Текст книги "Малика (СИ)"

Автор книги: Аквитанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Малика была ребенком, и признательность свою в обмен на подарки от Лантоса она проявляла соответствующе: показывала ему свои тайные места в Оствике, рассказывала истории с улиц и из глубины веков. Однажды она привела его на окраину города, в руины заброшенной башни, облюбованной бродячими котами, и они пролежали на нагретых солнцем камнях почти весь день, проболтав обо всем на свете.

Лантос тогда и сам ощутил себя ребенком. Малика, сама того не ведая, подарила ему лучший из всех подарков – детство, которого у него не было.

Идиллия не продлилась долго: совсем скоро Лантос был завален работой, а Малика продолжила учиться управлять делами в клане, но они виделись почти каждый день и всегда находили, что друг другу сказать. Малике хватило двух месяцев, чтобы стать его сальрокой, и это дорогого стоило.

Лантос хотел бы, чтобы все осталось так, чтобы не было тех ужасных событий, случившихся потом, но кто он такой, чтобы мироздание его слушало? Он чувствовал себя беспомощным, совершенно не зная, как помочь Малике. Он не смог помочь своим братьям когда-то. Разве он сумеет сейчас?

Она часто гостила в его доме, сдружившись с Деврой, а впоследствии – и с их маленьким сыном, Рагнором. Но после изгнания она приходила все реже и реже.

Когда Серена Кадаш раз за разом произносила жестокие слова, Малика молчала, затаив дыхание. Когда Серена сказала, что не хочет больше видеть Малику в своем доме, та, кажется, начала задыхаться.

Лантосу тоже хотелось многое сказать, но он не вмешивался. Он понимал мотивы босса и не спорил.

Малика смотрела в пол, стиснув зубы, и тяжело дышала. Лантос помнит как сейчас: ее била мелкая дрожь, и он пытался взять ее за руку, но она вырвалась, резко, зло. И прокричала матери хрипло: «Ты бы им все простила. Ты бы все… простила! Но они мертвы! А я жива! И ты все равно… Тебе все равно насрать!»

Серена выглядела усталой и раздраженной, но не более того. Малика убежала, не дождавшись ответа, а Лантос, найдя ее, не смог подобрать слов.

Он знал, что это неправильно. Они не разговаривали после смерти Берси, после смерти Надии, они не разговаривали и в этот момент. Потому что в Хартии так не принято. Потому что, в общем-то, так не принято у всех гномов.

«Я могу помочь найти работу», – вместо всех утешений и вопросов произнес тогда Лантос.

Малика ответила: «Не нужно». Сказала, что начнет все заново, отправится в место потеплее, вроде Викома.

А на следующее утро пропала, не оставив записки. Лантос нашел ее спустя полгода в Ансбурге. Ему было стыдно, что он не успел раньше, потому что трактирщик, отведший его к ее ночлежке под крышей, сказал, что все заработанные вышибалой деньги она тратит на выпивку. Увидев ее, спящую на прохудившейся лежанке, Лантос понял, что она была в той же одежде, в которой он видел ее в последний раз.

В тот день они долго разговаривали о важном, наверное, впервые за все время, но вышло все равно не так, как должно быть. Малика не слушала его, говорила, что все в порядке. Говорила, что выплатит долги и найдет другую работу. Лантос не верил ей. Лантос не понимал, как такое могло произойти всего за полгода.

Он провел в Ансбурге около месяца. Однажды их нашел гном по прозвищу Мятый и сообщил, что Шибач не против увидеть в своей банде славных девчонок. Малика послала и Мятого, и Шибача куда подальше.

А спустя пару дней сказала Лантосу, что Шибач дал ей товар – ящик зелий для повышения любвеобильности – и сказал, что, если она реализует его, он сразу даст ей повышение. И так и произошло: Шибач принял ее в свою банду с распростертыми объятиями.

