Текст книги "Малика (СИ)"

Автор книги: Аквитанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Малика выдохнула, смотря на хартийца и не веря своим ушам. Где-то в ее глотке замер так и не вышедший наружу хрип.

– У меня есть моя жизнь, Ран, – произнесла Кадаш с надрывным хладнокровием. – И я не собираюсь тратить ее на треклятое рабство. Ты тоже знаешь. Знаешь, что это не Шибач должен контролировать нас, а мы его. Что если мы объединимся…

– То ты убьешь его и станешь большим боссом? – Ран склонил голову на бок, почти усмехаясь.

– Ты все не так… – возмущенно начала Кадаш, но была перебита:

– Я все понимаю, а вот ты нет. Ты должна понять, что он не занимал никакого места. До него не было никакого титула «Шибач» и после тоже не будет. Если он умрет, за ним не останется никакого трона, на который можно будет преспокойно сесть.

– Мне плевать, Ран. Я не собираюсь… – Малика прерывисто вздохнула, подавляя приступ паники. Не то чтобы она никогда не думала о власти. Но сейчас не это двигало ею. – Просто выслушай меня. Есть Шибач, а есть клан Кадаш, который, черт возьми, все еще мой дом. Моя мать стара и прикована к постели, но ее разум все еще при ней. Ее разум додумался дать Лантосу распоряжаться делами в клане.

– Да чтоб тебя, о чем ты вообще…

– Просто выслушай, твою мать! – не сдержала крика Малика и схватила Рана за плечи. Тот попытался вырваться, но быстро прекратил сопротивление, смотря на Кадаш хмуро и сосредоточенно. – Мой клан совсем скоро развалится, если я ничего не предприму. Шибач перебьет нас всех, как скот, и глазом не моргнет. Ты должен понимать, Ран. Лантосу есть что терять, у него есть семья и дети…

– Чтоб ты знала, Кадаш, у меня тоже есть дети. И чтобы ты не считала себя чертовой святой, вспомни-ка, что у того мужика из Старкхевена тоже были дети.

Малика недовольно нахмурилась, не понимая, к чему Ран упомянул этот случай.

– Откуда мне вообще было знать, что он повесится? – голос ее, нервный и раздраженный, почти сорвался на крик от потревоженной совести, которой уж точно не было места в этой ситуации.

– Ты разорила его, лишила смысла жизни! Хочешь сделать то же самое со мной? Отлично, дерзай! – гном всплеснул руками, сбрасывая хватку со своих плеч.

На их крики уже давно зашипели ближайшие служители церкви. Кажется, на балконе начиналась очередная проповедь, предназначавшаяся только для того, чтобы оттянуть выход Верховной Жрицы.

– Я прошу о помощи, Ран! – уже тише заговорила Кадаш. – Если мы сделаем все правильно, никто не пострадает. Я… я обещаю. Я не справлюсь одна.

Ран Хмельник наградил ее долгим взглядом, в котором презрение смешивалось с сожалением.

– Кадаш, – вздохнул он, – нам нужно разобраться с Конклавом.

– И это все, что ты можешь мне ответить? – лихорадочно засмеялась Малика.

Ран покачал головой, встревоженно глядя на вещателя на балконе.

– Я просто скажу тебе кое-что напоследок. Задумайся, зачем и для кого ты стараешься. Задумайся, а нужно ли это вообще клану Кадаш и не пошлют ли они тебя подальше после всех твоих стараний. Это будет обидно, не так ли? Твоей матери уж точно нет дела до тебя. А Лантос… Я его знаю, он и не из такого дерьма выбирался. Просто… Подумай, пока есть время. Не пора ли тебе найти семью, которой не будет на тебя насрать.

Малика растерянно сдвинула брови, походя в этот момент на ребенка, искренне не понимающего, что от него хотят.

– Ты же не хочешь сказать… – выдохнула она, ощущая, как что-то сковало ее по рукам и ногам, пригвоздило к вековому полу чертового храма.

