнение и вовсю разевает рот, пока они идут по туннелям на Глубинных тропах. Лантос улыбается понимающе, смотря на нее, а Надия лишь фыркает и опять затягивает свою историю о том, как хороши эльфийки в постели. Остальные гномы лишь смеются над ней и уверяют, что эльфийки слишком костлявые и их страшно раздавить.

Малике стыдно за подругу, она уходит вперед колонны и слышит за спиной лишь отрывки неприличного разговора.

А на привале Надия прижимается к ее спине во сне и бормочет что-то о том, как не хочет ее никому отдавать и как хорошо, что «тот ублюдок сдох». Малике страшно и мерзко, и сдавливает грудь в почти полной беспомощности.

Первый мужчина, который у нее был, оказался предателем и был заслуженно наказан, но злится Малика не на него, а на хартийцев – потому что ума в нем было больше, чем у них всех вместе взятых.

И благородства тоже.

Ей больше не хочется влюбляться, и ей противно и тошно лишь от одной мысли о том, что Надия испытывает к ней какое-то влечение. Это кажется неправильным во всем.

Малике хочется задушить Надию во сне, и ей тревожно от этих помыслов.

Все, что было в ее подруге хорошего, осталось на теплой крыше кузницы.

Когда они прибывают в Орзаммар, Малике кажется, что теперь и умереть не страшно – Орзаммар кажется ей великолепным, даже несмотря на бедноту в Пыльном городе. Они знакомятся с Джарвией и договариваются об обмене, а Кадаш размышляет, задумываются ли гномы, пришедшие вместе с ней с поверхности, что они находятся в месте, где Хартия родилась?

А потом на логово нападает Серый Страж, и их снаряжают охранять подступы к Джарвии. Надия тут же выхватывает свой лук из-за спины, но Малика колеблется.

Она уверена, что живыми им оттуда не уйти.

Серый Страж хмура и сосредоточена, и ее метательные кинжалы летят точно в цель; с ней маг, воин и ассасин, и Малика не знает, проклинать ей или благодарить эльфа за то, что, появившись из теней, он всаживает кинжал Надии в спину.

Гномка захлебывается кровью, и Лантос подхватывает ее на плечо.

Малика не может вспомнить, как точно они сбежали. Помнит только, что в бреду говорила Лантосу, что слышит Камень, и что Она выведет их из туннелей, и что Надию нужно похоронить по гномьим обычаям под каменной кладкой.

Но Надия не была мертва, и рана ее не была бы столь страшна, если бы не яд, убивавший ее еще долгие четыре часа.

И Малика смотрит на нее все это время, не отходя ни на шаг, и отмахивается от просьб Лантоса подарить Надии милосердную смерть.

И, кажется, Надия извиняется в эти часы, бредит что-то о том, как хочет, чтобы Малика стала главой Хартии, чтобы она отстояла честь семьи, чтобы порадовала мать.

Глаза Малики болезненно-сухие. Она думает, что никогда не простит ни Надию, ни мать, что никогда не сделает ничего, чтобы порадовать их, и на сердце у нее тяжело, и в горле склизкий комок.

Лантос кладет руку ей на плечо, сжимает его осторожно; Надия мертва уже час, но Малика не может встать и, кажется, плачет от осознания того, как искалечена ее жизнь и как в этом виновата прежде всего она сама.

Злости и горя в ее душе в этот момент пополам.

Серена Кадаш устраивает траур точно такой же, как после смерти своего сына, и Малика с горечью думает, что даже Надия была ее матери дочерью большей, чем она сама.

В ней что-то ломается в следующие месяцы, она привязывается к выпивке и борделям, осознавая, что не получает от этого удовольствия, и спустя год в Хартию возвращается уже совсем другая Кадаш – заносчивая и крепкая на словцо, бьющая своих подчиненных за любой просчет и чуждая милосердию. В ней уже нет суровой молчаливости, но есть саркастичное злорадство и байки, которые она собрала за год пьянства.

Вот только что-то обрывается в ней каждый раз, когда она спускается на Глубинные тропы. Лантос снова и снова покупает ей на именины местечко на трибуне арены Оствика, и она смотрит на рыцарей в сверкающих доспехах, понимая, что ей уже никогда не стать чем-то большим, чем то, во что она себя превратила.