Но сейчас Шибач был мертв, сломленный болезнью, отравленный, задушенный, зарезанный – так никто и не разобрался в причинах. И Серена Кадаш тоже была мертва, а они все продолжали жить, будучи поколением, пришедшим на смену засидевшимся старикам. Малика так и не расправилась с Шибачом, но разве это не к лучшему? Она стала Инквизитором и спасла нечто большее, чем какой-то замшелый хартийский клан. Она бы не стала частью вечности, убив Шибача. Да даже заняв место матери, тоже не стала бы. И померла бы гораздо раньше их всех.

Когда пыльная бутылка виски опустела наполовину, Малика произнесла устало, разрывая на кусочки первый попавшийся листок бумаги:

– Она даже вряд ли поняла, что я была рядом с ней.

Лантос покачал головой.

– Она о тебе спрашивала в последнее время. Не совсем понимала, чем занимается Инквизиция.

– Да мы сами не совсем понимали, – усмехнулась Малика и оперлась подбородком на ладонь, скрывая улыбку. – А теперь это неважно. Многое стало неважным, знаешь?

– Так чем ты теперь будешь заниматься? Раз уж все стало неважным.

– Если скажу – не поверишь. Так что не забивай голову.

Лантос кивнул. Она теперь, видно, многое не могла рассказать ему, а раньше делилась всеми своими планами – от невразумительных по уничтожению Хартии до самоубийственных по уничтожению Шибача. Но где Хартия и Шибач, а где Инквизиция?

Лантосу было слегка грустно от того, что его не было рядом. Но Малика правильно сказала однажды: у него теперь семья, сын, свое дело. Лантос, правда, тогда ответил, что она тоже его семья, и они немного повздорили, но разве теперь это важно? Она все еще его сальрока, но он уже очень давно не отвечает за нее.

После изгнания Малики босс перестала платить ему те жалкие пару серебряников, но он все равно продолжал присматривать за подругой. Вытаскивал ее из заблеванных кабаков, спасал от смерти, выслушивал дерьмо о том, что он ей не нужен. Это, в сущности, и не было никогда исполнением приказов босса – это всегда было лишь потому, что Малика была его сальрокой. Его семьей.

– Серена попросила меня кое-что сжечь, – сказал Лантос, поднимаясь со стула и направляясь к одному из сундуков. – Но я решил, что теперь это решать тебе.

– Какой-то компромат? – заинтригованно отозвалась Малика, вытягивая шею, чтобы заглянуть в содержимое сундука. Лантос достал оттуда небольшую коробочку и потряс ею. Что-то зашелестело – определенно бумага.

– Письма. Личные. Я не читал, но она сказала, что они не относятся к делам клана. Просто не будут иметь смысла после ее смерти, и поэтому их лучше сжечь.

Малика тихо рассмеялась.

– Точно компромат. А ты знаешь, что из тебя ужасный подчиненный? Слишком много самоуправства.

– Ну, дожил бы я до своих лет без самоуправства? – усмехнулся Лантос в ответ и положил коробочку с письмами перед подругой. Она повертела ее в руках, все еще слабо улыбаясь, и произнесла:

– Спасибо, Ланти. Еще несколько лет назад сказала бы, что мне это не нужно, но теперь не буду.

– Я знаю. Ты стала честнее.

Малика вновь не сдержала смешка.

– Может быть.

Они проговорили до самого утра, вспоминая старое и новое, а о будущем рассуждая лишь в светлом ключе. Что будет с кланом Кадаш дальше, после смерти Серены и, главное, после смерти Шибача? Лантос пока что ничего не знал, да и Малика тоже. Она теперь состояла в Торговой Гильдии, но не хотела иметь с ней дел. Обещала только, что, если будет нужда, она подергает за ниточки, все уладит.

Малика переживала за них, будто не было этих лет изгнания, будто в клане ее все еще помнили и знали. Она так, кажется, переживала за весь мир.

Лантосу всю жизнь хотелось облегчить ее участь, но он так и не смог. Малика сама накладывала на себя ответственность и сама с нею справлялась, и всегда была не права лишь в том, что ей не нужна ничья помощь.

Лантос обещает ей, что с кланом все будет хорошо. Что они справятся, и ей не нужно тревожиться понапрасну. Это меньшее, что он может сделать для нее сейчас.

