Текст книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"

Внизу было дымно, шумно и ярко. Мигающие вывески призывно светились, по неровным дорожкам сновали люди – не такие, как наверху. Конечно, то тут, то там встречались и партийцы в форме, но основную массу составляли маргиналы. Готтфрид огляделся – это был не самый нижний ярус Берлина, но от типичной немецкой аккуратности здесь осталось не так-то и много: бетонные пешеходные зоны залиты в опалубку небрежно, не отшлифованы и даже ничем не вымощены; то тут, то там торчала свинцовая арматура.

Готтфрида поражала многоярусность Берлина – Мюнхен был заметно ниже. Хотя контрастов и там хватало: на самом дне уже не обитали чистенькие партийцы и военные, хотя скелетов из Единой Системы Рабочих Лагерей там тоже практически не было – сами лагеря располагались за чертой городов, да и скелеты жили в отдельных поселениях. Зато было множество различного пошиба торгашей-спекулянтов, хотя деятельность эта была незаконной и строго каралась властями; баров и забегаловок; низкопробных театров и варьете; парочка борделей – тоже нелегальных. Легальные бордели располагались на верхних ярусах приличных городов, и в них велся строжайший учет.

В Берлинской толще можно было потеряться. Готтфрид скосил глаза на Алоиза – тот тоже рассматривал окружающее, стараясь не выказывать удивления. Иначе в них сразу углядят приезжих салаг – а салаг обуть проще простого.

– Куда пойдем? – Алоиз дернул Готтфрида за форменный рукав.

Готтфрид недовольно обернулся – его сейчас куда больше занимало, надежно ли он припарковал свою старушку-“БМВ”.

– Понятия не имею, – развел он руками. – Ты бы хоть у своих ребят из инженерного цеха спросил, куда тут стоит сходить. Я вообще не понимаю, мы здесь третью неделю, а впервые выбрались вниз…

Готтфрид усмехнулся, вспомнив, как они с Алоизом хотели пойти кутить в первый же день по прибытии, но до такой степени напились в служебной квартирке Готтфрида, что валялись прямо на неразобранных тюках с нехитрыми пожитками и считали, сколько раз над их головами провернется потолок. И спорили до хрипоты – потому что Алоизов потолок сделал в одну целую и тридцать две сотых больше вращений, чем Готтфридов. А Готтфрид с пеной у рта доказывал, что такого быть попросту не могло – ведь потолок-то над ними один. И до того обиделся на друга, что тот с ним никак не соглашался, что не разговаривал с ним весь следующий день. А потом навалилось столько работы, что было не до прогулок. Но сегодня дело другое – после того, как они слазили в чертовы развалины на чертовой окраине, им отчаянно требовался шнапс. И громкая музыка, яркие краски и новые впечатления.

– Пошли… туда! – Алоиз ткнул пальцем в первое попавшееся заведение с блекло-оранжевой мерцающей вывеской. Похоже, раньше она сияла призывным алым.

– А что это? – полюбопытствовал Готтфрид, пытаясь прочесть витиеватые буквы, впрочем, безуспешно – сама вывеска поблекла, контуры букв облупились, и теперь это было нечитаемое пятно. Точнее, два пятна – очевидно, название этого места состояло из двух слов.

– Какая разница? – отмахнулся Алоиз. – Лишь бы наливали.

Внутри было тесно, мрачновато, но на удивление уютно. Стены выкрашены в темный – точнее не разобрать, на небольших столах стояли старомодные лампы с абажурами из жатой бумаги, а у противоположной от входа стены расположились небольшие подмостки. На подмостках стояли музыканты: пятеро усатых мужчин в черных фраках. Готтфрид едва не рассмеялся – они живо напомнили ему здоровенных тараканов, фалды – точно как жесткие надкрылья! Один сосредоточенно играл на круглом подобии гитары, второй деловито щипал струны контрабаса, третий возил щеткой по медной тарелке и лупил колотушкой в барабан, а четвертый, раздуваясь как жаба, трубил в трубу. Пятый сидел за старинным пианино, каких было множество во всех домах еще до Великой Катастрофы. Они играли какую-то знакомую мелодию, и Готтфрид даже начал тихонько подпевать, без слов.