Она любит говорить о том, как хороши эльфийки в постели, хотя ни с одной эльфийкой она не спала. Она стремится стать главой Хартии, все чаще размышляя, делает ли она это для того, чтобы разрушить преступный синдикат изнутри или для того, чтобы исполнить предсмертное желание Надии.

Малика Кадаш на долгие десять лет погружается в мутную тьму.

А потом Храм Андрасте взлетает на воздух.

========== Пьяница ==========

Комментарий к Пьяница

22 года.

Кадаш наконец-то трезвеет, стоит ей ощутить, что она задыхается.

Мозолистая горячая рука давит на затылок, старается вдавить пьяное лицо в илистое дно маленькой речушки. Кадаш захлебывается, но разум ее, к счастью, прояснился, и мокрая ладонь отчаянно тянется назад, к нападающему, слепо пытаясь ухватиться за что-нибудь и натыкаясь на чужое мясистое ухо.

Крик боли раздается над темной окраиной Ансбурга. Малика чувствует удовлетворение – ухо не оторвала, но хрящ точно поломала. Нападающий хватает ее за волосы, но она с трудом выворачивается и бьет тяжелым сапогом по чужому колену.

В ушах вода, в глотке тоже. Малика откашливается, пытается вырваться, бессистемно бьет несостоявшегося убийцу.

Он один из хартийцев.

Кажется, его зовут Мятый. Не самое лучшее прозвище, по мнению Кадаш. Прозвища вообще вызывают у нее омерзение.

После распада злополучного «Дуэта» ее какое-то время называли Вдовой.

Отвратное прозвище. Пахнущее могильной землей.

Мятый выкрикивает дрянные ругательства, пытается намотать волосы Малики себе на кулак, и гномка шипит от боли, брыкается, стараясь вырваться из захвата.

Сверху льет ледяной дождь, сапоги скользят по илистому берегу, и Мятый, не удержавшись, поскальзывается и заваливается на спину, утягивая за собой и Кадаш.

Она сильнее его, она знает. В Мятом нет ничего, кроме пивного пуза и бесконечной ярости. У Малики есть стальные руки и не растерянное пока что безразличие к этому ублюдку.

Он нашел ее в одной из таверн Ансбурга. Кадаш к тому времени уже была изрядно пьяна и безрезультатно пыталась утянуть разносчицу к себе на колени, получая в ответ только смех и шлепки по рукам.

Это, в общем-то, был неплохой вечер. Неплохой вечер забытья после дня, на протяжении которого Малике приходилось выслушивать слащавое дерьмо от ее нового босса, Шибача.

Она теперь была более-менее важной шишкой. По крайней мере, вырвалась из прозябания в шестерках.

Вот только кто-то все равно был выше нее. И это раздражало. Кадаш ненавидела подчиняться кому-либо, и, тем не менее, именно это она и делала всю свою жизнь. Видимо, Мятый решил сыграть на этом, начав разговор с того, какая же все-таки сволочь их начальник. Малика радостно поддержала эту тему, нажаловалась на то, как сильно Шибач достал ее с бесконечными пошлыми намеками и как ее бесят его имперские амбиции.

Кадаш первое мгновение не могла вспомнить, как оказалась у этой чертовой речушки, но сейчас воспоминания вернулись.

Кажется, Мятый обещал отвести ее в более веселое место, где будет еще больше выпивки и девочек.

Кажется, Малика поверила ему и облажалась.

Они возятся по грязи, поочередно пытаются придавить друг друга, обездвижить, и в один момент это получается сделать у Кадаш. Она не теряется, бьет крепкими кулаками по чужому лицу, и лицо это расплывается у нее перед глазами, превращается в бледное пятно в кровяных разводах.

Кадаш не злится, она просто не может остановиться, и бьет, бьет, бьет, долгое время не осознавая, что уже не получает сопротивления.

Ей не за что злиться на этого хартийца. Они виделись всего пару раз. Она знала о нем только его прозвище и область его деятельности.

Он почему-то желал ей смерти.

