Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: А-Викинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Достаточно. Теперь – вяжи их в розгу.

Тонкой бечёвкой она туго перетягивала прутья недалеко от основания. Розги собирала из ровных по длине пяти прутьев: в три прута для обычной порки, семь – многовато, только для очень строгих и заслуженных наказаний, а пять – в самый раз. Связав, снова махала по воздуху, проверяя прочность пучка. Готовую с поклоном передавала Яану – для окончательной проверки. Он согласно кивал головой и опускал готовую розгу в ведро с горячей водой – чтобы ещё немного помокли, пропарились и стали получше «учить» его женщину.

Когда она связала все пучки, Яан велел:

– Немножко расставь ноги…

Тайка послушно раздвинула их и ощутила руку на половых губках.

– Плохо… – покачал он головой. – Ты вся мокрая. Это не секс, это – сильная и строгая порка! До первого крика!

Она покачала головой:

– Я не буду кричать. А секс… Я всегда тебя хочу, мой Мужчина! И я всегда буду готова принять тебя – с розгой или лаской.

Он смолчал и только жестом показал ей на середину комнаты. Девушка легла на шершавые доски, прямо на пол – голая на голом полу. Подняла лицо – он протянул ей розгу, и Тайка губами поймала острые злые кончики, поцеловала их и громко сказала заученную фразу:

– Розга добру учит!

– А теперь, моя девочка… Первый заход – тридцать. Здесь, на полу. Считаешь сама, громко и чётко.

– Встань раком… Выше бёдра! Прогнись! Теперь немного раздвинь колени… Ты готова?

– Да, милый! Секи меня!

– Ну, девочка, с Богом!

Взлетела в воздух розга. Замерла, словно прицеливаясь к голому, беззащитно выставленному заду…

И молнией прочертила дугу, впиваясь в бёдра…

Тугие прутья строго секли тугое тело. Едва дрогнув голосом, громко отсчитывала девушка:

– Три! Пять! Де-евять… Десять!

На десятой розге не выдержала, стала вилять бёдрами – сначала не сильно, потом всё размашистее.

– Терпи! – прикрикнул на неё Яан.

Она замерла, пытаясь не дёргаться, но огненные полосы гибких прутьев так безжалостно впивались в тело, что казалось, ляжки и зад живут сами по себе: вздрагивают, приподнимаются, пытаясь уйти от секущих розог.

После пятнадцати розог мужчина отбросил истрепавшиеся на концах прутья. Достал из ведёрка новую розгу, стряхнул капли воды на горящее от порки тело девушки. Обошёл её с другой стороны, примерился и снова начал сечь.

– Ох… Ох! – сдавленно и негромко отзывалась на розгу девушка. Всё ниже опуская выставленные по его приказу бёдра.

Он это заметил:

– Ну-ка, зад на место! Вверх! Прогнись! Я тебе опущусь… – и снова сочно сечёт пучок тугих лозин.

Через пару ударов напомнил:

– Я велел считать!

– Двадцать! Шесть! – с выдохом тут же ответила Тайка, успев добавить в паузе между розгами: – Прости! Двадцать! Се-е-емь!

Её волосы рассыпались по полу, тело дёргалось резко и сильно, но считающий розги голос не выдавал ни набежавших слёз, ни просьб о пощаде. Она старательно терпела и терпела наказание и в конце даже не осознала, что после слова «Тридцать!» огонь больше не вспыхнет на исхлёстанной попе. Замерла, переводя дыхание, в той же позе, как и пороли: раком, вскинув зад и расставив коленки. Он бросил рядом с ней вторую измочаленную розгу:

– Благодари, как положено.

Тайка подняла от досок покрасневшее лицо, мотнула головой, убирая со лба прилипшие пряди волос, и прижалась губами к истрёпанным, изломанным на её теле прутьям. После длинного поцелуя сказала:

– Спасибо розге!

Когда разрешил встать, прижалась к нему и ещё раз сказала:

– Спасибо!

Он усмехнулся:

– А мне-то за что?

