Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: А-Викинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Личное

ЧНГ

Нашему чату и нашим никам… с наступающим НГ!

– Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат…

– Не могла гирлянду покороче взять? – ZAgent уперся, удерживая двери, пока Семирюнчик втаскивала последний километр проводов и лампочек.

– Ft сказала побольше брать… Потому как и на девайсы должно хватить!

– Если лампочки не скрутить, могут просечки остаться! – авторитетно заявил ZAgent, полазив в чемодане со ссылками и сверившись с последними поступлениями коллекций сайта Бе-Бе-Бе.Просечка.Ру.

– Ты не отвлекайся, вон лучше ствол у елки обруби ровно!

– Я могу вообще не отвлекаться! Могу вообще не рубить! Могу вообще не давать ссылок! Могу вааще вот уйти… к холодильнику! – засопел ZAgent. – Пусть вон Викинга рубит… Фига она там поперек Ленивой приторчала!

– Она не просто так приторчала, она инструктаж получает! – возразила Непослушная, а Викинга уже вовсю радостно махала топором. Летели щепки.

– Стоя-ять! – истошно зачирикала Пенечка. – Ты чего делаешь?!

– Сказали… того… ну, это – рубить… вот…

– Это не елка! Это колонна под бюст!

Викинга вытаращила глаза на грудь Пенечки.

– Зачем туда колонна?

Потом Семирены. Потом ZAgentа. Потом Ленивой – и в глазах начал зажигатсья огонек уважительного понимания.

– Не такой бюст, в смысле не этот бюст, а тот! – пыталась на пальцах объяснить Пенечка. Глаза Викинга поискали другой бюст, торчащие из-под шлема щеки начали заливаться румянцем, а Пенечка махнула рукой: – Фтю, ну хоть ты ей объясни! У тебя иногда получается!

Ft взяла Викингенка за руку, подвела к Ленивой.

– Это – бюст… Правильно?

– Ага! – закивали все.

– Так вот, бывают бюсты еще гипсовые, бронзовые… ну в общем начальников всяких. Так вот, у нас есть бюст Президента.

Викинга снова вытаращилась на грудь Ленивой:

– ОЙ! Вот вы какой, наш президент! Вы – тетя?

Возле бочки с пивом глухо зарычал Боцман.

– Ну вот я обычный верхнедобрый ПСРО, я из доброго старого СССР, я вообще добрый, но верхний, хотя очень добрый, но я сейчас возьму дубину и будут таки-и-и-им верхним!!!! Даже я уже все понял!

– Как тебе не стыдно, – ласково говорила ФТ. – Даже дядя Боцман уже все понял… Ладно, бюст для тебя пока сложно… Давай покажу. Рубить надо не там… а вон там… Хорошо? Бери топорик, не плачь… Вот… Теперь руби… (Шепотом Андрюше) – Ты ей пока дров туда накидай… Пущай рубит… А то сам же с Никитосом у камина мерзнуть будешь.

Андрюша гордо повел плечами:

– А мы погреемся! Коньячку с портупеей, хорошую попу… и не замерзнем! или две попы… или три попы!! А лучше всего пять поп!!!

Не вставая с лежанки, Ленивая слегка махнула левой ресницей, опытный Андрюша тут же все понял и исправился:

– Ну ладно, нам с Никитосом три попы… Маленькие, дохленькие, костлявые никому не нужные попы… Остальное на ваше усмотрение. Компрене ву?

От умных слов очнулся возле морковного салата Кролик:

– Да-да, самое что ни на есть компрене! Никитос, оставьте канистру с портером в покое, отгадайте загадку: птиц, из яиц выводится, но яиц не несет.

– Уточните коэффициент продольного колебания…

Окончательно запутавшись в гирлянде, Семирена мрачно предупредила:

– Я сейчас такой коеффициент уточню… До НГ всего ничего, а у нас конь не валялся!

– Еще как валялся! – возмутился Маркиз. – Мы с Сергеем полчаса эту кобылу поднимали, ремонтировали и на место ставили! Какой идиот ножки у станка подрубил?

