Текст книги "Малика (СИ)"

Автор книги: Аквитанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

А еще, я думаю, мне стоит рассказать им о титанах.

Сегодня случайно назвала Кусланд Элли и чуть со стыда не сгорела. Я же ее так только в дневнике называю.

12-е Царепуть 9:44 Дракона

Несколько насущных вопросов, которые мне нужно записать, пока они не вылетели у меня из головы:

1. Солас сам признался, что его агенты состояли в Инквизиции. Подозреваю, они даже не знали, кто он такой. Вопрос: он все еще шпионит за нами? Ответ, очевидный: да. Ответ, неочевидный: не совсем; возможно, его шпионы в данный момент оценивают лишь общую обстановку в Тедасе, вряд ли кто-то следит за нами с Кусланд конкретно. У нас есть преимущество: никто, кроме Лелианы и правителей Ферелдена не знает, кто моя спутница – она представляется чужим именем. Солас не увидит меня в Тени – я не уверена насчет этого, возможно, он сможет увидеть какие-то отголоски, но я совершенно точно потеряла связь с Тенью, когда лишилась руки. Но наши передвижения все еще слишком легко отследить, и кунари бессовестно этим пользуются. Солас хотя бы не хочет меня убить, в отличие от них. Ну и на том спасибо, дружище.

2. В предстоящей войне я предполагаю три фронта. Первый: вторжение кунари в Тевинтер, которое я считаю нужным остановить в первую очередь, так как Солас может воспользоваться этой ситуацией. Второй: собственно, деятельность Соласа, которая пока что не несет военного характера (и я не считаю, что он пойдет на открытые военные действия: скорее, спрячет эльфов на Перекрестке и будет со всем справляться сам с узкой группой поверенных. Хотя, возможно, он действительно собирает армию, как почему-то считает Кусланд). И третий: активность, проявляемая титанами и гномами, подконтрольными им. Недавно в окрестностях Орзаммара произошло новое землетрясение, обрушившее лириумную шахту – вряд ли это случайность. Мне срочно нужно связаться с Кэл Шароком, но перед этим надо бы придумать, что я им скажу, чтобы Бинтус не послал меня в веселое путешествие на нагов хер.

Следующие три страницы дневника изрисованы картами Глубинных Троп.

13-е Царепуть 9:44 Дракона

Похоже, что только и будем, что сидеть этот год на жопе. Никто ничего не предпринимает: ни кунари, ни Солас. Тем лучше: будет больше времени собрать отдельную команду для работы над каждым фронтом. Я уже решила, что нужно сделать именно так. Это сэкономит время. Нам надо будет лишь координировать чужие действия, и для этого даже не надо будет покидать базу.

Уже заранее знаю, что Кусланд будет жаловаться на скуку. Она притащила вчера откуда-то шахматы (поди сперла где-нибудь в местной магистратуре, больше негде – я даже не уверена, что в этой глухомани все умеют читать).

Интересно, а что она думала? Что мы будем щелкать заговоры как орешки? Устраивать погони и сами убегать? Камень, подполье же так не работает.

А работает оно так, что надо тихонько-тихонько сидеть на жопе.

15-е Царепуть 9:44 Дракона

Вчера я очень сильно напилась каким-то серостражеским пойлом из подвала башни. Не помню, как в итоге оказалась в спальне. Элли стягивала с меня сапоги, пока я пыталась ровно усидеть на кровати.

Я не могу ее понять. Мы оказались в ситуации, когда нам обеим нужна помощь, но мы обе не знаем, что делать. Неловкие. Кусланд храбрится и хорохорится, а потом смотрит на меня, бледная, так, будто я ее пугаю.

Она стягивала с меня сапоги, а я думала, какая же она на самом деле маленькая. Такая легко спрячется за любой орлесианской портьерой и ловко пробежит между ног любого огра.

Хочу ее нарисовать.

Из дневника вырвано несколько страниц.

И чем я только думала – писать стратегические планы хрен знает где. Надо завязывать с дневниками или придумывать шифры.

Прости, дневник, нам с тобой не по пути.

На последней странице приписано в углу почерком Кусланд:

Все будет хорошо.

========== Невошедшее: О месте, куда возвращаться ==========

Комментарий к Невошедшее: О месте, куда возвращаться

Закрываю очередной гештальт.