Тайка упрямо повторила: «Спасибо» и нежно поцеловала в губы. А потом шепнула в ухо:

– А почему ты ни разу не стеганул ниже попы? Я же раздвинулась и думала, что будешь стегать и губки тоже…

– Я тебя когда-нибудь отучу торопиться? Всему своё время, девочка… Я думаю, ты сейчас заслужила небольшой отдых. Эй, погоди к ведру – розги-то убери!

Тайка вернулась к месту первой порки, встала на четвереньки и зубами подняла с пола истрёпанный пучок. Повиливая исхлёстанным задом, отнесла один за другим оба пучка в угол. Лишь потом вернулась к ведру с холодной водой и с наслаждением, осторожно касаясь ладонями бёдер, сполоснула водой наказанную попу.

– Жгёт! – вздохнула, осторожно касаясь покрытых яркими полосками половинок. На боках бёдер, где концы розог впивались острее всего, рубцы резко вспухли и приобрели багрово-синий оттенок.

– Полежи, отдохни, – разрешил Яан, махнув в сторону кровати.

Тайка легла на живот, с благодарностью приняла из его рук зажжённую сигарету, глубоко затянулась и вдруг сказала:

– Так нечестно…

– Ты о чем?

– Ты меня жалел!

Мужчина усмехнулся:

– Опять запрягаешь впереди лошади? Не торопись, Тайка, у нас ещё всё впереди…

Она снова затянулась и упрямо ответила:

– Все равно не буду кричать… – прикусила губы, когда его ладонь легла на бёдра, погладила покрытый полосками зад.

– Не спеши… Докурила? Тогда немного раздвинь ножки.

Тайка охотно выполнила команду и с наслаждением ощутила его руку, властно приникшую к припухшему, горячему от нахлынувшего возбуждению влагалищу. Слегка смочив в её влаге пальцы, он медленно и сильно вошел внутрь. Девушка прерывисто задышала, подаваясь бёдрами навстречу и выше:

– Возьми меня!

– Рано…

– Тогда наказывай!

Покручивая пальцы в горячей и влажной глубине, мужчина умело доводил девушку до белого каления:

– Не спеши, девочка… Расслабься… Сожми ножки. Сильнее!

Она со стоном стиснула ногами его руку, дергалась, пытаясь поймать пальцы как можно глубже и слаще.

– Господи, милый… Ну, сделай со мной что-нибудь! Я умру так! Я хочу тебя!

Она извивалась всё сильнее – казалось, внутри её тела уже кипит неутоленная страсть. Другой рукой он помял её груди, провел ладонью по ягодицам: она даже не заметила боли на исхлёстанных половинках.

– Наша попка уже наказана. А вот спинка чистенькая, беленькая…

– Да! Милый, да! Накажи мне спину! – Тайка то вскрикивала, то постанывала, извиваясь под его руками. Когда он вышел из её лона, она забилась на кровати, туго сжав зад.

Яан наклонился, легко коснулся губами напряженных половинок:

– Пора, девочка. Руки протяни вперёд!

Тайка вытянула вперёд сложенные вместе руки. Прямо над кроватью висел кусок толстой кручёной веревки. Туго стянув её запястья, он сделал на конце петлю и, потянув за собой, заставил девушку встать с кровати, Провел её снова на середину комнаты и накинул верёвочную петлю на скобу, вбитую в потолочную балку. Подтянул – Тайка вытянулась вверх, даже слегка приподнявшись на носках. Отошёл от девушки, оглядел стройное, замершее посреди комнаты тело. Тайка стояла напряжённо, ожидая начала порки.

Яан вышел в сени, достал из бочки опущенную туда плётку. Промоченный кожаный хвост тяжело свесился с короткой рукоятки – вернувшись к ожидавшей наказания девушке, он протянул плеть к её лицу. Поняв, Тайка схватила рукоятку зубами, а мужчина, перекинув её волосы на грудь, плеснул на спину прохладной воды. Капли побежали по голому телу, протекли между ягодиц, и девушка негромко застонала от ожидания, от возбуждения, и совсем немножко – от страха. Её редко наказывали плетьми, и она помнила, как трудно терпеть такое сильное наказание.

