Текст книги "Ромашка-3"
Автор книги: А Зю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
– Вот, пожалуйста, три копии протокола проверки.
– Не слепой.
Улыбаюсь Виталио улыбкой сытой кошки и чувствую ему сейчас не до юридических нюансов. Он поворачивает голову к Петру Константиновичу:
– Ты тут все проверил, да?
– Обижаете, господин Кортини.
Главному инвестору видимо хочется шутить и быть демократичным:
– Ну, как же, тебя обидишь… Кувалдой, хрен перешибешь.
Мужчины дружно смеются, а я загадочно улыбаюсь, опустив глаза. Чувствую – все пройдет с проверкой отлично, и я, кажется, даже выиграю. Лицо Кортини серьезнеет:
– Ну что же, честно говоря, еще вчера я в это во все слабо верил, но вы молодцы, молодцы… особенно Мария…
Он поворачивается к Козлову:
– Как вы сказали?
Петр Константинович хихикает:
– Кувалдой не перешибешь!
– Нет, это я сказал.
– Да… Тогда, Мария Павловна.
– …Павловна, очень приятно.
Мы друг другу нежно улыбаемся.
– Очень приятно с вами работать… Местами, я бы сказал, очень.
Черт, что обо мне все подумают? То с Градовой «дружу» по женским клубам, то Кортини двусмысленные комплименты отпускает… Все, затаив дыхание, наблюдают, как Виталио подписывает протокол проверки. Когда последняя закорючка поставлена Федотов радостно предлагает:
– Тогда может быть шампанского?
Не менее довольный Козлов, угодливо улыбаясь, поднимает большой палец, изображая вылетающую пробку из бутылки:
– Пук!
Кортини одобрительно кивает:
– Пук, можно.
Федотов яростно посылает глазами сигналы Стужеву и шипит в его сторону:
– Александр, шампанское!
Через пять минут небольшой фуршет уже в разгаре. Здесь не только шампанское, но и несколько бутылок хорошего красного вина, коньяк и бутерброды… А еще через полчаса Кортини уже срывается и нас покидает – внизу ждет машина. Но Марина Оскаровна, судя по всему, еще задержится для подведения итогов. Федотов быстро прекращает народные гуляния:
– Так, все, хватит, трудовой порыв никто не отменял… Мария Павловна – оповестите народ, пусть вдохновятся на новые подвиги… Настя, а ты – прибери тут. Коньяк ко мне в кабинет, а шампанское с бутербродами – в массы, для вдохновения.
– Николай Петрович, а вино?
Я вмешиваюсь:
– А вино Настенька, в кабинет ко мне. Пьянству потакать не будем.
Петрович открывает рот, чтобы что-то возразить, но потом лишь кивает.
– Да.
Добавляю, глядя на суетящуюся Настену:
– Поставь там ко мне под стол, я потом уберу.
***
Выхожу в холл вдохновлять народ и замечаю в сторонке парочку – Пригожина с Ксенией, которые возле стойки перед Стасиным рабочим столом что-то активно обсуждают, дожидаясь финансового директора. У Сергея в руках какие-то листки с каракулями. Хочет с Болотной прикинуть затраты по новому проекту? А Федотова тут причем? Критически поглядываю в сторону намертво присосавшейся пиявки – занималась бы своим отделом, чего лезть в работу другого? Тем более, у нее не столь много мозгов, чтобы так долго говорить Пригожину по делу. Наверняка, всякую фигню несет, отвлекая от работы. Неожиданно над ухом раздается голос Градовой и я вздрагиваю.
– Следишь?
Совершенно теряюсь, что меня поймали за таким неприглядным занятием и, покраснев до корней волос, пытаюсь выиграть время.
– Э-э-э… Простите, что?
Марина улыбается:
– Я говорю, за кем-то следишь?
Стыдливо не смотрю ей в глаза, придумывая ответ. Действительно, в рабочее время, таращусь на совершенно ненужного мне Сергея, будто ревную... Наконец, беру себя в руки, и мой взгляд становится открытым:
– Э-э-э… Да нет, скорее наблюдаю.
Градова сцепив руки у живота и прижимая к себе две толстые папки, смотрит на меня, ожидая продолжения.
– А что, есть повод?
Надо уходить с неудобной темы.
– Да нет, скорее привычка следить за рабочим процессом.
Марина смеется:
– Ну, в этом смысле мы с тобой похожи. Я тоже люблю, чтобы все работало как часы.