Когда я вернусь домой, у матери не найдется для меня ни единого слова. Потому что я приду с триумфом, который никто из Кадашей так и не познал. Ей хватит одного взгляда, чтобы понять, что у нее нет никаких прав на мою славу. Она не сможет даже гордиться, поскольку будет знать, что ничего, ничего для меня не сделала. Вместо этого она будет испытывать лишь стыд за себя. Как я испытывала его все эти годы.

Малика говорила это в тот день, когда сидела со сломанной ногой в сыром подвале заброшенного дома на окраине Старкхевена. С нее градом катился пот – скромный запас припарок ушел на всякую чепуху еще два дня назад, и лихорадку было нечем облегчить. Где-то наверху громыхали железные набойки сапог одного из ублюдков-наемников, и каждый его шаг отдавался в голове Малики взрывом сраного гаатлока. Нога вспухла и манила обрубить себя мечом. Но у Малики не было с собой меча.

Анита Ловкачка называла ее идиоткой. Ее заплывшие от ударов тяжелыми кулаками глаза не переставая слезились и все равно умудрялись смотреть раздраженно и надменно.

– Еще немного и я взломаю замок, – хрипела Анита. – Харе ныть, сальрока.

– Я не ною. Как откроешь, я, сука, выползу на одной ноге и вгрызусь им в шеи. А теперь вправь мне уже эту ебаную кость.

– Вот так-то лучше.

Нога болела еще год после этой дурацкой вылазки в Старкхевен, где наперекосяк пошло все, что только можно, и почти десять лет боль возвращалась в дождливые дни. Анита подставляла Малику еще раз семь и примерно столько же раз спасала. Они боролись за место в банде Шибача, но всегда ощущали странное сестринство, сплошь окруженные мужчинами.

– Ты быстрее подохнешь, спасая одного из своих придурков, чем принесешь на порог своей мамаши голову Шибача, – говорила Анита однажды в Киркволле. – Или чего она там хочет.

– Этим я и отличаюсь от нее, сальрока. Уж она-то никого спасать не стала бы.

Это была неправда. Малика знала, что ее мать была готова убивать за действительно своих, даже будучи прикованной к постели. В этом они были похожи.

Вот только ублюдки из Хартии не были для Малики семьей. Она не испытывала к ним ни капли тепла; но ее бесило до дрожи, когда вещи шли не по плану, рушили выстроенный порядок. А что может быть более выбивающимся из плана, чем смерть кого-то из твоей банды? Ты тратишь на них не только деньги, но и свое время, а потом они нарываются на нож, повздорив из-за карточной партии, и все херится зазря.

– Руки устали, почти как от меча. Но это хорошо. Пол снова чистый, и тебе хорошо.

Коул всегда говорит вещи, о которых Малика не задумывается. Не пережевывает в мыслях, вытаскивая смыслы и подтексты. Малика старается не думать о себе.

– Ну, я люблю чистоту, – смущенно отзывается она, не зная, что еще можно ответить.

– Пол чистый, но ты продолжаешь его мыть.

До синяков на коленях.

Даже если ни одно из временных пристанищ так и не стало домом, она не могла терпеть в них грязь. Порядок все ставил на свои места, подчинял себе покой и мысли. В порядке можно было наконец думать без страха.

Любое место, где приходится жить, нужно делать своим. Иначе никогда не будешь чувствовать себя в безопасности.

В Убежище Малика не старается. Разбрасывает вещи, запихивает сапоги под кровать, оставляет доспехи посреди комнаты. В Убежище нет времени успокоиться, утихомирить страх, привести мысли в порядок. В Убежище лишь беготня и бегство.

Малика не скучает по нему, когда все рушится. Только жалеет, что не смогла спасти всех.

Когда Солас выбирает это место, чтобы поговорить, Малика смотрит на него и думает, знает ли он, знает ли, что оно снится ей почти каждую ночь? Всё в разных формах и значениях, но неизменно: подземелье, церковь, требушет.

Малике снятся места, куда она не может вернуться. Родной дом: мать в окружении детей Эдрика, смеющихся и нерожденных; Орзаммар: Надия, счастливая, неизгнанная, целует ее снова и снова; Киркволл: Тетрас помогает ей вступить в Гильдию, гладит по спине, когда она рыдает навзрыд, ведь в Хартии осталось еще сто нераспроданных ящиков лириума, а она вновь всех подвела.