Они сели за столик поближе к сцене. К ним тут же подскочила молоденькая официантка в черно-белом коротком платьице, белом переднике и с белой кружевной заколкой в волосах. Готтфрид смерил девушку взглядом – совсем молодая. И, похоже, не немка. Слишком миниатюрная, с маленьким вздернутым носиком и темно-русыми волосами.

– Что я могу вам предложить? – она лучезарно улыбнулась, скользнула взглядом по Готтфриду и заинтересованно уставилась на Алоиза.

– Шнапсу, – ответил Алоиз, не размениваясь на любезности.

– И поесть, – вставил Готтфрид. – У вас есть что-нибудь, кроме этой сублимированной гадости? – он подмигнул девушке.

– Есть, – она смущенно улыбнулась, по ее щекам пополз легкий румянец. – Немного тушеного мяса с капустой. Как раз на две порции.

– Несите, – Готтфрид, прищурившись, смотрел вслед удаляющейся девушке.

– Мясо! Капуста! – Алоиз покачал головой. – Ты башкой, часом, не стукнулся? Ты уверен, что это мясо – не гигантская крыса с нижнего уровня? А капусту не выращивали на той же окраине, где мы сегодня шарились по милости Шайссебреннера?

– Плевать, – отрезал Готтфрид. – Ну, крыса и крыса, подумаешь. Мясо же. И капуста.

– Антирадина выпил – бессмертный, думаешь? – Алоиз только покачал головой.

Девушка принесла им по рюмке шнапса и еще раз лучезарно улыбнулась Алоизу.

– Что это ты принесла нам, красавица? – Алоиз строго поднял брови.

– Ш-шнапс… – растерянно ответила девушка. Ее лицо пошло некрасивыми красными пятнами, а губы мелко затряслись. Все-таки всех обитателей этих уровней роднило одно – чудовищный страх перед людьми в форме.

Алоиз опрокинул рюмку в себя, оглядел ее немного удивленно и спросил:

– Да? А я и не заметил… Ты вот что, красавица, – он улыбнулся, – принеси-ка нам графин шнапса. Пока один.

Готтфрид отметил, как разгладилось лицо девушки, как она разжала ладони, в которых комкала свой кружевной передник, и ему подумалось, что ладони-то у нее наверняка вспотели. Прямо как у него утром. Он, чтобы прогнать неприятные воспоминания, последовал примеру Алоиза и выпил шнапс. Тот оказался на диво недурным.

– Красивая, – мечтательно протянул Алоиз, когда официантка скрылась за занавеской.

– Угу, – покивал Готтфрид. – Не знаю, как тебе, а мне сейчас – любая красивая. А уж как еще выпью…

Он махнул рукой и принялся тихонько подпевать следующей мелодии, которую завел оркестр. Эта мелодия была знакома Готтфриду совсем смутно, он даже не помнил, откуда. Медленная, величественная, она, казалось дремала в его голове, пока первые звуки саксофона не разбудили ее и она не начала сама проситься наружу. Первая же стопка шнапса разливалась приятным теплом где-то в груди.

– Отлично! – возликовал Алоиз, когда официантка поставила на стол объемистый штоф с прозрачной жидкостью. – Выпьем же, Готтфрид! Кажется, мы начинаем приживаться в этом городе, а?

– Угу, – кивнул Готтфрид. Он проводил глазами официантку и с некоторой завистью посмотрел на Алоиза. Где бы они ни появлялись, внимание всех женщин доставалось исключительно ему.

– Что-то ты немногословен, – покачал головой Алоиз. – Ладно, выпьем еще, а?

Они выпили. Готтфрид провел пальцем по запотевшему штофу, думая о том, что завтра обязательно откроет дневник и прикоснется к, без сомнения, множеству тайн, которые хранила эта толстая тетрадь в кожаном переплете, как услышал голос. Голос, который выводил эту самую невесть откуда знакомую мелодию уверенно, решительно и в то же время просто – так же просто, как Алоиз только что предложил ему выпить. Готтфрид поднял глаза. На сцене стояла девушка – и пела. Он не понимал ни слова, судя по всему, девушка пела по-французски, налегая на грассированную “р” и характерно гнусавя, но ее голос был чистым и сильным, точно… Наверное, ручей? Готтфрид попытался вспомнить сказки, что читала ему в детстве мать. Там точно говорилось о ручьях. Но видел ли он хоть один ручей в своей жизни, вспомнить не удавалось.