Мне приходит в голову не слишком честная мысль. Но желание отцепить пиявку от Пригожина, хоть на время, побеждает. Прячу глаза в сторону и вздыхаю, преодолевая щепетильность:
– Марина Оскаровна… Э-э-э… Можно с вами начистоту?
Выглянув из-за Градовой, бросаю взгляд на Сергея с Ксюшей.
– Нужно! Ты, Мария, можешь даже об этом не спрашивать.
Такое доверие льстит, и я опускаю глаза вниз, хоть и с кривой улыбкой:
– Вы знаете, в последнее время меня очень не устраивает отдел Ксении.
Софья оглядывается на парочку, потом снова смотрит на меня:
– В смысле?
– Ну, все как-то вяло делается, инициативы никакой. Как на стройке – что поручишь, то и выполняют.
В глазах Градовой появляется хищный интерес, и я добавляю.
– Но-о-о… Сама Федотова, я считаю, особенно.
– Ну, ты же знаешь, особой прыти ждать от нее глупо.
Типа дочка шефа. Нервно теребя в руках скоросшиватель:
– У нас же все-таки коллективное творчество и конечный результат не должен страдать.
– Мария Павловна, я вас поняла.
Марина, склонив голову набок, загадочно смотрит на меня. Начинаю сомневаться – поняла, что?
– Спасибо, большое.
– Тебе, спасибо.
Смотрим друг на друга, расцветая благожелательными улыбками, а потом наблюдаю, как Марина идет в центр холла.
– Дамы и господа!
Все головы тут же обращаются в ее сторону.
– Отвлекитесь, пожалуйста, на минутку. Небольшое объявление.
Массы уже отвлеклись и кучкуются вдоль стен. Софья заканчивает:
– Сегодня в пятнадцать ноль-ноль у нас состоится собрание, на котором я расскажу о результатах своей работы. Убедительная просьба не опаздывать, дабы я в свои списки не вносила поправки. У меня все, благодарю за внимание.
Софья исчезает в дверях кабинета, а я, развернувшись, с победной улыбкой ухожу к себе.
***
В установленное время зал заседаний заполняется быстро – за столом устраивается Петр Константинович, Градова встает у окна, рядом присуседивается Стужев, дальше Мягкова, Пузырев. Прохожу туда к ним, к стене, за мной пробирается и встает рядом Настя. А где Пригожин с Ксенией? Или им неинтересно? Марина прерывает тихое перешептывание народных масс:
– Уважаемые сотрудники! Я пригласила вас всех, для того чтобы сообщить результаты своей работы.
Дверь в зал приоткрывается и внутрь протискивается Федотов. Марина благожелательно смотрит на нашего начальника:
– Николай Петрович, очень хорошо, что вы заглянули.
И утыкается носом в открытую папку.
– Ладно, рассусоливать не буду, озвучу суть. Значит, так! Руководство фирмы не меняется.
Па-ба-а-ам! Глядя на шефа, не могу сдержаться – губы растягиваются в улыбке, а рука тянется сжать запястье шефа. Но это же не все, как я понимаю?
– Это касается и Филатовой Марии Павловны.
Есть бог на свете! Петрович раскрыв объятия, обнимает меня и я, еще до дна не осознав произошедшего, просто счастливо радуясь, приникаю к нему. Сзади раздается растерянный вопль Стужева:
– Не понял, чего-о-о?
Марина, ничуть не смутившись, касается его руки:
– Не стоит звонить Кортини – это наше совместное решение.
Градова заканчивает:
– У меня все! Остальное можете обсудить без меня.
Выйдя из-за председательского кресла, она обходит Козлова и с улыбкой на губах направляется к выходу. Все-таки, хорошая она тетка, честная, хоть и со своими закидонами.
***
Ко мне в кабинет неожиданно врывается запыхавшийся Пригожин и прикрывает за собой дверь.
– Извини Маш, а-а-а… Ты не могла бы уделить мне минуту своего времени.
– Да, конечно.
Сергей вздыхает и идет ко мне – чувствуется, что он чем-то взволнован и не знает, как начать свою речь.
– Маш, чего-то я не понял… Я вчера по твоей просьбе оставил дочку, примчался сюда в офис…
Смотрю на него удивленно. Вчера? В воскресенье? Зачем? Видимо очень надо было…
– Хочешь, чтобы я тебя поблагодарила? Спасибо.
Он мотает отрицательно головой:
– Дело не в этом.
И замолкает. Мне что, каждое слово клещами тащить?
– А в чем, тогда?