Малика судорожно выдыхает, упирается руками в недвижимую грудь и не чувствует в этот момент ничего, кроме воды, заливающейся за шиворот и ледяным потоком стекающей по позвоночнику.

Как она дошла до такого?

Как они все дошли до такой жизни? Что вообще заставляет гномов вступать в Хартию, выдирать себе место в ней, впиваясь в чужие глотки зубами?

Только ли то, что Хартия принимает всех подряд, в отличие от Торговой Гильдии?

Малика сомневается.

Лантос находит ее спустя долгие, бесчисленные минуты. Кадаш сидит рядом с телом Мятого и все не может понять, мертв тот или нет. Добивать ей не хочется.

Лантос называет ее дурой, подхватывает под руки, резко дергает вверх, заставляя подняться на ноги.

«Убери его, убери…» – бормочет Малика, давя рвотные позывы и отворачиваясь.

Ее тошнит от самой себя.

Лишь позже Лантос скажет, что Шибач выгнал Мятого взашей еще на прошлой неделе и что Кадаш, видимо, заняла его место.

Малика заторможено слушает все объяснения и с болью осознает, что это лишь начало.

Скольким еще таким «Мятым» она перейдет дорогу? Сколько из них будут настолько целеустремленными, чтобы совершить на нее покушение?

Будут ли среди них достаточно умные, чтобы убить ее не своими руками, а наняв убийц?

И, наверное, самый важный вопрос, проистекающий из этой истории…

Как скоро сама Малика пойдет на такое, чтобы удержать свое место в Хартии?

========== Дура ==========

Комментарий к Дура

26 лет. Таймлайн: между вторым и третьим актом DA2.

Много нецензурной лексики и буков (кошмар, это перестает быть сборником драбблов).

Предупреждаю: истории о пьяной Кадаш почти всегда превращаются в трагикомедию.

Кадаш никогда бы не назвала свою жизнь тяжелой. Не из скромности даже, а по той причине, что настоящее признание тяжести своего бремени несет за собой только поражение. Сдаться хоть на секунду, показать слабину подобно смерти – это Кадаш знает не понаслышке. Долгие годы упорного труда над собой рано или поздно приносят свои плоды, она почти идеально прячет настоящие эмоции под грубостью и жестокостью, перековывает себя, словно недовольный своей работой кузнец снова и снова издевается над неидеальным мечом.

Вот только от каждой перековки меч становится все дерьмовее и дерьмовее, и в итоге, когда кузнец наконец-то радуется идеальности своего мастерства, этот меч становится никому не нужен.

У Кадаш было то, чего не было у многих других, ей не на что было жаловаться. У нее были деньги, хорошая выпивка и авторитет в Хартии. Ей только иногда казалось, что за всем этим не было ее самой. Куда-то делся ее ум, на который она надеялась в детстве и который, как она думала, принесет ей успех. Вот только со вступлением в Хартию весь ее ум исчез, а остались лишь грубая сила да целеустремленность, кою редко встретишь у других контрабандистов.

Так или иначе, она никогда не думала жаловаться даже себе самой. Вот так посетуешь, а потом встретишь человека, у которого все еще хуже. Нет, мысли о тяжести судьбы надо искоренять как сорняки.

Так Малика размышляла, глядя на сгнившие трупы хартийцев в Виммаркском ущелье. Вонь стояла такая, что даже прожженная походной жизнью Кадаш не удержалась и зажала нос снятой перчаткой. Вестей от Ратигана не было долгое время, и работа Хартии в Киркволле неожиданно замерла, полетели в бездну поставки и договоры. Вследствие чего разгневанный Шибач, который уже несколько лет координировал действия Хартии в Вольной Марке, пнул «младшенькую Кадаш» под зад и направил разузнать, что за хрень случилась в Киркволле.

Чтоб он провалился, Шибач этот. Кадаш уж точно не хотелось подчиняться указаниям этого смердящего бронто, учитывая то, что у нее самой намечалось крайне прибыльное дельце в Старкхевене.

Но Шибач это Шибач. Малика с Лантосом, и многие другие из клана, довольно быстро оказались по уши у него в долгах, а долги в Хартии самая часто пользуемая разменная монета.