Правда в том, что он все еще видит в ней того ребенка, которого увидел почти двадцать лет назад. Ребенка, радующегося тем мелочам, которым не радуется никто другой, ужасно ранимого, но преисполненного силы. И в этом своем ядре Малика не изменилась и не менялась никогда. Это всегда было с нею, под слоем боли и злости, под непониманием себя и других.

В двадцать три года Лантос думал, что Малика славная девчонка, которую в клане совсем несправедливо не замечают. Она не была виновата ни в одном из своих несчастий.

В сорок четыре Лантос ни на секунду не поменял этого мнения. Малика всегда заслуживала большего, чем получала.

========== Слова ==========

Комментарий к Слова

Малика глазами Кусланд.

Предупреждение: это может оказаться не совсем тем, что вы ожидали (ﾟωﾟ；) я тоже не совсем понимаю, почему мои персонажи ведут себя так, как им захочется (ﾟωﾟ；) (ﾟωﾟ；) (ﾟωﾟ；) (не убивайте меня)

Сказать по правде, из Элиссы так себе бард: она не умеет изучать людей так же, как это делает Лелиана. Поэтому она предпочитает прочесть объемное досье, прежде чем приступить к сотрудничеству с бывшим Инквизитором.

«Малика Кадаш родилась там-то тогда-то», – сухое перечисление фактов; Лелиана смотрит на Кусланд как-то чересчур хитро, и той становится страшно читать дальше.

«Проблемы с алкоголем», – вряд ли хуже Огрена, того не переплюнуть.

«Предпосылки тиранического типа поведения», – Кусланд читает это и скептически хмыкает: «А чего не узурпаторского?», а Лелиана лишь закатывает глаза в ответ.

Набор таких же сухих черт характера лишь иногда разбавляется пометками на полях, маленькими, зачастую с вопросительными знаками.

«Склонность к мыслям о самоубийстве?»

«Периоды спада/подъема как часто?»

Кусланд чуть хмурится – ее взгляд почему-то цепляется за самое плохое, пропуская то, какие дифирамбы талантам Инквизитора поет Соловей в остальной части досье. Она вчитывается внимательнее, перечитывает два раза за утро, а на следующий день понимает, что помнит каждое слово наизусть.

Когда она видит Малику Кадаш в первый раз, в ее памяти всплывают строки: «Она производит невероятное впечатление на армию; стоит Инквизитору появиться на поле боя, как на следующий день это событие обрастает легендами и байками. В рапортах лейтенантов становится тяжелее отделить правду от приукрашивания». И правда, как тут не обрастать байками, когда приезжаешь верхом на каком-то неведомом чудище?

Они едут в Денерим, оставив наголопу мужчине по имени Деннет. Малика признается, что хотела побыть с Ядвигой еще немного, но не может взять ее с собой в их путешествие. Кусланд гладит своего старого мабари по холке; она ни за что не оставила бы его, но он и не такой приметный, как огромная наголопа.

Каленхад – единственное, что еще связывает Элиссу с ее далекой юностью, полной радостей, печалей и горького сожаления.

В столице они без особых проблем получают аудиенцию короля и королевы. Если Кусланд и неловко, она этого не показывает; в свой последний раз в Денериме она пробралась во дворец и на неделю сбежала вместе с Алистером в бесцельное путешествие по Ферелдену. Анора наверняка до сих пор злится на нее за тот случай – ей вообще есть за что злиться на Элиссу.

Инквизитор Кадаш выглядит собранной и лишь немного напряженной. Ее здоровая рука заведена за спину, а фальшивая висит вдоль тела, словно напоминание о подвигах, совершенных ею за эти годы.

Малика заговаривает о необходимости отсрочки любых конфликтов с Орлеем. Ей отвечают правильные, разумные вещи: о какой отсрочке может идти речь, когда Гаспар стягивает войска к Морозным горам? И позицию Ферелдена можно понять – Гаспар был ставленником Инквизиции, а она не удержала его в узде.

Кусланд не вмешивается, стоя рядом, и только переглядывается с Алистером, обмениваясь жестами и движениями губ. Анора старательно игнорирует их, и Элиссе даже становится немного смешно.