Народ дружно посмотрел в сторону кучи летящих щепок.

– А чего сразу – Викинг! Чуть что, так сразу… – донеслось обиженное сопение из-под шлема. – Это Индеец томагавкой кидался! Скажи им, Гейшик!

 
– Прутом бамбука
Ударена попа…
Не так. И не та.
Нет счастья под луной…
 

– нараспев промурлыкала Гейша, развязывая фуросики с рисовыми плюшками.

– Какая танка! – отрываясь от тазика суши, восхитилась Анита. – Стиль Ходзю?

– Ну что ты! – укоризненно покачал клювом Алькари. – Стиль Ходзю предполагает отнюдь не бамбук и не попу… Это скорее стиль Танаи-го. Хотя – луна – это явный намек на мотивы ранней эпохи Санао…

– Епрст! – восхищенно выдохнула Аля.

Алькари начал было учтиво раскланиваться, но Аля принюхивалась к плюшкам Гейши, демонстрируя явное неприятие ранней эпохи Санао.

– Бамбук… бамбук… Руссише розга юбер аллес! – проскрежетал с потолка Скорпи.

– О, йа! Йа! – подхватил Ослик, тут же нарвавшись на пронзительную ноту протеста Мисс Грей:

– Вы полагаете, уважаемый Ослик, это звучало истинно по немецки? Фонетически вы не совсем правы, я сверилась с Большим немецко-ненецким разговорником, но тут ничего личного!

– Пррррральна! Не фонить, а пороть! Порррроть, поррроть и еще раз это самое! – прокатился голос Сергея. – Никаких личностей! Только попы! Попа – лучшая личность! Однозначно! Я сказал! Мы будем мыть сапоги в Индийском океане!

– Э-эй! Эй! – провела ладошкой перед его глазами Непослушная. – Оставь Жирика в покое, давай лучше к первому пункту…

– Порррроть! – охотно вернулся Сергей.

– Вот! Уже лучше, – хлопнула ресницами и промурлыкала: – Ну, пойдем, разомнемся?

– Куда? – встала грудью. – А что будем на НГ делать? Если сейчас возьмем вот да напоремся? Как всякие ванильные чухлы будем тосты горланить?!

– ОЙ! А кто у нас будет Дед Мороз? – вытирая трудовой пот, оторвался от трудов Викингенок и покосился на длинную седую бороду древнего как мир Анимала.

Но – все головы дружно повернулись к Большому Парадному Портрету в Красном Углу чата.

– Не обсуждается, веско сказал кто-то. – Дед Мороз он и в Африке шоколадный зайка! А вот кто ему в Снегурочки!

– А давайте… Давайте… Мисс Грей!

– Ты что! Он же не мазохист!

– Так НГ! Чудеса должны быть!

Ленивая повела правой ресницей и даже слегка подвинулась на лежанке. Такая крайняя степень возмущения вернула Викингенка на грешную землю. Она села рядышком с Ленивой, поправила бронетрусы и всем своим видом показала, что никаких чудес от НГ больше не ждет… Но идея уже завладела массами.

…Предварительное застолье вышло непривычно чинным. Верхние почему-то дружно ерзали на своих сухощавых непривычных попах, а нижние с трудом поднимали внезапно натруженными руками фужеры с искристым самогоном. Все переглядывались, смущались и перемигивались: ух, как она его! а он ой!.. а она плюх… а он…

Впреди еще было много часов НГ.

2004 г.

Друзьям

Так хочется поздравить… И всех вместе и каждого, кого знаю, кто стал мне дорог пусть мимолетным, но иногда таким нужным, милым, умным общением… Дорог вовремя сказанным словом, или умением вовремя промолчать. Советом или замечанием. Критикой или писком восторга. Не важно – главным было искренность участия, искренность мнений и ДУШИ.

Нет, не могу и не умею писать общих слов. Так и хочется:

– с разбегу чмокнуть в сопелку – милого человечка по имени Пенечка, за броней ехидства неумело прячущего самую-самую добрую душу и трепетное сердце.