Он мнется, отводит взгляд, переводит дыхание. Да что происходит – то? Наконец, Пригожин выдает:
– Это правда?
Понятней не становится.
– Что?
– Ну… Это правда, что ты провела ночь с Кортини?
Смотрит мне прямо в глаза, и я не отвожу их. Лично мне стыдиться нечего. Вчера я была не я. Теперь ясно. Что мое второе «я» не плыло по течению, а очень даже предпринимало противомеры. Неясно какие, но все равно факт радует. Наверняка, успешные! Но мне подозрения Пригожина неприятны… Даже то, что он обо мне только подумал такое неприятно. Хорошего же вы обо мне мнения, Сергей Николаевич… Или это ревность? Криво усмехнувшись, отворачиваюсь и отхожу к окну:
– А я что, похожа на женщину, которая может остаться на ночь?
Мне очень обидно такое слышать и я смотрю сквозь жалюзи на улицу, пытаясь скрыть свое негодование. Но с другой стороны, то, что он пришел ко мне с этим… Я слышу сзади бормотание:
– Фух… Нет, но…
Разворачиваюсь и оказываюсь с ним нос к носу.
– Что, но? Сергей, ты что, ревнуешь?
– Да причем тут ревность то?
– А что, тогда?
Он отворачивается в сторону и начинает невнятно оправдываться:
– Ну, я не знаю, они все говорят и…
– У нас всегда говорят.
Усаживаюсь в свое кресло и отворачиваюсь. Сергей настаивает:
– И все-таки?
Значит, все-таки, подумал… Ладно, забудем – в чем-то он наверно прав, судя по поведению Виталио. Шарю рукой под столом, и выуживаю початую бутылку красного вина, из тех, что принесла сюда Настя после фуршета. Как раз и пригодится. Со стуком ставлю ее на стол:
– Сергей Николаевич, выпить не желаете?
Вынимаю из ящика два стакана и ставлю их рядышком с бутылкой. Пригожин издает лишь что-то нечленораздельное и присаживается напротив…
10-2
Маша
Чтобы ему такое наплести. Взяв за основу историю, какого-то индийского фильма, накручиваю новый сюжет с перепутанными телефонами, когда Кортини вместо девушки по вызову набрал, случайно, мой номер, и потом долго извинялся. Мой красочный и веселый рассказ, да под вино приводит Пригожина в веселое расположение духа. Он восхищенно тянет:
– Да-а-а. Ну, Маш…Слушай, ну прямо кино получилось.
А то! Драмеди. Полностью согласна:
– Ну, кино и немцы.
Тянемся друг другу стаканами и чокаемся. Допиваю свое вино, и мы оба ставим наши стаканы на стол. Серега не может сдержать восхищения и это мне импонирует:
– Слушай, до этого не каждый бы мужик додумался. А ты…
Глотаю вино, выдыхаю и морщусь:
– Фу-у-ух
Переспрашиваю:
– Что я?
– А ты…
Сергей замолкает на секунду.
–... Очень красивая женщина, Маш.
Ну, хоть так. Со вздохом отвожу взгляд. Походу, продолжать наше пиршество не стоит – разговор уходит в плоскость, которая мне совершенно не нужна. Лучше отшутиться:
– Ну, вот и наливай тебе, после этого.
Поднимаю обе руки вверх, прекращая прения:
– Так, все, все, больше не наливаем!
Убираю свой стакан и поднимаюсь из-за стола, изображая занятость и творческий порыв. Пригожин все никак не успокоится:
– Да, нет, я серьезно.
– Сергей, ну, мы на работе.
– Да, я забыл, ты же не любишь смешивать…
Смеюсь:
– Ну да, я уж не говорю о напитках.
Нашу беседу неожиданно прерывает трезвон телефона, тянусь через весь стол, чтобы снять трубку.
– Да я слушаю.
Там голос Насти:
– Мария Павловна, к вам тут человек пришел, из агентства Крюкова.
– Кто? Сейчас Насть, я посмотрю.
Приходится оставить Сергея в размышлениях и повернуться к нему чуть ли не спиной. Изогнувшись, склоняюсь над компьютерным столиком и листаю ежедневник.
– Слушай, Насть, сделай ему кофе, я сейчас подойду, ладно?
– Хорошо.
Кладу трубку на базу, выпрямляюсь и ловлю на себе взгляд Сергея. Он глядит на меня снизу вверх серьезным сияющим взглядом. Я что-то пропустила? Вдруг вспоминаю свою позу минуту назад и… тороплюсь закруглить наше свидание:
– А, Сергей, что – то еще?
