Текст книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"

Автор книги: add violence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Вас скрещивают, как собак, – выплюнула она. – Нет! Как коров! А вы и рады, точно стадо телят! С вас снимут кожу – а вы и рады, ведь это на благо Партии! Неужели ты сделаешь все, что они тебе скажут?

– Не говори таких ужасных вещей! – воскликнул Готтфрид. – Что ты такое говоришь! Замолчи!

– Не кричи на меня! – Мария вырвалась и скрестила руки на груди.

Готтфрид почувствовал, как у него потеют руки. Будь Мария партийной, ему бы немедленно стоило донести на нее. Но Мария не была партийной, она с самого начала была вынесена за скобки этого уравнения, по ее собственному признанию – выброшена на обочину жизни. Конечно, Готтфрид и так мог донести на нее, и ее бы отправили в трудовой лагерь или куда там отправляли непартийных – он толком не знал. Но это вроде бы не считалось неотъемлемой частью его гражданского долга, заботиться надлежало о партийных товарищах. Конечно, если бы она отравляла своими речами разум кого-то из партийных… Но она отравляла только лишь его собственный разум.

– Мария, я люблю тебя, – Готтфрид сделал шаг ей навстречу, она не шелохнулась.

– Не смей ко мне прикасаться, – процедила она, глядя куда-то мимо него.

Готтфрид не послушал – ему отчаянно хотелось заключить ее в объятия, вдохнуть запах ее волос, заснуть, ощущая рядом тепло ее тела, проснуться от нежных прикосновений. Все происходящее теперь казалось ему чудовищной ошибкой, недоразумением. Должно быть, Мария просто не так поняла его. Теперь он все ей объяснит, и все будет как прежде.

Жгучая боль пронзила половину его лица – ту, на которой расцветал бланш, перед глазами полыхнуло. В голове зашумело, и в следующий же миг он обнаружил, как прижимает Марию к стене.

– Давай. Ударь, – прошипела она, глядя куда-то сквозь него. – Посильнее.

Готтфрид выругался и почти бегом направился прочь – прочь из комнаты, прочь из “Цветка Эдельвейса”, прочь с этого уровня.

========== Глава 17 ==========

Готтфрид проснулся в холодном поту – в очередной раз. Теперь ему снились телята, маршировавшие под “Песню Хорста Весселя”(1). Под бой барабанов, обитых телячьей же кожей, освежеванные, они шли стройными рядами и смотрели на Готтфрида: все, как один, глазами Агнеты.

Он твердо решил, что под каким угодно предлогом попросит переселить его в другое жилье. Пусть оно будет менее просторным, пусть туалет будет на этаже, но оставаться в этой квартире он больше не собирался. А пока вопрос будут решать, попросится к Алоизу. Да и если все пойдет по плану, завтрашнюю ночь и еще несколько он все равно проведет у Агнеты.

Алоиз и правда ждал его на посадочной площадке у дома, наглаженный, свежий и отдохнувший.

– Неважно выглядишь, – отметил он. – Что-то произошло?

– Алоиз, можно, я у тебя пару ночей перекантуюсь? – выпалил Готтфрид.

– А то не так с твоей квартирой?

– Ересь всякая снится, – неохотно признался Готтфрид. – С детства толком снов не видел, а тут как ни останусь – одни кошмары.

– А у Марии?

– Туда я не вернусь.

– Что произошло? – Алоиз нахмурился.

– Ты был прав, – Готтфрид вздохнул. – Она выставила меня взашей.

Он решил умолчать о том, что она при этом говорила. Одно дело – напраслина на него, и совсем иное – хула на Партию.

– Э-э-э нет, брат! – рассмеялся Алоиз. – Зуб даю, она примет тебя обратно. Перебесится – и примет. Главное, дай ей понять, что не позабыл ее. Сегодня же вечером поезжай к ней! Наверняка она и сама по тебе уже скучает.

– Нет, Алоиз, – Готтфрид покачал головой. – Я, кажется, напугал ее вчера.

– Дружище, ну что ты, в самом деле! Она обижена, она злится. Позлится – и перестанет! Покажи ей, что она тебе нужна, ну!

– Не знаю, – Готтфрид решил не продолжать тему. – Давай лучше возьмем сверхурочку и почитаем дневник?