– посидеть, прижавшись, рядом с самой ленивой в мире Ленивой, которая даже по шлему с рожками умеет гладить так, словно по волосам… даже когда я этого не заслуживаю.

– загадать загадку Никитосу – и чтоб закрутить покруче Кролика, и чтобы в этой загадке не про цифрочки, а про самого Никитоса: кавалера, мастера и Джентльмена.

– и подать, наконец, бокал настоящего «Ахтамара» Андрюше. Без привычного умного трепа и совместных советов, а просто чтобы чокнуться с настоящим офицером. Человеком, который умеет и убивать, и любить, и жалеть.

– хоть разок не в чате, а наедине, сделать почтительный реверанс Маркизу – умнице с доброй душой и неумелыми, но такими милыми попытками стать Грозой госпожов…

– пошептаться, ушко на ушко, с Катюхой, помурлыкать «какие-все-мужики-сволочи», позавидовать ее Илюше и наконец накормить ее так, чтоб глазюльки на лоб!!!

– набулькать рюмочку настоящего брусничника далекой, всегда сдержанной и тонкой Аните. Чтобы вспомнила за своими тремя морями, как он пахнет-то, русский лес.

– придумать крутую каверзу вместе со Фтюлькой и Семиреной и посмотреть, сколько там доброты осталось в старом ворчуне Боцмане.

– нахрюкаться вместе с Любушкой, потом все-таки в реале нахрюкать на троих самого умного в мире Кролика и втроем – уууух! покуражиться над дядей Сережей… и потом вовремя сбежать.

Сбежать, чтобы потом вернуться. Потому что мы уходим и приходим, и все равно приходим-приходим-приходим… потому что больше некуда.

Только к друзьям.

Независимо от длины розги.

2004 г.

Знак возвращения

…Этот сон был куда ярче вчерашнего. Даже запахи смутно пробивались сквозь обвившую лицо простыню. Простыню? Повела головой, непривычно ощутив на висках и щеках касание шелка, подняла руки – хм… То ли косынка, то ли платок, наброшенный поверх замысловатой, невероятной прически. Оглянулась в поисках зеркала – вон, дымчатое, мутноватое, в тяжеленной вычурной раме. Заглянула, моргнула. Проснулась, протирая глаза: крендельки туго закрученных кос (у меня???), невесомая вуаль небесно-голубого цвета, переброшенная с волос на спину и высокий ворот платья, по тяжести не уступающего зеркалу. Так вот что давило на плечи – под спиралями и блестками золотого шитья почти не видно набивного бархата… Повтором – вензель из меча острием вниз. Где-то я его видела… И странный, незнакомый и волнующий запах духов. Не было у меня таких никогда. А запах помню – сладкой горечи.

Шагнула назад и чуть не упала – скользко! Мраморный пол блестел так же мутно, как зеркало, теряясь в полумраке окружения. Ой, я Золушка! И платье такое, и главное – босиком… только сейчас поняла, когда мрамор обжег босые ноги. Конечно босиком, дуреха – не в тапочках же спать… Повернулась снова к зеркалу, скрипнула кровать. Кровать? Точно что кровать, двуспальная – разве что стоит на ребре и старательно изображает распахнутую створку двери. Откуда тут дверь, только что стенка была. Ладно, во сне и не такое… Если распахнули эти ворота, значит, мне. Но темно же, блин! И факел едва из кольца выдернула – заржавело на фиг тут все… Откуда я знаю, что факел надо вот так доставать: вверх с поворотом? Бр-р… Полы без отопления. Жалобу в ЖЭК!