Малике снится Убежище. Разбросанные сапоги. Первая встреча с Жози, звон мечей, отбивающий мотив «Мабари Андрасте».

– У меня нет другого дома, – признается она в один из дней, когда в крепости тихо и нечего делать, а за стенами бушует метель.

– Вы всегда можете остаться в Скайхолде, – утешает ее Жозефина.

– Могу ли?

Ее покои в Скайхолде обрастают вещами: впервые с самого детства ее место становится обжитым и живым, чистым, когда нужно прибраться, и грязным, когда прибираться совсем не хочется.

И беспорядок не рушит мысли. Она может разбрасывать сапоги сколько угодно, и они не доведут ее до злости, до мозолей на руках и до синяков на коленях.

– Тебе хорошо здесь?

Коул смотрит с улыбкой, понимающе. Весенний горный ветер треплет его непослушную белобрысую челку.

– Как и тебе. Мы нашли здесь одно и то же.

– Что же?

– Людей, которым мы можем помочь.

Малике некуда возвращаться. Ее пути обрываются, стоит ей пройти по ним, не кольцуются и не повторяются. Она движется вперед и вперед, и вперед, оставляя за собой имена и места, и десятки вымытых полов в домах, никогда ей не принадлежавших.

– Могу ли я остаться? – спрашивает она в один из самых ее последних снов.

Отец отвечает ей, прижимая к крепкой горячей груди:

– Милая, ты ведь знаешь, что нет. Когда настает время уходить, нужно принять его с гордо поднятой головой.

Когда Малика возвращается домой, у матери не остается для нее ни единого слова. Она возвращается с триумфом, который никто из Кадашей так и не познал.

Ее слава тонет в криках плакальщиков, нанятых на площади.

Ее стыд сворачивается где-то под грудью.

– Такие, как мы с вами, погибают, если не находят себе места.

Леди Кусланд говорит ей жестокие слова, от которых кружится голова и хочется закрыть уши руками.

– Но почему-то мы до сих пор живы.

Леди Кусланд нечего ответить. Она такая же потерянная. Ей есть куда вернуться, но те места давно перестали ей принадлежать.

– Потому что мы должны искать не места, а близких.

Это не ее слова. Малике кажется, что так сказал бы Коул, или Жози, или Варрик. Но почему-то это говорит она сама.

Ей не нужно никуда возвращаться. Ее дом всегда был с ней. Ему не нужна была ни слава, ни порядок, лишь люди, которых она будет готова в него пустить.

– Почему Риалто?

– Один мой хороший друг был родом из Антивы. Я всегда думала, как здорово было бы увидеть то же, что видел и он. Как если бы я смотрела его глазами, с той же любовью. Вам когда-нибудь хотелось чего-нибудь подобного?

– Нет. Но мне нравится идея.

========== Невошедшее: Пути к себе (деймон!AU) ==========

Комментарий к Невошедшее: Пути к себе (деймон!AU)

Вот и очередной день рождения Малики! Поздравляю ее, а всех читателей с наступившим Новым годом :)

Как раз закончился первый сезон сериала “Темные начала” по моей любимой книге детства, и я решила выложить давно задуманную аушку :) Для тех, кто не знает, деймоны – это проявление души человека в виде животных.

А сериал посмотрите, рекомендую!

Деймон Малики – очковый медведь :) https://ae01.alicdn.com/kf/HTB1d6CnKf9TBuNjy1zbxh4pepXap.jpeg

Тиберий

Деймона мамы звали Тиберий. Это был огромный виверн, занимающий чуть ли не половину ее кабинета, и Малика почти всегда трусила, когда встречалась с ним взглядом. Он был красивый, но и страшный тоже: черная чешуя с красным отливом, пурпурный гребень, который ни разу на памяти Малики не взъерошивался, а еще синие-пресиние глаза, холоднее всех глаз на свете. Он почти всегда спал, когда мать звала Малику к себе – или искусно притворялся, что спал. Но пару раз девочке все же удавалось застать его пристальный взгляд. Она трусила, но все равно смотрела в ответ, будто зачарованная.

