Текст книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"

Автор книги: add violence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Здравствуйте, – он вежливо кивнул. – Ну как – допрашивало. Это громко сказано, выяснили ряд обстоятельств.

– Вам пива или шнапсу? – тут же спросила подбежавшая к ним Магдалина.

– Содовой, Магдалина, – скорбно ответил Готтфрид. – Наши медики…

– Вы больны? – прогрохотала Келлер.

– Нет, он отдает Империи свой долг, – брякнул Алоиз, и Готтфрид проклял все – должно быть Магдалина все передаст Марии. Не то чтобы с этим было что-то не так, но ему казалось, что Марию подобная новость не обрадует.

– Благое дело, выпьем же за это! Без вашего участия, Готтфрид! – Келлер расхохоталась.

Биргит, благонравно улыбаясь, отсалютовала кружкой пива. Магдалина принесла Готтфриду содовую, а тот только удивился, когда она вообще успела отойти. Может, она и вовсе не слышала эскападу Келлер? С другой стороны, народа в баре было столько, что о том, чтобы Магдалина могла присоединиться к ним, не могло быть и речи: все сбивались с ног.

– У вас очень интересная лаборатория, арбайтсляйтер Веберн, – начала Биргит.

Готтфрид скривился, точно от зубной боли:

– Давайте по именам? Мы тут в неформальной обстановке.

– Да, к твоим-то годкам в арбайтсляйтерах, – Келлер сочувственно смерила его взглядом.

– Слушайте, здесь прекрасные колбаски! – встрял Алоиз.

– Кто о чем, а мужики или о харчах, или о выпивке, или о бабах, – припечатала Келлер. – Но колбаски и правда исключительные. Эй! Принесите-ка нам колбасок!

Готтфрид не удержался и прыснул – Келлер, даром что наступила ему на больную мозоль, показалась забавной.

– У вас очень интересная сотрудница в лаборатории, – отметила Келлер. – Это вы поручили ей такую ответственную работу, Готтфрид?

– Да, видите ли…

– Не оправдывайтесь, – она махнула ручищей. – Вообще я считаю, что арийская женщина в первую очередь должна стать матерью, а все эти ваши ученые вещи – мужское дело. По крайней мере, до тридцати пяти, – она басовито рассмеялась. – Но бывают вот такие вот ненормальные. Я вообще убеждена, что им надобно было мужчинами родиться, но уж что есть – то есть, – Келлер выпила шнапс и утерла рот форменным рукавом.

– Хауптайнзацляйтерин Келлер! – воскликнула Биргит. – Вы так категоричны.

– У меня – опыт! – веско припечатала та. – Ты вот тоже… Вы знаете, она же у нас великолепная связистка. Заканчивает радиотехническое. Куда бы мы без нее! Знали бы вы, сколько у нас всякой аппаратуры.

– Как и везде, – улыбнулся Алоиз. – Знаете, Биргит…

Готтфрид пропустил мимо ушей все, что Алоиз принялся рассказывать Биргит – наверняка там были какие-то технические премудрости, а он уже достаточно за этот день насиделся над работой. Он засмотрелся на Марию, которая принялась петь “In einem Polenstädtchen”(1). Магдалина как раз принесла полное блюдо колбасок, и Готтфриду подумалось, отказывала ли она в поцелуях Штайнбреннеру так же, как Алоизу. Алоиз, впрочем, продолжал что-то увлеченно рассказывать Биргит, а Келлер развернулась всем мощным телом так, чтобы проследить за устремленным на сцену взглядом Готтфрида.

– Симпатичная, – одобрила Келлер, повернувшись обратно. – И слушать приятно. А то знаете, в таких местах бывают такие ужасные певички!

– В Берлине особенно не знаем, – сказал Готтфрид. – Мы, честно-то говоря, из подобных заведений только здесь и бываем. Раз зашли – понравилось, вот и решили, что от добра добра искать…

– И правильно, – кивнула Келлер. – Иной раз такое подадут…

Готтфрид ждал, не скажет ли она чего-то о визите в бар гестапо, но, похоже, Келлер об этом попросту не знала. Осталось, конечно, обсудить этот инцидент с Алоизом, но Готтфрид не хотел делать этого при посторонних. Да и сама по себе тема была не из приятных.