Поежилась, проснулась, ну конечно – простыня вокруг шеи, ноги под форточкой! Золушка мраморная, ага… Факельщица. И платье вон джинсовое в темноте заклепками (золотее некуда) подмигивает. Ну и подмиги… хр-р…

А дверь, межу прочим, по законам жанра должна быть скрипучей! Причем протяжно и мрачно! И на дальней стене, вон там, над камином, должен быть меч! Большо-ой такой, двуручный, заляпанный кровью драконов! А не такой, как висит – хотя тоже красиво… Во всем мраке только блеск узкого хищного клинка! Подошла ближе, потянулась – потрогать-то можно? Охранные скелеты черепа не скалят и цепями вроде не грохочут. Висят себе у камина спокойненько – цепи как цепи. Только явно не из хозмага – там серебряные кольца, кажется, в дефиците. Почему серебряные? Ну просто знаю: кто же будет так железо узорить? Ладно, пусть висят, сквозняком качаются. Подозрительно как-то качаются: сквозняка вроде нет, а ко мне как магнитом. Ну и пусть. Сейчас меч достану и всем драконам по балде! И черепам по черепушке! Сама себе рыцарь! А-а-ай!

Отпрыгнула от ухнувшего в камине пламени, поскользнулась на ледяном мраморе плит и грохнулась, просыпаясь.

Ну какая уродка обогреватель сюда развернула? Так же и сгореть можно! Отодвинула, забралась обратно на диван, сонно, но мстительно показала язык алой электрической спирали…

Спирали огня вились вокруг поленьев, брося отблески на клинок. Из принципа теперь достану– приподнялась на цыпочки, руки вверх вскинула и цепи змеями ударили в запястья. Звякнули, дернули в стороны, потом ближе – к жару камина и блестящему клинку меча.

На острие – клочок. Нет, не клочок – платочек! Дернулась – только хуже стало, цепи как пружина тянут, а глаза от платочка не отвести. Легкого такого, газового, как накидка у меня на голове… И на плечах, потому что платье кто-то дернул одновременно с цепями: они вверх, платье вниз. Спереди камин, сзади ознобом сквозняк. Или страх? А чего мне боятся, вот сейчас проснусь…

Платье ворохом вокруг ног, весь наряд из прически и платочка… Скрипнул пол под шагами – кошмарный сонный: мрамор не скрипит! Или это не пол? Опустила глаза – и визгом загуляло эхо: змея! Противная, длинная, тонкая, блестящая, между мной и камином, и жало раздвоенное! От моего визга змея отпрыгнула назад и ледяным языком лизнула бедра. Ледяны-ы-ым… набухающим огнем. И еще раз, с другой стороны. И третий.

Пружинный звон цепей, всплески ледяного огня на бедрах – бо-оженьки, так это же плетка! Урроды! Убью на фиг! Вырвусь и все морды в клочки расцарапаю-у-у-у…

Шевельнулся на мече платочек – и не упал. А почему он должен упасть? Откуда я это знаю? Почему в камин? Чтобы его съел огонь и и перестал съедать мое тело… Скрип, свист, звон, отчаянный вскрик и шевеление платочка. От моего вскрика? Ага! Вот оно что! Хрееенушки! Сцепила губы, пальцами за звеньями цепей плотней – хренушки! М-м-м…

Как в мутном зеркале перед глазами тяжелая перчатка, поправляющая на голове косынку. И фигурный вензель на ее отвороте – все тот же меч, острием вниз. Перчатка скользнула по голове, плечам, дернулась – это я ее головой боднула. Ну погоди, вырвусь… То ли смешок, то ли вздох сзади. Струной напряглась – опять плетка? Заранее куснула губы под протяжный звон серебряных цепей.

Они звенели долго и пронзительно. Подняла голову от смятой подушки, тупо уставилась на наглую морду будильника.

Вот, блин… И приснится же! Сделала утреннюю слааааадкую потягу-у-ушку и ойкнула. Ладонями по бедрам: ох ни фига себе! Вскочила к зеркалу: растрепанная, взлохмаченная, никаких причесанных «крендельков» и газовых платочков – а на попе узором полосы… И глаза во все зеркало вытаращились: ошарашенные, ни черта не понимающие.

Ну все… К врачу. В психушку… А что, в психушке лечат попы после плеток? Откуда плетки, дурочка? Сон! Ты руками свой сон потрог-А-а-ай!