Леди Кадаш невозмутимо отвечает на все вопросы и возражения, и Кусланд проговаривает у себя в голове голосом Лелианы: «У Вестницы совершенно нет навыков дипломатии, но она неосознанно находит подход к каждому».

Инквизитор говорит о вторжении кунари, которое предположительно начнется в конце года, об опасениях насчет политики Старкхевена, направленной на гегемонию над остальными городами Марки, а также о коллизиях, вновь возникших между Неваррой и Тевинтером. Она говорит: не накаляйте ситуацию еще больше. Дайте нам разобраться со всем в последний раз. Если хотите, считайте это последним незаконченным делом Инквизиции.

«В среде орлесианской знати честность и прямолинейность Инквизитора вызывают насмешки и брезгливость, а в орлесианской армии – уважение и интерес. На этом фоне тандем с Гаспаром де Шалоном вышел действительно продуктивным».

Вот только на этот раз леди Инквизитор лжет. Кусланд напоминает ей о письме, пришедшем от Лелианы этим утром, и Малике не остается ничего другого, кроме как рассказать об этом королю и королеве.

Эльфы Орлея начали покидать эльфинажи, и на вопрос о причинах этого исхода леди Кадаш отвечает, что ничего не знает. Кусланд старается не показать своего удивления и, к счастью, справляется с этим.

Если Инквизитор предпочла солгать, значит, в этом есть смысл.

Намного позже, когда Малика лжет об этом и другим людям, Кусланд понимает: она не хочет, чтобы кто-либо знал о Фен’Хареле. Истинная цель их миссии скрывается под предлогом урегулирования внешнеполитических конфликтов.

«Ее аргументация зачастую наивна и страдает от недостатка логики, но она искренне верит в то, что делает, и всеми возможными способами доводит начатое до конца».

Они плывут в Камберленд, затем в столицу и задерживаются в Неварре на долгие три недели. Связываются с информаторами и агентами, вербуют новых людей, ведут переговоры со знатью. В Орлее тем же занимается Лелиана, а в Вольной Марке – Варрик Тетрас. Положение Элиссы и Малики осложняется только тем, что им приходится действовать тайно. Три раза на них совершается нападение, и по крайней мере одно из них не является случайным.

Инквизитор делится мнением, что это кунари. Кусланд не спорит: спустя столько лет ее саму могли желать убить только Стражи из Вейсхаупта.

Они меняют постоялые дворы, ночуют в лесах и пещерах, делят один быт на двоих. Почему-то сильнее всего Элиссе запоминаются их спокойные утра и вечера, а не дороги и незнакомые лица, которым приходится объяснять непонятные ей вещи. Большую часть времени она молчит, и только наедине с леди Кадаш может поделиться соображениями по делу и без.

Они понемногу притираются друг к другу. Утром на лесных стоянках Элисса прыгает по холодной росе в поисках снятых вечером носков и клянет ненормальную неваррскую погоду с душными ночами и ледяными рассветами. Малика смеется над ней, закутавшись по нос в плед из колючей козьей шерсти, на котором она спит по ночам, и говорит, умничая, что дело не в погоде, а в том, что их лагерь разбит в низине.

Кадаш неизменно высыпает в котелок кучу таскаемых с собой антиванских специй, а Кусланд закусывает почти любую еду сушеными финиками, сворованными с рынка в Камберленде; у них обеих странные пристрастия. Каленхад постоянно вертится рядом, мечтая урвать какую-нибудь косточку, но Элисса запрещает его перекармливать.

Ему почти семнадцать лет, и он умирает. Для чужого глаза это заметно не сразу: его реакция стала плохой и ухудшились слух и нюх, но это становится трудно скрывать, когда у него начинают подкашиваться лапы. Они разъезжаются в стороны, и пес садится, не в силах подняться. Кусланд помогает ему, растирает мышцы, но понимает, что толку от этого мало. Если Малика и осознает, в чем дело, то не показывает этого, лишь говорит, что постарается не гнать лошадь и самой идти помедленнее, чтобы мабари мог их догнать.