Он молчит, порываясь что-то сказать, и не решаясь.
– Маш, ты извини меня конечно.
Интересно, за что. Наконец, он собирается с духом:
– М-м-м… Мне, кажется, что… Что я тебя люблю.
Ну вот, приехали… Он ждет моей реакции, моего ответа, а я не знаю, что сказать. Мой мозг цепляется за его сомнения, как за последнюю лазейку. «Кажется» – это, значит только кажется. Загляделся на зад – показалось, отвернулся – померещилось… Только признаний мне и не хватает сейчас – у меня в голове и так полная каша – еще три недели назад я была уверена, что безумно люблю Романа Сереброва, а теперь все чаще ловлю себя на мысли, что почти не вспоминаю о нем. Он где-то существует, лежит в коме, а я кручусь как белка в колесе, решая текущие проблемы. Откашливаюсь:
– Гкхм.
Потом отвожу глаза в сторону. Поднимаю руку и касаюсь лба пальцем, словно это поможет мыслительному процессу. Еще что-то суетливо делаю… В общем, зависла по полной... Сергей не выдерживает такой длинной паузы и сам начинает отрабатывать назад:
– Нет, ну… Я по... Понимаю.
Он встает и обходит стол, приближаясь ко мне.
– Мне, конечно, не стоило этого говорить. И…
С каждым его шагом ко мне, все осуждающие мысли куда-то отступают, а внутри появляется странная дрожь. По-прежнему кося глазами в сторону, взмахиваю успокаивающе рукой:
– Да, нет, все нормально… Э-э-э.
Отворачиваюсь к окну. Наверно в жизни женщины такие моменты, с объяснением в любви, очень важны... Сейчас бы радовалась, вместе с Серегой, а не тупо глазела сквозь жалюзи, но…
– Маш, я…
Разворачиваюсь к нему лицом и, прижав руки к груди, мучительно пытаюсь смягчить свои слова. Они и так даются мне с таким трудом, что я от напряжения морщусь и движениями руки помогаю вытолкнуть их из себя:
– Сергей… Пойми меня правильно…, понимаешь…
Мотаю головой:
– Я... Я не готова к новым отношениям.
Робкое выражение на его лице, сменяется серьезным:
– Сейчас или вообще?
Пригожин ловит каждое мое слово, пытаясь вникнуть. Чуть наклонив голову, тереблю себя за ухо, а потом обреченно киваю, стараясь унять дрожь. Увы, мне нечего добавить к тому, что когда-то уже было сказано:
– Я не тот человек, который мог бы сделать тебя счастливым.
Наши глаза встречаются, в его взгляде светится столько робкой надежды, что мне становится горько и больно, и сопливо, и хочется хоть как-то выразить Сергею сочувствие и сострадание. Наверно что-то такое отражается в моих глазах – он вдруг мотает головой и невесело улыбается:
– Маш, слушай, если ты хочешь меня отшить, ну, скажи прямо. Ну, зачем все эти вот витиеватые отговорки.
У меня тяжко на душе, щиплет в глазах и носу. Я расстроено отворачиваюсь и вытираю мокрый нос. Не хватало еще разреветься.
– Может быть, я действительно не понимаю, но я хотел тебе сказать и…. в общем, я это сказал и…ну, извини.
Он пытается уйти, и я дергаюсь остановить его.
– Сергей, подожди!
Ну, почему? Почему мы не можем быть просто хорошими друзьями? Почему если он мужчина, а я женщина… Все должно обязательно скатываться ко всяким дурацким поцелуям и постели? Пригожин стоит, повернув голову, и ждет продолжения моих слов.
– Что?
Боюсь не выдержать и разреветься – чувствую, как в глазах уже закипают слезы.
– Ты понимаешь, я… Ты мне тоже нравишься…
Вижу, как Сергей радостно меняется в лице и замирает, а потому тороплюсь закончить:
–… Но как друг, понимаешь?
– Гкхм… Как друг, да, понимаю… Хотя бы, так.
Я чувствую себя ужасно несчастной, и когда он делает шаг к двери зову:
– Сереж, подожди, ну!
Он снова тормозит, и не глядя на меня, бормочет:
– Да чего ждать, Маш, все понятно! Чего ждать...
Он уходит, а у меня внутри скребут кошки, и хочется плакать. Мне его так жалко. Но Ромка… Дать надежду Сергею, это же будет предательство? Или нет?