Тошно. Тошно и мерзко.

Кадаш чувствует, насколько ей все опротивело, когда она выходит из шумного и душного помещения «Висельника» прямо на холодную ночную улицу. Прохлада не приносит облегчения, голова все еще болит после разговора с Тетрасом, из которого даже после всех стараний не удалось вытащить правдивые сведения о произошедшем в горах Виммарк. Гном говорил уклончиво, делая вид, будто говорит чистую правду. Но Малика прекрасно знает, как выглядят недоговорки. Они скрипят у нее на зубах, словно песок.

Тетраса ей посоветовали как хорошего информатора, гнома-который-знает-все-в-Киркволле.

Вот только никто ей не сказал, что при всем этом он еще и замечательный лжец.

Понадобилось чуть больше времени – почти месяц – чтобы все-таки выяснить, через небольшие зацепки и свидетелей, что в «виммаркском инциденте», как его уже успела прозвать Кадаш, была замешана Защитница Киркволла.

А это автоматически лишало любого шанса на отмщение.

Не то чтобы Кадаш хотелось мстить, но Шибач капал ей на мозги почти в каждом письме, и это порождало гнев и на него, и на злосчастную Защитницу.

Еще месяц Малика тратила свои силы и нервы на возрождение торговых связей – завела друзей среди здешних ребят из Торговой Гильдии, восстановила контракты с храмовниками и даже парой магов из подполья, но то были розничные заказы, на первых порах никак не спасавшие положение.

Как ни посмотри, а Хартия в Киркволле находилась в такой беспросветной заднице, что выбраться из нее помогло бы только чудо.

А в чудеса Кадаш не верила уже очень давно. Возможно, с того самого момента, как она вступила в эту самую Хартию.

– Главный гадюшник на всем свете, – выплюнула Малика, разглядывая вечерних посетителей «Висельника». Вечерние посетители в любом заведении были самыми колоритными – еще не потерявшими способность к логичным рассуждениям, но уже достаточно раскрепостившимися, чтобы излить свою душу первому встречному.

– Это ты про «Висельник» или про Киркволл? – захохотал Лантос, сидевший за одним столиком с Кадаш. Ей было приятно видеть его. Она была в Киркволле уже три месяца, и, кроме шлюх в борделе, ей некому было выговориться.

Лантос приятно отличался от шлюх тем, что ему не нужно было платить за разговоры.

– Я о Хартии, Ланс, – вздохнула Кадаш, осознав, что, задумавшись о своем, просто высказала мысли вслух.

О том, насколько ужасна Хартия, она думала постоянно.

– Стара песня. Пора бы уже прекратить беситься, – фыркнул Лантос. – И называть меня Лансом.

– Впрочем, не могу сказать, что «Висельник» и Киркволл лучше, – пропустив мимо ушей возмущения друга, продолжила Малика.

– У тебя вообще что-нибудь «лучше» бывает?

Кадаш промолчала и хмуро глянула на него, задержавшись взглядом на густой темной бороде, запачканной пеной от пива. Заметив на себе этот взгляд, Лантос тут же утерся рукавом и то ли крякнул, то ли хрюкнул.

– Ладно, насчет Хартии, Киркволла и «Висельника» я, так и быть, согласен, – гном недоверчиво глянул в свою кружку, раздумывая, стоит ли рискнуть и выпить еще один глоток, и станет ли после этого глотка пиво хоть сколько-нибудь вкуснее. Впрочем, он все же не сдержался и выпил все залпом, закашлявшись и сморщившись. – Ну и дрянь же…

– Не удивлюсь, если Тетрас с самым злорадным видом ссыт в бочки, чтобы мы потом травились этим дерьмом, – хмыкнула Малика, потешаясь над Лантосом, ни разу до этого не бывавшим в «Висельнике».

Она сама заглядывала сюда крайне редко – в этом, конечно, сыграло и качество здешнего пойла, но больше тот факт, что Тетрас не слишком-то рад был видеть Кадаш. Она не церемонилась с ним, выпрашивая сведения о зачистке Хартии. Впрочем, неприязнь их была взаимной.