Келлер отвлеклась на колбаски, Готтфрид решил последовать ее примеру. До него доносились обрывки разговора Алоиза и Биргит – они горячо обсуждали какие-то технические детали. Народа в баре все прибывало, Барвиг даже вынес пару небольших дополнительных столов, любителям потанцевать в этот раз пришлось остаться на местах.

В один прекрасный момент в баре появился Штайнбреннер. Готтфрид скосил глаза на Алоиза – тот, увлеченный беседой, не заметил появления их давнего недруга. Штайнбреннер тем временем успел занять маленький столик в углу около сцены – Алоиз как раз сидел к нему спиной, – откуда только-только ушла уже изрядно подвыпившая парочка, и подозвал Магдалину. Готтфрид скривился, увидев, как резво она побежала к нему: ее лица видно не было, но Готтфрид был уверен, что она вся сияла. Штайнбреннер взял Магдалину за запястье и, когда она наклонилась к нему, что-то ей сказал. Она замотала головой – видимо, объясняла, что не может сесть к нему за столик. Тот скорбно покивал – Готтфрид едва не подавился содовой: он впервые видел на физиономии Штайнбреннера столько кроткое выражение и даже не был уверен, что тот на него вообще способен. Впрочем, стоило Магдалине отойти, как Штайнбреннер скроил весьма привычную мину: злобную и презрительную. Конечно – он не выносил, когда ему отказывали. Еще со школы.

Штайнбреннер заметил его, но на сей раз подходить не стал, лишь еще сильнее скривился. Интересно, визит гестапо – его рук дело?

Мария допела и подошла к их столику, кутаясь в тончайший газовый шарф.

– Доброго вечера! – она оглядела всех собравшихся, особенно пристально смерив взглядом Биргит. – Вы не станете возражать, если я на какое-то время украду у вас херра Готтфрида?

– Главное, не крадите его у Партии, – усмехнулась Келлер. – А так… Я полагаю, он задолжал вам какую-нибудь милую ерунду, вроде вечерней прогулки?

– Совершенно точно, достопочтенная фрау! – Мария рассмеялась. – Готтфрид, вы пойдете?

– Как я могу не пойти? – он развел руками.

– В таком случае я сейчас переоденусь и спущусь!

– Ох, пропадешь, – покачала головой Келлер. – Такая заманит в сети – нипочем потом не выберешься!

– А надо? – удивился Готтфрид и тут же уточнил: – Выбираться?

– Да, в общем, нет, – Келлер махнула рукой. – До тех пор, пока любовь к женщинам не мешает любви к Отечеству и Партии.

Готтфрид только деловито покивал и, допив оставшуюся в стакане содовую, пошел к лестнице, чтобы встретить Марию там. Музыканты играли какую-то вещь Глена Миллера – Готтфрид совершенно не помнил их по названиям. Он стоял у лестницы и думал, как хорошо было бы, чтобы Алоиз позабыл свои терзания из-за недотроги Магдалины – ну что мешало ему просто периодически ужинать с ней и говорить ни о чем? Да и о чем вообще можно с ней разговаривать? Может, конечно, и можно о чем-нибудь, но Готтфрид никак не мог себе этого представить. Наверное, стоило бы поинтересоваться у друга – как минимум одну ночь, пока они были не в самой лучшей форме, Магдалина провела у его постели. Не могла же она все время молчать? Другое дело Биргит!

Готтфрид посмотрел на лестницу – Марии все не было. Музыканты, как ему показалось, безостановочно играли одну и ту же пьесу уже, наверное, четвертый или пятый раз кряду, хотя и с какими-то изменениями. Мария говорила, как это называется, но он совсем позабыл. Что-то вроде экспромта, но как-то по-другому.

Они играли и играли, и Готтфрид заволновался: вдруг что-то произошло, а он и не услышал? С другой стороны, это был дом Марии, вряд ли бы кто-то здесь стал желать ей зла… Таракан Тило, которого Готтфрид по-прежнему недолюбливал, был на сцене и играл. Играл, к его чести, хорошо, хотя Готтфриду все же чудилась в его музыке нотка излишнего самолюбования. Вот и теперь он, с выражением превосходства на лице, выводил какой-то быстрый пассаж, больше похожий не на мелодию даже, а на хаотичное нагромождение звуков. Готтфриду показалось, что от Глена Миллера не осталось более ничего – только ритмически организованная какофония, в ушах у него зашумело, а руки снова вспотели. Только он собрался все-таки подняться, на лестнице показалась Мария.