Алоиз тоже обернулся на звуки голоса, выпил еще и присвистнул.

– Хороша, чертовка, – его глаза заблестели, а щеки зарумянились – как и на любом светловолосом и белокожем человеке, это было явственно заметно.

– Хороша, – Готтфрид сглотнул и попытался отвести взгляд.

Алоиз налил им еще, и Готтфрид уговорил еще стопку. И снова уставился на поющую девушку. Светлокожая и светловолосая, она все равно чем-то неуловимо отличалась от той же Вальтрауд Штайнбреннер. Или от Агнеты Мюллер, его ассистенки. И от всех остальных партийных ариек. Возможно, виной тому было ее платье – Готтфрид и платьев-то таких вживую ни разу не видел, только на фотокарточках, которые они, будучи студентами, тайком передавали друг другу в казармах. Да на старых кинолентах. Платье облегало ее, точно вторая кожа, являя взгляду ложбинку меж ее грудей и открывая округлые плечи, подчеркивало тонкую талию, а ниже линии бедер струилось свободными складками. И было совершенно удивительного серебряного цвета, вспыхивало и гасло при каждом движении певицы – в зависимости от того, как падали лучи света.

Готтфрид потянулся к штофу, с досадой осознавая, что стоящая на сцене девушка – наверняка не больше чем мираж, волшебная фантазия. Ведь даже если она и впрямь существовала, то никогда, никогда бы не посмотрела на такого, как Готтфрид Веберн. На Берга – пожалуйста. Или на Штайнбреннера. Или на любого другого арийца. Но уже точно не на него.

– Э-э, друг мой, – протянул Алоиз. – Ты сейчас на ней дыру взглядом протрешь. Может, тебе того? В бордель сходить?

– Ты за своими делами следи лучше, – огрызнулся Готтфрид.

– Да, у меня тоже все… – Алоиз нахмурился и выпил еще.

Готтфрид разозлился – вот уж не Алоизу сетовать на отсутствие женского тепла!

Официантка принесла еду и упорхнула, Готтфрид понуро уставился в тарелку. Аппетит разом отшибло, форменные галифе стали тесны до боли, а певица запела какую-то новую песню, от которой вдоль позвоночника поползли мурашки и даже руки затряслись. Он краем глаза покосился на Алоиза – тот придвинул к себе тарелку и уплетал еду за обе щеки.

– Ну как крыса? – беззлобно поддел друга Готтфрид.

Тот лишь поднял большой палец вверх и покивал.

– Чего не ешь? – спросил Алоиз, вытирая губы салфеткой. – Жри давай, когда еще натурального мяса схарчишь? А то развезет тебя еще, как как-то раз в Мюнхене, и что нам, тут ночевать, что ли?

Алоиз засмеялся и налил им еще по рюмке – штоф почти опустел. Он жестом подозвал официантку, и Готтфрид с завистью наблюдал, как его друг, приобняв смеющуюся девушку за талию, просил принести еще шнапса.

В последний раз он был с женщиной в Мюнхене, четыре месяца тому назад. Алоиз встречался с молоденькой девицей из Арийского союза женщин, шведкой Аннеке. Аннеке иногда привечала и Готтфрида, однако, судя по разговорам в казарме, позволяла она ему существенно меньше, чем Алоизу и юношам арийского фенотипа. И рьяно следила за тем, кабы чего не вышло. А после она забеременела и отправилась отдавать долг Империи в Центр Арийского Материнства.