– Что ты обманывала себя все это время? – Ран грустно усмехнулся. – Возможно. Я знаю тебя – сколько? – больше десяти лет. Ты бухала в моих тавернах еще тогда, когда не работала на Шибача. И в тебе всегда это было. Стоит заговорить о клане Кадаш, и у тебя глаза горят. Действительно, как собачонка, разве что хвостом не виляешь. Хочешь вернуться туда, но колется, ты там никому не нужна. И в таком случае, чем Банда Шибача хуже? Он не так уж плохо к тебе относится.

– Ты, видно, шутишь, – Кадаш хочется смеяться, но в горле застрял ком, мешающий даже дышать.

Шибач хорошо относится к ней? Что? Да он не упускает ни одного шанса зло пошутить, задеть за живое. Считает за какую-то девчонку, над которой можно безнаказанно потешаться.

– О, ну я-то главный шутник в Хартии, конечно, – хмыкнул Ран, отворачиваясь в сторону толпы и поправляя кошель на поясе. – Давай просто закончим со всем этим дерьмом. Если останется хотя бы один ящик, Шибач с нас шкуру сдерет. К твоему сведению, ты не единственная, у чьего горла он держит нож. Должно же хоть что-нибудь тебя образумить?

И больше ничего не сказал, скрывшись меж людей. Малике хотелось догнать его, вновь начать спорить, но здравый смысл заставил ее остаться на том же самом месте.

Кадаш уже ничего не понимала и ни в чем не была уверена. Когда она, протискиваясь сквозь толпу, краем глаза увидела хмурого долийца, ей и вправду показалось, что он хочет с кем-нибудь поговорить, но она уже ничем не могла ему помочь. Когда она встретила Девлина, начавшего разговор с ней со слов «Эй, я тут подумал, а если Шибач…», она только отмахнулась, не желая ничего слушать, и сказала, что они поговорят позже.

С трудом Малика выбралась в один из коридоров и побрела вперед, надеясь найти спокойное место, чтобы как следует подумать. Ум ее всегда подводил, не позволял трезво размышлять в шуме, но как назло тут и там по углам кто-то прятался, уже разговаривал.

Ей хотелось злиться, но вместо этого ею овладевали страх и растерянность. Ей хотелось бы тешиться мыслями о том, как она голыми руками вырвет у Шибача кадык, но вместо этого она думала только о том, каким из своих изощренных способов он убьет Лантоса.

Забравшись куда-то совсем далеко, Малика даже обрадовалась перспективе заблудиться. Она прислонилась к стене, наконец-то успокаиваясь и готовясь к толковым размышлениям.

Но ее прервал противный звук искрящейся магии, доносящийся из-за двери напротив. Кадаш нахмурилась, вспоминая, что регламентом Конклава было запрещено использование оружия, и осторожно подошла к двери, приоткрывая ее и заглядывая внутрь.

Почти сразу же после этого дверь под ее сапогом распахнулась полностью, и до Корифея, уже предвкушавшего путь в Черный Город, донесся ошалелый женский голос:

– Какого хера тут происходит?..

Девлин Ворн устало вздохнул, размышляя, стоит ли ему продать ферму в предместье Маркхема, чтобы расплатиться с долгами, или немного повременить.

Анита Ловкачка пожала руку пожилому храмовнику, явно страдающему от лириумной зависимости, и оглянулась назад в поисках других хартийцев. Свою часть сделки она выполнила.

Ран Хмельник хмуро взглянул на одного из наемников Вало-кас, понимая, как сильно он устал от дел в Хартии и как сильно он хочет вернуться домой.

Малика Кадаш схватила подкатившуюся к ее ногам сферу, в один момент сделав все произошедшее на Конклаве совершенно неважным.

========== Вестница ==========

В Инквизиции Малику не любят. Взаимно. Она щерится, как дикий зверек, никого к себе не подпускает. Бремя, свалившееся ей на плечи, вызывает в ней раздражение, граничащее со страхом. Ее окружают люди из другой среды. Воспитанные на других ценностях. Верящие в другое.

Ее называют Вестницей Андрасте, и Малика только морщится в ответ, как если бы у нее вдруг началась мерзкая головная боль.

Кадаш не верит в Андрасте и Создателя. Она вообще перестала во что-либо верить после всего того, что с ней произошло в жизни. Есть только один бог Забыть-Все-Дерьмо и пророк его Крепкое Пойло.