– Посмотрим, как с остальными делами будет, – уклончиво ответил Алоиз. – Что до квартиры – можешь переночевать у меня, но кому-то придется спать на полу, у меня даже дивана нет. И кровать совсем узкая.

Они вышли на парковочную площадку. Туда-сюда сновали сотрудники, где-то поодаль хромал Штайнбреннер – кажется, он на сей раз их попросту не заметил. У проходной Готтфрид задержался, однако постовой не сказал ему ни полслова.

– Простите, для меня не оставляли почты? – уточнил он.

– Арбайтсляйтер Веберн? – уточнил постовой. – Сейчас посмотрю.

Почты не оказалось.

– Не переживай, – подбодрил его Алоиз. – Просто твой вопрос – сущая безделица! Может, он это вообще просто так тогда сказал, а сейчас им все равно, откуда ты знаешь про зараженных! Ты, в конце концов, ученый!

Стоило Готтфриду войти в кабинет, как тут же затрезвонил телефон.

– Готтфрид, зайдите сейчас же ко мне! – вещала трубка голосом Адлера. – Я кое-что вам расскажу и покажу. Вам понравится!

Адлер выглядел так, словно не спал уже как минимум вторую ночь кряду: бледный, осунувшийся, с запавшими глазами, в которых играл лихорадочный блеск.

– Помните образец номер один-восемь-восемь?

– Беременное четверней существо? – Готтфрид не помнил номера, но счел, что Адлеру незачем посвящать его в судьбу других образцов.

– Он самый! – покивал Адлер. – Дети родились. И это чрезвычайно интересно!

– Мне писать еще одну подписку, которой мне любой сотрудник гестапо предложит потом подтереться? – спросил Готтфрид и, увидев, как изменилось лицо Адлера, пожалел, что высказался так резко. – Простите, если это звучало невежливо, – тут же оправдался он. – Не хочу никому проблем.

– Бросьте, – отмахнулся Адлер, но Готтфриду показалось, что блеск его глаз немного потух. – Вы ученый, вам будет интересно! Как хорошо, когда есть с кем поговорить о подобном.

– Ваша медсестра, Ильзе, кажется. Она тоже очень заинтересованная.

– Луизе, – поправил Адлер. – А толку? Мы уже давно наблюдаем ее, есть три кандидата к ней в партнеры. Отправится в ЦАМ, там ей не до науки будет.

Готтфрид вспомнил Агнету и вздохнул. Он никогда бы раньше не подумал, что решение Партии может вот так запросто отравить жизнь сразу троим.

– Так вам интересно? Или я зря занимаю ваше время? – Адлер раздраженно воззрился на Готтфрида.

– Интересно, – кивнул тот, сам толком не понимая, говорит он правду или просто старается не обидеть Адлера.

– Родилось два мальчика и две девочки. Точнее, два мальчика и одна девочка – последний ребенок умер из-за преждевременной отслойки плаценты, потом застрял в родовых путях… В общем, нам это неинтересно, как и вторая девочка – у них обеих при идентичном генотипе была одинаковая степень заражения, средняя. А вот мальчики представляют научный интерес. Они тоже однояйцевые, но один из них заражен так сильно, что больше напоминает не ребенка, а кусок мяса… Зато второй… – Адлер выдержал паузу, выудил из портсигара последнюю папиросу и закурил. – Второй… Он показал чудеса выживаемости! Мало того, он оказался самым крупным – почти как нормальный доношенный ребенок при одноплодной беременности, целых два килограмма триста восемьдесят грамм! Так у него ни малейшего признака заражения, гипоксии или каких либо патологий! Даже по шкале Нойманна десять из десяти!(2) Представляете, Готтфрид, десять! Это и при одноплодной-то беременности редкость!

Адлер с победоносным видом уставился на Готтфрида. Тот толком понятия не имел, сколько весят младенцы и что такое шкала Нойманна, но вежливо покивал.

– Знаете, я думаю… Я думаю, что раз уж он в тех условиях так себя проявил, то он покажет нам настоящие чудеса адаптации!

– А остальные дети? Вы будете пробовать получить от этой матери еще потомство?

– Остальные… – Адлер потер переносицу. – Будем наблюдать. Особенно интересует – мальчик с крайней степенью заражения. А девочка – на перспективу… Что до матери… Боюсь, от нее получить потомство еще раз будет проблематично, – он рассмеялся. Готтфриду почудилось, будто закаркало стадо ворон. – Медицина пока не нашла способов организовать зачатие у мертвой женской особи.