Он протянул руку и взял у нее плётку. Мокрый кожаный хвост оказался теперь внизу живота – слегка расставив ноги, девушка почувствовала плеть у половых губок и сильно сжала ляжки. Сейчас её рот был свободен – и долгий, крепкий поцелуй на пределе дыхания отозвался в ней страстью и нежностью. Он любит её – и что ещё надо?!

– Бей меня, милый! – выдохнула, прикрыв глаза.

Сжала ляжки сильней, пока он медленно протягивал между ног витой кожаный хвост. Охнула, когда плетка выскользнула из сжатых ляжек, а вместо неё к выпуклому лобку прижались губы мужчины.

– О-о-о! Господи! Не ласкай! Ну, пожалуйста, не ласкай! Бей меня! Бей!

Он отошёл, отвесив в руке плётку, и стал сзади.

– Ты помнишь условия…

– Да! Я не стану кричать! Я сильная! О-о-ох! – тут же сорвался с губ короткий тяжёлый стон, когда плётка в первый раз описала в воздухе дугу и легла вдоль голой спины.

Тайка вздрогнула, напряглась, ожидая следующего удара – и он просвистел ещё сильнее, прочерчивая плетёным концом яркую полосу от лопаток к пояснице.

Девушка смолчала, изгибаясь под плёткой и напряженно переступая ногами. Мужчина хлестал её с размаху, уверенно и спокойно. Ему приятно было видеть, как изо всех сил старается стерпеть мучительную порку его избранница, как изгибается её стройное голое тело под ударами витой плети – она старалась ради него, принимая эту тяжелую жгучую боль и кусая губы в попытках удержать рвущиеся наружу стоны. Ей было по-настоящему больно – плеть впивалась в спину, оставляя багровые вспухшие полосы, заставляя девушку всё сильнее изгибаться в талии, резко дёргать ногами и буквально крутиться под жалом мокрых, тяжёлых ударов.

Он не боялся бить: удары понемногу становились сильней и сильней, но девушка пока держалась достойно – только пару раз сквозь прикушенные губы донёсся приглушённый стон «Бо-ольно…» Но плеть делала свое дело – когда Тайка от огненной боли стала поворачиваться на месте, спасая спину, Яан остановил порку и негромко сказал:

– Не вертись! Захлестнет спереди!

Она не ответила – ягодицы, не тронутые плетью, но ещё горящие после недавних розог, были судорожно, добела сжаты от боли. Она напрягла лопатки, откинув назад голову, и ожидала новых ударов. А он не спешил – дал ей время немного отдышаться, расслабиться. Лишь когда тело стало не таким напряженным, снова взмахнул плёткой.

«Ж-жах!» – сказала плеть.

«Больно!» – ответила спина поротой девки, а её губы сжались – сильнее попы – чтобы не пустить наружу жалобный стон.

Сильное голое тело извивалось и билось под плетью – казалось, обнажённая девушка танцует с поднятыми вверх руками, отдаваясь мокрому ременному хвосту. Плётка действительно оставалась мокрой – но уже, наверное, не от воды, а от пота: спина и бёдра Тайки блестели, капли пота сбегали по телу, и даже между ударами она непроизвольно ёжилась и поводила плечами, когда солёный пот попадал в рубцы, причиняя ей дополнительную жгучую боль.

Девушка дёргалась всё сильнее. От попыток сдержать стоны её губы вспухли, мокрые дорожки непрошеных слёз пробежали по щекам. Но она упрямо держалась, давно потеряв счёт ударам, и боялась только одного – что огненные полосы перед глазами разорвут грудь непрошеным криком отчаяния и боли. Она с трудом расслышала, что он сказал:

– Молодец! Осталось всего три, но держись – надо до конца…

Отмахнул плётку повыше, примерился и с плеча уложил рубчатый витой хвост наискось стройной спины – сразу заискрились алые капельки там, где плётка пересеклась с множеством вертикальных рубцов, до этого исполосовавших спину девушки. Тайка замерла, у неё перехватило дыхание от рвущей боли – и ноги, и зад, и спина, и руки были напряжены так, словно девушка превратилась в туго натянутую стальную проволоку…

Не дал передышки – и снова плеть с размаху впивается в спину, теперь справа налево – и кажется невозможным напрячься ещё сильнее. Поднявшись на цыпочки, запрокинув голову и вызывающе выставив вперёд груди, Тайка ждала нового удара. И даже сама где-то в глубине души удивилась, что без звука, без всхлипа выдержала и его – хотя огненно-красные круги перед глазами плавали ещё долго, переливаясь острой болью на исполосованной спине.