Малика не понимает андрастиан во многом, но в данной ситуации не понимает особенно. Насколько они, должно быть, отчаялись, раз признали в ней Вестницу Андрасте. Она сама не видела в этом никакого божественного промысла. В конечном итоге, если копнуть поглубже, наверняка можно объяснить события, произошедшие на Конклаве, с точки зрения разума.

Поэтому она не знает, что сказать Кассандре. Они с трудом растягивают свои разговоры больше, чем на несколько фраз. Малика говорит: «Я предпочитаю ни во что не верить», и, кажется, это расстраивает Искательницу. Ну и пусть, с другой стороны. Кадаш здесь не за тем, чтобы производить хорошее впечатление.

Размышления Лелианы о Создателе ставят Малику в тупик все по тем же причинам. «Камень тоже оставляет наземников, – бормочет она, – но ничего, живем же», и Сестра Соловей удивленно приподнимает брови.

Малика думает, что андрастианам давно пора перестать мерить мир по их вере.

Она грубит матери Жизель, а та лишь качает головой, напоминая, что не время для споров. Малика чувствует себя котенком, которого ткнули носом в лужу.

Ей здесь не место. Проклятая метка вызывает мигрень. Малика впервые в жизни думает, что скучает по Хартии. Шибач вот-вот перережет ее клан, а она бегает за баранами по Внутренним землям.

Мать никогда ей не гордилась, но в данный момент не гордилась бы совершенно точно.

Малика даже ест, забившись в один из углов Убежища. Так, чтобы нельзя было подойти со спины и проглядывался периметр перед собой. У нее появляется дрожь в руках, которую она всю жизнь лечила выпивкой. Ей хочется пить до звона в ушах, но она решает сдерживать себя до тех пор, пока не разберется во всем свалившемся на нее дерьме. Знает ведь: стоит сорваться, и ее никто не остановит. Так и посадят вновь в кандалы.

Она не вмешивается в дела, ее не касающиеся. Закрывает разрывы, выполняет поручения. Молчит, потому что не хочет лишних проблем. Ее не трогает ничего из происходящего.

На краю сознания теряется мысль, что эта пассивность неправильна. Что это то же самое, что она испытывала, когда мать заставила ее работать на Хартию. Нежелание, но невозможность отказать.

Малика не лезет в дела Лелианы, позволяет ей делать все, что та считает нужным. Потому что метка и титул Вестницы ничего не означают. Не дают ей право голоса.

– Могу я отправить письмо? – спрашивает Кадаш однажды утром, незадолго до первой поездки в Вал Руайо.

– Да, конечно, – кивает тайный канцлер и зачем-то продолжает: – Я понимаю, что вы чувствуете, но мы не держим вас в плену. Больше не держим. Вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, в пределах разумного.

Малика морщится, стараясь не смотреть Сестре Соловей в глаза. Рассматривает стол за ее спиной, заваленный отчетами. В шатер задувает промозглый ветер, доносящий голоса и звон металла.

– Я понимаю, что я всего лишь инструмент, – говорит Кадаш в итоге, нервно теребя рукав куртки. – Мне бы хотелось, чтобы… Вы хотя бы при мне не говорили этой чуши о Вестнице Андрасте. А остальные пусть верят во что хотят.

– Но вы можете стать чем-то большим, чем просто «инструментом», – если слова Кадаш как-то и задели Лелиану, она этого не показала. – Даже если наше сотрудничество вынужденное, разве это означает, что оно должно быть невыгодным для обеих сторон?

– Тогда я бы хотела узнать точный список моих прав и обязанностей, – слишком резко отвечает Малика, все еще не поднимая взгляда. – Эта туманность… Меня вымораживает. Вы посылаете меня на миссии, я их выполняю. Но вы зачем-то еще спрашиваете моего мнения об этих миссиях, хотя какая к хренам разница, что я думаю? Вы знаете, кто я. Выгодно ли Инквизиции давать хоть толику власти хартийцу?

Кадаш переводит дух, потирая переносицу. Лелиана смотрит на нее, не отрываясь, и это слегка нервирует. Наверняка читает по лицу. Кошмар. Ничего от нее не скроешь, поди догадывается, что Малику трясет от того, что не пила уже третью неделю.