Леди Кадаш находит общий язык с Каленхадом быстрее, чем находит его с Элиссой. Пес довольно скоро разрешает гладить себя и чесать живот; он ластится к гномке и даже иногда спит с ней. Кусланд рада этому и ни капли не ревнует.

Вот только ей вновь начинают сниться кошмары. В одну из ночей Элисса просыпается, вырванная из сна удушающим страхом, и не может выдавить из себя ничего, кроме судорожных ругательств. Она шепчет, стараясь унять бушующее сердце: «Твою мать, твою мать, твою мать», но вдруг замирает, задерживая дыхание.

Даже сидя спиной к Малике, она отчего-то уверена, что та проснулась от ее голоса. Что вместе с ней точно так же перестала дышать.

Но Малика ничего не говорит. Элисса зажмуривается, чувствуя, насколько ее лицо мокрое, и выдыхает только тогда, когда Каленхад начинает вылизывать ее соленые щеки.

Утром Кусланд просыпается, укрытая пледом из козьей шерсти, и не обнаруживает в лагере никого: ни пса, ни гномки. Она сжимает рукоять кинжала, припрятанного рядом, и оглядывается по сторонам. Солнце только-только взошло; все ловушки, расставленные вокруг лагеря, на своих местах, и нет никаких следов незваных гостей.

Спустя четверть часа, проведенную в напряженном ожидании, Элисса слышит знакомый голос и чуть расслабляется. Малика о чем-то тихо разговаривает с Каленхадом; когда они выходят из-за деревьев, Кусланд замечает, что мабари тащит в зубах корзинку с чем-то съестным, а Кадаш несет с собой крынку утреннего молока.

Малика варит кашу на молоке и добавляет в нее ягоды, и Элисса так быстро съедает целых две плошки, что обжигает язык. Кадаш не в первый раз за их путешествие смеется над ней и говорит, что хочет как-нибудь напоить ее какао («знакомый подсадил») и накормить пастилой.

Признается потом:

– Объедалась сладким, когда кошмары снились. Зубы, конечно, болели страшно, но было вкусно.

Элисса кивает, мягко улыбаясь:

– Да, было бы славно.

«Возможности Якоря не поддаются полному осмыслению. Каждый раз, когда кажется, что его проявления исчерпаны, обнаруживается что-то новое. Похоже, что благодаря ему у леди Инквизитора установилась связь с Тенью, выражающаяся в появлении снов. Вполне вероятно, что это первый такой случай за всю гномью историю».

– Вам больше не снятся сны? – интересуется Кусланд, вспомнив отрывок из досье.

– Я думала, вы удивитесь, но, видимо, Лелиана рассказала вам об этом, – хмыкает Малика. – И, да, больше не снятся. Не знаю, хорошо ли это, или плохо. Я все равно плохо сплю: просыпаюсь от каждого шороха. Понимаете ли… Все дело в нашей голове. А не в Тени. Мои кошмары не прекратились, когда удалось усмирить демона, который, вроде как, вызывал их.

Элисса не знает, что вызывает ее кошмары. Это не наваждения скверны и не дурные предзнаменования. Скорее воспоминания, пробужденные новыми страхами.

Они с Инквизитором расстаются на несколько дней. Малика уезжает на север страны для встречи с агентами из Тевинтера, а Кусланд следует на восток, чтобы ввязаться в авантюру с местной Рыжей Дженни. Они срывают переговоры о поставках фуража между неваррским аристократом, тайно обращенным в Кун, и завербованными еще десять лет назад киркволльцами. А потом срывают еще раз, и еще, пока не вовлекаются в сумасшедшую погоню, продлившуюся почти неделю. Кунари разрабатывают логистику для будущего вторжения – что ж, Инквизиция делает то же самое, готовясь к своей последней миссии. Нет ничего удивительного, что их интересы пересекаются.