– Я волновался, – он сжал ее руку.

– Пустяк, – отмахнулась она. – Не могла найти подходящий шарф. Один слишком легкий, второй – жаркий, а третий я, оказывается, испачкала в помаде.

Он посмотрел на нее – Мария была как-то бледна, тяжело дышала и часто моргала, точно собиралась заплакать. Они вышли на свежий воздух – на улице было куда тише и прохладнее. Готтфрид развернул ее к себе за плечи:

– Ты плакала? Что произошло?

– Нет-нет… Ничего, – она закусила губу и отвела взгляд.

– Мария…

– Готтфрид! – она обняла его и уткнулась лицом в его шею. – У меня из головы не идет все то, что произошло за эти дни! Вас чуть не убили! Потом эти ужасные, бесцеремонные… – она осеклась, отпрянула и прикрыла рот рукой: – Мне не стоило этого говорить. Ты теперь обязан…

– Доложить? – он приподнял ее за подбородок, заглядывая ей в глаза – Мария отвела взгляд. – Брось! Любой бы нервничал! Они вытащили нас из постели.

– Ты прав, – она покивала. – Наверное, я слишком переволновалась из-за вас. Вам угрожали?

Готтфрид дернулся – от одного воспоминания бросало в холодный пот.

– Прости, ты, должно быть, не хочешь об этом говорить.

– Совершенно не хочу, – подтвердил он. – К чему об этом теперь? Все прошло. Мы вместе.

– Да, – она крепче прижалась к нему. – Кстати! Готтфрид, – она строго посмотрела на него – на сей раз прямо в глаза. – С кем это Алоиз ведет милые беседы? Кто эта фройляйн?

– Она партийная, – начал Готтфрид.

– Я вижу! – воскликнула Мария и отпрянула. – Но если твой приятель намерен обманывать Магдалину…

– У них все равно ничего нет, – возразил Готтфрид. – Это Магдалине стоило бы определиться уже, кто ей по нраву, а не крутить хвостом перед двумя!

– Она ни перед кем не крутит хвостом, – устало пояснила Мария. – Она пытается найти друзей. И хочет обрести веру в мужчин. Но это дается ей…

– Штайнбреннер, конечно, самая подходящая кандидатура! Женатый полоумный псих! А Алоиз с Биргит только-только познакомился, она приходила брать у нас интервью вместе с той коротко стриженой теткой.

Мария зябко повела плечами и поджала губы, но промолчала. Готтфрид залюбовался ею – задумчивой и какой-то нездешней. Она порой казалась словно отделенной от всего мира прозрачной стеной. Возможно, от того, что ей не удалось вписаться в систему, в Партию. Готтфрид вспомнил наставления Келлер и усмехнулся – нет уж, Партия отдельно, а Мария – отдельно. Хотя, если подумать о том, что до появления в его жизни Марии он о многих вещах даже не задумывался.

– Чему ты усмехаешься? – вопрос Марии выдернул его из размышлений.

– Вспомнил наставления одной партийной фрау о том, что любовь к женщине не должна мешать любви к Партии, – признался Готтфрид.

– Я уже ревную, – Мария сверкнула глазами. – Веришь?

Готтфрид смешался – он не мог понять, шутит она или всерьез.

– Вообще, конечно, я несерьезно, – лицо Марии стало задумчивым. – Но в каждой шутке есть доля правды. Порой мне кажется ужасно несправедливым то, что я… Я ведь осталась на обочине жизни, Готтфрид. Ни интересующего меня образования, ни работы мечты, я даже на семью толком права не имею! У меня нет будущего. Я так и умру безвестной кабацкой певичкой. Возможно, у меня будет партийный любовник, который в остальное время будет исправно нести свою службу, а, может, даже будет иметь одобренную Партией семью. И детей. Принесет пользу, внесет свой вклад в науку, или культуру, или искусство. А я…

Готтфрид обнял ее и принялся гладить по голове. Он в очередной раз поймал себя на крамольной мысли о том, насколько же это чудовищно и несправедливо. И тут же осекся – подобным мыслям нельзя было даже позволять зарождаться в голове, не то что давать им ход! Конечно, в этом не было состава преступления, однако, как им рассказывали с самого начала, подобные мысли были тревожным звонком. Все начинается с малого, а любые преступления – с намерений. Конечно, он слышал о случаях, когда людей отравляли анти-имперские и антипартийные идеи, и, кажется, для этого в Отделе Идеологии даже были специалисты, помогавшие в реабилитации, но это считалось редкостью. После Великого Обнуления люди стали куда как более разумны, нежели были до, они уже увидели и осознали мощь Империи и не сомневались в ней. Уже выросло поколение детей, взращенных в Арийских Воспитательных Центрах, и это были прекрасные граждане.