В арийские Дома Удовольствий Готтфрида не допускали. Можно было сходить в абсолютно легальные французские или так называемые СРЧ-ДУ, что расшифровывалось как “сомнительной расовой чистоты дома удовольствия”, а то и вовсе к скелетицам в бордель при лагере, но у Готтфрида всякий раз что-то не складывалось. С совсем юной француженкой он растерялся, точно распоследний идиот, и все отпущенные полчаса просидел на полу у ее кровати, рассказывая девчонке немецкие сказки и отводя глаза, лишь бы и вовсе не смотреть на нее. А во второй раз он попал к дебелой немолодой славянке, которая с порога обругала его на своем варварском наречии. После Готтфрид задумался, может, она просто сама по себе обладала чересчур экспрессивной речью, а сказанное ею вовсе никак его не характеризовало, но было уже поздно.

На людей из лагерей он и вовсе смотреть не мог. Не мог отделаться от чувства, что он по чистой случайности носит форму, ходит по верхним ярусам и считается человеком. Пусть и с унизительными оговорками, но – человеком. И он испытывал чудовищный груз вины.

– Ты что-то совсем раскис, – покачал головой Алоиз, наливая Готтфриду еще. – Жрать-то будешь?

– Буду, – буркнул Готтфрид, вяло ковыряя вилкой в тарелке. Мясо и правда оказалось дивным, и он кое-как принялся за свою порцию.

– На-ка, выпей, – слегка заплетающимся языком проговорил Алоиз. – Сразу и аппетит придет, и жизнь приятнее покажется.

– А ты что-то уже хорош, – цыкнул Готтфрид и ухмыльнулся – ему отчего-то очень хотелось поддеть друга.

– Тяжелый день, – развел руками Алоиз.

Песня закончилась, и музыканты заиграли что-то еще.

– Позволите? – над их головами раздался голос, и Готтфриду подумалось, что, должно быть, не только Алоиз уже перебрал.

– Впервые вижу вас здесь, – певица, кутаясь в тонкий шифоновый шарф, придвинула к их столику стул и присела. – Вы проездом?

Голос ее был мягкий, бархатный, но при этом достаточно высокий и нежный.

– Мы здесь действительно впервые, – он кивнул и приветливо улыбнулся. – И нет, не проездом.

– Хотите шнапса? – подал голос Алоиз.

– Конечно, хочу, – певица кивнула, оглядывая обоих. – То есть, вы теперь – жители Берлина?

– Как Партия прикажет, – Готтфрид пожал плечами. – Мое имя Готтфрид.

– Мария, – певица протянула руку, словно для рукопожатия. Готтфрид принял руку, перевернул ее ладонью вниз и слегка коснулся губами пальцев – они пахли сигаретным дымом и чем-то пряно-сладким.

– Алоиз, – Алоиз тоже поцеловал Марии руку, попутно подзывая официантку, и подставил к столику еще один стул.

– Я слушаю вас, – официантка покраснела под взглядом Алоиза.

– Принесите еще шнапсу. И две стопки. И, – он оглядел стол. – Может, пирожных? Вы хотите пирожных?

– Я бы предпочла колбасу, – Мария нервным движением поправила шарфик, норовивший сползти с плеч.

– И колбасы, – настоял Алоиз. – А вы… Как вас зовут, фройляйн?

Казалось, у официантки покраснели даже уши:

– Магдалина.

– Отлично, Магдалина! – Алоиз сиял. – Присоединяйтесь к нам! Выпьете с нами…

Вскоре они уже сидели вчетвером, пили шнапс с колбасками и общались так, словно были знакомы целую вечность. Музыканты играли джаз, остальные посетители либо расползлись по домам, либо по углам, еще одна компания партийцев, судя по нашивкам, из медико-биологического блока, сидела и пила очередную бочку пива и пребывала примерно в таком же состоянии, что Готтфрид, Алоиз и их новые знакомые.

Готтфрид вполуха слушал щебетание Магдалины: оказалось, ей всего-то восемнадцать, и несколько месяцев назад она приехала в Берлин из Дюссельдорфа в надежде стать медицинской сестрой, но из Арийского союза девушек ее отказались переводить в Арийский союз женщин, мотивируя это недостаточно чистым происхождением.