Если и было какое-либо заведение в Киркволле, которое Малика посещала с завидной частотой, то только бордель. Побывав однажды в притоне Нижнего города, Кадаш потеряла желание посещать что-либо вообще, ибо эта «здравница», как окрестили ее завсегдатаи, только больше напомнила о том отвратительном мире, в котором жила Малика. Она не за тем посещала подобные места, пусть это и было отчасти лицемерно – бежать из одного порочного места в другое.

Благо, совсем скоро у нее появилась возможность попасть в «Цветущую розу», и с тех пор ее свободное времяпрепровождение превратилось в систематическое пускание денег на ветер – или, точнее, на шлюх, с которыми у Кадаш в каждом городе завязывались тесные отношения. Малику были рады видеть в борделях, а она была рада отдавать свои деньги за час-другой покоя.

За час, на время которого можно было забыть, в каком дерьме она варилась каждодневно. Забыть, что ей не отмыться уже, пожалуй, никогда. Что бы она ни сделала в будущем, вереница лжи и убийств будет тянуться за ней смрадным шлейфом.

В «Розе» ей нравилось. В отличие от борделей других городов Марки, в этом было что-то по странному повседневное. Будто посещаешь трактир, где можно заодно и потрахаться – а многие, по наблюдениям, и заходили сюда только выпить, либо не имея денег на большее, либо просто, как и Кадаш, наслаждаясь здешней атмосферой.

Обрастать привычками – какую из предложенных комнат выбрать, какого мальчика или девочку – было отчасти болезненно. Малике совсем не хотелось привыкать к чему-либо в Киркволле, потому как сам город она ненавидела и надеялась поскорее покончить дела с Хартией, получить деньги от Шибача и свалить куда подальше. Тем более, именно в этот год Большой турнир приезжал в Оствик, и ей совершенно не хотелось пропускать такое событие.

Иногда Кадаш ловила себя на мысли, что могла бы попробовать участвовать в Турнире. Она чувствовала себя довольно умелым воином и была уверена в своих способностях, но в тот единственный раз, когда она все же решилась принять участие в отборочных, все ее планы попортил чертов Шибач, пославший ее за партией лириума в окрестности Орзаммара. Как знал, ублюдок, куда подальше послать, чтобы отпало всякое желание принимать участие в чем-либо. Кадаш тогда была так зла, что даже подумывала в кои-то веки надрать эту жирную задницу, но ее остановил здравый смысл, подсказывающий, что Шибач – ее билет на высшие ступени Хартии, и она не может так просто с ним покончить.

У Кадаш все еще были далекоидущие планы, и, пусть говорили, что жизнь в Хартии коротка, ей отчаянно хотелось это опровергнуть.

В общем и целом, о чем-то подобном она и жаловалась в борделях – о том, как ее достал Шибач, о том, как ее достал один влюбленный в нее придурок из Торговой гильдии, который слал ей письма с завидной частотой – к счастью, не сопливые, но с уговорами бросить Хартию и выйти за него замуж. Кадаш, на самом деле, и не могла сказать толком, бесили ли ее такие предложения или смущали, хотя бы потому, что смущалась она последний раз лет десять назад, не меньше, и уже не помнила, на что это похоже.

Хорошо, что Кадаш не жаловалась первым встречным, как любят это делать такие же пьяницы, как и она. Нет, Кадаш стабильно жаловалась лишь Лантосу да шлюхам, иначе весь ее авторитет в Хартии полетел бы к черту, не успев появиться. У нее было слишком много подчиненных, каждый из которых желал занять ее место, и она просто не имела права проявлять слабину.

С данной целью она и приструнила хартийцев не светиться в «Розе». Видеть эти проклятые рожи было тошно и днем, а уж омрачать свой ночной отдых она бы ни за что им не позволила. Впрочем, хартийцы и сами, без указок начальства, сторонились Верхнего города как обители достопочтенной монны Хоук, от которой многие из них уже успели получить увесистые поджопники.