При мысли о детях он ощутил укол совести: наверное, все-таки стоило рассказать Марии о том, что его направляют на продолжение рода, но он отчего-то молчал. Ему казалось, что это расстроит ее, а уж последние слова только в этом уверили.

– У меня нет семьи, – проговорил Готтфрид. – Если ты, конечно, говоря о любовнике, имела в виду меня.

– Еще неизвестно, что будет дальше, – Мария покачала головой. – Может, ты оставишь меня…

– Или умру…

– Не говори так! – она отшатнулась и поджала задрожавшие губы.

Готтфрид отчего-то вспомнил сон, в котором сама Мария застрелила его, и ему стало не по себе.

– Все мы когда-то умрем, – он равнодушно пожал плечами.

– Когда-нибудь нескоро, – проговорила Мария. – Совсем не скоро. И я этого не увижу. Не увижу, как ты умрешь.

– А мне недавно приснилось, как ты… – начал было Готтфрид, но осекся и замолчал.

– Что – я? – Мария обеспокоенно посмотрела на него.

– Что ты предпочла мне Штайнбреннера, – брякнул Готтфрид и даже не соврал. Уж лучше было сказать подобную глупость, чем продолжать тему смерти.

Мария рассмеялась:

– Вот еще, какая ерунда! Он не в моем вкусе. И потом… Я уже люблю одного человека. И это вовсе даже никакой не Штайнбреннер.

Готтфрид заключил ее в объятия и нежно поцеловал.

___________________________________________________

1) Немецкая песня, текст и перевод: https://de.lyrsense.com/deutsche_maersche/in_einem_polenstaedtchen

========== Глава 16 ==========

– Гестапо? – Адлер нахмурился. – Так какие сведения они просили им передать?

– Что мне известно о зараженных, – вздохнул Готтфрид.

Он направился к Адлеру с самого утра, рассудив, что его подчиненные подождут, да и хауптберайхсляйтер потерпит. А вот тайная полиция ждать не станет.

– А-а-а! – почти весело протянул Адлер, Готтфриду даже почудилось какое-то облегчение. – Рассказывайте все. Там нет ничего такого, о чем не была бы в курсе тайная полиция.

Готтфрид тут же устыдился – это же надо было приписать Адлеру, уважаемому ученому, облегчение! Облегчение мог бы испытать человек с нечистыми помыслами. Преступник. Или тот, кому до этого осталось всего-то полшага. Как, например, ему самому.

– Благодарю вас!

– А, еще момент, погодите, – Адлер принялся перебирать папки. – Где же она… Ах, вот. Готтфрид, – он внимательно посмотрел на него. – С сегодняшнего дня попрошу усилить контроль за употребляемыми продуктами, а также соблюдать половой покой. Я сообщу вам точнее. Но, по предварительным данным, в четверг вы отправитесь на дом к фройляйн Мюллер. Согласно психологическому тестированию, именно на дом. И я бы просил вас проявить деликатность: фройляйн Мюллер не имела связей с мужчинами и ей была проведена медицинская дефлорация. Но так даже лучше, не правда ли? – Адлер подмигнул.

– Н-не знаю… – промямлил Готтфрид. Его сейчас куда больше занимала все еще не пришедшая повестка в гестапо, а не отцовский долг.

– Вы, надеюсь, не являетесь сторонником теории телегонии?

– Чего, простите?

– Теории о том, что гены первого партнера передаются потомству женщины.

– Звучит как бред, – уверенно заявил Готтфрид.

– Вот вы – человек разумный, – выдохнул Адлер. – Мы исследовали эту теорию. Подтверждений не нашли, но отдельные мужские экземпляры, особенно с посредственными данными, очень любят к ней апеллировать. Ладно, не задерживаю вас больше. Я вам еще обязательно позвоню.