***
На улице темнеет, а общественный транспорт уже накрывает час пик, так что скоро будет совсем не протолкнуться. Подумав, еду домой, пока еще можно сесть в автобус. От остановки до подъезда пешком метров триста и я, сунув руки в карманы, преодолеваю их не спеша и растягивая прогулку. Есть время поразмышлять о себе, о Пригожине, о Ромке с его бывшей – дни идут, а вестей из милиции по нашему со Светкой заявлению, как не было, так и нет.
У подъезда меня вдруг пробирает холодок, неприятное беспокойное ощущение, будто взгляд в спину, тяжелый и злобный как штык. Остановившись возле входной двери, резко оборачиваюсь, подозревая за спиной присутствие посторонней личности – слава богу, нет никого, улица пустынна. Кошмар… С этой сумасшедшей дурой, Миланой, сама скоро станешь параноиком с манией преследования. Постояв несколько секунд, тяну на себя тяжелую дверь в подъезд и захожу внутрь.
***
Дорохина уже дома, преспокойно читает книжку в гостиной, за чашкой чая, и за ужин еще не принималась. Отправляюсь в спальню переодеваться:
– Пойду-ка я приму душ, занырну по-быстрому.
Накинув халат, сначала устраиваюсь перед зеркалом в ванной смыть макияж. До меня доносятся глухие звуки – звонок в дверь, голоса, но мое внимание слишком увлечено процессом, чтобы отвлекаться – на хозяйстве есть Дорохина, и она разберется. Но уже через пару минут возникают вопросы, и я кричу сквозь двери:
– Свет, ты полотенца чистые не приносила?
То, что Дорохина одним вытиралась вижу – вот оно на перекладине висит, а для себя ничего не нахожу – кроме халата все крючки пустые. В ответ молчание и я продолжаю поиски, пока не обнаруживаю свернутое полотенце на стиральной машине, под грудой высохшего белья. Натянув шапочку на пучок, лезу под струи воды. Пятнадцати минут, чтобы поплескаться, вылезти, накинуть красный банный халат на тело и довершить вечерний уход над кожей оказывается достаточным. Оставив дверь в ванную открытой, чтобы выпустить лишний жар, протираю кремом руки и прислушиваюсь к тишине в квартире. Странно… Уйти на ночь глядя Светка не могла, тогда что? Затаилась и дрыхнет под шапкой? Ворчу:
– Дорохина, ты там умерла, что ли?
Подняв глаза, вдруг вижу в зеркале Ромкину бывшую, застывшую в дверном проеме. Это совершенно непонятно и неожиданно. Господи, зачем Светка ее впустила вообще?! И где она сама? Медленно оборачиваюсь, оказываясь лицом к лицу – у той безумные глаза, а в опущенной вниз руке огромный кухонный нож. Все как в замедленном кино – потеряв голос, я пытаюсь шевелить губами, а Милана приближается и от нее исходит такая угроза, что, кажется, говорить с ней о чем то и успокаивать бесполезно. Она взмахивает ножом с воплем:
– Тварь.
Хорошо, что Ромкины уроки самообороны срабатывают, и я успеваю поставить блок, развернув корпус так, что женщина весь свой импульс проносит мимо, падая на край ванны, а нож отлетает в сторону. Она только и успевает, что издать какие-то нечленораздельные вскрики и, схватившись за лицо, потерять сознание. Я в шоке! Меня хотели убить! Зарезать, как свинью, в собственной ванной!
– Ничего себе.
Топчусь рядом, не зная вызывать ли скорую для этой сумасшедшей, милицию или бежать в гостиную спасать Дорохину. Выброс адреналина заставляет бурлить кровь и я, склонившись над поверженной соперницей, растерянно выкрикиваю, взмахивая руками:
– Ты что, вообще конченная, что ли?
В ответ тишина и я сама пугаюсь – может она уже и не живая? Коленки подгибаются, и я чуть приседаю, наклоняясь ниже:
– Э... Эй!
Присев, поднимаю нож с пола. Тишина в квартире страшит, и я испуганно говорю своему отражению:
– Я что, ее убила, что ли?
Еще страшнее за Дорохину. Кричу громче:
– Свет!
Засунув нож в корзину с грязным бельем, бегу отсюда, торопливо проскакивая спальню:
– Свет.
Дорохина обнаруживается привязанной веревками к несущей колонне возле полок, с заклеенным скотчем ртом. Криминальная шизофреничка видимо обшарила все ящики в квартире и чулан, пока я мылась – там полно всяких хозяйственных штучек и мелочей, и моток веревки тоже. Несмотря на Светланин мученический вид у меня отлегает от сердца, и я спешу к подруге:
– О господи, Свет. Что она с тобой сделала!