Готтфрид покивал. Все происходящее казалось каким-то сном. Вместо того, чтобы работать или проводить время с Марией, он, одинокий, слушал о результатах опыта врачей и биологов над существом – нет, женщиной, которая совсем недавно была жива. Должно быть, ей было очень плохо и больно – он вспомнил ее уродливый живот, огромную слезу в отвратительном глазу. Но для них всех у нее не было даже имени, лишь номер, который Готтфрид снова забыл.

– Кстати! – Адлер поднял указательный палец вверх. – Вот! Вот ваше направление – завтра явитесь по указанному тут адресу. С завтра и последующие пять дней вы будете исполнять свой долг вместе с фрау Мюллер. Не более двух половых актов за раз, а лучше – каждый день дважды, к примеру, утром и вечером. Но, в целом, достаточно и одного в сутки, хотя вы молодые.

– Благодарю, – Готтфрид взял направление, напечатанное на гербовой бумаге розоватого цвета, и пробежал глазами. Агнета жила неподалеку от Алоиза.

– И вот еще… Вас гестапо-то уже вызывала?

– Нет пока, – выдохнул Готтфрид.

– Если вызовет, рассказывайте все как есть, – Адлер затушил окурок. – Хм-м-м… Кажется, я повторяюсь. В общем, вы меня поняли.

– Так точно, – Готтфрид снова покивал, пожал руку Адлеру, убрал направление во внутренний карман и пошел к себе.

Он уже освоился в лабиринтах коридоров, в расположении берлинских улиц, он ощущал себя частью этого гигантского муравейника. Еще совсем недавно он был вполне себе счастлив, но вчерашний вечер окончательно выбил почву у него из-под ног. Он снова остался один. Не совсем, конечно – с ним рядом все еще стоял плечом к плечу Алоиз, а Алоизу он был не задумываясь вверил собственную жизнь. Мария выгнала его, Агнете после получения чертового направления он, как ему казалось, стал неприятен – и еще неизвестно, то будет дальше! У него осталась лишь работа. И дневник с неведомыми листами. Что же – ему не привыкать залечивать раны таким способом. Надо только придумать, как все-таки вынести дневник из радбокса.

В лаборатории Готтфрида ждал огромный сюрприз. Четверо мужчин в темно-синей, почти черной, форме методично переворачивали все вверх дном. Заправлял всем уже знакомый оберштурмбаннфюрер – соответствующее звание напрочь вылетело у Готтфрида из головы – Фукс.

– Добрый день, – учтиво поздоровался Готтфрид. – Чему обязан?

– Проверка, херр арбайтсляйтер, – хищно ухмыльнулся Фукс.

– Это больше похоже на обыск, – возразил Готтфрид. Алоиз за спиной Фукса только виновато развел руками.

– Обыск, проверка, досмотр – называйте, как вам угодно, – выплюнул Фукс.

– Вы обещали вызвать меня повесткой.

– Ждите. Когда до вас дойдет очередь, вызовут, – отозвался Фукс. – Что там у вас? – гаркнул он на своих. – Чисто? Обыщите сначала радбокс, а потом кабинет херра арбайтсляйтера, живо!

Готтфрид нервно смял полы кителя – радбокс! Там был дневник! Можно ли теперь надеяться, что они не вскроют кофры? Печать-то там целая, Алоиз только-только сделал, они даже не успели ее разорвать. Он огляделся – Айзенбаум сидел с абсолютно нечитаемым выражением на красивом лице, но в глазах его Готтфриду почудилось тщательно скрываемое торжество. Неужто он? Но что он такого мог сообщить, что к ним пришла гестапо? Может, он что-то видел? Или недосчитался реактивов? Тут Готтфрид вспомнил еще об одном. Антирадин! Лишний антирадин! Он вовсе позабыл про него, когда они с Алоизом в последний раз доставали дневник. Но после он убирался в своем кабинете, и в лаборатории. Может, его нашел Айзенбаум?

– Пройдемте, – выдернул его из раздумий Фукс. – Вы, – он ткнул в Готтфрида пальцем. – И еще двое, – он оглядел собравшихся. – Вот, например, вы и вы, – он указал на Алоиза и Айзенбаума.