– Признаюсь, у нас были сомнения насчет вас. У Кассандры так особенно, – Лелиана слегка улыбается. – Но вы продолжаете показывать себя. Если и в Вал Руайо все пройдет так же хорошо, как идет сейчас, то ваш авторитет в Инквизиции поднимется еще выше. И я сейчас говорю не о себе и не о Кассандре, а о рядовых членах. Разве вы не замечаете, как они на вас смотрят?

Малика замечает. Ее не любят в Инквизиции. Она не светится, не улыбается, не говорит добрых слов, не обнадеживает никого. Люди разочаровываются в ней, стоит ей открыть свой рот.

– У вас все так легко, – отстраненно говорит Кадаш, все еще стараясь не смотреть на советницу. – Будто я должна бросить все и отдать всю себя вашей организации. Как будто я не была здесь всего лишь пленницей.

– Но вы дали нам слово, – парирует Лелиана, – что поможете нам закрыть Брешь. Большего мы от вас и не просим. Образ Вестницы возник стихийно, вы должны это понять. Вера порой трудно поддается контролю. Полагаю, вам просто нужно смириться с этим.

Малика с трудом соглашается. Это действительно не зависит от ее желания. То, на что метка способна… То, что этой силой каким-то образом владеет гном… Это вряд ли кого-то оставит равнодушным.

Письмо она не успевает отправить – Лантос пишет ей первым. Говорит, что ее ищет Шибач, решивший, что она прибрала лириум себе. Лелиана предлагает выплатить ему долг, и Малика, чуть помешкав, соглашается (хотя ей неловко использовать ресурсы Инквизиции в личных целях). Она понимает, что тайному канцлеру наверняка известно о ее маленькой партизанской войне с Шибачом. О том, что Лантос тоже оказался в нее втянут и теперь находится в опасности.

Малика пишет ему в ответ:

«Лантос,

Мне тоже жаль, что так вышло. Я подставила тебя, сальрока. Я думала, что вернусь в Марку и прирежу этого ублюдка, а теперь все дерьмо приходится разгребать тебе. Похоже, я здесь надолго. Не знаю, когда вернусь. Свяжись с моими ребятами из Киркволла, если они еще не залегли на дно или не побежали лизать жопу Шибачу. Мы с ними планировали сделать облаву на одну из его сокровищниц, но без меня они ничего делать не будут. Я надеюсь, ты хорошо спрятал свою семью. Шибач не сунется в дом моей матери, но он сунется к тебе. Потому что ты помогал мне все эти годы.

Сожги все бумаги, которые я тебе передала. Если они как-то попадут к Шибачу, это подставит слишком многих людей.

Я не знаю, что мне делать, Лантос. Если из-за меня клан Кадаш пострадает, я себя не прощу. Но я и не прощу себя, если не закрою эту проклятую Брешь. Ты бы знал, как от нее кости ломит. Выворачивает наизнанку, будто… Я не знаю. У меня голова кругом идет. Пожалуйста, держи меня в курсе событий.

Малика»

Кадаш догадывается, что Лелиана читает эти письма, но ей плевать. Она не собирается бросать свою жизнь в Хартии из-за какой-то метки. Слишком много жертв было принесено, чтобы она добилась хоть каких-то успехов. Эти жертвы не должны быть напрасны.

В Вал Руайо Малика говорит какую-то чушь об общих врагах и опасностях, много злится и раздражается. Это не то настроение, которое располагает людей к себе. Именно в Вал Руайо до Кадаш наконец-то доходит, что она теперь лицо Инквизиции, и это выводит ее из себя. Она не просто инструмент, но и обложка. Это совсем другое дело: на такое Малика не соглашалась. Если подумать, она всегда была орудием в чужих руках, это было привычным. Даже ненавидя чужие приказы, она им подчинялась. Потому что знала, что это способ выжить. Единственный, на который она по слабости своей способна.

Прежде от нее никогда не зависела ничья репутация, кроме ее собственной, и она злится на это, грубит, хочет высказать все и Лелиане, и Кассандре, но не делает этого. Успокаивается вдруг, будто перегорев. Чувствует себя брошенной всеми силами мира: Камнем, Создателем и прочей эфемерной чепухой.