Мозги налево, мысли направо, руки сами себя одевают, косметикой шуршат, двери открывают, ноги на автопилоте к знакомой автобусной остановке. Вонючее солярное нутро древнего как рыцарский замок «Икаруса», толпа полусонного народа, грохот железяк и тонким дуновением – запах. Тот самый, сладкой горечи. Из-за спины. И снова не повернуться. Не хочу и не буду. Вот она, перчатка – властно легла на автобусный поручень, рядом с моими руками. Сверкнула вышитым мечом. Не оборачиваюсь. Не хочу. Спокойно иду к дверям, выхожу, ледяно замираю на остановке, выражая полнейшее презрение к перчатке и плетке за моей спиной. Шорох шин, матовый блеск машины. Рука в перчатке мягко распахивает передо мной дверку. Села. Даже не поежилась. Каменным истуканом водитель – не лицо, а памятник самому себе. Ни поворота головы, ни косинки взгляда. Движение пальца в перчатке – тронулись.

– Я думала, будет подана карета.

Хрипловатый, низкий, жутко знакомый голос, которого НИКОГДА не слышала:

– ТАМ будет и карета.

– ТАМ не мое!

– Ваше, миледи.

Как хочется обернуться и посмотреть на него. Как не хочется поворачиваться, встречаться взглядом! Потому что встречусь, глаза в глаза, и все вспомню. И платочек, пробитый сталью клинка, и свой смех в спину уходящему, и его обещания. И свою глупость, и растоптанный цветок на мраморе замковых плит…

Путь упадет платочек. Не сегодня. И не завтра. Он долго ждал и долго меня искал. И я буду долго отдавать ему свой долг. Пусть! Пусть пока висит платочек.

2004 г., конкурс КПрН

Из самого раннего

Рождественская сказка

…Домик завалило снегом по самые окна. Солнце рассыпало бриллианты искр на пушистых намётах – заснувший хуторок тихо пыхтел печными трубами, изредка тявкала собачонка.

В домике, пропахшем овчинами и старым дымом, весело трещал огонь в огромной русской печи, а за столом, у самого окошка, сидели двое. Яан – вполоборота к телевизору, который сквозь треск помех плохонькой антенны показывал «Рождественские встречи». Тайка болтала без умолку, несла какую по-женски милую и глуповатую от вина околесицу – ей было хорошо, тепло и очень надёжно, уютно рядом с этим сильным и строгим человеком. Немножко ныла на жёсткой табуретке едва прикрытая коротеньким халатиком Тайкина попа – рано утром звонкий хлёст кожаного ремня вырвал её из сладкого сонного царства. Откинув тёплое одеяло, Мужчина неторопливо и размеренно хлестал ремнём голую девушку:

– Женщина должна вставать раньше… Женщина должна разводить огонь… Женщина должна приносить воду…

Наказанная молча вздрагивала, уткнув лицо в подушку и покорно принимая жаркие шлепки ремня. Выпоров её тридцатью ударами, Яан позволил встать. Раскрасневшаяся, она опустилась перед ним на колени, взяла пальцами его руку с зажатым в кулаке ремнём, поцеловала и заглянула снизу в глаза:

– Ты больше не сердишься? Если сердишься, возьми плеть… Можно, я принесу тебе плётку?

– Не надо, маленький урок не требует большого наказания. Иди, готовь завтрак. И ладно, я разрешаю тебе надеть халатик.

Это было рано утром, потом был завтрак и… И ещё кое-что, о чем красноречиво говорило счастливое Тайкино лицо и узлом смятые, сбитые простыни. Вино сыграло злую шутку – вдруг осмелев, девушка на самом интересном для её Мужчины месте отвернула его от телевизора, закрыла ладонями глаза и начала «вредничать» – теребила за уши, кусала шею, потом еще глупее и настырнее, совершенно не слушая сначала строгих, потом по-настоящему гневных слов Яана:

– Прекрати! Ну же!

Она и не заметила, когда он разозлился по-настоящему: оттолкнув, прикрикнул:

– Стоять! Ты что, перегрелась? Вино разгорячило?

Она опомнилась, виновато опустила ресницы. Судорожно и страстно вздрогнула, когда его рука легла на лобок, а пальцы мягко скользнули вдоль припухшей от желания складочки.