Готтфрид старался не смотреть на Айзенбаума – он не мог избавиться от ощущения, что тот радуется происходящему. Алоиз выглядел совершенно спокойно, даже отрешенно, и Готтфрид очень надеялся, что его вид не сдаст его с потрохами.

Гестаповцы обнюхали каждый уголок, и дошли наконец до злосчастного шкафа. Открыли и принялись вытаскивать опечатанные кофры. Готтфрид вспотел.

– Печати целые, херр оберрегирунгсрат, – отметил один из исполнителей.

– Вскрывайте, – махнул рукой тот.

Готтфрид почувствовал, что его тошнит.

– Что-то вы нервничаете, херр арбайтсляйтер, – усмехнулся Фукс. – Вольфмайер, принесите херру арбайтсляйтеру воды.

– Нет, благодарю, – ответил Готтфрид, надеясь только на одно – что голос не подведет его. – Видите ли, у меня на сегодняшний день были совершенно иные планы.

– Мы умеем корректировать любые планы, херр арбайтсляйтер, – отрезал Фукс. – Так, что там у вас?

Первые два кофра оказались пустыми. В третьем лежал образец радия – задокументированный, разумеется. В пятом – урана. Заветный девятый, третий с конца, тот, в котором лежал дневник, оказался… совершенно пуст.

– Покажите опись, – потребовал Фукс. – Наши эксперты сейчас проверят соответствие. И потом мы займемся вашим кабинетом.

Готтфрид, точно на автопилоте, выполнил все указания. Он не мог даже представить себе, куда делся дневник. В его голове множились предположения, одно краше другого, но самым основным подозреваемым оставался Айзенбаум. Конечно, еще был Штайнбреннер, однако он никак не мог попасть в лабораторию. Разве что они сговорились?

Да еще и пропавший антирадин. Готтфрид проклинал себя на все лады – ну как, как он мог допустить такую досадную оплошность? Он пытался припомнить, не оставался ли препарат на столе, когда они уходили, но у него не получалось. Вроде бы, все было чисто. Или нет?

В кабинете не обнаружили ничего запрещенного или сомнительного. При первичном осмотре оба образца веществ оказались соответствующими описи.

– Подпишите протокол, что с нашей стороны не выявлено нарушений, – Фукс сунул Готтфриду под нос бумагу. – Вы здесь, а вы, – он кивнул на Алоиза и Айзенбаума, – тут и тут.

– С удовольствием, – скривился Готтфрид.

– А повестку ждите, – ухмыльнулся Фукс. – Не переживайте, мы не забываем ни о ком. Хайль фюрер!

Он щелкнул каблуками и вышел, его подчиненные стройным шагом устремились за ним.

– Это уже слишком! – воскликнул Айзенбаум, когда за гестаповцами закрылась дверь. – Можно было бы терпеть, хотя и с трудом, начальника алкоголика, дебошира и потаскуна! Но вы, Веберн, еще и преступник! Уголовный или политический – все едино! Я не стану этого терпеть, слышите!

– Я не преступник, – возразил Готтфрид. – А вам, кажется, хауптберайхсляйтер Малер уже дал исчерпывающий ответ. Точнее, категорический отказ в переводе.

– Но теперь дело приобрело иной поворот, Веберн. – прошипел Айзенбаум.

– Прекратите, – вмешался Алоиз. – Это могло быть что угодно: от штатной проверки до поклепа.

– Гестапо никогда никого не подозревает просто так! – Айзенбаум задрал нос. – Значит, вы дали повод! А я не желаю иметь с этим ничего общего! Ваш отец свел в могилу моего, а теперь вы решили заняться тем же самым! Я не позволю себя одурачить! Эта ваша идея с пушкой… Это…

– Что же это? – Готтфрид из последних сил старался казаться спокойным. – Измена? Саботаж? Намеренный подрыв военной мощи Империи?

– Я пока не знаю, – покачал головой Айзенбаум. – Но докопаюсь до ваших мотивов, Веберн.

Он вышел, хлопнув дверью.

– Мало того, что тупой идиот, так еще и невоспитанный, – отметил Алоиз.

– Он не идиот, – вздохнул Готтфрид, опускаясь в кресло.

– А что, он разве прав? Может, ты еще и придерживаешься антипартийных взглядов?

– Может, и придерживаюсь, – пожал плечами Готтфрид. – Ну посуди сам – эксперименты на людях. Непартийные, лишенные будущего. Справедливо?