Элисса даже на немного снова чувствует себя способной сворачивать горы. Когда она вновь встречается с Маликой, то чувствует, что успела по ней соскучиться, и радость от их встречи такая яркая и искренняя, что рождает воспоминания о детстве. Ей хочется обнять Кадаш, но она не решается; Малика насмешливо фыркает, не понимая ее странных телодвижений. Говорит: «Мы едем в Тевинтер», и у Кусланд перехватывает дыхание от предчувствия великих событий, которые навсегда изменят ход истории. Это и будоражит, и пугает.

Вряд ли Малика чувствует нечто похожее: по ней невозможно сказать, когда она волнуется, печалится или боится. Почти все ее плохие эмоции отражаются на лице одинаково. Элисса находит в ней с каждым днем все больше деталей и не может оторвать взгляда: короткие волосы, стянутые в небрежный хвостик, наверняка щекочут шею, и Малика то и дело тянется туда ладонью. На шее, там, где щекочут волосы, три темных родинки выстроились в ряд, оканчиваясь на остром позвонке. Ладонь правой руки мозолистая, и ногти давно пора подстричь, они мешаются и ломаются (Малика не может сделать этого сама и потому грызет их, а Элисса стесняется предложить свою помощь).

Иногда Кадаш ловит ее на этом разглядывании, и тогда Кусланд вставляет в неловкую тишину какой-нибудь комплимент: про красивый нос или очаровательные глаза. На самом деле, ей кажется, что самое красивое в Малике – это плечи.

В один из ночных привалов они лежат на опушке леса, рассудив, что обе не могут уснуть, и принимаются разглядывать ночное небо. Кусланд изучала астрономию почти три года, но не помнит ни одно из созвездий, зато Малика сыплет названиями словно перед учителем. Хватает руку Элиссы и тычет в какую-нибудь звезду. Они лежат так, кажется, полночи, слушая почти оглушительный стрекот сверчков, а потом Кусланд вдруг произносит:

– На самом деле, наша ситуация такая некрасивая.

Кадаш вздрагивает и переводит на нее взгляд растерянный и непонимающий.

– Что?

– Я все думаю… Как сильно мы загнаны в угол всеми обстоятельствами. Мы не можем говорить о Соласе, потому что он был членом Инквизиции, верно? Инквизиция и так ушла не на самой лучшей ноте, а если еще и вскроется этот факт…

Малика недоуменно моргает, а затем хмурится так сильно, что становится понятно: переигрывает.

– О, вы точно умеете разрушить романтику, – ворчит она, пихая Кусланд в бок культей без протеза.

– Простите, – тихо отзывается Элисса. Ей не хочется шутить и иронизировать; она всегда была серьезна в том, что хочет понять Инквизитора как можно лучше. Ей кажется: не начни она этот разговор, она не составила бы полной картины.

Элисса думает, что Лелиана, возможно, не поняла леди Инквизитора или поняла неправильно; она хочет убедиться во всем сама.

И вдруг пугается, что Малика не захочет отвечать. Испуг этот длится несколько мгновений, пока гномка не заговаривает, вздохнув и вновь переведя свой взгляд на далекое-далекое небо:

– Дело даже не в этом. Само знание о Соласе, о том, что он планирует сделать – это может спровоцировать гонения на эльфов. Нам это не нужно. Пусть лучше все думают, что они уходят искать лучшей жизни – так ведь и есть. Но чем больше людей об этом узнает – прямо или косвенно – тем быстрее это знание начнет распространяться по миру. Нам нужно успеть до этого момента. Избежать больших жертв. Брешь породила фанатиков, ждущих Конца Света, и я боюсь представить, какие сумасшедшие возникнут под мыслью о том, что эльфы хотят вернуть себе Золотой век.

– Да, я понимаю, – медленно кивает Кусланд.

Малика молчит какое-то время, не глядя на Элиссу, а потом продолжает:

– Это сложно. Я не чувствую, что имею право решать его судьбу, но почему-то все ждут именно моего решения.

– Потому что вы Инквизитор. Даже сейчас.

– Это глупо и наивно, – отвечает Малика с усталым возмущением. – Он меня не послушает, и, в таком случае, мы, что, должны его убить? Я не… Я не хочу брать на себя это.

– Вы правы, – соглашается Элисса, чувствуя нарастающее волнение. – Вы не должны брать на себя эту ответственность. Я думаю, как часто это бывает, все решат обстоятельства. У нас даже не будет времени выбирать.