– Я подумала над тем, что вы как-то сказали, – говорит Малика по возвращении в Убежище. Лелиана внимательно смотрит на нее и слушает. Они сидят на скамье в церкви, ночью, когда почти вся деревня, кроме гуляк в таверне, легла спать. – О том, что вы тоже чувствовали себя избранной.

Кадаш замолкает, не зная, как продолжить.

– Да, это так, – мягко кивает Лелиана, словно подбадривая.

Малика смотрит на свои руки, сложенные на коленях, и глубоко вдыхает, прежде чем начать:

– Я не считаю себя частью чьего-то замысла, но в юности… И, я думаю, в юности многие проходят через подобное… Я верила в справедливость. Когда я начала работать на Хартию, это чувство только усилилось. Я была уверена, что всем воздастся по их заслугам. Что, в конечном итоге, само мироздание… устроит над каждым суд. Но потом все извернулось так, – она прерывисто выдыхает, зажимая дрожащие ладони между коленями, – что я стала такой же, как все хартийцы. Это было неизбежно, на самом деле. Подобная среда ломает тебя до тех пор, пока ты не подчинишься. И я начала ждать суда. И… Ох. Я думаю, это именно он. Суд надо мной. И нет разницы, кем из богов он учинен.

Малика хмурится, обхватывая колени руками. Ей не хочется, ей неловко поднимать взгляд на Сестру Соловей. Ей уже стыдно за свои слова.

– Но суд – не только наказание, – тихо произносит Лелиана. – Это и искупление тоже.

Малика не знает, что ответить. Сестра Соловей рассказывает ей о том, что привело ее в Церковь, и Кадаш молчит, разглядывая свои грязные сапоги. Это должно чему-то научить ее? Она должна что-то вынести из этого, понять?

Она понимает только, что не заслуживает быть здесь. Рядом с этими людьми, проведшими над собой работу куда большую, чем она когда-то провела. Она не умела столь многих вещей, на которые они были способны, и по глупости своей не могла учиться. Все, что она могла – бесконечно жаловаться на судьбу. Снова и снова, и снова. А потом вставать и идти к цели упрямо, словно бронто.

И она идет, не задумываясь над тем, как выглядит со стороны. Даже если она и лицо Инквизиции, пусть ее принимают такой, какая она есть. Пусть и Инквизицию принимают такой. Со всей безрассудностью и грубостью методов.

Малика честна с любым, кто ее спросит. Суть не в Андрасте и не в Создателе, которым она никогда не молилась. Суть в том, что кто-то решил назвать ее Вестницей и что ей, в общем-то, плевать, как ее еще назовут. Главное ведь не в этом, а в поступках, которые она совершает. Ее не направляет ничья божественная рука.

И она идет в Теринфаль лишь потому, что сама считает это нужным.

========== Сила ==========

Комментарий к Сила

32 года. (Не)много ангста о квесте Защитники Справедливости.

Забившись в угол кровати, прижимая пальцы к глазам так сильно, что в темноте век пляшут белые пятна, Малика рыдает впервые за десять лет. Ей кажется, что в ее голове до сих пор кто-то есть, и его хочется изгнать, убить, раскромсать на самые мелкие кусочки, наслаждаясь хрустом тоненьких костей под сапогами.

Демон Зависти был для нее скорее демоном Стыда. Стыда душащего, подступающего к горлу склизкой и горькой тошнотой, убивающего любые мысли, кроме одной: ты лишняя здесь, ненужная, пусть на твоем месте будет кто-то другой. Пусть даже и демон.

Малике так стыдно за то, что она почти поддалась, что ей хочется убить себя. Размозжить свой череп о каменную стену церкви, свернуть себе шею своими же руками, чтобы только не помнить этого позора. Она давит себе на глаза, чтобы глупые слезы перестали течь, но это приносит только боль и не умаляет плача. Дышать тяжело. Малика хватается за грудь, тянет за рубаху вместе с утяжкой под ней, но не получает от этого ничего, кроме порванной одежды.

Она не должна быть здесь. Она уйдет. Уйдет, как только Брешь будет закрыта, вернется домой, к своему клану, и получит нож в спину от Шибача. Лучшая участь для поддельной героини.