– Ты, верно, шутишь, – неуверенно проговорил Алоиз, садясь напротив. – Ты не заболел? Или на тебя так ссора с Марией подействовала?

– Конечно, шучу, – печально отозвался Готтфрид. – Не могу же я говорить такое всерьез.

Он разозлился на себя. В последнее время он чаще и чаще думал в подобном ключе, а теперь, когда выдалась возможность поговорить об этом с Алоизом, он совершенно позорно пошел на попятную. Даже если бы Алоиз его сдал, пожалуй, это было бы верно. Пожил бы месяцок на перевоспитании, в конце концов, наверняка там вовсе не страшно. А все ужасы, которые об этом распространяют, распространяют враги Партии. Ведь им совсем невыгодно, чтобы оступившиеся возвращались в строй. Готтфрид вспомнил телят из своего сна и потряс головой, чтобы прогнать наваждение.

– Ты что-нибудь понял? – спросил он у Алоиза. – Где?..

– Не знаю, – Алоиз поджал губы. – Но у меня две версии: либо под тебя кто-то копает и хочет подставить, либо у тебя завелся ангел-хранитель.

– Кто?

– Ну, это я в переносном смысле, конечно, – улыбнулся Алоиз. – Моя мать так мне в детстве говорила. Так-то мы давно выросли и знаем, что сами по себе только вши заводятся. Но посуди сам – этой проблемы сейчас нет, ты можешь спокойно работать дальше!

– Ага, – усмехнулся Готтфрид. – Пока этот дневник не выплывет в столе у, например, начальника гестапо? Или где-нибудь еще?

– Мы ничего не можем с этим сделать, – развел руками Алоиз. – Значит, продолжаем работать на благо Империи!

*

– Прекрати ломать голову над тем, куда делся дневник, – в очередной раз ворчал Алоиз, намазывая паштет на хлеб. – Ты все равно не узнаешь, пока он где-то не выплывет.

– Ну давай подумаем, – не сдавался Готтфрид. Он сидел на казенном стуле в квартире Алоиза, поджав под себя одну ногу и отбивал по столу ритм какой-то засевшей в голове песенки, только вот какой, никак не мог вспомнить.

– Из тех, кто как-то раз спас нам задницы, можно вспомнить Тило.

– Мерзкий таракашка, – Готтфрид дернул головой.

– Мерзкий, не мерзкий, а, если бы не он, нам бы с тобой смерть избавлением показалась бы.

– Да уж, – вынужденно согласился Готтфрид. – Еще этот антирадин.

– Какой антирадин? – встрепенулся Алоиз. – Уж не этот ли? – он открыл кухонный шкафчик и изъял оттуда завернутые в лабораторную бумагу дозы приснопамятного порошка.

– Ты забрал его? – неверяще вытаращился Готтфрид. – Это ты забрал его?

– Я понимаю вопросы с первого раза, незачем повторять, – фыркнул Алоиз. – Ну я, я. Ты взял мою сумку, а я порошки прихватил, ты ж их на столе оставил. А потом мы закрутились. Я сам только сегодня вспомнил, когда эти орлы нашу лабораторию вверх дном перевернули!

Готтфрид вытер рукавом внезапно проступившую испарину со лба.

– Ф-фу-у-у, – протянул он. – Знаешь, я бы сейчас напился. Но мне нельзя.

– Нельзя, – согласился Алоиз. – Лучше бы ты к Марии съездил. Привез бы ей цветов. Она наверняка ждет.

– Да не ждет она, – махнул рукой Готтфрид. – И толку ехать? Еще раз объясняться, что я не могу? Ехать надо, когда Адлер разрешит.

– О, прогресс! – Алоиз сунул Готтфриду под нос тарелку с бутербродами. – Ты хотя бы сам признал, что ехать надо. Давай, жри. Тебе скоро понадобится много сил, – он заговорщически подмигнул.

– Ну да, еще пара таких визитов гестапо… – Готтфрид потер затылок. – Но дневник надо найти.

– Надо! Я и не говорил, что не надо! Просто не сейчас. Отвлекись! Порадуйся, что его у тебя не нашли!

Готтфрид принялся без аппетита жевать бутерброды. Хлеб казался каким-то резиновым, паштет – бумажным. Все бы исправила добрая кружка пива, а еще лучше – парочка. Но пива ему было нельзя.

– Я же останусь сегодня у тебя?