– Мой папа… Понимаете… – она нервно теребила в руках передник и перешла на шепот. – Он поляком был…

– Ох, Магдалина… – качал головой Алоиз. – Вы бы остерегались говорить… такое… Чай, знакомы-то всего-ничего… А если мы… гестапо? – он многозначительно поднял указательный палец вверх.

– Я не боюсь, – Магдалина вздернула маленький подбородок. – Все и так знают о моем происхождении. Работаю я официально. Это не запрещено. А что в Партию не приняли…

– И ладно, – согласно икнул Алоиз и положил руку на колено Магладины. Та вздрогнула, но расплылась в смущенной улыбке и даже не подумала отодвинуться.

– Вот вы, Готтфрид, – Мария наклонила голову и искоса посмотрела на него, – ученый? Настоящий ученый? Или врете?

– Вру, – развел руками Готтфрид. – Конечно, я совершенно нагло вру! – он вдруг разозлился. – Все, на что я способен, это вымыть в лаборатории пол или подать настоящему ученому пробирку – кто же допустит меня хотя бы к реактивам? Или приборам?!

Он налил себе стопку, разлив половину – руки тряслись, – и спешно выпил. Сердце стучало где-то в висках.

– Я обидела вас? – Мария положила узкую ладонь на его предплечье. – Простите. Я никогда не видела ученых вот так вблизи. Мне казалось, это убеленные сединами старики… А вы совсем молодой…

– Ерунда, – отмахнулся Готтфрид.

Он почувствовал себя совсем неловко – ведь и дураку понятно, что Мария имела в виду, а он опять вообразил себе, что его обвиняют в недостаточно арийском фенотипе.

– Я никогда не состояла в Партии, – покачала она головой. – Мои родители до Великой Катастрофы жили в Швейцарии. Я совсем этого не помню, – она виновато улыбнулась. – А потом бесконечные разъезды… Я росла еще с ними, не в Арийском Воспитательном Центре. Из города в город… А ведь могла бы петь в Филармонии…

– Почему вы не вступите в Арийский союз женщин? – удивился Готтфрид – он впервые слышал о том, что кто-то из подданных Арийской Империи, имеющий нормальное происхождение, не состоял в Партии.

– Я не состояла ни в Арийском союзе девочек, ни в союзе девушек… – развела руками Мария. – А потом провалила экзамен по Истории Партии. До нового, как вы понимаете…

Она не закончила. Готтфрид залюбовался на ее лицо: некрупные голубые глаза, тонкий нос, полные чувственные губы… Чертовски красивая.

– Вы не возражаете? – она откуда-то достала серебряный портсигар, а из него – тонкую дамскую сигарету.

– Нет-нет, – соврал Готтфрид – он не выносил табачного дыма.

Но теперь он любовался на то, как она зажимает сигарету полуоткрытыми влажными губами, как нажимает на кнопку зажигалки и меж ее пальцев играет маленький синий огонек, как колеблется ее круглая грудь под платьем при вдохе, и думал о том, что ему наплевать на дым.

– Мы остались за столом одни, – хохотнула Мария, откидываясь на спинку стула и кивнула в сторону небольшого свободного пространства.

Алоиз и Магдалина, тесно прижавшись друг к другу, танцевали под звуки “Лунной серенады”.

– Жаль, нам не хватит места, – посетовала Мария, а Готтфрид мысленно возблагодарил фюрера за то, что в помещении так тесно: не слишком-то ему хотелось позориться перед новой знакомой. Тем более, такой удивительной – точно не от мира сего.

– Значит, вы занимаетесь физикой и химией, – Мария налила им еще по стопке. Готтфрид с удивлением отметил, что выпила она уже порядочно, но это нисколько не сказалось на ее речи, только глаза подернулись влажным блеском.

– Увы, – Готтфрид выпил и рассмеялся. – Нет, не подумайте, мне нравится то, чем я занимаюсь…

– Наверное, это опасно… – Мария принялась водить кончиком пальца по краю стопки.

– Когда как, – уклончиво ответил Готтфрид. Отчаянно хотелось рассказать про их дневные приключения в развалинах, но он сдержался – такую информацию нельзя было сдавать и товарищам по Партии, что уже о беспартийных-то говорить?

– Готт… фрид! – Алоиз оперся на стол и наклонился к другу. Его бледное лицо покраснело, на губах блуждала совершенно идиотская улыбка. – Ты… пьян! Ты не довезешь… ик… нас! Поэтому…

– Вы можете остаться здесь, – пожала плечами Мария. – Здесь есть несколько комнат. И плата сходная. Утром отправитесь, куда нужно.

Готтфрид посмотрел на нее внимательнее. Он не понимал, как это расценивать. А еще он совершенно не знал, потребуют ли от них отчета о том, где они были или нет. В Мюнхене требовали. Здесь тоже должны были, но, судя по тому, что говорили его сослуживцы, можно было спокойно пропадать целыми ночами внизу.

– Флюкваген… – начал было Готтфрид.

– Здесь вариантов немного, – Мария улыбнулась. – Или все будет в порядке, или его уже разобрали на запчасти.

___________________________

1) нем. Scheiße – дерьмо

========== Глава 3 ==========

Готтфрид проснулся от противного писка – надрывались наручные часы Алоиза. Со встроенным будильником. Свои аналогичные он опять забыл надеть. Голова гудела, ужасно хотелось пить, а тело бил озноб. Он потер лоб и огляделся – он лежал на жесткой софе в маленькой комнатушке, как был, в форме, спасибо, хоть сапоги стащил. На узкой кровати у противоположной стены храпел Алоиз. С легким злорадством Готтфрид рассмотрел, что тот перед сном даже не разулся.

Он с трудом сел, стараясь разогнать туман в голове: последнее, что он вспомнил, было лицо Марии, которая накрыла его пледом и что-то проговорила. Готтфрид вытер выступившую на лбу испарину рукавом кителя и поморщился: если его сегодня вызовет к себе начальство, хорош же он будет! Он натянул сапоги и, пошатываясь, встал. Ближе к окну, на небольшом круглом столике стояли два графина с водой, два стакана и небольшой штоф с прозрачной жидкостью – судя по запаху, со шнапсом. Готтфрид поморщился и едва сдержал рвотный позыв. Мысль о шнапсе казалась отвратительной. Он схватил графин с водой, понюхал для верности и, даже не дав себе труда налить воду в стакан, в один присест все выпил. Покосился на второй графин, потом на спящего Алоиза и с тяжелым вздохом поковылял в его сторону.

– Вставай, труба зовет.

Алоиз заворчал, потянулся, посмотрел на часы и изменился в лице:

– Дерьмо! Мы должны быть на работе через пятнадцать минут!

Он сел на кровати и взъерошил жесткие волосы. Готтфрид смотрел на друга и думал, что если он выглядит так же, то стоило сказаться больным – или сразу мертвым. Иначе на партийном собрании в конце недели стоять им перед всеми и краснеть за антиобщественное и безответственное поведение, совершенно недостойное членов Партии.

– Попей вот, – Готтфрид, который уже худо-бедно держался на ногах, сунул Алоизу в руки кувшин с водой.

– А похмелиться нечем? – скривился Алоиз. – Новые дрожжи уж всяко не так смердят, как старые…

Готтфрид смолчал и сунул другу штоф со шнапсом. Тот выпил примерно половину, утер губы рукавом и расплылся в улыбке:

– Другое дело! А ты напрасно отказываешься!

Готтфрид с завистью посмотрел на Алоиза – выглядеть тот и правда стал лучше. Но перебороть отвращение не смог.

– Знаешь что, погнали. Меня ждет слишком интересное дело, я не могу его откладывать. И потом, какой врач нам сейчас выпишет больничный, а?

– Ну и рожа у тебя, Готтфрид, – хохотнул Алоиз. – И форма мятая, точно ты всю ночь… Эх, а я ведь так и не помню, присунул я официанточке или нет…

– Нет, – мстительно ответил Готтфрид, открывая дверь и выходя в коридор. – Ты сам-то на ногах не стоял, что уж говорить о…

Он замолчал, столкнувшись в коридоре с Марией. Она была одета в простое серое платье под горло, светлые волосы заплетены в косу, а на лице – ни следа краски. Готтфриду она показалась еще красивее, чем в своем серебряном платье – эта Мария была куда как больше похожа на обычного человека, чем на мифическое существо, и оттого казалась более осязаемой и доступной.

– Как вы себя чувствуете?

Готтфрид прищурился, вглядевшись в ее лицо, но, кажется, подвоха не было: Мария абсолютно искренне интересовалась их – или его – самочувствием.

– Великолепно! – Готтфрид натянул на лицо беспечнейшую из улыбок.

– Хорошо, – ему казалось, что она не поверила. – Хотите кофе с гренками?

При мысли о кофе и гренках у Готтфрида заурчало в животе.

– Увы, прекрасная фройляйн, – пробасил Алоиз, – мы вынуждены отказаться. Опаздываем, – пояснил он.

– Жаль, – Готтфрид не понял, насколько искренне она это сказала. – Вам здесь всегда рады.

– Мы всенепременно вернемся! – покивал Готтфрид, и они почти бегом помчались на выход.

– Дерьмо! – Готтфрид в очередной раз повернул трясущимися руками ключ зажигания – “БМВ” завыла электроприводом угольных стержней, потом раздался глухой треск, и все смолкло.

– Что будем делать? На холостом ходу мы с места не сдвинемся, – Алоиз нахмурился. Он не разбирался в флюквагенах. Он великолепно разбирался в системах радиосвязи, относительно неплохо – в оружии и взрывчатке, но флюквагены ему были совершенно не интересны.

– Погоди, – Готтфрид подергал рычаги, чтобы открыть себе доступ к нутру машины, подхватил из кармана двери тестер и вылез вон.

Проблема обнаружилась быстро. Отошел контакт на одном из высоковольтных проводов, потому и стержни не поднимались и второй контур совершенно не желал запускаться. Готтфрид кое-как зафиксировал провод, отметив, что вечером надо бы заняться проблемой как следует.

– Мы опаздываем, Готтфрид, – покачал головой Алоиз. – У нас три минуты. Ты уверен, что эта колымага заведется?

Вместо ответа Готтфрид снова повернул ключ – привод взвыл, но второй контур все-таки запустился.

– Держись, приятель, – Готтфрид поджал губы и резко рванул вверх и вперед.

Ровно в восемь Готтфрид выпрыгнул из-за штурвала флюквагена на посадочную площадку. Алоиз, пошатываясь, вывалился следом.

– Берг, я смотрю, ты на ногах не стоишь, – Штайнбреннер был тут как тут.

– Укачало, – пробубнил Алоиз, вытирая пот с бледного лба.

– Твой лучший дружок так же кошмарно водит, как выглядит? – осклабился Штайнбреннер. – Фридляйн, в какой помойной яме ты провел ночь?

Готтфрид только кивнул Алоизу и спешно направился к своей проходной: во-первых, он и так опаздывал, а во-вторых, уповал на то, что Штайнбреннер не учует перегара.

В восемь часов и четыре минуты Готтфрид, наконец, вбежал в лабораторию, оттуда в свой кабинет и сел за рабочий стол, чтобы перевести дух. Хорошо, что вчера он не убрал часть рабочих бумаг и теперь, если кто-то войдет, у него будет оправдание, что он не просто так штаны просиживает.

– Арбайтсляйтер Веберн, разрешите, – в приоткрытый кабинет сунулась Агнета Мюллер, его ассистентка. – Я собрала для вас материалы, о которых вы просили…

– Сядьте, – он небрежно указал ей на стул напротив своего. – Давайте сюда, я сегодня посмотрю. Это же свежие исследования, так?

– Есть еще немного архивных. Из того, что сохранилось со времен до Катастрофы, – добавила она торжественным шепотом. – Разумеется, это копии, оригиналы лежат в засекреченном архиве, но хауптберайхсляйтер Малер оказался очень любезен и подписал для меня разрешение, – Агнета вся светилась и была чрезвычайно собой горда.

– Благодарю вас, Агнета, – Готтфрид искренне улыбнулся. – Что бы я без вас делал… – он положил ладонь на папку. – А вы сами прочитали все материалы?