Первый флаг: Народ – глупый сентиментализм, за который осмеяли бы в Хартии.

Второй флаг: Орден Храмовников – практичность, из-за которой черт знает что сейчас с магами в Редклифе.

Третий флаг: Андрасте, которую хочется послать в задницу вместе с Создателем за проклятую метку на руке – если, конечно, этот «подарок» действительно от нее.

Воспоминания о произошедшем в крепости приносят только злость на себя и страх сойти с ума. Малика знает, что демонов можно убить.

Но как можно убить демона в своей голове? Как бы она справилась, если бы не спасший ее мальчик?

Малика знает ответ. Из-за него она кусает ребро ладони, оставляя красные следы от зубов, из-за него прижимает ноги к груди, как только может.

Она жалкая сама по себе. В Хартии она чувствовала себя всесильной, способной подмять под себя всех конкурентов, способной победить Шибача. Цели были такие ясные. Все было так просто: выдирать себе место среди таких же ублюдков, как и она, стремиться вверх по головам, не обращая внимания на чужие страдания.

И как же она слаба сейчас. Как неустойчива ее сила, клокочущая в глубине, но каждый раз натыкающаяся на барьеры из морали, правил, милосердия. Этой силе нет места среди людей Инквизиции. Среди людей благородных, искупивших свои грехи, среди людей, готовых на самопожертвование и бескорыстную помощь.

– Этой силе есть место, – слышит Малика знакомый голос, и сердце ее больно пропускает удар, бьется о грудь гулко, вызывая жалкий стон, который тонет в прерывистом всхлипе. Ей не хочется оборачиваться. Ей так страшно оборачиваться.

– Зависть ничего не знал о тебе, – продолжает голос, и Малика замирает, почти не дышит, срываясь на дрожь по всему телу. – Ты не такая. Не злая. Не такая, как он, как он тебе показывал. Это не ты. У рыцаря Малики Красивой сотни подвигов и самый большой меч на свете. А еще белоснежный конь. Люди хлопают, и много цветов.

Кадаш смеется на выдохе, задыхается, утыкаясь лбом в холодную каменную стену у кровати.

– Умерла, – говорит она. – Малика Красивая умерла, когда мне было четырнадцать.

Возможно, именно тогда она поняла, насколько уродлива на самом деле.

Дух за спиной замолкает на мгновение, и Малике вновь становится страшно – на этот раз от мысли, что она осталась одна в темноте.

– Но ты живая, – отвечает он в итоге. – Ты не умирала.

Кадаш судорожно выдыхает, вжимаясь всем телом в стену. Каменная кладка холодная, успокаивающая разгоряченную кожу. Нос заложен, а в глотке сухо от дыхания ртом – Малика уже готова не плакать еще следующие десять лет.

– Нужно чем-то жертвовать, чтобы жить дальше, – говорит она, немного успокаиваясь и обнаруживая, что голова болит так, словно в нее вкручивают ржавые гвозди. – Я не сожалею об этой потере уже очень давно.

– Но ты не хочешь забывать, – в голосе Коула слышно удивление. – Ты вспоминаешь. У серенького нага серенькие лапки… У серенького нага на пузике заплатки…

У Малики выбивает воздух из легких, стоит ей услышать, как дух напевает глупую песенку об игрушечном наге, придуманную ее нянюшкой давным-давно.

Она вертится в голове в моменты отчаяния. Спасает от безумия словно личная литания.

Как все воспоминания о детстве. Как мечты о рыцарстве и подвигах. Они чистые, неомраченные ничем и никем, и поэтому так ценны.

– Ты говорил… – Малика вдыхает полной грудью, пытаясь унять начавшийся приступ. Голова кружится, будто ее пару раз огрели обухом. – Ты говорил, что Зависть ничего не знал обо мне. Но ты знаешь. Я не… не понимаю.

– Это другое, – Коул, кажется, взволнован не меньше нее. – Ты кричала, и я пришел, чтобы помочь. А Зависть обманывал, пугал. Хотел силы и власти, перестать быть никем, но растерялся. Тебя слишком много, он не знал, что взять сначала, жаждал всего, забыл, что нужно говорить. И я смог сделать свой голос громче его. Тебе больно. Я могу помочь забыть его слова.