Малика вновь предпочитает не отвечать и только растерянно чешет лоб. Заговаривает лишь несколько минут спустя, и все это время Элисса смотрит на нее неотрывно:

– Мне сейчас вспомнилось… Есть одна книга… Гномья. Не из тех книжонок, что пишет Варрик, и вообще не с поверхности. Ей лет четыреста, точно не скажу. Обычно, знаете, в гномьей литературе пишут про Совершенных да про королей, а эта была про времена до Моров. Про какие-то древние распри между тейгами; нечто подобное могли бы написать люди, но не гномы. Так вот, был момент, который врезался мне в память. Один гном встретил духа своего предка, и тот спросил: «Где ты был, когда враг пришел в наш дом и убил наших родных? Когда мечи плавились в их руках, а Камень лила слезы по павшим? Тридцать семей полегли в тот день, не отступившие ни на мгновение и не испытавшие страха, но они будут забыты в веках, как проигравшие, а ты продолжишь жить, лелея свою трусость. Ты скажешь мне: ведь я умер бы так же, как и они, разделив поражение. Но я отвечу: теперь ты никогда не узнаешь». Такая банальщина, но я все думаю и думаю, и спрашиваю себя, хочу ли я, чтобы мои предки сказали то же самое? Где я была, когда могла что-то сделать? Самое важное, что, боюсь, Соласом движет тот же страх. Где он был, когда его народ страдал? Я думаю и думаю, и не могу представить… Не могу представить… – голос Кадаш вдруг срывается, и она прерывисто вздыхает, запуская руку в волосы. Элисса замечает, что Малика плачет, и замирает в растерянности, не зная, что делать. – Как тяжела эта ответственность. И как глупа, в самом деле: с чего он взял, что может решать это один?

Малика приподнимается с травы, вытирая глаза рукавом, и бормочет:

– Простите.

– Нет, нет, все в порядке, – взволнованно тараторит Элисса и садится следом, кладя ладонь на колено Кадаш и не совсем понимая, что делает. – Все в порядке.

Она думает, что хочет поцеловать Малику, но одергивает себя: это было бы глупо и неуместно, и она сама прекрасно знает, что сделает это не затем, чтобы утешить.

Поэтому Элисса только сильнее сжимает теплое крепкое колено и зажмуривается что есть мочи, чтобы боль в глазах перебила боль в груди.

Малика ничего не говорит.

Каленхад умирает на следующий день, и Кусланд понимает, что поступила правильно: ее чувства и правда были бы неуместны не только в этой ситуации, но и в масштабе всей их миссии.

Они хоронят ее старого друга, и Кусланд весь день чувствует в своем горле комок, который невозможно сглотнуть – но не плачет. Малика обнимает ее и вновь ничего не произносит, и Элисса, что всю свою жизнь только и делала, что говорила и говорила, не осознавая важности слов, теперь понимает, что в такие моменты они попросту не нужны.

Они едут в Тевинтер, обустраиваются в подполье. В один из дней Элисса спрашивает потерянно, смотря на разбросанные по столу карты, планы, письма:

– Вы правда считаете, что мы справимся?

И Малика вновь смеется над ней, как над ребенком, и обхватывает своей рукой ее запястье, заглядывая в глаза.

– Леди Кусланд, посмотрите на нас с вами. В начале Пятого Мора у вас на руках были лишь договоры Стражей, но вот как вышло: вы одолели Архидемона меньше чем за год. А со мной вообще отдельная история: надо же было оказаться в Храме Священного Праха в такой момент! Неужели нашей общей удачи не хватит, чтобы справиться? Я уж не говорю про всю удачу членов Инквизиции и наших с вами друзей. Будет очень странно, если у нас ничего не получится.

Кусланд кивает и улыбается, ощущая, как щиплет глаза.

Больше в ее памяти не всплывают строчки из досье. Ей кажется, и всех слов мира не хватит, чтобы правильно описать Малику Кадаш, и поэтому она перестает их искать.