– Оставайся, – махнул рукой Алоиз. – Только надо посмотреть, может, все же разместимся на кровати-то. Полы тут жуть холодные.

– Да разместимся, – Готтфрид покивал. – Не вахтами же спать, ну…

– Только у меня подушка одна, – Алоиз встал из-за стола и подошел к шкафу. – Давай вот как – ты ее забирай, а я себе полотенец под голову подложу. Как раз вчера забрал из прачечной. И одеяло одно. Но вон, пара пледов есть. Не пропадем! На вот тебе еще пижаму, тоже только из прачечной забрал.

Готтфрид дожевал бутерброды и тоже подошел к шкафу, перехватил выданную Алоизом пижаму и возразил:

– Не, давай полотенца мне, а сам бери подушку. Я и так тебе тут на голову свалился, – он покачал головой. – Кстати… Как вчера вечер-то прошел?

– Нет, ты тут гость, так что подушку тебе, – безапелляционно заявил Алоиз. – А вчера… Да хорошо все. У нее множество интересных идей, у Биргит-то.

– И как ей с Келлер работается? – не удержался Готтфрид, вспомнив дородную фрау.

– Ну… – Алоиз потер подбородок. – Знаешь… Она считает Келлер слишком деспотичной. И догматичной.

– А какой ей еще быть-то? – изумился Готтфрид. – С учетом того, где она работает.

– Вот как раз-таки с учетом того, где она работает. Помнишь Аннику? А Пауля?

Готтфрид прекрасно помнил и Аннику, и Пауля. Аннику, правда, по большей части, по выдающейся заднице. А вот Пауль работал в Мюнхене, на местном радио. Был одним из ярых пропагандистов. А потом угодил в Центр перевоспитания. Что с ним стало дальше, Готтфрид знать попросту не мог – их перевели в Берлин.

– Так вот, – продолжил Алоиз, – самый большой процент антипартийных настроений зарождается как раз среди идеологов. Интересно, почему?

– Не нашего ума это дело, – скривился Готтфрид. Он не хотел продолжать этот разговор: того и гляди, вернется мыслями к Марии. И к зараженным. И к тому образцу, номер которого опять позабыл, потому что, похоже, в мыслях уже начал считать его – ее! – за человека.

– Тут ты, конечно, прав, – Алоиз кинул полотенца и пледы на кровать. – А что этот Тило? Ты все – мерзкий-мерзкий. Ну, он, конечно, не самый приятный человек, да и говорит неудобные вещи. Но что-то ты совсем на него взъелся.

– Уже неважно, – буркнул Готтфрид и отвернулся. Образ Марии снова всплыл перед его внутренним взором. – Ты-то в “Эдельвейсе” больше не был?

– Да нет, когда? – Алоиз пожал плечами. – Да и потом, что мне там делать? Пялиться на Штайнбреннера?

Готтфрид решил не отвечать: можно было, конечно, припомнить другу его переживания за судьбу Магдалины, но не теперь, когда тот наконец стал отвлекаться от этой сумасшедшей девицы на что-то еще.

– Вот и отлично, – кивнул он. – Давай, что ли, как окончится моя повинность, найдем какой другой бар, а?

– Погоди-ка, – Алоиз испытующе посмотрел на друга. – А Мария?

– Попробую к ней съездить, – вздохнул Готтфрид. – Не захочет она меня знать – так и ладно.

Алоиз одобрительно похлопал его по плечу и принялся переодеваться в пижаму. Готтфрид тут же последовал его примеру. По правде говоря, он снова покривил душой – пожалуй, он многое бы отдал, чтобы все-таки быть вместе с Марией. Но теперь ему не хотелось ни выслушивать поучений от Алоиза, ни еще больше бередить рану.

Засыпать не хотелось – Готтфрид поймал себя на страхе перед очередным ночным кошмаром. Но, с другой стороны, он был в совершенно ином месте, которое казалось ему уютнее собственной квартиры, и пусть и в тесноте, но не в обиде. В конце концов, с ним был лучший друг. Конечно, будить его в случае чего Готтфрид вряд ли стал бы – он давно не ребенок. Но присутствие Алоиза подбадривало.

– Надеюсь, ты не лягаешься во сне, – заявил Алоиз, натягивая плед на подбородок и свешивая одну ногу с кровати.

– Я надеюсь, ты тоже, – ответил Готтфрид. – А то мне еще второго бланша для симметрии не хватало.

– Говорят, симметрия – признак красоты, – протянул Алоиз. – Уверен, что тебе не надо?

– Иди ты, – Готтфрид легонько пнул друга в плечо.

Эту ночь, несмотря на стесненные условия, он проспал крепко и без сновидений. Проснулся же лишь тогда, когда Алоиз, уже одетый, потряс его за плечо:

– Эй, соня! Вставай! Опоздаем.

Готтфрид поспешно скатился с кровати, не успев продрать глаза.

– Ну ты гад! – с чувством протянул он. – Мне бы теперь в душ успеть.

– Успеешь, я пока завтрак приготовлю. Тебе бритвенные лезвия нужны?

– Не-е, – Готтфрид потер глаза. – Я свои взял. А вот полотенце попрошу.

– Вот хитрюга, – покачал головой Алоиз. – Ты вчера, выходя из дома, уже знал, что ночевать будешь в другом месте?

– Конечно, знал! Не откажешь же ты другу в ночлеге! – Готтфрид рассмеялся. – На самом деле, я их после нашего первого же приключения с собой вожу.

– Ну да, на тебе заметнее – волосы-то темнее, – проговорил Алоиз. – Ладно, иди, топись. А то точно опоздаем.

Готтфрид стоял под струями воды и ощущал себя свежим и отдохнувшим. С сегодняшнего дня начиналась новая страница его жизни, новая страница его служения Арийской Империи. На сей раз не только как ученого, но и как мужчины, будущего отца. Получив эту возможность, он перестал рассматривать ее как привилегию; как повинность, впрочем, тоже. Теперь это был просто факт, такой же, как тот, что его зовут Готтфрид Веберн, у него две ноги и две руки, а также одна голова – надо заметить, очень умная голова. Он выполнит этот долг, он доделает проект по пушке и поедет на испытания, с кем скажут – хоть с Айзенбаумом, хоть с ненавистным Штайнбреннером.

Вчерашние мысли показались ему сущим бредом. Ну разве существо с тем-самым-номером было человеком? Да нет же. Мария? Ей стоило вступить в Партию, быть более настойчивой. Гестапо? Он чист перед ними, тем более, дневника они не нашли. Он расскажет все о зараженных, без утайки – кроме того, что видел их в “Цветке Эдельвейса”. И то только потому, что уже однажды сказал, что не видел их там. Ну как – не видел. Не помнит, чтобы видел. А это уже вовсе не вранье, а только лишь полуправда.

Он тщательно соскреб щетину с подбородка, верхней губы и щек. Умылся ледяной водой и принялся вытираться. Опаздывать на работу точно не стоило.

____________________________

1) Марш СА, подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D1%8F_%D0%A5%D0%BE%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B0_%D0%92%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B5%D0%BB%D1%8F

Пародия Бертольда Брехта, в русском переводе “Бараний марш” http://webkind.ru/text/2700149_154607p957550705_text_pesni_baranij_marsh_bertold_breht.html

2) Шкала Нойманна в данном мире – полный аналог шкалы Апгар. Шкала Апгар была разработана американкой Вирждинией Апгар и в 1952 году представлена на ежегодном конгрессе анестезиологов

========== Глава 18 ==========

Агнета сидела за обеденным столом в форменном халате и теребила его платок. После работы она категорически отказалась лететь домой вместе с Готтфридом и попросила его быть у нее в восемь тридцать. Он прибыл вовремя и теперь смущенно мялся на пороге, держа в руках пакет с фруктами. Он купил их, чтобы сгладить неловкость, но, кажется, это не помогло. Агнета не поднимала глаз и выглядела до того несчастной, что Готтфрид даже разозлился – как ему вообще выполнить свой долг, если у будущей матери трясутся руки и глаза на мокром месте?

– Я принес фруктов, – выдавил наконец он, проходя в квартиру.

По планировке она ничем не отличалась от Алоизовой – скорее комната, чем квартира; в одном углу небольшой кухонный гарнитур с холодильником, отделенный от остального пространства буфетом; маленький обеденный стол, небольшая тахта в углу, письменный стол, платяной шкаф да рукомойник в углу. Готтфрид уже прикинул, что тахта была пошире, чем у Алоиза, так что двое могли бы спокойно разместиться там без особенного дискомфорта.

– Благодарю, – бесцветно ответила она. – В целом, могли не беспокоиться.