Первым делом срываю скотч с губ, и Дорохина меня успокаивает:
– Да ничего, ой..., а где она?
Даже не знаю, жива ли эта дура. Растерянно кошу глаз в сторону ванной:
– А… Она там... Я ее, по-моему, того.
– Чего того?
Меня саму все трясет, и я несколько раз мелко киваю, признаваясь:
– Грохнула.
– Да? Ну, туда ей и дорога. Развяжи меня.
– Да, сейчас.
Это то, что мне сейчас не хватает – четкая команда и Светкина моральная поддержка. Охотно нагибаюсь к ее ногам, пытаясь распутать узлы. Но их так много, что парой минут не обойдешься, проще разрезать ножом, но мысли о режущих инструментах пугают и вызывают холодок на спине.
– Черт!
– Что такое?
– Узлов поназавязала…
– Возьми ножницы, там в ящике.
– Нет, сейчас, сейчас, вроде пошел.
И действительно начал поддаваться, я чувствую. Неожиданно Дорохина орет над ухом:
– Машка, сзади!
Не успеваю ни выпрямиться, ни оглянуться – что-то взрывается прямо в затылке и чернота.
Ромаша
Невнятные, словно кисель, мысли, медленно пробиваются изнутри, сменяя тьму на серость вокруг. Опасность! Опасность возвращает сознание. Кажется, я лежу… Где? Почему? Что со мной? Тело затекло, не слушается, руками и ногами не пошевелить. Наконец, понимаю, что связан, а рот заклеен. Лежу, скрючившись, в неудобной позе, с завязанными спереди руками и перетянутыми поверх халата, ногами. Зябко и страшно – похоже, под халатом даже белья нет, только голое тело.
Сверху слышится резкий Ланкин голос:
– Ну, что девочки, удобно, а?
Рядом слышится мычание Дорохиной:
– М-м-м.
– А? Чего ты там говоришь?
– М-м-м.
– Чего говоришь?
Открывать глаза не хочется – там, вне меня, вот где кошмарный сон и фильм ужасов.
– М-м-м.
Голос сумасшедшей удаляется:
– А... Это еще ничего! Это ты трое суток в смирительной рубашке не лежала. С кляпом во рту, а? Представляешь, кляп вынут, лекарства зальют и опять заткнут, а? Как вам такой расклад красавицы, м-м-м?
Осторожно приоткрываю глаза, пытаясь сориентироваться. Голова болит ужасно и гудит, плохо соображая. Чуть приподнимаю голову стараясь разглядеть Светлану. Она здесь, рядом, совсем близко, тоже связанная и с заклеенным ртом. Именно Светке Катя и читает свои издевательские нравоучения:
– Чего такое?
– М-м-м.
У них даже начинается диалог:
– М-м-м... М-м-м...
– М-м-м.
– М-м-м..., м-м-м..., м-м-м. Давай, погромче, давай!
– М-м-м.
– М-м-м... М-м-м.
Неожиданно развлечение прерывается звонком в дверь, и психопатка замирает притихнув. Дорохина еще раз вякает:
– М-м-м.
Но на нее прикрикивают:
– Тихо! Тихо.
Приподнимаю голову и тут же чувствую жесткую руку, вцепившуюся мне в волосы и заставляющую сесть, запрокидывая голову назад.
– Тихо. Хоть слово и я тебе башку снесу, ты поняла меня?
Холодное лезвие японской катаны, висевшей до сих пор на стене, как украшение, касается горла. Господи, какой дурак придумал ее туда вешать!? Из-за входной двери глухо доносится знакомый голос и сердце екает:
– Маш, пожалуйста, открой дверь! Это Сергей.
Безвольно поникнув на руках убийцы, я молчу, а в глазах копятся слезы – как все глупо и страшно. Все же дергаюсь, что-то мыча, не надеясь быть услышанным. Жесткая рука больно тянет за волосы.
– Тс-с, убью!
Все равно ведь убьет. Может быть, я слышу Сережкин голос в последний раз, и это вызывает новые слезы.
– Машуль, ну, пожалуйста, открой дверь, я же слышу что ты дома. Маш, ну я очень тебя прошу, не обижайся на меня, пожалуйста. Если ты хочешь, чтобы я извинился, я с удовольствием это сделаю: прости меня, я был неправ, я признаю.
Интересно за что?
– Мария, ну, пожалуйста, ну, открой дверь. Маш, ну что я здесь стою как пионер?!