Амин в эти моменты прятался у нее за пазухой, обратившись мышкой-полевкой. А как только выходили от матери – выскакивал наружу нервным воробьем и кружил, кружил, кружил. Сердце Малики тоже грозило выскочить из груди, но, хвала предкам, оставалось на месте.

У Амина была привычка трусить еще больше, чем трусила сама Малика. Но все же тяга к приключениям в нем пересиливала любые страхи, и на следующее утро после встречи с матерью деймон привычно будил девочку в обличье мабари и, подталкивая мокрым носом в бок, заставлял выбраться из теплой постели.

В те дни казалось, что ни одна тайна гномьего квартала Оствика не останется для них неразгаданной. Они не боялись никого и ничего, кроме матери и Тиберия; любые другие препятствия виделись сущими пустяками, которые можно преодолеть, убежав или забравшись повыше.

Вера в эти невероятные силы исчезла в тот же день, когда умер Эдрик. Малика неубедительно храбрилась ровно десять дней: слушала наставления матери и старожилов, подбадривала Амина, вновь обратившегося мышкой и дни напролет прятавшегося у нее в карманах. А в конце десятого дня вернулась в свою комнату и расплакалась.

Это был день, когда Амин принял свою окончательную форму. Он и раньше обращался медведем, когда Малика искала утешения: медвежонком сворачивался под боком, когда больше всего на свете хотелось плакать. Но на этот раз он проснулся медведем, с черной блестящей шерстью и огромными круглыми ушами, и больше никогда не менялся.

Малика улыбалась несмело и тыкала деймона в теплый нос:

– Красавец.

Мама, в тот же день увидевшая с трудом помещающегося в дверной проем деймона, лишь кивнула, то ли почти одобрительно, то ли как всегда равнодушно.

Тиберий тогда открыл глаза и смотрел. Амину хотелось спрятаться больше всего на свете, но он уже не помещался в карман Малики. Да и за спиной прятаться было бы совсем смешно. Поэтому Амин смотрел в ответ, вот только уши то и дело норовили прижаться к огромной голове.

Тиберий хмыкнул, взмахнул красивым длинным хвостом, маня к себе, и Амин повиновался, с трудом сдерживая дрожь. Малика чувствовала ее так отчетливо, будто сама имела густую медвежью шерсть.

«Неплохо. Думал, так и останешься малявкой», – сказал виверн тогда, и это было единственным, что Малика с Амином когда-либо слышали от него.

– И что же ты ответил ему? – взволнованно спросила девочка тем же вечером.

Амин смущенно спрятал нос под широкой лапой и пробормотал:

– Я сказал, что просто больше не мог оставаться маленьким.

И это было правдой.

Эда

– Мы выбрали это имя однажды вечером, верно, Эда?

– Да, как-то в порту услышали, и нам понравилось! А то ведь мама совсем забыла меня назвать.

– Вот видишь, Малика, тебе повезло, что твоя мама дала Амину имя. Значит, она тебя любит.

Эда была милой и смешной. Надии было двенадцать, и ее деймон уже приняла окончательную форму – сворачивалась у нее на коленях полосатой кошкой с порванным в какой-то из драк ухом. Малика смотрела на них, разинув рот, и думала – вот, что значит быть взрослой!

Эда давала себя гладить. Амин прятался мышкой за воротником, а Малика смущалась так сильно, что слышала, как колотится ее собственное сердце – и сердце Амина где-то на шее. Надия смотрела с улыбкой, пока Малика чесала Эду за здоровым ушком.

Это было их секретом.

Повзрослев, Малика чувствовала стыд и ненависть и всеми силами старалась забыть. Она больше никогда не прикасалась к Эде. Надия была неправильной и учила младшую подругу неправильным, запретным вещам – так Малика решила, чтобы только не сойти с ума.

Амин утыкался теплым носом в полосатый бочок при каждой их встрече; Малика отворачивалась, чтобы не видеть, и сдерживала поступающую к горлу тошноту.

В тот день, когда Надия умирала на её руках, Амин долго-долго вылизывал шерстку Эды большим языком, пока та окончательно не рассыпалась в пыль.

Алия

Алия была толстенькой енотихой, смешно бегающей на коротеньких лапках, но нрав у нее был грозный: Амин никогда не получал от нее, но получали другие деймоны. Лантос хохотал, когда Малика говорила, что у него слишком разные характеры с его деймоном. «Мы не разные, сальрока, – отвечал он, – просто с вами двоими мы размякли, как масло на солнце».

Время было тяжелым, и Малика не слышала ничьих слов, даже своего деймона. Чувства ее перемололись, измельчали: Амин приваливался к ней тяжелым горячим боком, но она всегда отходила в сторону.

Они почти не разговаривали. Немой медведь, сопровождающий новенькую в банде Шибача, вызывал шепотки и пересуды: Малика слышала, что кто-то пустил слух, будто у нее вовсе нет деймона, а медведь – так, ручная зверушка.

Лантос смотрел на нее с тревогой, пока Алия вычесывала шустрыми лапками медвежий мех и приговаривала:

– Наши бедные, бедные детишки.

Малика не считала себя бедной. Когда она напивалась так сильно, что не могла стоять на ногах, она плакала и просила Амина уйти. Но он не мог уйти, они оба это знали: если уйдет, будет больно, а они не хотели боли. Малика думала, что хотела, но на самом деле боялась ее больше всего на свете.

Тяжелое время длилось и длилось, и казалось бесконечным. Амин смотрел на нее большими печальными глазами, и Малике хотелось выдавить их до дрожи в руках.

Алия все понимала, но ничем не могла помочь. Она гладила Амина по голове и приговаривала:

– Что же будет, что же будет?

Ничего не было. Боль не прекращалась, и шерсть Амина с каждым годом все больше сваливалась в колтуны и сосульки.

Лита и многие другие

Деймоном Варрика Тетраса была шустрая рыжая белка по имени Лита. Она носилась туда-сюда по письменному столу, передавая Варрику нужные ему безделушки вроде чистого листа бумаги или непрочитанного письма. С другими деймонами она общалась под стать своей второй половине: лихо и убедительно. Ей не нужна была сила, чтобы одолеть других деймонов – ей достаточно было острого язычка.

Амин тушевался в разговорах с ней; Малика пыталась выпячивать грудь в перепалках с Тетрасом. Лита смеялась задорно, а потом становилась спокойно рядом с большой медвежьей лапой и доверительно пристраивала на ней пушистый хвост.

Лита была похожа на Алию, но лишь в том, что всем хорошим людям старалась быть наседкой, а всяким ублюдкам – худшим в их жизни кошмаром.

Малика облокачивалась на бок Амина и хохотала каждый раз, когда Лита кидалась камешками в пылу битвы, а потом спешила забраться Варрику за воротник.

В Инквизиции Малике стало во многом лучше, и Амину тоже. Они учились заново понимать друг друга, и в этом им помогали деймоны их друзей. Лита – подсказывала на медвежье ухо, как лучше утешить, когда плохо. Деймон Жози, маленькая антиванская птичка по имени Микеле, – давал советы, как не поссориться, если они хотят разного.

Серый гургут Теобальд и Кассандра учили их, как не навредить друг другу в бою, как сберечь себя, защитить.

Это было новым для них. Малика гладила деймона по жесткой шерсти, чесала за ушами, и сердце ее наполнялось нежностью.

Она смотрела в медвежьи глаза и больше не боялась увидеть в них ненависть.

Каспар

Серая кукушка на плече Кусланд смотрела на Малику внимательным взором, и все внутри нее замирало. Амин прижимал круглые уши к голове и ложился на землю.

Каспар и Кусланд понимали друг друга без слов. Они разговаривали, когда оставались наедине, но Малика видела, что они любят друг друга так, как им с Амином еще только предстояло научиться любить. Кадаш старалась, но все еще дергалась каждый раз, когда деймон проявлял к ней свою ласку, а он – он боялся, что она вновь ударит его, как когда-то давно.

Но так, как тогда, уже не будет, они оба знали это.

– Ты такой маленький медведь, – внезапно сказал Каспар однажды вечером, и Амин смутился.

– Да?

Он и правда был маленьким, меньше, чем ферелденские косолапые. В нем не было ярости и ненависти; Малика пыталась вылепить их, но ошиблась.

– Да, – кивнул пернатый. – Был бы побольше – пришлось бы расширять дверные проемы!