========== Кодекс: Хартия ==========

Комментарий к Кодекс: Хартия

С Наступающим, друзья. Это, конечно, не тот подарок, который я сделала вам в прошлом году, и вообще эта часть писалась еще летом… Но я решила закончить этот год на ней. Следующая часть будет уже 2 января (когда ни у кого не будет времени ее читать хаха), и внимательные читатели догадаются, почему я выбрала именно эту дату :)

Предупреждения относительно этой части:

1) хедканон на хедканоне хедканоном погоняет: я все еще пытаюсь заполнить недостающее о клане Кадаш и наземной Хартии;

2) т.к. эта часть писалась летом, сейчас я вижу в ней некоторые недочеты… Но решила не править их, ссылаясь на тезис Лелианы о том, что аргументация Малики страдает от недостатка логики XD В этом мы с Маликой похожи.

Приятного прочтения!

Предисловие

Это не научный труд и не претендует быть им. Это ровно то, что заявлено в названии: отражение моего опыта в Хартии. И пусть не смутит читателя мой цинизм; без него, мне представляется, мы не доберемся до сути. Как и без рационального взгляда на вещи. Мы говорим о преступности, но о преступности, взращенной в том же мире, в котором живем и мы с вами. Мы должны понимать, что ни одно явление не возникает на пустом месте и не существует в изоляции. Хартия живет лишь потому, что ей позволяют жить.

За исторической справкой отсылаю читателя к трудам брата Дженитиви, а также к тем книгам мастера Тетраса, которые затрагивают Хартию [Варрик Тетрас, ”Дела клоачные”]. Варрик любезно согласился помочь мне выпустить эту книгу, сгладив шероховатости и острые моменты. Но в целом сей текст не подвергался цензуре, и вы увидите мои мысли ровно так, как я хотела бы донести их до вас.

Отдельную благодарность хочу выразить месье Шетарди, нашедшему время для рецензирования этой книги, а также моей давней подруге леди Монтилье, спасшей мое финансовое положение в это непростое время.

Кратко о рассказывающей

Мое имя Малика. Возможно, меня назвали в честь легендарной гномьей воительницы, а может и в честь девочки из сказки, которая много плакала и превратилась в тучку. Я из Дома Кадаш, по-настоящему древнего Дома, уходящего корнями во времена задолго до Первого Мора. Но вот в чем проблема: Хартия превращает такие вещи в пыль.

На момент написания этой книги мне почти сорок семь, почти тридцать два из которых я провела в Хартии. Восемнадцать из тридцати двух ознаменовались моим активным участием в делах организации. Остальные прошли в пассивном детском восприятии. Простая арифметика: не так трудно догадаться, что за пределами Хартии я провела меньшую часть своей жизни.

<…>

Но было бы неправильно воспроизводить ситуацию в Хартии, основываясь лишь на моем опыте. В Хартию приходят с разными мотивами и разными жизненными историями. Игнорируя их, мы не составим цельной картины. И, пусть это автобиография, я не могу не рассказать о судьбах, свидетелем которых стала сама.

Кто и как попадает в Хартию?

Я уже говорила в прошлой главе о том, что в какой-то мере оказалась в привилегированном положении просто по факту своего рождения. Это положение могло быть еще удачнее, будь я первенцем и будь мои отношения с матерью более теплыми, но это частности, не влияющие на картину в целом. Картина же эта состоит в том, что, родившись во влиятельном клане и будучи сыном или дочерью босса, вы изначально стоите на многие ступени выше шестерок. Хотя бы потому, что вы находитесь в прямой линии наследования.

Моя ситуация была сложнее, но то больше о тайнах семейных отношений, а не об устройстве Хартии. Не будь моя мать моей матерью, она наверняка устроила бы мою жизнь со всеми приятными приложениями. Чаще всего боссы стремятся передать власть в клане своему кровному наследнику. Бывают и обратные случаи, когда родственники кажутся сплошь нахлебниками, жаждущими поскорее урвать наследство, и боссы стараются привлекать в кланы людей со стороны. Такое в итоге и случилось с кланом Кадаш – древней крови в нем почти не осталось.