Он бросил рядом с ней плеть. Выдохнув, наказанная расслабилась и почувствовала на лице его руку. Он провел пальцами по мокрым дорожкам предательских слёз:

– Больно было?

– Да…

– Ты у меня молодец. Я тобой доволен. Давай, отвяжу руки…

Взялся за узел, но в это время кто-то отчётливо постучал в дверь сеней.

– Ну, тебе немножко не повезло, – вздохнул мужчина. – Придется постоять перед гостем голенькой…

– Как прикажешь, – покорно ответила девушка и даже переступила с ноги на ногу, встала ровно, чтобы тот, кто войдет, видел её не безвольно обвисшей после порки, а стройной и красивой, достойной своего Мужчины.

«Гость» оказался неожиданным – та самая девчонка-вредина, внучка Никанорыча. С порога она затараторила, перескакивая с одного на другое:

– Меня деда прислал плётку назад взять на полчасика, он хочет Витькиной мамке четверть горячих вжарить, она ужо на лавке лежит, плётку дожидается. А вы свою девку ужо отпороли, да? Больше не будете учить? Ой, как здорово спину настегали! А почему задницу не били? Это только от розги полоски, правда? Она здорово кричала, да? Щас Витькина мамка тоже покричит – деда на неё злой уж очень!

– Ишь ты, егоза! – попытался остановить болтливый фонтан мужчина. – Балаболишь, как заведённая. Не знаю, как там твоя Витькина мамка, а моя девушка так просто не закричит…

– Это смотря как пороть! – авторитетно заявила девчонка. – Я у мамки молчком пятнадцать плёток терплю, а у деда с пятой розгой визжать буду!

– Ладно, на тебе дедову плётку – а то уже заждались.

Но девчонка, прежде чем уйти, деловито обошла стоящую навытяжку под бревном Тайку, пожала плечами:

– Наверно, плётка уже без надобности – передок своей девке будете розгами стегать? Сиськи плёткой не порют, живот и помежду ляжек тоже…

– Ой, – и она хихикнула, прикрываясь ладошкой. – У ней же щёлка вся блестит, мокрая!

– Брысь! – пряча улыбку, велел Яан. – Не то сейчас к деду зайду, проверим, на какой плётке ты голос подашь, егоза!

Девчонка ещё раз крутнулась по хате, вбирая глазищами всю информацию (явная команда бабки), и испарилась.

Мужчина вернулся к стоящей девушке. Проказница права – его возлюбленная действительно была сильно возбуждена – половые губки вспухли, покраснели обильно, покрылись сочной влагой. Неторопливо расстегнул брюки – грудь девушки заходила ходуном, дыхание стало частым и прерывистым, нервно прикушенные губы пропустили едва слышное:

– Возьми меня…

Одним движением он подхватил её под горячие тугие бёдра, приподнял, властным рывком насадил на твердокаменную плоть, и в хате раздался долгий, восторженный стон девушки… Облегчая ему движения, она ногами охватила его талию, связанными руками вцепилась в верёвки и то подтягивалась, то опускалась, вскрикивая безо всякого стеснения: в любви и страсти молчать нельзя…

Она даже не заметила, как он освободил её руки и уложил на кровать. Всё тело плавало в блаженной сладкой истоме, далеко-далеко ушла боль сильно исхлёстанной спины. Шершавое одеяло немилосердно царапало свежие рубцы от строгой плётки, но девушке было всё равно. И даже наоборот – горячий жар спины лишь добавлял страстного огня, который горел между раздвинутых ног, призывно и бесстыдно красил багровым цветом воспалённые от страсти половые губки, истекал нектаром жаркой любви.