– Благодарю вас, – Готтфрид пожал Адлеру руку и направился к себе – стоило выдать должностные инструкции.

Команда встретила его с энтузиазмом, кроме – что было уже привычным – Айзенбаума и – неожиданно – Агнеты. На сей раз Готтфрид решил вызывать на подписание инструкций по одному: он не хотел беседовать с Отто при Айзенбауме, да и с самим Айзенбаумом ему тоже хотелось переговорить. Да и стоило позвонить Малеру и сообщить, что он принесет ему систематизированный материал по бомбе ближе к концу рабочего дня, так как предстояла большая работа внутри команды.

Малер не возражал. Отто, краснея до кончиков оттопыренных ушей, приволок несколько схем, выведенных явно нетвердой рукой – Готтфрид надеялся, что от неопытности и неуверенности, а не потому, что птенец послушал совета Алоиза и на выходных активно выводил радионуклиды. Впрочем, Отто сиял и раздувался от гордости, что в пятницу у него тоже взяли интервью, а не обошли, как мало того, что стажера, так еще и самого младшего.

Двое других студентов тоже были заняты делом, один принес достаточно ценные материалы по бомбе, которые Готтфрид тут же присовокупил к отчету и порадовался, что не ушел с утра пораньше к Малеру. Второй сдал на проверку заполненный лабораторный журнал.

Айзенбаум был предельно холоден и неразговорчив. Инструкции подписал и даже не обмолвился об интервью, хотя Готтфрид был убежден в том, что его заявление Келлер о том, что ему важен каждый сотрудник, подняло в душе Айзенбаума самую настоящую бурю. Он бы предпочел отмолчаться, отсидеться в стороне, но только не высказывать ничего по поводу самого Готтфрида, его лаборатории и его изысканий. И, разумеется, не иметь к этому всему никакого отношения.

Следующим Готтфрид вызвал Алоиза и привычно запер дверь.

– Ты не вызывал Агнету, – отметил тот.

– Не вызывал, – подтвердил Готтфрид. – Знаю, что придется. Но, кажется, она не слишком-то хочет меня видеть.

– Поговорить вам все равно придется, – покачал головой Алоиз.

– А без этого никак? Может, молча? – огрызнулся Готтфрид. – Сам знаю, – он выставил руку вперед. – У меня с самого утра нутро не на месте. Повестка все еще не пришла. Как думаешь, почему?

– Ты время-то видел? – осадил его Алоиз. – Неделя только началась.

– Но ведь они, наверное, работают без выходных! – Готтфрид потер затылок.

– Они расследуют серьезные дела, дружище. Думаю, для них эта мышиная возня в “Эдельвейсе” – сущая ерунда!

– Ты прав, – Готтфрид вздохнул. – Еще неделю ты в моем распоряжении. А дальше надо писать новую бумагу. Если ты, конечно, хочешь остаться.

– Ни в коем случае, надоел ты мне до смерти! – Алоиз расхохотался. – Ну что за вопросы, а? Конечно, хочу!

– А кто тебе сказал, что меня устраивает, как ты работаешь? – притворно нахмурился Готтфрид.

– Ты же не накапал Малеру, что я не справляюсь с должностными обязанностями, несмотря на несколько иной профиль, – пожал плечами Алоиз. – И на партсобрании меня не песочили. Давай свою писульку, подмахну. И позови Агнету. Тебе с ней пока только поговорить надо. О работе, между прочим!

Агнета, ссутулившись сидела над инструкцией и молчала.

– Ну, Агнета, подпишете? Этот проект – наше общее детище.

– Вы специально? Вы специально так говорите? – она зло посмотрела на него, ее лицо пошло красными пятнами.

Готтфрид выжидательно уставился на нее: по правде говоря, он не имел в виду ничего такого и только теперь понял, насколько двусмысленно прозвучали его слова. Особенно если ей уже все сообщили.

– Меня наблюдали три года! Все это время не могли найти никого подходящего, а вот теперь… – она покачала головой.

– Видите, как замечательно, – осторожно начал Готтфрид, припомнив слова Алоиза.

– Замечательно? Замечательно?! – она вскочила и скрестила руки на груди. – Да я предпочла бы быть негодной! Или бесплодной! А теперь… – она как-то рвано вздохнула, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала. – Никакой мне больше лаборатории… Никакой пушки… Сначала жизнь по расписанию в ЦАМе, а потом – бутылки и пеленки.

Готтфрид помог ей сесть обратно и налил стакан воды.

– Но ведь на раннем сроке вы сможете работать.

– Не здесь, – всхлипнула она. – Из подобных лабораторий переводят сразу.

– Это может не получиться с первого раза.

– Если это не получится, меня заставят еще и еще! Я не хочу… – Агнета опустила голову.

– Знаете, я, честно говоря, тоже… – аккуратно проговорил Готтфрид, всматриваясь в нее – а ну как еще обидит такими словами? Однако Агнета вопреки ожиданиям подняла голову и с надеждой посмотрела на него:

– А если мы оба… Не хотим…

– Боюсь, это не будет уважительной причиной, Агнета, – он виновато развел руками. – Давайте вы подпишете инструкции? Адлер обещал мне позвонить и сказать точную дату и адрес.

Агнета покивала, допила воду и принялась шарить по карманам.

– Я забыла платок… Арбайтсляйтер Веберн… Готтфрид…

– Держите, – он протянул ей свой.

– Теперь вам точно скажут, что вы зря на меня поставили, – она улыбнулась дрожащими губами.

– Не зря, – Готтфрид упрямо мотнул головой. – И, думаю, Малер со мной согласится. После обеда я пойду к нему с материалами по бомбе.

– Ах, да! – Агнета вытерла слезы и тут же преобразилась – теперь ее лицо приняло привычное деловитое выражение. – У меня есть систематизированные литературные данные, помните? Не те, что у Карла, другие, более старые. Нужно?

– Несите все, – выдохнул Готтфрид, обрадовавшись, что разговор перетек в привычное русло. – Чтобы у Малера уж точно никаких вопросов не осталось!

*

Когда сразу после обеда Готтфрид вошел в приемную Малера, ему показалось, что Вальтрауд Штайнбреннер ожидала увидеть на этом пороге кого угодно, но только не его.

– Снова вы? – она изогнула идеально очерченную бровь и удивленно улыбнулась. – Вот уж не ожидала, признаться… Кофе?

– Да, благодарю, – он покивал и указал объемистой папкой на дверь Малера. – У себя?

– Да, я сейчас передам, что вы пришли и жаждете внимания, – ухмыльнулась Вальтрауд. – Выглядите уже лучше, – она кивнула на бланш.

Готтфрид скривился – он был в корне не согласен с мнением Вальтрауд. Его кровоподтек переливался от сине-фиолетового до зеленого, а кое-где уже многообещающе проглядывала желтизна, придавая Готтфриду, по его мнению, вид типичного маргинала, непонятно с чего обрядившегося в партийную форму. И ладно бы он был каким-нибудь полицейским или кем-то в этом роде, так ведь нет!

– Благодарю, – выдавил Готтфрид.

Вальтрауд скрылась за дверью Малера и вскоре вынырнула обратно:

– Проходите. Кофе я вам туда принесу.

Готтфрид прошел. Он уже не обращал внимания ни на лепнину, ни на дверную ручку, ни даже на портрет фюрера – все это было настолько привычным и будничным, что, казалось, больше не могло его тронуть. И вообще, он поймал себя на мысли, что, кажется, нешуточно ошибался насчет Малера и его подходов.

– Давайте сюда ваши бумаги, Готтфрид, – Малер махнул рукой. – У меня сегодня совершенно нет времени вести разговоры.

Готтфрид молча положил папку и выжидательно посмотрел на Малера. Тот тут же открыл ее и принялся рассматривать данные.

– На первый взгляд, все отлично, – проговорил Малер, слегка нахмурившись. – Но это только на первый. Теперь я жду материалы по пушке, вы помните?

Вальтрауд неслышно скользнула внутрь и поставила на столь две чашки кофе.

– Благодарю, Вальтрауд, – проговорил Малер, не глядя на нее. – Вы свободны. И вы, Готтфрид, и вы, Вальтрауд. Я сообщу, допустят ли то, что вы мне принесли, к испытаниям.

– Уже испытания? – спросила Вальтрауд, как только они вышли из кабинета Малера.

– Как скажут, – пожал плечами Готтфрид. – По правде говоря, очень многое предстоит проверить.

– Удачи вам, – она улыбнулась.

– Что же, Бруно уже лучше? – не сдержался Готтфрид и отпил кофе. – Отменный у вас кофе, право слово.

– Лучше, – Вальтрауд кивнула, ни капли не изменившись в лице. – Благодарю вас за беспокойство.

Готтфрид вежливо кивнул, мысленно засчитав победу на ее счет – он ожидал более эмоциональной реакции.

Остаток дня прошел в работе. На сей раз сверхурочных у них не было, и Готтфрид подумывал взять их на завтра или послезавтра – как пойдет. Он рассчитывал вернуться к изучению дневника, по его мнению, совершенно опрометчиво отложенного в долгий ящик. Он и сам не знал, что он хотел там найти еще – должно быть нечто революционное. Внутренний голос его твердил, что антирадин – это уже достаточно революционно, а уж идея о направленном потоке нейтронов – и подавно. Но было кое-что еще: то, в каком тоне отец отзывался о политике Империи. Если при первом прочтении это показалось Готтфриду каким-то чудовищным кощунством, то теперь он ощущал, как всходят ростки этих семян. История Марии, положение Агнеты, да что за примерами далеко ходить – его собственная жизнь! Разве не было несправедливым то, что он к своему возрасту и при своих заслугах был только лишь арбайтсляйтером? А то, как на него смотрели из-за одной только внешности?

Готтфрид гнал эти мысли прочь, а то так можно было дойти и до того, что скелеты внизу – тоже люди. Или евреи. Или зараженные. Мысль о зараженных заставила вспомнить о злосчастной повестке – ее все не было.

– Пора домой, – к нему в кабинет сунулся Алоиз.

– Домой? Или вниз? – уточнил Готтфрид.

– Домой, – махнул рукой Алоиз. – Надоело все. От Магдалины ничего не добиться. Рожа Штайнбреннера надоела – сил моих нет!

– Пригласи Биргит, – подмигнул Готтфрид. – Хорошенькая и умная.

– Да, с ней интересно, – подтвердил Алоиз и замолк.

– Ну и что ты резину тянешь?

– Ну… Она – товарищ, не девчонка, – пояснил Алоиз. – С такими, как она, в детстве по деревьям лазили, писали на неизвестные адреса идиотские письма.

– И что? Чем это плохо? – удивился Готтфрид. – Мы с Марией тоже можем поговорить о чем угодно.

– Вот ты с ней обсуждал конструкцию взрывателя? – насмешливо спросил Алоиз.

– Нет, мне запрещено с кем-то обсуждать конструкцию взрывателя!

– Ну вот ты же не хочешь Агнету.

Готтфрид вздохнул. Да уж, похоже, на этой Магдалине у Алоиза свет клином сошелся.

– Тогда поезжай вниз и действуй! – махнул он рукой. – Я бы очень хотел навестить Марию. Да придется объясняться. А мне кажется, она не обрадуется.

– Думаешь, будет ревновать? – усмехнулся Алоиз. – Вообще, это глупо. Это пережиток темного прошлого, вот.

– То-то ты так на Швайнбреннера смотришь, – поддел друга Готтфрид. – Ладно. Отвезу тебя домой.

– Да, отвези, пожалуй, – Алоиз снова кивнул. – Я понимаю, что ты прав, что надо действовать. Но сегодня что-то утомился, хоть отосплюсь.

Готтфрид высадил Алоиза, отъехал от посадочной площадки и завис в воздухе поодаль. Домой ехать не хотелось. Но объясняться с Марией не хотелось еще сильнее. Он вспомнил свой сон – а ведь то, что приснилось ему об Агнете, теперь сбывалось. Но остальное больше походило на форменную чушь: Магдалина не была зараженной, а Марии не нравился Штайнбреннер. И с чего бы Марии, так обрадовавшейся тому, что он жив, приставлять револьвер к его виску? Впрочем, если она узнает о партийном задании… Готтфрид нервно рассмеялся – похоже, злоключения с зараженными и так и не пришедшая повестка порядком его утомили. С учетом того, что ему рекомендовал Адлер, пожалуй, стоило последовать примеру Алоиза.

Утро выдалось совершенно не примечательным, как, впрочем, и весь день: куча работы, привычные столовские харчи и все те же лица: кислый, точно превратившееся в уксус вино, Айзенбаум; злобно зыркающий Штайнбреннер, привычно хромавший около проходной; сосредоточенная Агнета; студенты и вечно несуразный взъерошенный Отто. Часы пролетели до того незаметно, что Готтфрид вспомнил о том, что не подписал заявление на сверхурочку, только тогда, когда мелодичный женский голос напомнил, что до окончания рабочего дня осталось пять минут, что надлежит прибрать рабочее место, проверить все приборы и покинуть помещения.