Кадаш Хоук не боялась. Нет, в составе отряда хартийцев наткнуться на нее в подворотне гномке совсем не хотелось, но пока она гуляет по Киркволлу в одиночку, вряд ли ей стоит бояться гнева Защитницы – та ведь не наемная убийца какая-нибудь, чтобы устранять единичные цели. Телохранители в виде десятка гномов Малике не требовались, так что и внимания она не привлекала, без доспеха даже сходя за обычную такую гномку.

Хотя, конечно, Кадаш больше стоило опасаться не Защитницы, а настоящих наемников, посылаемых конкурентами из Хартии и даже Торговой гильдии. К счастью, таковых становилось все меньше, но оружие и легкую кольчугу Кадаш все равно предусмотрительно носила.

В ночь, когда она особенно сильно напилась и тяжело перебирала конечностями, выходя из «Розы» на свежий воздух, сами боги благоволили схватить ее и зарезать где-нибудь в темном углу, а потом спрятать труп так, чтобы никто не нашел. Но, к счастью Кадаш и к несчастью ее врагов, в эту безоблачную ночь не нашлось ни одного наемного убийцы, отправленного по ее душу, так что она без опаски могла, озираясь по сторонам, пьяно бормотать что-то о том, почему она не мужик и не может поссать стоя.

Ветерок на улице совсем чуть-чуть помог ей остудить голову, и в остальном она все так же еле слышно разговаривала сама с собой, медленно бредя по каменным улицам. Народу вокруг было немного, так что никто не мог прервать увлекательный монолог Малики, пустившейся в размышления о способе кладки брусчатки. Ее, правда, чуть не сбили с ног двое каких-то мальцов, вероятно, тоже пьяных, но она даже не стала лезть с ними в драку, настолько глубоко она ушла в свои мысли.

Отвлечь Кадаш смог только какой-то отрывистый приглушенный вой, прошедшийся по ее ушам болью, а по позвоночнику мурашками. Она нервно оглянулась по сторонам, выявляя источник звука, но он не повторился, и это усложнило задачу. Кадаш даже подумала на мгновение, что ей показалось, но организм, настроенный на молниеносное реагирование на опасные ситуации, уже был до предела собран и натянут.

Звук повторился, но в этот раз больше походил на жалобный скулеж, и Кадаш прошла чуть дальше, заглядывая за угол дома и вглядываясь в темноту между двумя плотно стоящими друг к другу зданиями.

– Кто там? – спросила она, но голос ее подвел, сорвавшись на хриплый бас.

Звуки оборвались, и кто-то в темноте замер, замолчав.

– Тебе помощь нужна? Эй? – продолжила Малика, но глаза ее уже привыкли к темноте, и она увидела в подворотне свернувшуюся в клубок эльфийку, закрывающую одной рукой лицо, а другую прижав к животу. – Бля… Жопа…

Кадаш перевела дух и даже побила себя по щекам, чтобы хоть немного протрезветь, но вместо этого ее только начало подташнивать. Лучше в этой ситуации и не придумаешь.

– Эй? Эй, ты как? – Кадаш стала на ощупь пробираться по темноте, и, кажется, девушка испуганно дернулась, но отползти дальше не смогла, болезненно всхлипнув. – Я тебя не трону, не боись… Ох, все платьишко порвали, сукины дети…

Малика снова вздохнула, не зная, что делать. Помедлив мгновение, она расстегнула фибулу на плаще и осторожно накрыла им дрожавшую эльфийку.

– Тебе есть, куда пойти? – вновь заговорила Кадаш, но в ответ, как и прежде, ничего не получила. Девушка перед ней все так же лежала на земле, зажмурившись, и, видно, ждала, пока ее оставят в покое. – Ну, я же тебя не могу тут бросить, пойми меня… Ты из эльфинажа? Где-нить болит? Ух, ну не молчи!

Малика сжала губы, коря себя за несдержанность. Нашла себе проблем на голову, называется. Распомогалась.

– Слушай, подруга, если я тут отрублюсь сейчас, будет совсем плохо. Я бухая, канеш, но тебе плохо не сделаю. Где ты живешь? Я тебя донесу.

– Мне нельзя… – всхлипнула эльфийка и зажала рот рукой, давя вой. Из огромных вспухших глаз рекой полились слезы. Похоже, все произошло не слишком давно.