Малике не хочется забывать боль. Может быть, поэтому она уверена, что Коул не поможет ей. Она вцепляется в прошлое мертвой хваткой, доказывает себе, что это остановит ее от новых ошибок. Но их становится лишь больше, они накапливаются, подступают к горлу, грозясь утопить.

Малика говорит, кривя губы, вновь боясь заплакать:

– Я буду не я, если забуду хоть что-нибудь.

Коул отвечает что-то, но ей тяжело различать слова. Голова болит нестерпимо, а внимание размывается, и Малика пропускает тот момент, когда погружается в сон.

Утром ей не лучше, чем с похмелья, но голова пустая, без единой мысли. Есть только потребности тела: страшно хочется пить, а еще… размяться.

Бег на морозе ей нравится. Легкие будто расширяются, заставляют чувствовать себя легче, чем ты есть на самом деле. Кажется, еще немного, и ноги оторвутся от земли окончательно, но нет – снег под сапогами весело хрустит, как хрустел в горах вот уже сотни лет. Один раз оббежать вокруг Убежища и дальше чуть в горы: забраться на скалу, скользя ногами по заледеневшему камню, растереть замерзшие ладони, убрать со взмокшего лба влажные пряди темных волос.

Переродиться, в конце концов. Не забыть, но оставить в прошлом.

Малика собирает вещи, почти уходит, пока Инквизиция празднует закрытие Бреши. Уходит уже не из отчаяния, но при стойком понимании, что она все еще здесь лишняя. Она передумывает в самый последний момент, а потом все окончательно идет не по плану.

После нападения Корифея на Убежище Кадаш уже не кажется, что ей нравится бег на морозе. Ночной ветер бьет в лицо колючим снегом, и Малика проваливается в сугробы почти по пояс, проклиная свой гномий рост и тех богов, что вообще придумали холод.

Когда ее находят, совсем не по-геройски свалившуюся лицом в снег, отморозившую все что можно, Кадаш уверена, что это не конец. Пусть они потеряли Убежище и не смогли спасти всех, пусть их дух пал, они знают о планах врага и знают его лицо.

На одном из привалов на пути к их новому дому Коул говорит Малике:

– Ты целая теперь.

– О, – смеется она в ответ, остервенело растирая закоченевшие уши, – если не считать безнадежно отмороженного мизинца на ноге, я определенно целая.

Ничто не могло сблизить ее с Инквизицией – не с завещанием, оставленным Жрицей, а с живыми людьми – больше, чем общая скорбь. Больше, чем общий враг, обретший реальную форму, которая потеряла всякую способность наводить ужас. Малика точно знает, что можно убить, а что нет. Нельзя убить демона, пока он в твоей голове. Нельзя убить врага, пока он прячется за приспешниками.

Ну, что ж, Корифей опрометчиво показал себя и выиграл битву, которая даже не смогла стать решающей.

А у Инквизиции теперь есть своя крепость. У Инквизиции есть люди, непохожие ни на кого и тем самым невероятно уникальные.

У Инквизиции наконец-то есть предводитель.

Дело не в силе и не во власти, понимает Малика, смотря на трон посреди разрушенного зала. Сила была в ней всегда, с самого детства.

Дело в том, на что ее тратить. Благо, теперь Малика знает, на что.

========== Встречи с прошлым. Варрик ==========

Малика чувствует, как ее сердце позорно обрушивается вниз, когда она слышит сомневающийся голос, раздавшийся у нее за спиной:

– Кадаш?..

Она думала, ей показалось, что гном, прибивавший демонов арбалетными болтами, кого-то ей напоминает. Она видела слишком много гномов на своем веку и вполне могла перепутать. Но, стоит ей резко развернуться на пятках, как все ее сомнения пропадают.

– Тетрас, – почти обреченно выдыхает Малика. С одной стороны, видеть знакомое лицо в данной обстановке очень радостно, но с другой… С Варриком у нее не связано никаких теплых воспоминаний.

– Что? – тут же удивленно заговаривает Кассандра. – Вы знакомы?

