Текст книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"

Автор книги: add violence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Штайнбреннер поставил Марию на ноги, замахнулся и ударил по лицу. Она отлетела к стене и, судя по звуку, крепко приложилась к ней головой.

– Раз, – усмехнулся Штайнбреннер.

– Стой! Остановись! – Готтфрид метнулся к нему. – Не надо! Я извинюсь.

– Оближешь мои сапоги? – рассмеялся тот. – А то их как раз эта дрянь заблевала, не выношу грязной обуви.

– Какая же ты сволочь, – прохрипела Мария, зажимая нос.

Штайнбреннер хохотнул и с силой пнул Готтфрида в пах.

– Неужели я не предупредил? За твои оскорбления расплачивается он! Правда, весело? Хотя бы манерам научитесь.

– Он здесь вообще по ошибке, – прокричала Мария. – Он ни в чем не виноват! Разве это следствие? Правосудие? Ты делаешь это просто потому, что тебе это нравится! Ты искалечил невинную девочку.

– Не такая уж она и невинная, – возразил Штайнбреннер. – А его вина – дело доказанное. Просто он молчит и не хочет сотрудничать. Хотя, – он наклонился и сжал лицо Марии в руке, – ты права, Вебернова девка. Мне это чертовски нравится… – он нажал пальцами на наливающийся кровоподтек на ее лице. Мария протяжно взвыла.

– Я все рассказал! – застонал Готтфрид. – Я не утаивал ничего!

– А твой дружок иного мнения, – меланхолично отозвался Штайнбреннер.

– Так приведи его сюда! – Готтфрид не без труда сел. – Устрой нам очную ставку! Иначе как я пойму, что это не блеф, не поклеп, в конце концов? Я честный гражданин. Я ученый, в конце концов!

– Ты – засохшее дерьмо на вонючей жопной дырке распоследнего дерьмового скелета из концлагеря, вот кто ты, – выплюнул Штайнбреннер. – Ты видел себя в зеркало? У тебя и глаза цвета говна, и волосы. Ты – ошибка природы. Ты должен был быть там, – он указал вниз. – Место твоей спины – под моим сапогом!

– Здесь камеры, Штайнбреннер, – покачал головой Готтфрид. – Далеко не все руководство разделяет твое мнение относительно меня.

– О, смотри-ка! Фридляйн! Мою фамилию выучил! Поверь мне, червь дерьмоглазый, – он оскалился, – мне здесь можно все. Был бы ты невиновен – не попал бы сюда. Впрочем… Оставлю-ка я вас. Может, поговорите с подружкой, – он кивнул на лежащую без движения Магдалину. – А, я забыл предупредить. Говорить она уже толком не может! Но ее показания записаны. Могу и видеофиксацию по доброте душевной подкинуть. Это уж повеселее партийной порнографии, верно?

Едва за Штайнбреннером с лязгом захлопнулась дверь, Мария нетвердой походкой направилась к Магдалине. Готтфрид с трудом поднялся на ноги, но подойти не решался.

– Господи… Что за кошмар… Бедная девочка! Он не человек! – Мария разрыдалась. – Готтфрид! Что нам делать?!

– Мы вряд ли ей поможем, – Готтфрид покачал головой. – Мы говорили, что он…

– Но чтобы настолько… – Мария заламывала скованные руки, слезы потекли по опухшему лицу. – Что сделать? Как сделать, чтобы… Чтобы ей больше… не было… – Мария всхлипнула.

– Как убить? – Готтфрид посмотрел на нее. – Тут тебе виднее. Я никогда ничего подобного не делал. Да и здесь камеры.

– Нас осудят за милосердие? – Мария подняла на него мокрое от слез и крови лицо. – У вас не Партия! Я всегда знала… Но чтобы так… Это не должно было существовать, господи, никогда не должно было существовать! Это должны были выжечь каленым железом! – она упала на колени и принялась бить браслетами наручников по каменному полу.

– Стой, руки разобьешь! – крикнул Готтфрид.

Она не слышала.

Готтфрид опустился перед ней на колени, стараясь не смотреть на Магдалину.

– Готтфрид, – Мария затихла и подняла голову. – Давай свернем ей шею. Это не очень сложно.

– Я не могу…

– А дать ей умирать вот так – можешь?

Они подползли к Магдалине. Она дышала поверхностно, с хрипами, присвистом и бульканьем. Ее порванные губы шевелились. Глаза, воспаленные, пересохшие – открытые – смотрели с невыразимой болью.

– Она что-то пытается сказать, Готтфрид!

Они вглядывались в ее губы и слушали хрип, пока Мария не воскликнула:

– Простите? Магдалина, ты просишь прощения?

Та едва заметно кивнула.

– Готтфрид… Она просит прощения! У нас… Этот говнюк… Он… – Мария задохнулась в рыданиях.

– Девочка моя… Ты нас прости… Прости…

Мария устроила израненное лицо Магдалины между предплечьями с упором на браслеты наручников.

– Готтфрид… Удержи ее плечи. Сильнее. Ляг на нее. Скорее…

Его рвало. Он не мог остановиться – казалось, в нем и желчи-то больше не осталось. В голове все отдавался эхом ужасный хруст. Готтфрид не знал, что сказать. Не знал, что делать. Он знал – Штайнбреннер вернется. И их с Марией будет ждать такая же, если не худшая участь, как Магдалину.

– Они списали меня со счетов, – прохрипел он. – Слышала Штайнбреннера? Им уже все равно.

– Но ты невиновен! – возразила Мария.

– Невиновен.

Готтфрид едва подавил желание рассказать ей все: и про дневник отца, и про антирадин, и про существо. Но вовремя осекся – камеры взирали на них сверху равнодушно, но были готовы зафиксировать каждое слово.

– Они прицепились к тому, что я сказал зараженным. Что у меня есть рецепт антирадина. Но у меня его нет! Я не биохимик. Я им сказал это тогда, чтобы они отстали. Чтобы отпустили. А ни о каком Сверхчеловеке… Адлер! – ахнул Готтфрид, на сей раз совершенно искренне. – Адлер! Он говорил о ребенке из четверни! Но ни о каком Сверхчеловеке. Он, конечно, что-то говорил про адаптации.

Мария прижалась к нему и погладила по руке:

– А по остальным вопросам?

Готтфрид надеялся, что она понимает его игру. И охотно продолжил:

– Дозиметристы обнаружили повышенный уровень радиации. Не знаю. Вот уж не представляю. И ведь мою лабораторию обыскивали, и тоже ничего не нашли! Хотя реактивы пропали.

– А кто еще там работал?

– Хорошие надежные люди, – твердо проговорил Готтфрид. – И потом, никто не оставался позже меня. Точнее, нас с Алоизом.

Последнее было слишком легко проверить. Поэтому стоило говорить как можно более честно.

– Тебя точно никто не мог подставить?

– Точно.

Готтфрид подумал было про Айзенбаума, но ни за что не стал бы называть его фамилию. Во-первых, он не пожелал бы никому попасть в это проклятое место. Разве что Штайнбреннеру. Во-вторых, покажи он на Айзенбаума, у того появится формальный повод сказать, что Готтфрид свел его в могилу так же, как Фридрих Веберн Людвига Айзенбаума. А Готтфрид отчаянно не хотел давать Айзенбауму-младшему такой повод.

Дверь скрипнула, и Готтфрид почувствовал, как всем телом вздрогнула Мария. Он пытался унять пробравшую его дрожь – если это вернулся Штайнбреннер, то очень скоро его молчание лопнет, словно мыльный пузырь. Но это оказался Фукс.

– Я вызову к вам врача, – он кивнул на Марию. – Веберн, вам обязательно было до этого доводить? Вот вас осмотрят, я вернусь, и расскажете все без утайки. Или вы ничего не вспомнили? – Фукс подозрительно уставился на Готтфрида.

– Не то чтобы вспомнил, – осторожно начал тот, подбирая слова. – Вы спрашивали меня о проекте “Сверхчеловек”. Дело в том, что я не соотнес название с обрывочными данными, которые у меня, оказывается, были.

– Я вернусь, и мы продолжим, – серьезно кивнул Фукс. – Я надеюсь, у вас действительно появилось искреннее желание сотрудничать с Партией, а не вредить ей, Веберн.

Готтфрид едва не задохнулся от возмущения, но сдержал порыв.

– Что до вас, фройляйн, – Фукс улыбнулся, но улыбка его показалась Готтфриду насквозь фальшивой. – Расскажите все о том, что вы сделали и по чьей указке. Очевидно же, что вы в этой игре – только пешка. И вашу жизнь охотно бы разменяли. Помогите нам раскрыть заговор. Станете не преступницей, а уважаемым человеком. Может, вас даже примут в Партию!

– Я не хочу, – тихо, но твердо проговорила Мария, когда Фукс ушел. – Неужели он и правда думает, что я захочу стать частью системы, которая творит такое? – она указала рукой в сторону тела Магдалины.

Готтфрид не стал туда смотреть – его пугали ее, казалось, всевидящие мертвые глаза.

– Сдай их, – уверенно предложил Готтфрид, обнимая ее. – Расскажи все. Ты же только выполняла ее заказы! Сдай им Вальтрауд!

Мария вздрогнула и повела плечами, пытаясь высвободиться из объятий Готтфрида.

– Знаешь, если выбирать между ними и Партией, я бы выбрала их, – прошептала она.

– Они были готовы убить тебя, – напомнил он, про себя проклиная все – если их прослушивали, Мария своими руками рыла себе могилу.

– А что ваша Партия сделала с Магдалиной? – вскричала Мария и схватилась за голову. – Ох…

Готтфрид подхватил ее, встал и помог лечь на кушетку.

– Очень больно? – он встал на колени перед ней и погладил по плечу.

– Тошнит. – прошептала она. – Воды хочу.

– Сейчас придет врач. Попросим воды.

Он отвернулся. Проклятая слежка, проклятые застенки, проклятый Штайнбреннер! Если бы не он и его скотство, Готтфрид бы обязательно уговорил Марию все рассказать! Их бы отпустили. Точнее, ее – у него еще оставался дневник. Готтфрид потер затылок – Фукс обещал Марии амнистию, если ее сведения помогут. А ведь ее обвиняли в убийстве гестаповца! Неужели его не отпустят, если он сам все расскажет про этот дневник?

Ему отчаянно хотелось верить в справедливость и великодушие Партии, но страшный взгляд мертвых глаз Магдалины служил молчаливым напоминанием о том, как легко эта система перемелет в своих чудовищных жерновах любого. Даже невиновного.

Врачом оказался сухопарый мужчина неопределенного возраста с невыразительными блеклыми глазами. Он осмотрел камеру и кивнул на распростертое мертвое тело:

– Это вы ее добили?

Готтфрид опустил голову. В голосе врача ему послышалось нечто, похожее то ли на возмущение, то ли на обвинение.

– Она страдала, – тихо, но твердо проговорила Мария. – Она была мне…

Она замолчала, едва слышно всхлипнув. Врач не ответил. Он поставил на столик графин воды, стакан, потом подошел к Марии и принялся ее осматривать.

– Сотрясение мозга, ушибы мягких тканей головы, – констатировал он. – Переломов со смещениями нет, но я бы, когда закончите, рекомендовал рентгенографию лицевого отдела. Возможно, пара трещин. Ей сейчас нужен покой и нормальные условия. А также не стоит широко открывать рот, возможно, некоторое время нельзя будет есть твердую пищу. Пить очень аккуратно. У вас что?

– Я в порядке, – отмахнулся Готтфрид.

– Нет, у меня приказ осмотреть вас обоих. Снимите хотя бы китель, он у вас грязный.

Готтфрид фыркнул:

– Вы предлагаете мне сдать его в химчистку?

Врач смерил его тяжелым взглядом:

– Знаете, молодой человек… Раздевайтесь.

Готтфрид поежился и возразил:

– Я в наручниках.

– Из того, что мне рассказали, следует, что ее состояние – это по большей части ваша заслуга, – припечатал врач, проигнорировав замечание Готтфрида про наручники. – Поэтому мой вам совет: начните сотрудничать со следствием. Тогда вам будут и достойные условия, и лечение.

– Знаете что? – Мария приподнялась и зло посмотрела на врача. – Готтфрид здесь не при чем. Это не он бил меня. А вы стыдите его за то, чего он не делал! Лучше бы вы устыдили этого вашего Швайнбреннера!

Готтфрид прыснул от того, как Мария поименовала его заклятого врага, и тут же взвыл – врач надавил на область лонной кости. Перед глазами поплыло.

– Вам повезло, – голос врача доносился словно сквозь толщу воды. – Только сильный ушиб. Рвота, судя по всему, от того, что нервничаете слишком. Надо поспокойнее.

– Поспокойнее? – снова возмутилась Мария. – Вы вообще в своем уме?

– А вам, кажется, я вообще рекомендовал поменьше открывать рот, – меланхолично отозвался врач. – Возможно, у вас перелом. Может, скуловой кости, может, верхней челюсти. Может, сложный перелом.

– Мою подругу пытали, – продолжила Мария. – Вы посмотрите, посмотрите на ее тело! Ее невозможно узнать! Я боюсь представить себе, что ей пришлось пережить! Моего любимого человека пинали ногами! А вы так спокойно говорите.

– Вам нельзя нервничать, – гнул свое врач. – Лежите спокойно. Отвечайте на вопросы. Потом, если не будете упорствовать, вас переведут ко мне. Я оставлю все рекомендации оберррайтунгсрату Фуксу.

– Лучше скажите этому говнюку Штайнбреннеру, чтобы он больше не трогал Марию, – проговорил Готтфрид, глядя врачу в блеклые невыразительные глаза.

– Это вне моей компетенции, – тот направился к двери.

– Хотя бы тело уберите! – крикнул Готтфрид.

– У меня не было такого приказа.

Дверь скрипнула; они остались одни в каменной темнице. Готтфрид, скривившись, натянул обратно китель – то ли было чудовищно холодно, то ли его бил озноб.

– Тебе не холодно? – спохватился он и взял Марию за руку.

Она лишь печально покачала головой и слегка сжала его пальцы.

– Каков подлец, – проговорила она наконец. – Тот, кто должен помогать…

– Не разговаривай, – попросил Готтфрид. – Слышала его? Тебе лучше молчать и говорить только в случае необходимости. Вот придет Фукс – расскажи ему все! Между прочим, Вальтрауд – жена этого урода.

– Я поняла, – Мария грустно улыбнулась уголками рта. – Она-то мне говорила как-то, какой ее муж хороший и обходительный. И как любит ее, уважает и сдувает с нее пылинки.

Готтфрид вспомнил, с каким явным наслаждением на лице Штайнбреннер бил Марию, и только покачал головой. Он понятия не имел, говорила ли Вальтрауд правду, но с тем, что когда-то во всеуслышание рассказывал сам Штайнбреннер о своих похождениях, это совсем не увязывалось.

– Прости меня, – проговорил Готтфрид, коснувшись своим лбом ее. – Этот доктор был прав.

– Ты не виноват, – Мария протянула руку и обняла его за шею.

– Я смотрю, вы здесь времени даром не теряете, – хмыкнул Фукс, и Готтфрид вздрогнул – он не услышал ни скрипа двери, ни шагов.

Фукс с лязгом захлопнул дверь и прошел внутрь.

– Вы бы хотя бы тело убрали, – проговорила Мария.

– Потом. Может быть, – махнул рукой Фукс. – Мне сейчас живые важнее мертвых. Итак, Готтфрид.

Готтфрид принялся подробно пересказывать все, что происходило с ним в Медэксперотсеке: от того, как его направили туда исполнять повинность, до того, как Адлер рассказал ему о том, кто родился у существа. В какой-то момент Готтфриду показалось, что он слышит собственный голос откуда-то со стороны, из радиоприемника; а мысли его устремились куда-то далеко-далеко. Может, в старый дом в Мюнхене?

– Понятно, – кивнул Фукс, когда рассказ об Адлере закончился. – Что с вашим радбоксом, Веберн?

Готтфрид встрепенулся – только когда Фукс назвал его фамилию, он понял, что от него что-то хотят.

– Простите… Что? – переспросил он.

– Что с радбоксом и реактивами? – нетерпеливо повторил Фукс.

– Не могу знать, – пожал плечами Готтфрид. – Я думал об этом, но…

– Значит, плохо думали, – постановил Фукс. – Жаль.

– Мы с Марией кое-что вспомнили, – Готтфрид пошел ва-банк.

– Вы? – Фукс заинтересованно переводил взгляд с него на Марию и обратно. – Или уважаемая фройляйн?

– Мы, – кивнула Мария и принялась осторожно садиться на кушетке. Готтфрид тут же бросился ей помогать. – Дело в том, что Готтфрид подслушал мой ночной разговор. Ко мне приходил человек. Я не знаю, на кого она работает. Я выполняла для нее мелкие поручения, вроде, кому-то что-то передать, что-то у кого-то узнать. Безделица. Мне нужны были деньги, а она хорошо платила. И потом, она всегда была в партийной форме. Но в тот раз…

– Ну? – глаза Фукса загорелись, ноздри раздувались, словно у хищника почуявшего добычу.

– В тот раз она поручила мне проследить за Готтфридом Веберном. Чем интересуется, чем живет. И выйти с ним на контакт. Однако очень быстро, – Мария скривилась и облизала разбитую губу, – она приказала мне его убить.

– И вы не пошли в полицию?

– Нет, – Мария покачала головой. – Она заявила мне, что она сама из гестапо. Даже показала какое-то удостоверение. А я в этом не разбираюсь. Но она сказала, что это с санкции Партии и самого фюрера. Потому что… Потому что Веберн разрабатывал нейтронную бомбу, – выпалила она. – И на самом деле планировал передать ее в руки американцам.

Готтфрид онемел. Он понятия не имел, что из того, что сказала сейчас Мария – правда, а что – ее домысел, кроме того, что слышал тогда сам. Но передача бомбы американцам… Он вспомнил обвинения в адрес отца и рассмеялся.

– Вам весело? – резко спросил его Фукс. – Может, вы это прокомментируете?

– Прокомментирую, – сквозь смех отозвался Готтфрид. – Знаете, мне хауптберайхсляйтер Малер показал кое-какие документы. Я… В точности, как у отца… Рассказать кому…

Он усмехнулся и замолчал, глядя куда-то сквозь стену. Теперь точно нельзя было даже упоминать дневник.

– И что же за документы показал вам хауптберайхсляйтер Малер? – Фукс сощурился. – И не было ли среди них дневника вашего отца?

– Я понятия не имею, вел ли вообще дневник мой отец, – Готтфрид пожал плечами. – Но если и вел, мне его почитать не давали. А что же, у вас он есть?

– Есть, Веберн, – серьезно кивнул Фукс. – И дневник есть. И рецепт антирадина, который вы обещали зараженным, тоже есть. И даже антирадин, синтезированный по этому рецепту – есть. А вот реактивов, из которых его синтезировали, – нет. Причем не хватает их в вашей лаборатории!

– И как это относится ко мне?

– Это мы и будем сейчас выяснять, Веберн, – пообещал Фукс. – Но сначала я бы хотел вернуться к фройляйн Вальдес. Во-первых, раз уж вам показали удостоверение, имя вы должны были запомнить. Во-вторых, какое отношение вы имеете к советской разведке и группировке “Пираты Эдельвейса”?

– Она назвалась мне Россвайсс Беккер. Но…

– Это не настоящее ее имя, – подхватил Готтфрид. – Настоящее – Вальтрауд Штайнбреннер! Поэтому я бы настоятельно просил исключить из дознания Бруно Штайнбреннера как заинтересованное лицо!

– Вот, значит, как, – протянул Фукс, подтянул к себе стул и сел на него. – Рассказывайте. У меня много времени. Уж точно больше, – он хохотнул, – чем у вас.

– Я понятия не имею ничего ни о какой разведке, – Мария тяжело вздохнула и закашлялась.

Готтфрид вспомнил, как она хотела пить, а ведь этот невыразительный доктор принес воду!

– Я дам ей воды, позволите? – спросил он у Фукса.

Тот кивнул.

– Скажите, пожалуйста, мне сообщили, что показания давал некий оберайнзацляйтер Алоиз Берг, – начал Готтфрид, неловко наливая воду скованными руками и подходя к Марии. – Могу ли я попросить об очной ставке?

Брови Фукса поползли вверх. Готтфрид решил не нервировать его пристальным взглядом и принялся поить Марию.

– Я, конечно, уточню, – уклончиво ответил Фукс. – Но на вашем месте я бы на это не рассчитывал, Веберн. Или вы что-то еще вспомнили?

– Увы, – Готтфрид скроил скорбную мину. – Я просто даже не слишком понимаю, что я такого должен был вспомнить.

Фукс снова прищурился и перевел взгляд на Марию:

– Вам лучше, фройляйн Вальдес? Вы говорили…

– Я помню, – она кивнула. – Я говорила о том, что понятия не имею ни о какой разведке. Но допускаю, что женщина, выдававшая себя за сотрудницу гестапо фрау Беккер, как-то связана с этим всем. А пираты… Я слышала о них. От Тило Шутца, он играл у нас на рояле. И… – Мария покачала головой и всхлипнула.

– Говорите, ну! – поторопил ее Фукс.

Готтфрид с интересом наблюдал – он совершенно не понимал, что из того, что говорит Мария правда, а что – ложь.

– Я не могу… – по ее лицу полились слезы.

– Тогда я буду вынужден позвать другого специалиста, – терпеливо пояснил Фукс. – Вы столько всего уже рассказали… Мне бы не хотелось…

– Магдалина, – выдохнула Мария и закрыла лицо руками.

Готтфрид окончательно запутался.

– Мертвым вы уже не поможете! – подбадривал ее Фукс. – Рассказывайте!

– Она была зла на партийцев, – пояснила Мария. – Особенно на полицейских. Я не знаю всей истории, но с ней что-то приключилось. Кажется, она попалась на какой-то мелочи, вроде незаконной торговли. С ней обошлись жестоко… Бедная девочка…

Мария снова замолчала, размазывая слезы по здоровой половине лица. Готтфрид ощутил жгучий стыд: Магдалина была совсем юной девчонкой. Такой еще жить да жить. А ведь не зайди они в “Цветок Эдельвейса” тем вечером, должно быть, все бы там было по-прежнему. И таракан Тило выслеживал бы кого-то другого, и Штайнбреннер бы не втерся в доверие к Магдалине…

– Так она примкнула к пиратам? – поторопил Марию Фукс.

– Ну как – примкнула, – Мария вздохнула. – Она отчасти все же была ребенком, понимаете. В чем-то наивной девчушкой, в чем-то – не осознающей своей природы женщиной. Детской ее части это, должно быть, показалось игрой. Передавать письма, петь песни, тайком собираться.

– Она вступила в экстремисткую группировку в погоне за романтикой? – хмыкнул Фукс. – А вы?

– А я несколько раз ее провожала. Еще как-то помогала передать кому-то записку.

– Почему не доложили?

Мария покачала головой:

– Я не считала то, что увидела, хоть сколько-то опасным. Это были дети, в основном, дети, куда младше самой Магдалины.

– Эти дети организовывали нападения на партийную молодежь! Однажды они забросали бутылками с горючей смесью отряд юнгфольковцев! Вам рассказать, сколько других, партийных детей умерло в мучениях? – рявкнул Фукс. – Или вы не подумали об этом? Им всем было не больше четырнадцати!

Готтфрид схватился за голову. Как же просто он жил до этого, не зная ни о каких пиратах, разведчиках, всей этой подковерной возне! Не имел дела ни с чем, кроме своей работы да походов в пивную; не пересекался с чертовой гестапо – жил, как порядочный гражданин! А ведь все началось с этого проклятого дневника.

– Не подумала, – Мария поджала губы. – Вы правы.

– А что нам было говорить людям? Что охранные отряды и полиция не могут защитить детей? Детей – будущее Арийской Империи!

Фукс поджал губы и отвернулся. Воцарилась неловкая тишина.

– Еще что-то? – он наконец повернулся и выжидательно посмотрел на них обоих.

Мария покачала головой, Готтфрид одними губами произнес “нет”. Он отчаянно надеялся, что их откровений хватит на то, чтобы допрос с пристрастием прекратили. А также что информация о Вальтрауд Штайнбреннер и правда помешает снова привлечь к дознанию ее мужа-садиста.

– Ждите, – бросил Фукс и направился к двери.

– Пожалуйста, уточните про очную ставку с оберайнзацляйтером Бергом! – попросил Готтфрид. – И отстраните, пожалуйста, Штайнбреннера. Помимо того, что его жена замешана в этом деле, он меня ненавидит еще со школы. Это может повлиять.

– То, что он вас ненавидит, Веберн, не может повлиять, – усмехнулся Фукс. – Какая вам разница, что испытывает палач? Пусть лучше он делает работу с удовольствием, чем без него. Вот посудите сами – как бы вы работали, если бы вам не нравилось ваше дело?

Готтфрид промолчал. Подобный ход мыслей был ему отвратителен, пугал его, вызывал только-только отступившую тошноту вновь.

Они сидели вдвоем в тишине. Готтфрид не решался заговорить: вдруг они скажут лишнего? Он уже не сомневался, что каждое их слово записывали и прослушивали, а Мария уже довольно наговорила о том, что не сдаст заговорщиков. Хотя ему отчаянно хотелось спросить, что из того, что она рассказала Фуксу, правда, о что – ложь.

Никто не приходил, и они не понимали, сколько прошло времени: часы у Готтфрида отобрали в самом начале. Камеры равнодушно взирали сверху, в серый потолок слепо таращились мертвые глаза Магдалины. И неожиданно ожил динамик: захрипел, закашлялся белым шумом, а потом…

– …Катастрофа! – вещал искаженный женский голос. – Херр Вышняков, нашей наемной убийце не удалось ликвидировать ученого Готтфрида Веберна до того, как он передал проект бомбы N наверх. Сейчас задействованы механизмы для того, чтобы ликвидировать звено выше и еще две лаборатории, но это сопряжено с огромными рисками!

– Товарищ Штайнбреннер, – захрипел динамик с русским акцентом. – Вы провалили операцию, на которую мы возлагали огромные надежды. Получив оружие, народ будет жаждать войны!

– Миссис Штайнбреннер, – вклинился третий голос, тоже женский, мелодичный, с характерным английским прононсом. – Меня интересует еще один вопрос: где мистер Штокер?

– Херр Штокер болен и, к сожалению, не может присутствовать.

– У меня иные сведения, товарищ Штайнбреннер, – возразил динамик с русским акцентом. – У НКВД есть данные, что лично вы ликвидировали херра Штокера…

Готтфрид с удивлением уставился на источник звука: он не понимал ровным счетом ничего. Мария, услышав про НКВД, вздрогнула побледнела и прикрыла рот руками.

– Вы должны были убедиться в том, что вашему народу хватает внутренних врагов, – встрял еще один мужской голос. – У нас врагов хватает. Республиканцы постоянно сцепляются с демократами. У Советов, как я понимаю, НКВД держит всех в страхе, идет постоянная борьба с религией и пережитками капитализма. Люди строят коммунизм. Чем заняты вы? Ваши “Пираты”? Что это за детская оппозиция? Почему прохлаждается гестапо? Мы заключали наш договор не просто так! Почему сейчас от Арийской Империи только вы? Где ваш коллега?

Динамик заворчал и захлебнулся белым шумом. Готтфрид ошарашенно посмотрел на Марию:

– Ты что-то поняла?

Она только покачала головой, продолжая закрывать рот руками.

Динамик прокашлялся и вновь ожил:

– Ну что, Готтфрид? Как тебе это понравилось, а, дружище?

========== Глава 20 ==========

– Алоиз! – Готтфрид вскочил так резко, что его накрыло удушливой волной боли. – Алоиз, с тобой все в порядке?

– Да, – ответил динамик. – Мы скоро спустимся за вами.

– Это законно? – обеспокоился Готтфрид.

– Разберемся, дружище!

Динамик умолк. Готтфрид потер затылок, а после ущипнул себя – это все казалось сном. Но он по-прежнему стоял посреди отвратительной камеры с открытым ртом, а на кушетке сидела Мария и внимательно смотрела на него.

– Это, должно быть, ловушка, – она покачала головой. – Ты уверен, что это его голос? Уверен, что это не попытка поймать тебя на чем-то?

– А что было до этого? – Готтфрид нахмурился.

– Провокация? – предположила Мария.

– В которую приплели Америку и НКВД?

– Почему нет?

Готтфрид замолчал. Он не мог ответить на этот вопрос. Повисла неловкая тишина: он не решался сказать еще хоть что-то. Вдруг их продолжали слушать? Вдруг ждали от них чего-то?

Наконец лязгнул замок, и дверь с мерзким скрипом распахнулась. Готтфрид в очередной раз подумал, как же он мог проворонить этот скрип, но мысли его разом улетучились, когда он увидел, кто к ним пожаловал. На пороге и правда стоял Алоиз: в гестаповской форме, с автоматом наперевес. Красивое лицо украшал багровый синяк на скуле, на левой руке из-под обшлага рукава торчал окровавленный бинт. Рядом с ним, тоже в форме и при оружии, находился Тило. Он пнул в сторону Готтфрида и Марии объемистый тюк:

– Одевайтесь. Живо. У нас мало времени.

Алоиз скосил глаза на тело Магдалины, но стиснул челюсти и промолчал.

– Что? – Готтфрид едва совладал с собой, чтобы задать этот вопрос.

Мария только вопросительно стрельнула глазами в сторону камер.

– Отключены, – пояснил Алоиз, стараясь смотреть только на Готтфрида и Марию. – Давайте живее. Иначе отосланные нами якобы по чрезвычайному происшествию гестаповцы вернутся – и нам несдобровать.

– Не так уж и якобы, – ухмыльнулся Тило. – Думаю, они сегодня встретят на средних уровнях очень специфических личностей.

– О чем ты? – тряхнул головой Алоиз.

– Мы в наручниках, – подала голос Мария. – Или помогите нам от них избавиться, или уходите. Если вас здесь застанут…

– Пока – не застанут, – авторитетно пообещал Алоиз. – Тило, у тебя же был ключ.

Тило вздохнул и извлек из кармана связку. К первой он подошел к Марии.

– Как вы здесь оказались? Что это была за странная трансляция? Почему не работают камеры, и куда мы пойдем? Как ты вообще попал сюда? – Готтфрид не мог остановить поток льющихся из него вопросов, он неожиданно ощутил себя любопытным ребенком, которому жизненно необходимы ответы на все.

– Они нагрянули вечером субботы, – выдохнул Алоиз. – Сразу после того, как ты ушел к Марии. Обыскали мою квартиру, – он усмехнулся. – И нашли дневник твоего отца, листы и антирадин. Я не говорил им о тебе ни слова, дружище. Но первым взяли не меня, – он отвернулся и уставился в стену.

Готтфрид потерял дар речи. Так вот куда подевался дневник его отца! Вот же Алоиз – нет бы его предупредил!

– Как ты выбрался? – Мария встала с кушетки и откинула за спину спутанные волосы.

Готтфрид, над замков наручников которого теперь колдовал Тило, залюбовался Марией: гибкая, сильная, несломленная. В ее голосе явно слышалась готовность к борьбе, и Готтфрид в очередной раз задался вопросом, что же из того, что она говорила раньше – правда, а что – ложь. Он вспомнил, как она признавалась ему в любви, думая, что он спит, и расплылся в дурацкой счастливой улыбке – уж это-то точно было правдой.

– Это слишком долгая история, – покачал головой Алоиз. – Если выпутаемся – закатимся в ваш “Эдельвейс”, выпьем там как следует, тогда и расскажу. А если нет – так и какая разница?

Тило хмыкнул и освободил запястья Готтфрида от натирающих браслетов. Тот потер изрядно покрасневшую от соприкосновения с металлом кожу.

– Быстро, – цыкнул Тило. – Переодевайтесь!

В тюке лежало два комплекта партийной медицинской формы. Женской. И темно-синий мундир криминальинспектора. А еще два автоматических пистолета, несколько магазинов, два ремня с круглыми пряжками, противогазы и наушники.

– Я не знаю, что из этого подойдет тебе по размеру, – виновато пожал плечами Алоиз. – Там вторая женская форма с брюками…

– Мой лучший друг – идиот, – застонал Готтфрид, стягивая грязный китель и замаранную сорочку. – Может, ты мне еще чулки принес? С поясом?

– Одевайся быстрее!

Мария абсолютно безо всякой стыдливости сбросила с себя костюм, в котором была, и принялась натягивать медицинскую форму. Готтфрид на секунду отвлекся на Тило – тот пожирал Марию глазами, и Готтфриду отчаянно захотелось воткнуть в эти самые глаза что-нибудь острое.

– Сойдет, – резюмировал Готтфрид, завернув штанины брюк и запихав их в сапоги.

– Ну, как бы тебе сказать, – Алоиз потер подбородок. – Плотнее ремень затяни, только на пряжку не нажимай. Выглядишь, как фюрерюгендовец в форме отца.

– Оружие? – Мария деловито протянула руку.

Одетая, с собранными в аккуратный пучок волосами – и только как, Готтфрид не видел ни одной заколки! – она выглядела неотличимо от партийных женщин.

– Автоматы. Для вас, – Тило кивнул на тюк.

– Готовы? – Алоиз переминался с ноги на ногу.

– Магдалина, – жестко сказала Мария.

– Заботиться надо о живых, – отрезал Тило. – Быстро, я закрою камеру. И да, вот ваши пропуска, – он выдал им два бейджа с магнитными картами. – Но лучше бы нам никому не попадаться на глаза.

– Сюда, – указал Алоиз. – А теперь следуйте за мной. Огонь открываем только в самых крайних ситуациях. Тут сейчас нет патрульных – все заперто с Центральной консоли. Все силы стянули в город, на средние уровни.

Они бежали за Алоизом следом. Тило был замыкающим, и Готтфриду это не нравилось – он не был готов подставить этому таракану спину. Но выбора не оставалось. Мария ступала твердо, уверенно сжимая Готтфридову ладонь, и он поражался ее стойкости и проникался к ней еще большим уважением и трепетом.