Так долго и так сильно он не брал её еще ни разу – Тайка потеряла счёт прекрасным минутам, охрипла от сладостных стонов и слов, жадным пересохшим ртом ловила то воздух, насквозь пропитанный запахом яростной любовной схватки, то с силой приникала к твёрдому члену, насаживалась на него глубоко-глубоко, до самого горла и никак не хотела выпускать, пока хватало воздуха…

– Накорми меня… – на секунду выпуская изо рта Мужчину, тихонько шептала она, дожидаясь удара страстной горячей жидкости.

Но он работал и работал над ней – то выдёргивая плоть изо рта, то загоняя её между широко раскрытых губок, отстраняясь и снова бросая тело вперёд, навстречу её счастливому лицу.

– У тебя… на лице… маленькие прыщики… – прерывисто выдохнул он, и девушка поняла.

Почувствовав приближение его нервной дрожи, плотно сомкнула губы и приняла кипящую струю на лицо. Терлась щеками, губами, глазами обо всё ещё твёрдый член, помогая пальчиками, растирала по лицу эту волшебную маску любви. А потом вдруг забилась, задёргалась и – ногтями буквально впилась в его спину, ощутив невероятное, ни с чем не сравнимое блаженство…

Сколько они так лежали, растворившись друг в друге, неведомо. Но первым пришёл в себя, конечно же, мужчина. Привстав на локтях, усмехнулся:

– Улетели?

– Улетели…

– Значит, пора нам слетать и в баньку…

2001 г.

Кобылка

Наполовину они говорили по-русски, наполовину по своему, по-казахски.

Точнее, по-русски более-менее понятно говорила только молодая казашка, которая и привела меня сюда. Как уж она там объясняла, я не знаю – но они поняли даже несколько круче, чем следовало. Короче говоря, в этой прогорклой от бараньего жира комнатушке старая казашка сначала завязала мне на голове темный платок (убрус по ихнему), налила кумыса и потом приказала раздеваться.

Молодая могла и не переводить – старая просто дернула за подол платья. В итоге я осталась совершенно голая, но в платке. Старая казашка одобрительно закивала, когда увидела, что лобок у меня чисто выбрит. Молодая переспросила, не мусульманка ли я, я ответила, что так захотел мой хозяин. Старая шлепнула меня по заду и что-то спросила, а молодая со смехом перевела – почему хозяин не поставил клеймо на своей кобылке. Я ответила, что если захочет, то поставит, и что я уже носила на заднице его печати – от пряжки солдатского ремня…

Первый раз за весь день, в глазах молодой мелькнуло что-то вроде уважения. Она даже спросила:

– Ты сильно кричала?

Я ответила, что не кричала вообще. Она пожала плечами, может и не поверив, потом перевела наш разговор пожилой и снова перевела мне ее слова:

– Сегодня тебе придется громко кричать.

Меня очень завел этот разговор – я ведь стояла с ними голая, меня ощупывали и рассматривали, говорили о предстоящей порке и т.д. – этого было более чем достаточно для очень сильного возбуждения. Старая не могла этого не заметить, взяла мои же трусики и сильно вытерла мне между ног.

Молодая смеясь сказала:

– Апа говорит, что у молодой русской кобылки слишком горячая «ахтын» (переводить не надо?)

Короче говоря, «апа» (то есть пожилая женщина) повела меня во вторую комнату и оттуда, через низенькую дверку – куда то вроде пристройки. Пол там был даже не деревянный, как в доме, а земляной. Плотная, твердо утоптанная глина. Молодая бросила на этот «пол» половичок из мешковины:

– Тебя будут бить здесь. Ложись на него.

Легла. Смотрю – молодая разматывает веревку. Я сказала, что буду без связывания, они о чем-то переговорили с «апой» и молодая сказала:

– Хорошо, тебя будут бить со свободными ногами, но руки все равно свяжем.

Сошлись, как говорится, на этом «консенсусе». Молодая крепко стянула мне руки возле кистей, апа пошла в дом звать старика. Пока она ходила (из уважения к мужчине она сама пошла его звать, а не крикнула), молодая присела на корточки возле меня и спросила:

– Ты боишься?

– Не очень.

– Это хорошо. Ты не бойся, ты сильно терпи. Громко кричи, это не стыдно.

– Я не люблю кричать.

– Все равно кричи – тебя будут бить сильно!

Потом спросила:

– А зачем тебе, чтобы тебя били плеткой?

– Надо.

Она вроде бы даже обиделась, но потом я сказала:

– Потом расскажу, ладно?

– Ладно.

Тут наконец пришел и старик. Картинка получалась еще та – он в толстом стеганом халате, какая-то мохнатая шапка на голове… Ну вылитый басмач из кино. На мешковине лежит со связанными руками голая девка в платке. В руках у басмача – та самая плетка, с которой все и началось…

Он что-то сказал, молодая не вставая с корточек убрала у меня с плеч волосы, а старая тоже присела на корточки и зажала мне ноги. Молодая сказала, что дед хочет снова услышать, сколько ему бить меня.

Я повторила, что заслужила двадцать ударов плеткой. Он кивнул, молодая велела мне:

– Спрячь лицо.

И… И я получила первую плетку. Ощущения поразительные – это совсем не розга и не ремень. Сначала, в какой-то первый миг, словно на спину легла холодная тонкая полоска. Буквально ледяная. И тут же – полыхнула сумасшедшим огнем – таким раскаленным, что кажется сейчас прожгет спину насквозь. Огонь так же мгновенно перешел в волну боли – я и не представляла раньше, что можно стегать с такой болью!

Я не закричала. Честное слово. Но не оттого, что стерпела, а от того, что просто перехватило дыхание. Потом показалось, что горящая полоса на спине растекается вширь, захватывает всю спину – и тут холодная полоса коснулась попы…

Молодая потом говорила мне и смеялась:

– Ты била задом, как настоящая крепкая кобылка!

Старая казашка с трудом держала мои ноги – буквально даже села мне на колени, потому что я действительно стала корчиться во все стороны – я потеряла всяческий стыд, все свои помыслы о терпеливости и мужественном поведении под плеткой. Я бесстыдно закричала, что мне очень больно, чтобы меня отпустили – а старик снова и снова хлестал меня плеткой – то по спине, то по заду…

Правильно сказала старая, что я обязательно буду кричать… В общем, эти двадцать плеток превратились в один сплошной огненный кошмар. Сейчас вспоминаю, а на спине и на бедрах словно жар пробегает… Когда меня кончили пороть, я ревела как девочка – и вся была мокрая от слез и от пота. Совершенно мокрая – как будто на мне пахали. Пока я там рыдала и приходила в себя, старик уже ушел. Гульшат потом сказала, что ему понравился мой зад и мои ноги… Да уж…

Старая казашка тоже ушла, а Гульшат помогла подняться и повела назад, где я оставила всю одежду. Все тело очень сильно болело, я все еще всхлипывала, и Гульшат вытерла меня мокрой тряпкой. Стало полегче, дали попить кумыса и скоро я почувствовала, что могу уходить. Но прежде чем уйти, я сделала самый умный шаг за этот день – договорилась, что попозже мы с Гульшат встретимся.

Она проводила меня до остановки и даже дождалась вместе со мной проходящего автобуса в наш город. Взяла с меня слово, что я обязательно приеду:

– Я научу тебя скакать на лошади, а ты расскажешь мне, почему ты хотела, чтобы тебя били.

Дома я рассмотрела себя в зеркале. Господи! Рубцы вздувшиеся, на концах – корка подсохшая, где плетка до крови рассекла, цвет багрово-синий, и даже на руках темные следы – оказывается, это от веревок, потому что я сильно дергалась при наказании, а руки были туго связаны. Осмотрела себя и… сильно, со стоном, прекрасно и долго-долго кончила!

Вот такие дела про «русскую кобылку», как меня назвала Гульшат. Мы с ней подружились. Так уж получилось, что первой приехала не я, как обещала, а она. Они привезли в наш город продавать баранину, и Гульшат позвонила мне. Встретились, и я пригласила ее домой. Она была в восторге от комнаты и особенно от ванной. Привезла кое-какие деревенские продукты. А потом увидела на стенке гордо висящую над моей кроватью плетку. Бесцеремонно стянула с меня халатик, трусики, посмотрела на следы от плетки и шлепнула по попе:

– Молодая, красивая! Приезжай еще – будем тебя бить голую! Ты мне нравишься!

– Почему?

– Ты красивая, когда совсем голая.

– А ты?

Гульшат едва заметно смутилась, потом задорно вскинула голову:

– Я как гибкая змея, а ты как красивая кобылка! Меня нужно бояться, а тебя надо объезжать!

Потом стала куда более серьезной, зачем-то оглянулась и сказала:

– Абай велел передать, чтобы ты приехала, как захочешь…

С этими словами она жестом показала, чтобы я расстегнула ее платье. Лифчика на ней не было, только легкие традиционные шаровары. Гульшат остановила мои руки, когда я пыталась взяться за резинку и снять их с нее. Повернулась спиной, и я замерла: на смуглой и действительно по-змеиному гибкой спине девушки узкими тонкими полосами красовались следы недавнего строгого наказания.

– Это волосяная плеть, – сказала Гульшат. – Меня били через шелковую ткань и она все равно резала кожу насквозь. У нас женщин бьют через шелк, а ты легла голая. Апа очень злая за твое бесстыдство, а абаю понравился твой белый зад и ляжки. Он подарит тебе плетку еще лучше, если ты снова ляжешь в его юрте совсем голая.

Кончились эти «разговорчики» тем, что в ближайшую же субботу я снова пылилась в трясучем автобусе. Гульшат встретила меня в райцентре – точнее, вместе с ней был и черноусый широкоскулый казах на новеньком мотоцикле с коляской. Он все время улыбался и поглядывал на меня, но я не смущалась – Гульшат успела шепнуть, что никто ничего не знает.

На все остальные смущения времени у меня осталось немного. Приехала я примерно к обеду, а уже через час Гульшат ввела меня в юрту абая. Она переводила, хотя некоторые слова и жесты старика можно было понять без перевода.

– Абай спрашивает, хочешь ли ты, чтобы тебя снова били плеткой.

Получив утвердительный ответ (Типа того – а какого же черта я тогда сюда приехала?), абай поинтересовался, зачем это мне. Отвечала ему Гульшат – сказала, что так пожелал мой господин, на что абай согласно закивал: мол, послушная женщина это хорошо.

Он разложил передо мной три плетки: кожаную витую (та самая, которой меня пороли в прошлый раз), кожаную трехгранную с острыми краями и крепко свитую волосяную, следы от которой я видела на лопатках Гульшат. Я выбрала именно ее. Абай снова закивал, потом махнул рукой и подруга перевела:

– Абай сказал, что ты можешь выбирать: тебя будет наказывать старая апа, тебя могу бить я или ты хочешь, чтобы тебя бил абай?

Я кивнула абаю, и Гульшат сразу перевела его следующие слова:

– Дедушка говорит, что можно тебя наказывать по-нашему, я тебе говорила, как, а можно наказывать и совсем голую. И еще – можно наказывать лежа на кошме, а можно посреди юрты, но тогда ты будешь не просто голая, а надо будет широко раздвинуть ноги, чтобы ты лежала как шкурка барана. У нас так наказывают только любимых жен и самых лучших наложниц.

– Меня свяжут?

– Я буду держать тебе руки.

И тут я решила понаглеть:

– Скажи абаю, что я буду лежать посреди юрты и раздвину ноги как смогу широко, но за руки меня пусть держит тоже голая Гульшат.

Прежде чем переводить, Гульшат негромко прошипела мне:

– Если ты хочешь, чтобы мы с тобой были голые, видели друг друга и любили друг друга, становись моей кобылкой. Абай тут ни при чем.

И перевела по-своему:

– Русская девка будет лежать раздвинув ноги.

– Скажи ему, пусть кладет меня как хочет, но бить надо по-настоящему.

Тогда мне велели раздеваться, но не сразу догола. Хотя бы внешне я должна была изобразить «любимую наложницу», чтобы принять наказание. Гульшат приготовила мне нечто среднее между белой кружевной паранджой и свадебной фатой – именно так: практически голая… но все-таки чуть-чуть одетая и я прошла в юрту, чтобы получить плеть…

x x x

Но в юрте началась уже совсем другая история.

2002 г.