– Куда сегодня? – спросил Готтфрид, запуская флюкваген.

– Знаешь, я по твоему совету все-таки договорился с Биргит, – Алоиз отвел глаза. – Вот адрес… Вообще она попросила у меня помощи с отладкой приемника и соединением его с магнитофоном.

– Биргит? – Готтфрид рассмеялся, но сверился с картой и направился по указанному адресу.

– Ну, вообще… – Алоиз замялся. – Это не свидание! Просто у нее есть какая-то идея, и ей хотелось посоветоваться с инженером. Кстати, об инженерных делах. Отто там что-то мудрит.

– Я знаю, – кивнул Готтфрид. – Способный малый.

– Он ко мне за советом подходил, – подтвердил Алоиз. – Котелок варит в нужном направлении.

– Вот и возьми над ним шефство? А то Айзенбаум ему поперек горла, а у тебя, вон, специальность другая. Отбрешемся, что мол, работает малец на стыке дисциплин, перекрестное руководство и все в этом духе.

Готтфрид, ужасно гордый собой, подмигнул другу. Хоть что-то радовало. Тягомотное ожидание повестки все тянулось – Готтфрид уже даже подумал было, не позабыли ли о нем и вовсе. Однако, поговаривали, гестапо помнит все. Да и спал он этой ночью опять из рук вон плохо: ничего конкретного, как до этого, припомнить не получалось, но проснулся он в таком состоянии, точно его всю ночь били ногами. Или выкинули за борт флюквагена откуда-то повыше. Или… Сравнения можно было придумывать бесконечно. Да еще и дневник.

– Слушай, давай завтра все-таки посидим с дневником? – предложил он.

– Уверен? Работы невпроворот, может, сначала с пушкой закончим? Ну, проект для Малера?

– А вдруг там что-то ценное? – не унимался Готтфрид.

– Знаешь, ты же как-то жил и работал без этого дневника. Пойми, я не против того, чтобы ты больше узнал об отце! Но нам надо успеть сделать все в срок.

Готтфрид вздохнул. Алоиз, конечно, был прав. Да и потом, что они будут делать с дневником, когда изучат его? Не уничтожать же. А вечно хранить в лаборатории вряд ли выйдет…

– Приехали, – Готтфрид кивнул. – Удачи тебе на твоем не-свидании!

– Ладно тебе, – смущенно улыбнулся Алоиз. – Не нарушай там врачебных предписаний! Завтра заедешь за мной? Домой?

– Уверен? – Готтфрид подмигнул.

– Да ну тебя! Конечно, уверен!

Готтфрид посмотрел, как Алоиз удаляется по площадке к нужному дому, и полетел вниз. Стоило все-таки сообщить обо всем Марии.

*

– Предатель! – глаза Марии полыхали гневом. – Убирайся отсюда вон!

Она говорила тихо, была непривычно бледна и красива совершенно особенной красотой. Готтфрид ощутил острый прилив желания и в очередной раз пожалел о том, что ему предписал Адлер.

– Мария, послушай меня, – он сделал шаг к ней, она отвернулась и уставилась в окно.

– Я не желаю тебя слушать.

– Мария, это Партия! Мне не нужна эта женщина, это только лишь долг, понимаешь? Я мог бы и вовсе тебе не рассказывать, – он подошел ближе и тронул ее за плечо. – Но предпочел быть честным.

– К черту такой долг! – горячо проговорила она, повернулась и вцепилась в лацканы его кителя. – Откажись! Чего тебе стоит? Скажи, что у тебя уже есть женщина!

– Я не могу, пойми меня! – он перехватил ее за запястья и принялся целовать ее руки, ее пальцы.

– Разве могут они тебя контролировать? Разве могут они стать частью тебя?

– Мария, это мой долг перед Империей, ничего больше. Чтобы ребенок был здоровым. Сотрудники этого Центра… Врачи, биологи – в общем, я точно не знаю… Они объясняли, как подбирают родителей. Это не несет в себе ничего личного!

Назад к карточке книги "Wo alle Strassen enden (СИ)"