Он уже стучит в дверь кулаком:
– Маша. Мария я хочу тебе сказать, что я люблю тебя. Я очень люблю тебя, прости меня, пожалуйста.
Кто-то внутри меня охает. Машка? Рука Ланы тянет волосы так сильно, что впору завыть сквозь наклеенный скотч. Я уже не сдерживаю слез, и они катятся непрерывным потоком по щекам. Пригожин нетерпеливо требует:
– Маш, ну это уже честное слово не смешно... Черт!
Он уходит, доведя Ланку до истерики и оставляя нас умирать. Та уже, взвизгивая и сопя, мечется позади дивана, становясь все более и более одержимой. Почему, почему он не догадался, что мы со Светой в опасности?! Она нас на ленточки порежет и это так страшно, что меня все сильнее и сильнее бьет дрожь.
Ланкины взвизги перемежаются с ударами тяжелой катаны по спинке дивана, Светлана притискивается поближе ко мне, и связанными руками пытается погладить по голове, успокаивая. С каждым ударом она приникает все сильнее, словно прикрывая. Родная Светочка, как же я ей благодарен за все, даже за это самоотверженное прощание.
За диваном все громче слышится плач, вой и топтание. Надеяться на помилование от этой безумной уже не приходится. Слава богу, предпринять что-то катастрофичное Милана не успевает – начинает звонить городской телефон, стоящий на полке в мебельной стенке. Так с катаной наперевес, сумасшедшая и идет к нему, видимо собираясь изрубить на кусочки. Но нет, она хватает трубку в руки и замирает, глядя на высветившийся номер. Машкиным голосом срабатывает автоответчик:
– Привет. Извините, но в это время суток весь народ в поле. Если что-то важное, скажите об этом после звукового сигнала. А если очень важное, звоните на мобильный.
Дурацкие слова… Какое поле среди ночи… Слушая весь этот пустячный бред, Лана возвращается обратно, прячась за диван. Слышится писк сигнала и снова голос, теперь Сергея:
– Алло, Маш. Привет, это Сергей.
Замерев, слушаю такой родной голос – теперь уж точно в последний раз.
– Я забегал к тебе, но видимо не застал. Ты знаешь, на самом деле, я хотел, ну, с тобой серьезно поговорить. Жаль, не судьба….
У Катерины вдруг из горла вырываются довольные писклявые всхлипы.
– Ромочка… Это Рома!
Похоже, у нее совсем крыша поехала и ей мерещатся голоса. Дорохина гладит щеку, а я плачу, понимая, что именно с этой последней мыслью о Сергее я и умру через несколько минут.
– Я хочу, что бы ты была счастливой и я все для этого сделаю. Еще раз извини меня, пожалуйста.
Счастье – это мои мама, это беззаботная жизнь Романа Сереброва, это просто жизнь… и неужели и наши встречи, и робкие поцелуи с Сергеем тоже? И признание в любви прозвучавшее под дверью? Счастье, которое оборвется одним ударом катаны по шее. Сергей замолкает:
– Пока. Все. Прости.
Я трясу головой, звучит писк автоответчика, и над ухом раздается безумный вопль:
– Ты слышала тварь!
Я не тварь. Трясу и трясу головой, протестуя. Скопившиеся женские слезы, находят новую дорогу и скатываются с запрокинутого лица к вискам. Ланка толкает меня обеими руками и снова победно вопит:
– Слышала, а?
Не знаю, какая картинка сложилась в ее воспаленном мозгу, но кажется, меня назначили главным врагом ее семейного счастья с Романом Серебровым и жить мне остается минуты… Какая злая ирония судьбы. Сердце разрывается от боли в душе, но заклеенный рот не дает разрыдаться в голос и все мои всхлипы тонут в стянутых скотчем губах. Чувствую, как Дорохина елозит связанными руками, по волосам, по лбу, стараясь хоть чуточку поддержать меня. Неожиданно из прихожей раздается треск вышибаемой двери, Милана оглядывается на прихожую и вскрикивает:
– А!
Оттуда слышится голос Сергея:
– Есть кто дома?
Он вернулся! Голос перемещается ближе:
– Чи,чи.чи...Тихо... Кто вы? Что такое?
Ланка в своем фантазийном бреду делает шаг к Пригожину, взмахивая катаной:
– Рома!
Надо Серегу предупредить про катану! Изо всех сил тяну вверх голову, скосив глаза и пытаясь оценить, что происходит. Сердце бешено колотится, наполняясь надеждой на спасение – Сергей здесь, он все увидит и поймет, он нам поможет!