– Домой нельзя? – переспросила Малика. Ей почти до отчаяния хотелось обнять эту бедную девушку, но она боялась навредить ей еще больше.

Эльфийка замотала головой, стукаясь о землю.

– Тш-тшш, тише, – Кадаш осторожно положила ладонь девушке под макушку, чтобы она не ударилась слишком сильно – а это, кажется, и было ее целью. – Друзья у тебя есть? Куда мне тебя девать, если домой нельзя?

Ответ снова был отрицательным. Малика вздохнула.

– Тут холодно, милая. Ты вся простынешь… Я бы тебя к себе отнесла, но у меня там своих мудаков навалом.

Да, мудаков во временном жилище Кадаш и правда хватало. То место, в котором она разместилась, в принципе сложно было назвать домом, ибо это был проходной двор в чистом виде. Каждый хартиец норовил ворваться в узкую комнатушку к новой начальнице и известить ее о какой-нибудь неважной новости вроде драки на первом этаже или кончившийся бочки эля. Не удивительно, что Малика сбегала от этих придурков в бордель.

Ей в новинку было управлять такой толпой, но себе она признавалась, что это доставляет ей определенное удовольствие. Не само чувство власти, но порядок, который она теперь может устанавливать сама. И пусть гномы подчинялись порядкам Кадаш с трудом, она видела результаты. Самым большим своим управленческим успехом она считала снижение уровня воровства внутри самой организации – правда, то, какими методами она этого добилась, ей не хотелось вспоминать.

Тяжело вздохнув, Малика погладила все еще плачущую эльфийку по голове и почувствовала, как пальцы наткнулись на что-то влажное. Приглядевшись в темноте, она разглядела на светлых волосах еще не успевшую подсохнуть кровь.

– Так… Плохо-плохо-плохо, – забормотала Кадаш и присмотрелась к бледному лицу девушки, которая морщилась от боли. – Сотряс? Только не блевай, а то я тоже блевану, и будет совсем пиздец.

– Не буду, – буркнула эльфийка почти обиженно.

– Ух, ну ты как хочешь, а мне некуда тебя тащить, кроме как к тому дружку Тетраса. Ручками хватайся, – Малика, собравшись с духом, осторожно закутала девушку в плащ и подняла ее на руки, поддерживая голову. Чужие худые руки неожиданно цепко схватились за ее шею. – Ну ты и тяжеленная. Я-то думала, эльфы как зайки, а вы как бронто. Кошмар.

Еле удержавшись на ногах, Кадаш шлепнулась спиной о стену дома и терпеливо вздохнула. Эльфийка на ее руках от резкого движения болезненно зашипела и снова шмыгнула носом.

– Прости-прости, это не ты тяжелая, это я бухая. Ну, пошли.

Кадаш оторвалась от стены и, осторожно передвигая ноги, направилась из переулка, а оттуда дальше по улице по направлению к Нижнему городу.

Она слабо представляла, как долго продлится это путешествие в ее-то состоянии и в состоянии эльфийки. Главное, чтобы ее голова не была сильно повреждена, а с остальным они справятся.

– Ты мне выпивку поставишь, как оклемаешься, договорились? – заговорила Малика, не выдержав давящего молчания. – А то что-то опять дерябнуть захотелось… Я бы с тобой выпила, да че-т где-то слышала, что у вас, эльфов, с этим тяжеловато. Ну, непереносимость, что ли? А, хотя, знаешь, мне, наверное, напиздели. Какая непереносимость? Вы ж сильные. Ага, реально сильные. Это мы, гномы, придурки, а вы-то крутые.

Эльфийка то ли истерично хихикнула, то ли опять всхлипнула ей в шею. Малика нервно улыбнулась.

В такую ночь пора бы уверовать в Создателя. Мол, «Создатель Всемилостивый, что я несу?», но Кадаш не верила в Создателя и не могла к нему обращаться. Хотя ей иногда хотелось, потому что, в самом-то деле, андрастиане, что, выдумали себе божка, чтобы у них было куча присказок? «Дыханье Создателя!», «Сиськи Андрасте!» – так и слышится отовсюду каждый день.