– А то ты не знала, Искательница, – с насмешливостью, плохо скрывающей раздражение, отзывается Варрик. – Все гномы знакомы между собой.

Воительница хмурится, недовольно смотря на гнома.

– Если я узнаю, что ты как-то связан с… – угрожающе начинает она, но Тетрас ее перебивает:

– Только посмотрите! С меня все время не спускали глаз, а теперь в чем-то подозревают!

Малике все еще не верится, что перед ней стоит Варрик Тетрас. Таких совпадений не бывает. Таких совпадений быть не должно.

К счастью, неловкость ситуации прерывает эльф, бесцеремонно схвативший Кадаш за руку мгновением ранее.

– Если уж знакомиться, то меня зовут Солас, – доброжелательно говорит он, и гномка заторможено поворачивается на его голос. – Очень рад, что ты выжила.

– Ага, – только и выдавливает из себя Малика и, снова переводя дух, трясет левой рукой. – Ты, видно, знаешь об этой штуке больше всех?

Их с Соласом разговор продолжается совсем немного; их прерывает Искательница, напоминая, что Брешь еще не закрыта.

В череде боев с демонами Малике слишком тяжело сосредоточиться. Ее рука почти немеет, и она с трудом удерживает двуручный меч, на проверку оказавшийся еще и не заточенным как следует. Весь этот день преподносит ей испытания на прочность.

Кадаш прежде не доводилось сражаться с демонами. Они оказались не такими страшными, как она их себе представляла – скорее, противными, испускающими гнилостный запах. Некоторые из них после смерти взрывались, что прежде не случалось ни с одним из противников Кадаш, и поэтому в первый раз она, растерявшись, чуть не наглоталась тошнотворной слизи, но вовремя успела закрыть лицо рукой.

– Дабы предотвратить неприятное удивление в будущем… – вновь заговаривает Малика, пока они поднимаются по лестнице, а впереди еще не видно врагов. – Ну, чтобы вы потом меня не обвиняли, что я не говорила. Так вот. Я из Хартии. И предстану перед судом только за контрабанду лириума. Остальное на меня не вешайте.

– Да брось, – отзывается Тетрас, – кто всерьез подумает, что ты могла…

– Мы еще не знаем, Варрик, – строго одергивает его Искательница. – Но спасибо за информацию. Мы размышляли, что могло понадобиться гному на Конклаве и предполагали, что ты могла быть из Хартии.

– И правда, что это могло понадобиться Хартии на Конклаве? – тихо шикает Варрик, когда Кассандра и Солас чуть уходят вперед.

– А что это могло понадобиться Торговой Гильдии? – так же раздраженно отвечает Малика.

– О, ну я-то здесь точно не для того, чтобы товар сбывать.

Кадаш вздыхает, завидев впереди демонов, и решает оставить этот разговор на потом.

Когда Варрик впервые увидел Кадаш, он почему-то сразу понял, что она из Хартии. Она ворвалась в его номер в «Висельнике», даже не постучавшись, и в ней определенно было это чудесное хартийское очарование, проявляющееся в ужасающе темном и столь же ужасающе безвкусном стиле одежды. Гномка с ходу принялась требовать информации и, когда Варрику все же удалось уговорить ее сначала представиться, буркнула: «Кадаш меня звать».

Тетрас плохо разбирался в кланах Хартии – кажется, чуть ли не каждый месяц там появлялся новый – но о Кадаш слышал. Базируясь в Оствике, этот клан специализировался на силовом решении вопросов, поддерживая традиции, заложенные их предками из касты воинов. Но что могло понадобиться от него клану Кадаш, Варрик не знал.

Впрочем, благодаря оброненному гномкой «Шибачу нужны ответы», Тетрас понял – та из Банды. Оборот был еще не скверный, но уже неприятный. С Шибачом Варрик не хотел иметь никаких дел, даром, что когда-то, в те страшные времена начала писательской карьеры, написал о его банде книгу – то было первое и последнее его произведение с гномами на главных ролях.

Тогда он уже познакомился с ребятами Шибача, пришедшими выразить ему искреннюю благодарность и предложить написать еще одну книгу. За его отказом последовала череда приключений, которых хватило бы на целую трилогию.