Вновь повисло молчание. Готтфрид подошел к кухонному шкафчику:

– Я возьму тарелку?

Агнета молча кивнула. Он взял тарелку, выложил на нее фрукты и принялся мыть их – шум воды хоть как-то успокаивал.

– Берите, – он поставил тарелку на стол, придвинул табуретку и сел. – Вам выдали рекомендации?

– Да. – Агнета не шелохнулась.

Готтфрид взял с тарелки крупное зеленое яблоко и откусил – от кислятины даже скулы свело.

– Значит, так, – он положил яблоко на стол. – Мне доктор Адлер сообщил, что ближайшие пять дней мы должны придерживаться определенного режима. Я думаю, что удобнее всего будет придерживаться оптимального расписания, дважды в день.

– Я не хочу, – едва слышно проговорила она, так и не поднимая взгляда.

– Побойтесь фюрера! – вскипел Готтфрид. – Это ваш долг! Я тоже не хочу, но мы должны, понимаете!

– Понимаю.

Она встала и скинула халат. Обнаженная, бледная, с синеватыми пятнами на коже, точно высеченная из мрамора, Агнета стояла, ссутулив плечи и пряча высокую грудь. Светлые пряди распущенных волос падали ей на лицо так, что Готтфрид не мог рассмотреть его выражения. Он отвернулся и потер затылок. Так дело не пойдет – вместо какого-никакого желания Готтфрид ощущал лишь чудовищную неловкость.

– Нет, так не надо. Вам холодно, – он встал, набросил халат ей на плечи и, поддерживая под локоть, повел в сторону тахты. – Сядьте.

Он опустился рядом с ней на тахту и обнял. Этот жест – совершенно приятельский и немного покровительственный – никак не настраивал ни на романтический, ни, тем более, на эротический лад. Готтфрид даже пожалел, что не попросил у Адлера каких-нибудь стимулирующих таблеток.

Агнета расплакалась, вцепляясь пальцами в его китель.

– Давайте не будем! Скажем, что все сделали – а сами не будем.

Готтфрид растерялся. Он понятия не имел, как теперь быть.

– Но ведь вечно так не выйдет, – он гладил ее по спине и думал о том, как она отличается от Марии на ощупь – Мария была мягкой, теплой, она словно лучилась желанием, а Агнета больше походила на мраморную статую. – Знаете что? – он взял ее за плечи и слегка отстранил от себя, всматриваясь в ее лицо. – Давайте завтра сходим к доктору Адлеру? Наверняка можно произвести это в клинике! Я сдам материал, – ему показалось, что даже сдавать анализ с этой “порнографией медицинского назначения” было куда проще.

– Нет! Нет, пожалуйста… Я не хочу.

– Да определитесь вы наконец, и покончим с этим! – Готтфрид встряхнул ее за плечи.

– Лучше вы… Только… Осторожно, – она утерла нос предплечьем.

– Если у меня вообще получится, – проворчал Готтфрид. – Вы же любое желание отобьете. А я, между прочим, тоже человек.

Агнета только молча кивнула. Готтфрид принялся стаскивать с себя форму, даже не представляя, что делать с этой женщиной дальше. Адлер с таким же успехом мог приказать ему совокупиться, например, со статуей.

– Посмотрите на меня, не так уж сильно я от вас отличаюсь!

Готтфрид чувствовал себя форменным идиотом. Он стоял голыми пятками на холодном полу и ощущал, как все его тело покрывается гусиной кожей. Агнета только покачала головой и отвернулась.

– Слушайте меня! – он сел рядом и приподнял ее лицо за подбородок. – Прекратите это немедленно! Я не буду уговаривать вас, я не стану брать вас силой – я оденусь, уйду и напишу рапорт! И пусть Адлер сам делает с этим что хочет, поняли!

Он встал и принялся натягивать трусы.

– Стойте! Подождите! – она ухватила его холодными влажными руками. – Не надо рапорт! Я постараюсь.

– Тогда сделайте тоже что-нибудь, будьте любезны! Это командная игра, понимаете? Общая работа!

Она покивала, утерла слезы и принялась его рассматривать. Готтфрид ощутил себя музейным экспонатом.

– Слушайте, вот что, – он подсел ближе и слегка обнял ее. – Давайте вы мне расскажете что-нибудь. Например, почему вы вообще решили заняться физикой.

Назад к карточке книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"