– Все, все, тихо...Что вы хотите? Что вы здесь делаете?
– А я, так....
– Так?
– Случайно. Ты извини меня.
– Я понял... Зачем вам вот эта штучка, а?
Извернувшись, могу видеть отступающую вдоль дивана Милану с ножом в руке и ступающего вслед за ней с протянутыми руками Сергея. Сумасшедшая кидает взгляд на оружие в руке и бессвязно оправдывается:
– Э-э-э... Это так, ерунда.
Пригожин осторожно просит:
– Можно, я заберу эту ерунду? Ну, пожалуйста, отдай мне.
С безумным смехом та отступает в угол, исчезая из поля зрения, но Сергей удерживает ее руку и вырывает нож:
– Давай! Все, тихо, все, все, все….
Та бросается в объятия мужчины и, рыдая, приникает к нему.
– Ромочка!
– Все, все, все. Успокойся, я рядом, все.
Пользуясь моментом, кручусь, словно ерш на сковородке, пытаясь высвободиться. Страх до конца, не отпускает меня, но вмиг вылезают наружу все неудобности моего положения: сразу сильно болит голова, губы, стянутые руки и ноги, жутко знобит голое тело под халатом и хочется в туалет. Краем уха слышатся рыдания за диваном и успокаивающий голос Сергея:
– Тише, успокойся, все.
Ланка буквально захлебывается:
– Ромочка, Ромочка... Родно-о-о-ой мой.
– Все, все... Тихо.
– А...Что ты делаешь?
Снова вся изворачиваюсь, стараясь разглядеть, что происходит. Оказывается, Пригожин ухватил Ланку сзади со спины, прижимая ее руки к телу, и просит дворничиху, которая тоже у нас в прихожей:
– Пожалуйста, скорую вызовете!
Милана начинает биться, пытаясь вырваться, и визжать:
– Пусти меня.
– Все, тихо я тебе говорю.
– Пусти!
Он опять кричит в коридор:
– Вызывайте, вызывайте!
– Пусти меня!
Тем временем, Светке удается частично распутать мои руки, и она помогает мне сесть. Тут же срываю с губ клейкую ленту и пытаюсь отдышаться, хватая воздух ртом. Картина с Пригожиным и Ланой так ужасна и трагична, а мой испуг от кошмарного вечера настолько осязаем и плотен, заставляя трястись крупной дрожью, что я закрываю рот ладонью, боясь именно сейчас разрыдаться и этим отвлечь, помешать Сереже.
– Успокойся! Все, все, тихо.
Дорохина тянет остатки веревки к себе, и я беззвучно плача, судорожно стряхиваю их с рук. Быстрее освободить ноги и можно будет защищаться самому…. Хотя, какой из меня сейчас боец, одни сопли.
Когда мы со Светланой полностью освобождаем другу друга, с лестницы раздается шум и на пороге распахнутой двери возникают два дюжих парня в белых халатах. Они с полувзгляда оценивают ситуацию, сразу перехватывая руки Миланы, так что Сергею особо не приходиться даже объясняться с ними. Я им кричу номер психлечебницы, где Ланка лежала в Калужской области, и ребята понимающе кивают – что делать дальше, они разберутся сами.
Мы со Светкой, прижавшись друг к другу на придиванном модуле, развязавшись полностью и сбросив веревки на пол, приходим в себя после стресса. Растирая затекшие запястья, уже не трясемся от страха – присутствие санитаров заметно успокаивает и наполняет уверенностью, что все закончилось. Ребята крепко держат Милану за плечи, заломив руки за спину, и та уже не плачет, а злобно кричит:
– Сумку. Дайте мне мою сумку!
Она пытается вытянуть ногу и подцепить ею валяющуюся сумку, но неудачно. Сергей нагибается поднять:
– Пожалуйста, успокойтесь. Вот ваша сумка, все, тихо.
– Эту сумку мне подарил ты сам. Помнишь?
– Не помню, извини.
Надев тапки и закинув ногу на ногу, щупаю голову, проверяя наличие повреждений. До меня доносится растерянный вопрос:
– А я? А я куда?
– Ты сейчас поедешь с ребятами, с врачами.
С каким-то внутренним опустошением наблюдаю за ними. Как она там говорила? Трое суток в смирительной рубашке с кляпом во рту? Кажется, ее прогнозы начинают сбываться… Жуть, какая…. Ланка, как зомби, повторяет:
