Текст книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"
Автор книги: add violence
Жанры:
Альтернативная история
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Она встрепенулась.
– Ах… Это… Это еще со школы!
Готтфрид слушал вполуха. Он придвинулся еще ближе и, чтобы она не боялась и не мерзла – в квартире было достаточно прохладно – накинул на нее халат. Пока она рассказывала о том, как в их школе девочек знакомили с точными науками только в очень общем обзорном порядке, и ей пришлось выбивать пропуск в учебную секцию мужской части гимназии и изучать физику почти что самостоятельно, Готтфрид, ощущая себя диверсантом, просунул руку ей под халат.
– Тише, – мягко проговорил он, когда она вздрогнула – руки у него были холодные. – Вы рассказывайте.
– Вы меня не слушаете, – горько проговорила она. – А ведь это было так сложно.
– Слушаю, – Готтфрид вздохнул. – Но вы правы – возможно, недостаточно внимательно. Если хотите, расскажите что-нибудь менее важное? А это расскажете потом, когда мы, чтобы забыть это все, как неприятный сон, выберемся куда-нибудь поужинать и поговорить о том, что нам действительно дорого.
– Знаете, – Агнета грустно улыбнулась. – Не думаю, что после всех этих приключений у меня останется желание ужинать с вами. Простите.
– Вы специально? – возмутился Готтфрид. – Перестаньте мне портить настроение! У меня и так его нет! А, между прочим, от меня здесь зависит куда больше, чем от вас!
Она нервно рассмеялась:
– Я знаю. Не надо думать, что я совсем необразованная, раз уж у меня никого не было.
– Слушайте, если вы не хотите мне помогать, хотя бы не мешайте, – устало проговорил Готтфрид. Он чувствовал себя чудовищно вымотанным. Да и робкое желание, которое ему удалось с огромным трудом сконцентрировать, представляя себе на месте Агнеты Марию, снова куда-то улетучилось.
– Я постараюсь.
– Можете тоже меня обнять. Мне тоже холодно. Не надо меня бояться – я живой человек!
– А кого бояться, как не людей?
– Врагов?
– Если вы имеете в виду вражеские армии, то это они должны нас бояться, а не мы их, – отметила Агнета. – Знаете, я довольно боялась. И преподавателей в университете, и однокурсников. Мне достаточно часто говорили о том, что мне не место в физике. А теперь вот лично вы доказываете, что это правда.
– Я вам ничего подобного не доказываю, – Готтфрид едва сдержал порыв встать, одеться и уйти прочь.
– Ладно, не вы, – согласилась она, продолжая сидеть недвижно, положив руки на колени.
Он покачал головой, мысленно перебрав все самые грязные ругательства. И почему так повезло именно ему? Готтфрид постарался ускорить события и сунул ладонь меж ее бедер.
– Не трогайте! – она отшатнулась.
– Вы хотите, чтобы нам обоим было больно? Да вас надо оплодотворять под наркозом!
– Я уточняла, – тихо проговорила она. – Нельзя.
– Значит, придется терпеть! Или меня сейчас, или инструменты в клинике! – Готтфрид встал и потер затылок.
– Вас…
– Вы говорите это не в первый раз! Да я после вас ни с одной женщиной спать не смогу!
– Вы заботитесь только о себе! Вам плевать, что я чувствую! – она вскочила, халат упал на тахту. – Вас беспокоит только это задание и ваши последующие подвиги! Вы посмотрите на себя! Думаете, вас вообще можно желать?
Он отшатнулся. Ему отчаянно захотелось взять и надавать Агнете хороших пощечин, чтобы у нее, наконец, появился повод плакать и обвинять его во всем и вся. Отругать на работе при всех остальных членах команды, сказать, что она годна только на то, чтобы варить кофе и мило улыбаться, хотя мило улыбаться у нее тоже выходило плохо.
Готтфрид смерил ее взглядом: высокая, с длинными светлыми волосами и крупными чертами лица, широкими плечами и крутыми бедрами, высокой аккуратной грудью и мягкими золотистыми завитками волос в паху, она была симпатичной. Даже красивой – особенно сейчас, когда злилась.
– Думаете, вас можно? – он зло усмехнулся. – Вы же ледяная! В вас нет ни огня, ни страсти. Да, красивая, но от одного взгляда на выражение вашего лица… Хотя, если не смотреть на лицо…
Он выплескивал свою горечь, свою обиду. Пусть глупо и мелочно, но это отчего-то оказалось так приятно, что он даже ощутил проблески желания.
– Конечно, я ни капли не забочусь о вас, – продолжил он. – Именно поэтому я принялся разговаривать с вами. Я уже битый час слушаю ваши бредни вместо того, чтобы сделать то, зачем меня сюда отправили, и уйти с чистой совестью!
– Вы просто не можете, – выплюнула она. – Думаете, я не вижу? – Агнета кивнула на него, и он ощутил жгучее желание прикрыться.
– Не смейте меня больше ни о чем просить, – он в очередной раз схватил трусы и принялся их натягивать. – Я завтра доложу Адлеру…
– Распишетесь в собственной неспособности?
– Да! И мне не стыдно! – у него горели даже уши.
Готтфрид был чертовски зол. На себя, на Агнету, на Адлера, на Марию, на Партию – на весь мир. Он не представлял себе, как он будет дальше работать с Агнетой в одной команде, смотреть ей в глаза. А ведь он прикрывал ее от нападок всех, кого только можно! И чем она ему отплатила? Посчитала ни на что не способным, человеком, которого нельзя желать, эгоистом! От обиды у него так дрожали руки, что он запутался в собственных штанах.
Он услышал, как она смеется. Громко, закрыв руками лицо, всхлипывая. Готтфрид бросил штаны и схватил ее за руки:
– Да что с вами такое?
– Знаете… Я ведь… Я ведь так не думаю, – она утерла слезы. – Вы на самом деле замечательный человек. Просто… Я не хочу, понимаете? Я бы с удовольствием сходила с вами в кафе, или в кино. Рассказала бы вам о физике. Но без этого всего, понимаете?
– Тихо, – он обнял ее и принялся гладить по голове. – Ложись. Давай мы попробуем заснуть? Утром я поставлю будильник.
– И я снова все испорчу… Готтфрид, – она легла на кровать, свернувшись клубком, спиной к нему.
– Посмотрим, – прошептал он ей на ухо и обнял.
Ее волосы пахли чем-то свежим, а кожа была прохладной. Агнета дышала тяжело и все еще всхлипывала, но не убрала его ладонь, когда он слегка сжал ее грудь. Когда он коснулся губами ее шеи, она притянула его ближе рукой за затылок, и Готтфрид все-таки скользнул пальцами ниже, к золотым завиткам.
– Кто такая Мария? – спросила Агнета потом, когда все закончилось. – Вы любите ее?
– Это не имеет значения, – выдохнул Готтфрид.
– Вы назвали меня ее именем, – пояснила Агнета. – Впрочем, неважно. Я думала, это будет хуже, – она присела на кровати и протянула ему руку. – До завтра, Готтфрид. И… Простите меня… Пожалуйста.
Готтфрид пожал ей руку и неохотно принялся одеваться. По правде говоря, он рассчитывал провести эту ночь у нее, но просить об этом после всего не решился. Тем более, он еще и назвал ее чужим именем – в какой-то момент ему показалось, что с ним в постели такая родная и любимая Мария, и он только удивился, как он вообще мог такое подумать: Мария никогда не была настолько пассивной и ледяной.
– До свидания, Агнета, – он кивнул, оставив ее извинения без внимания.
Ночь выдалась холодной. К Алоизу, конечно, идти было уже невежливо, но Готтфрид все-таки решил попытать счастья.
– Ты, дружище, совсем того, – зевнул Алоиз. – С головой в ссоре. Ты время видел?
– Прости, – развел руками Готтфрид. – У меня был ужасный вечер, перешедший в ужасную ночь.
– Поэтому ты решил испортить жизнь мне, – покивал Алоиз. – Тебе кто-нибудь уже говорил, что ты конченный эгоист?
– Говорили, – мрачно отозвался Готтфрид. – Ровнехонько этим проклятым вечером.
– О-о, – Алоиз аж раскрыл глаза. – Тогда у тебя и правда, похоже, был отвратительный вечер. Проходи.
– Вот так бы сразу, – проворчал Готтфрид.
*
День прошел в заботах. Алоиз возился с Отто, Айзенбаум занимался своими делами, Агнета не поднимала на Готтфрида глаз. Сам Готтфрид большую часть дня просидел в кабинете.
На партсобрании не произошло ровным счетом ничего примечательного, Хоффнер привычно распинался – Готтфриду показалось, что все его фразы насквозь клишированы и заучены. Как только он мог думать, что этот человек вещает от сердца? Он осматривался и толком не понимал, почему все вокруг так воодушевлены этой речью, и даже Алоиз слушает с интересом. Готтфрид думал о своем. Ему не хотелось снова идти к Агнете, он не представлял себе, какое сопротивление встретит на этот раз. Слова ее до сих пор отдавались болью и обидой где-то в его сознании, и он вовсе не хотел повторения. Прикинув, что Адлер разрешил ему два акта в день, а за сегодняшнее, завтрашнее и воскресное утро он подкопит целых три, Готтфрид решил завтрашним вечером, после выполнения долга, наведаться к Марии. Он как раз достаточно отдохнет, купит ей фруктов и цветов… Вдруг она и правда не выставит его прочь?
Было еще кое-что, что лежало тяжким грузом. Повестка в гестапо так и не пришла, хотя этот Фукс совершенно определенно сказал ему, что его всенепременно вызовут. Причем сказал дважды. Готтфрид уже успел перебрать в уме все свои возможные и невозможные преступления. Самым страшным, по его мнению, по-прежнему оставался дневник. И Готтфрид уже устал гадать, известно ли гестапо хоть что-то об этом.
– Опять на меня сегодня свалишься? – уточнил Алоиз после партсобрания.
– Угу, – кивнул Готтфрид. – А вот завтра не знаю. Попробую после выполнения этого долга, будь он неладен, – Готтфрид скривился и тяжело вздохнул. – Попробую к Марии заглянуть. Цветов ей принесу. Фруктов.
– Ты вот что… Если покупать будешь завтра днем – занеси ко мне? А то Агнета увидит. Нехорошо.
– Да черт с ней, – отмахнулся Готтфрид. – Это ужас, а не женщина! Холоднокровное! И ядовитое!
– Ну, обижать-то ее все равно не надо. Наверное, – предположил Алоиз. – Если меня не будет, я квартиру закрывать не буду. Ключи в замке внутри оставлю.
– К Биргит? – Готтфрид подмигнул.
– К ней тоже, – покивал Алоиз. – У нее там жутко интересный проект, если выгорит – покажу. Ну и я… В “Эдельвейс” хотел зайти.
– Удачи, – Готтфрид решил ничего не говорить: хочет Алоиз страдать, ну и пожалуйста.
– И тебе с Марией удачи. Но, я надеюсь, мы еще обсудим, что и как. Как завершишь – пойдем и напьемся. Расскажешь мне про эту холоднокровную и ядовитую.
– Я напьюсь и забуду, как страшный сон!
*
И пятничный, и субботний вечера прошли липко, душно и тягомотно. Агнета больше не закатывала истерик, не оскорбляла его, но Готтфриду порой казалось, что он делит постель с мертвой рептилией: она не сжимала его в тугих кольцах, только недвижно лежала, холодная и равнодушная, а вместо нежной девичьей кожи ее покрывала твердая чешуя. Впрочем, в остальное время она стала оттаивать и уже обсуждала с Готтфридом рабочие вопросы и почти согласилась “как-нибудь потом, когда это все закончится” рассказать о том, как она все-таки попала в его лабораторию.
Алоиз отсутствовал почти все время – Готтфрид увидел его только субботним утром, когда тот на бегу запихивал в себя бутерброды и растворимый кофе. Он что-то невнятное пробурчал, покидал в очередную сумку кучу каких-то инструментов, проводков и запчастей и побежал дальше.
Субботним днем Готтфрид отправился в один из центральных магазинов верхних ярусов, купил букет белых лилий и корзинку апельсинов – яблоки в прошлый раз оказались омерзительно кислыми. Ему хотелось найти еще что-то, что-то особенное, что сказало бы о его чувствах к ней, но он никак не видел ничего подходящего. Партийные женщины практически не носили украшений, разве что обручальные кольца и ужасно скучные серьги, может, и было что-то еще, но Готтфрид толком не помнил. В любом случае, здесь для Марии он не нашел ничего, а соваться на нижние уровни попросту не решился.
После визита к Агнете, который они перенесли на более раннее время, чтобы освободить друг другу вечер, Готтфрид почти бегом направился к Алоизу за апельсинами и лилиями. Друга по-прежнему дома не было. Готтфрид ощутил, что чудовищно волнуется. Он вытащил из алоизовского шкафа свежую белую рубашку и смену белья, позаимствовал у друга полотенце и направился в душ.
Готтфрид понятия не имел, примет ли его Мария или снова с позором выставит прочь, но решил, что Алоиз прав – попытаться стоило. Он покачал головой, глядя на ставший трехцветным бланш, и понадеялся, что Мария, даже если надумает распускать руки, не попадет снова по больному месту.
В “Эдельвейсе” было шумно. Мария пела со сцены что-то медленное и проникновенное; она выглядела, как, впрочем, и всегда, просто великолепно. Готтфрид отметил, что в это время она уже обычно уходила со сцены и подсаживалась к ним. Он решил подождать, благо нашелся небольшой уютный столик неподалеку от сцены. Народа было довольно много: в дальнем углу сидела Келлер в окружении нескольких партийных молодых людей и что-то им вдохновенно вещала; еще несколько шумных компаний явно весело и с пользой проводили субботний вечер: пиво, шнапс и водка лились рекой. Готтфрид осмотрелся повнимательнее. Ни Алоиза, ни Штайнбреннера в баре не было. На удивление, не было и Магдалины. Или он просто ее не заметил?
– Чего желаете? – к нему подошла официантка, он точно не помнил, как ее звали, то ли Каталина, то ли Катарина.
– А вы не подскажете, где Магдалина? – с улыбкой спросил Готтфрид.
– Она сегодня не работает, – спешно ответила официантка и отвела взгляд. – Ей что-то передать?
– Нет, благодарю. Просто я хотел убедиться, что она в порядке. Принесите мне, пожалуйста, содовой. И… У вас сегодня есть мясо?
– Есть, – она расплылась в улыбке. – Свежее, с капустой. Будете?
Готтфрид вспомнил, что когда они только попали сюда впервые – будто бы целую жизнь тому назад – здесь тоже подавали мясо с капустой. И оно было чудно вкусным.
– С удовольствием! И принесите, пожалуйста, вазу для цветов, – он кивнул на лилии.
– Конечно!
Официантка удалилась, а Мария допела свою песню, бросила на него быстрый взгляд и, как показалось Готтфриду, изменилась в лице. А после сошла со сцены и спешно направилась на лестницу. Не дожидаясь своего заказа Готтфрид, прихватил цветы и апельсины, почти бегом проследовал за ней. Нагнать ее удалось на лестнице. Он ухватил ее за локоть:
– Мария! Подожди, пожалуйста!
– Уходи, – она даже не обернулась.
– Мария… Хотя бы выслушай меня! Давай поднимемся, хочешь, я не стану заходить к тебе, просто поднимемся в коридор…
– Чтобы нас все услышали? – она продолжала стоять спиной. – Уходи. Нам не о чем говорить.
– Нет, есть! – заупрямился Готтфрид. – Выслушай меня! Если и после этого ты скажешь мне уйти… Я…
Он не знал, что сказать – врать ему отчаянно не хотелось.
– Пойдем, – она кивнула. – Но это в последний раз.
Он на ватных ногах шел следом. Мария, так ни разу не обернувшись, отперла ключом дверь и пропустила его вперед. Он обернулся в надежде встретить ее взгляд, но она смотрела куда-то в сторону.
– Мария… Это тебе, – он протянул ей цветы и корзинку апельсинов.
На ее лице промелькнуло что-то вроде улыбки, но тут же исчезло так быстро, что Готтфрид подумал, что ему почудилось.
– Благодарю. Это лишнее, Готтфрид. Но цветы красивые, – она положила его подарки на стол.
– Мария, я был с тобой груб. Прости меня! – он подался к ней и осторожно взял ее ладони в свои руки. – Мария, я люблю тебя. Да, я партийный, да, моя жизнь принадлежит им! У меня есть гражданский долг, но он не имеет ничего общего с моими чувствами! Мое сердце… Оно твое, Мария!
Она не отняла рук. Только опустила голову, и в ярком свете люстры Готтфрид увидел две мокрые дорожки на ее щеках.
– Не плачь, Мария! – он осторожно обнял ее, думая о том, что за последние дни с него довольно женских слез.
Она не оттолкнула его. Напротив – обняла так крепко, то Готтфрид удивился, откуда столько сил в столь хрупкой на вид девушке.
– Мой, – выдохнула она, обвила его шею руками и страстно поцеловала. – Мой…
Готтфрид двигался в исступлении, любовная лихорадка сжигала его изнутри и подгоняла с каждым ударом сердца. Мария двигалась в такт, шептала ему на ухо что-то, что он толком не мог разобрать – он сам превратился в блаженство; и не было ни слов, ни времени, ни тревог. Он наслаждался каждым мгновением, он тонул в ее тепле.
– Не уходи, – прошептала она сквозь слезы, все еще дрожащая всем телом, блуждая по его коже нежными руками.
– Я не уйду, – проговорил он, прижимая ее к себе.
========== Глава 19 ==========
Готтфрид проснулся от холода. Марии рядом не было. Подумав, не было ли все произошедшее сладким сном, дурманом, он огляделся. Сквозь темноту проступали очертания комнаты, по потолку ползли отблески фар. Он встал с кровати, в надежде посмотреть, не вышла ли Мария в коридор, нащупал белье, как услышал за дверью шаги и голоса. Повинуясь любопытству, он оглядел стол – по счастью, там стояло два пустых стакана. Тут же подхватив один, Готтфрид снова приник к двери.
– Почему он все еще жив? – требовательно спрашивал женский голос. Знакомый женский голос. – Мы с тобой поднимали этот же вопрос в прошлое воскресенье, сразу после твоей работы. Ты тогда пообещала это немедленно исправить. Сначала тебя приставили следить за ним, но очень быстро передали приказ ликвидировать. И что? Ты дважды его проигнорировала!
– Я не буду его убивать.
Второй голос, тихо, но твердо. Готтфрид вздрогнул: Мария!
– С Рольфом у тебя не возникало таких проблем. Или это потому, что ты не спала с ним?
– Прекрати!
– Не смей со мной так говорить. Ты всего лишь исполнительница. Как я посмотрю, плохая исполнительница. Он не должен был предоставить проект бомбы! Из-за тебя погибнут советские и американские граждане, Мария. Женщины. Старики. Дети. От провала одной такой маленькой дряни.
– Если бы ты его знала! – в голосе Марии послышались слезы.
– То что? – насмешливо переспросила первая.
Готтфрид наконец понял, где он слышал этот голос. У него снова вспотели руки – он вспомнил, с каким удивлением она посмотрела на него в понедельник, в приемной, посмотрела так, словно не ожидала увидеть, потому что его не должно было там быть. Она. Вальтрауд Штайнбреннер.
– Ты, кажется, не понимаешь, – продолжила Вальтрауд. – Ты не единственный наш агент. Всегда есть зараженные, и другие убийцы и разведчики. Только вот… Ты же понимаешь, что подписала себе смертный приговор? Подумай, Мария, ради чего ты на это идешь?
Готтфрид сполз по двери на пол, едва смог тихо поставить стакан на пол, закрыл руками лицо и беззвучно расхохотался. Он не мог остановиться, он затыкал себе рот, утирал слезы и смеялся, смеялся. Вот почему она выставила его. Вот где она пропадала в прошлое воскресенье, вот почему говорила такие странные слова. Вот почему убила его в кошмарном сне.
И сейчас Мария пыталась спасти его, зная, чем рискует. Готтфрид прекратил смеяться так же внезапно, как начал. Он вскочил и принялся одеваться. Они убегут. Хотя бы на самый край света. В пустошь – куда угодно. Где их не найдут, никогда не найдут. У него есть деньги, у Марии – оружие.
– Готтфрид, – дверь распахнулась и Мария вошла в комнату. И, судя по всему, удивилась, увидев его не в постели, а полностью одетого.
– Мария… Закрой дверь. Нам надо поговорить.
– Да, – она кивнула и поджала губы.
– Ты можешь ничего не объяснять. Я все слышал.
Она встрепенулась и бросилась к нему:
– Что? Что ты слышал?
– Твой разговор с Вальтрауд. Кто бы мог подумать, что она…
Готтфрида вдруг охватило жгучее разочарование. Он всегда тепло относился к Вальтрауд Штайнбреннер, даже несмотря на то, кто был ее мужем. А оказалось, она еще хуже этого гада!
– Какой Вальтрауд? – Мария потрясла головой.
– Женщиной, с которой ты говорила.
– Ее зовут не Вальтрауд. Она Россвайсс Беккер.
Готтфрид потер затылок – он не мог ошибиться! Никак не мог!
– Как она выглядит? – догадка осенила его – конечно, Вальтрауд не стала бы открывать Марии своего настоящего имени.
Мария задумалась – даже вертикальная складка пролегла меж бровей. А потом заговорила. Готтфрид слушал описание и понимал: он не ошибся. Он совершенно точно не ошибся. Россвайсс Беккер и Вальтрауд Штанбреннер – одно лицо. Красивое лицо с приметной родинкой над губой справа и тонким, едва заметным, причудливым шрамом на левом виске.
– Мы собираемся и убегаем, Мария!
– Нам некуда бежать, – она покачала головой. – Они найдут нас повсюду. Не одни, так другие.
– А мы попробуем! Надень что-нибудь удобное и собери немного вещей, скорее! Я помогу. Главное, не забудь пистолет и патроны!
Мария схватила объемистую сумку и принялась скидывать туда белье, деньги, документы, какую-то одежду.
– Оружие!
– Сейчас! – она отперла нижний ящик стола и достала оттуда пистолет, сунула себе за пояс брюк, коробки с патронами передала Готтфриду: – Распихай их по карманам!
– Так точно, – отозвался он. – Это все? Давай сумку! Вальтрауд ушла?
– Да, совершенно точно, – Мария покивала. – Куда мы пойдем, Готтфрид?
– Подальше отсюда, – бросил он. – У меня флюкваген, мы не пойдем, мы полетим!
Он открыл дверь и нос к носу столкнулся с Тило. Тот на сей раз сменил фрак, который, казалось, к нему прирос, на совершенно иное одеяние – темно-синюю форму. Рядом с Тило стоял давешний оберрайтунгсрат Фукс.
– И куда вы собрались посреди ночи, арбайтсляйтер Веберн? Еще и в такой компании? – Фукс смерил Марию взглядом с ног до головы. – Кажется, вы все негодовали, что вас не вызывают? Теперь дождались. Вещи сдайте.
– Я арестован? – неверяще спросил Готтфрид.
– Да, – Тило неприятно усмехнулся. – И вы, и фрау Мария Вальдес.
*
Готтфрид понятия не имел, где находилась камера, в которую его посадили. Серые, точно каменные стены, две ледяных кушетки, сияющие стальным блеском, два жестких стула, столик с инструментами. Впрочем, взять оттуда что-то он бы все равно не смог: все инструменты – а кровь стыла в жилах от одного только взгляда на них – были надежно спрятаны под стеклянный купол. Готтфрид был убежден – стекло бронированное. Он, конечно, не проверял. Но его и не тянуло.
С потолка на него смотрели два круглых глаза камер наблюдения, а над дверью скромно висел небольшой динамик. Настолько небольшой, что Готтфрид удивился – разве что усилитель был упрятан куда-то в стену, хотя стена казалась глухой. Или отнесен на значительное расстояние. Готтфрид понятия не имел, что из этого всего работает, но ставил на то, что динамик был всего лишь муляжом.
Руки Готтфрида были скованы наручниками, благо хотя бы не за спиной. Пока его никто не допрашивал, и он даже не мог сказать, сколько времени он провел в одиночестве.
Его очень занимала судьба Марии. Он отчаянно хотел ей помочь, но не представлял себе, что может сделать – запертый и скованный.
Наконец дверь с противным лязгом отворилась и на пороге появился Фукс.
– Итак, арбайтсляйтер Веберн, – он усмехнулся. – Что тут у вас… Зараженные. Содействие доктору Адлеру. Скажите, что вам известно о проекте “Сверхчеловек”?
Готтфрид неверяще покачал головой. Он-то думал, его обвиняют в хранении антипартийных материалов, как то дневник его отца, а выходила какая-то форменная чушь.
– Ничего, – он растерянно пожал плечами.
На лице Фукса отразилось разочарование.
– Пойдем дальше. На нижних уровнях, когда на вас и на оберайнзацляйера Берга напали зараженные, вы обещали им рецепт антирадина. Откуда он вам известен?
– Он мне не известен! – выпалил Готтфрид.
– Тогда отчего вы говорили, что знаете его?
– Да если бы вам угрожали такие страховидла, вы бы тоже пообещали им хоть ночной горшок фюрера принести!
– Не хамите, Веберн. И не поминайте фюрера всуе. Особенно, – он поднял взгляд на камеры, – здесь. Итак, вы утверждаете, что блефовали? – на лице Фукса заиграла странная улыбка.
– Так точно!
– Именно поэтому, согласно досмотру и описям у вас в лаборатории недостача реактивов, из которых можно синтезировать антирадин?
– Что, простите? – Готтфрид потряс головой, ощущая, что еще немного, и ледяной пот закапает с кончиков его пальцев.
– С чем вы работали в лаборатории? – гавкнул Фукс.
– Я вас не понимаю, – покачал головой Готтфрид. – Все отчеты сданы своевременно.
– Да, только вот согласно отчетам, вы не работали в таких объемах с источниками радиации, Веберн. Ваши отчеты и отчеты дозиметристов не сходятся. Не проясните ли вы ситуацию?
– Откровенно говоря… – Готтфрида трясло. По спине градом тек пот, челюсть сводило, но он старался удержаться из последних сил. – Нет. Я попросту ничего не знаю. И хотел бы ознакомиться с результатами расследования, которое вы проведете. Вы же, я надеюсь, проведете его? Это моя лаборатория.
Он почувствовал, что его тошнит. Еще немного – и его вывернет наизнанку прямо на и без того покрытый подозрительными разводами пол. Бурыми разводами. Не думать о том, что это просто кровь впиталась в серый камень, не выходило.
– Вы знали, что Мария Вальдес – член экстремистской группировки, а также она сотрудничает с советской разведкой?
– Что? – Готтфрид аж подпрыгнул.
Фукс, похоже, счел, что он переигрывает, уж очень выразительно скривился. Готтфрид проклял себя в очередной раз. Но ведь он даже не соврал – доподлинно ни одного, ни второго Готтфрид и правда не знал.
– А что она хотела вас убить?
Готтфрид истерически рассмеялся. Он решил больше не сдерживаться и не играть. Он чувствовал, как горячие слезы текут по его щекам, как бешено стучит сердце в клетку ребер, как желудок выворачивается наизнанку, а по губам течет горькая желчь.
– Не хотите сотрудничать, – тяжело вздохнул Фукс. – А жаль… Такой талантливый ученый. Был. Придется с пристрастием.
– По… Почему? – Готтфрид поднял голову. Перспектива допроса с пристрастием чертовски испугала его. Тем более он видел инструменты.
– Видите ли, арбайстсляйтер Веберн… Согласно показаниям некоторых людей, в том числе Вальтрауд Штайнбреннер, Бруно Штайнбреннера, Магдалины Вронски, Тило Шутца и Алоиза Берга, у нас иные сведения.
Последнее имя было точно удар под дых: у Готтфрида разом выбило весь воздух из легких и теперь он напоминал себе рыбу, выброшенную на берег – должно быть он так же смешно разевал рот, силясь вдохнуть.
– Что ж… Не хотите говорить со мной, к вам придут другие. И они не будут столь вежливы, как я.
– Но я все сказал! – крикнул Готтфрид, не веря уже сам себе. Если у них были показания Алоиза…
На мгновение Готтфрид почувствовал, как падает в пропасть. Что же они сделали с ним? Что эти сволочи сделали с Алоизом?!
Фукс отмахнулся и вышел. Готтфрид вцепился скованными руками в волосы на макушке и завыл в голос. Его тошнило, он отчаянно хотел в туалет. Он осмотрелся в камере. Теперь предназначение углубления со сливом в углу стало ему яснее. Он скривился, глядя на то, насколько сток окрасился в бурый – должно быть, туда сливали и кровь. Готтфрид счел, что уж лучше глаза камеры застанут его за этим действием, чем он позорно обмочит портки во время допроса. Впрочем, наверняка он их и так обмочит.
Он мерил шагами камеру, гадая, когда же к нему придут. Он считал удары сердца – и уже минимум трижды или четырежды сбился со счета. Когда дверь наконец снова скрипнула, он едва не закричал от неожиданности.
В камеру втолкнули Марию и тут же заперли за ней дверь.
– Готтфрид! – она бросилась ему на шею – точно так же, как и он, со скованными руками, встрепанная, с запекшейся кровью в волосах и разбитой губой.
В душе Готтфрида поднялась буря.
– Что они с тобой сделали… – он коснулся пальцем ее губ.
– Ерунда! – она опустилась на ледяную кушетку. – Ты жив и цел.
– Здесь камера, – указал он наверх.
– Знаю, – отмахнулась она. – Мне не вырваться, Готтфрид. Мои преступления доказаны. Но ты-то чист.
– Если тонуть – так вместе.
– Ты так говоришь, пока они не начали, – она нервно дернула головой. – Поверь мне, не бывает героев, когда боль правит бал.
– Они сказали, что на меня показал Алоиз.
– Что же они с ним сделали? – глаза Марии расширились.
– Знаешь… Давай не будем? Мы пока вместе.
Он сел рядом, Мария положила голову ему на плечо. Ее близость успокаивала и придавала сил. По крайней мере, пока. Конечно, он предпочел бы, чтобы ее вовсе не было в этих проклятых застенках.
Они сидели молча. Переплетя скованные руки, плечо к плечу. Время застыло, только сердца бились в унисон где-то в висках.
Скрипнула дверь, и в камеру вошел очередной темно-синий мундир. Готтфрид тут же скосил глаза на звук и загородил обзор Марии: мундир, в котором он, к вящему своему отвращению, узнал Бруно Штайнбреннера, волок по полу нечто, напоминающее человеческую фигуру. Фигура оставляла за собой широкий кровавый след. Готтфрид почувствовал, как его тело снова содрогается в мучительном рвотном позыве.
– Ну здравствуй, Веберн. Я обещал тебе, что ты еще заплатишь мне. Не знал, что я один из лучших специалистов по допросу с пристрастием?
Готтфрид вспомнил, как его, одиннадцатилетнего, вновь перешедший в их школу новенький, очень быстро взявший бразды правления среди самых отъявленных отморозков, вместе со своей свитой загнал под лестницу школы и едва не убил. Просто за то, что его волосы и глаза были темнее, чем у остальных. Но сначала они долго били его, заткнув рот чьими-то грязными портянками, а потом новенький достал опасную бритву и предложил отрезать ему уши, веки и губы. Тогда-то Готтфрид и обмочил форменные юнгфольковские брюки, за что его долго стыдила ответственная за их класс учительница, похожая на жабу фрау Фрош. А ведь если бы Алоиз и еще несколько мальчишек не вмешались, Штайнбреннер бы непременно оставил его без глаза. А то, что теперь он стоял в их камере в чертовой темно-синей форме, казалось каким-то форменным бредом, кошмарным сном.
– Ваша подружка оказалась очень словоохотливой, – он пнул тяжелым сапогом распростертое у его ног тело. Тело глухо застонало. – Узнали?
Он присел, схватил фигуру за окровавленные волосы и приподнял так, чтобы Готтфриду и Марии стало видно лицо. Готтфрид схватился за стул – его рвало. Мария лишилась чувств и с глухим стуком упала на каменный пол. Готтфрид, утираясь рукавом, наклонился к ней – лишь бы она ничего не повредила при падении!
– Неженки, – фыркнул Штайнбреннер. – Ну же, посмотрите на красавицу Магдалину! Она обидится, что вы сочли ее некрасивой!
– Заткнись, ублюдок! – огрызнулся Готтфрид, похлопывая по щекам Марию. Ни воды, ни нашатыря у него не было. – Ты не человек! Ты – тварь! Она тебе доверяла.
– Сейчас, приведу в чувство твою девку, – усмехнулся Штайнбреннер и сунул ей под нос ватку с резким аммиачным запахом. – Иначе неинтересно. А ты бы хоть поблагодарил, шваль невоспитанная, – он походя без размаха пнул Готтфрида под ребра.
Тот повалился прямо на пришедшую в себя Марию.
– Теперь объясняю правила. За твое хамство, Веберн, удар получит она, – назидательно проговорил Штайнбреннер. – Может, научишься хорошим манерам.
Он схватил его за шкирку и отшвырнул от Марии.
– А пока я должен ей… Дай-ка посчитаю… – он принялся отгибать пальцы. – Интересно, а нечеловек – это оскорбление? Впрочем, я человек щедрый и не люблю быть должным, так что три.