– И вправду перегрелась! – он усмехнулся, ощутив жар и влагу.

– Ну, не обессудь – придется немножко охладить… Ты моя послушная девочка?

– Да, я твоя послушная девочка! Приказывай! – прошептала она, взявшись за пуговички коротенького халатика.

– Правильно взялась. Снимай и пойдем.

– Куда?

– Опять вопросы?

– Прости…

Она повела плечами, качнулись молодые, но слегка провисшие от тяжести груди – он снова провел пальцем возле соска левой груди, где тонким полумесяцем белел след старого ожога – памятью о первом Учителе девушки, который и вышколил её, превратив в старательную рабыню – тот держал пламя свечи под голой грудью, пока она не закричит. Девушка закричала тогда на двадцать третьей секунде, а след остался не в душе – от крика, а от ожога. Но и в душе саднила горечь: я сдалась, закричала…

Отняв от шрамика палец, он ободряюще погладил по щеке – Тайка благодарно прижалась на мгновение к его плечу. Мужчина велел:

– Надень валенки.

Девушка даже не дрогнула, хотя в глазах появилось понимание. Понимание – и покорность. Старательная, на любви построенная покорность! Вступила в широкие тёплые валенки, а он толкнул пристывшую дверь в сени. Вышли – сзади тянуло уютным теплом, спереди тонкими струйками пара пробивался солнечный рождественский морозец.

Скрипнула внешняя дверь, заиграли в глазах солнечные зайчики – лишь на секунду замешкавшись, девушка вышла на крыльцо. Он был в брюках и рубашке, она – голенькая. Холод цепко ухватил соски грудей, окинул всё тело, она прикусила губу и замерла, ожидая, что он скажет. Мужчина показал рукой на широкую деревянную скамью, вкопанную недалеко от дорожки. Скамья почти спряталась в снежном намёте.

– Ты получишь всего три розги. Ложись на скамью и жди меня – я принесу прут.

Тайка коротко выдохнула облачко пара:

– Как скажешь… – и сошла с крыльца, проваливаясь валенками. Он с крыльца смотрел, как она прошла по сугробам к скамье, наклонилась счистить с неё рукой пухлую снежную шапку.

– Ложись! – прикрикнул. – Остывай, негодная девчонка!

Тайка зябко повела плечами, переступила из валенок, сразу окунувшись в сугроб голыми ногами чуть не до колен, и… быстро легла прямо в снежный холм, прикрывший ледяное ложе скамьи. Её бело-розовое тело на белом снегу показалось ему сгустком игравшего солнечного света. Наказанная девушка лежала ровно, не шевелясь, только едва заметно приподняв бёдра, чтобы снег не так жадно хватал холодом живот и лобок.

Он вернулся в дом, неторопливо закурил, выглянул в окошко: голая девушка начала слегка извиваться, спасая от подтаявшего под ней снега то груди, то бёдра, двигала ляжками. Налетевший ветерок кинул пригоршню мелкой снежной пыли, взметнулись длинные локоны, и Тайка приподняла плечи, дёрнулась, словно сильнее вжимаясь в скамью.

Ещё с минуту понаблюдав, как «остывает» его нерадивая собственность, Яан вернулся в сени, где в огуречной бочке мокли тугие длинные прутья. Выбрал один, проверил на взмахе, и пошёл на двор. Остановился у скамьи, над Тайкой. Она дрожала, дышала прерывисто, но не смела ни поднять головы, ни подать голос. Круглые ягодицы, уже побелевшие от морозца, то слегка сжимались, то снова расслаблялись, стройные ляжки подрагивали, а пальцы то сжимались в беспомощные кулачки, то снова сплетались над головой. Девушка сильно замерзла, и это было заметно не только по холодной дрожи, но и по следам «утреннего ремешка», которые снова проступили на её заду розовым рисунком.

Докурив, мужчина провел прутом по телу девушки – от плеч к ногам.

– Выровняй спинку… раз! – и гибкий прут со свистом лёг чуть пониже лопаток.

Тайка резко вскинула голову, коротко повторила:

– Раз!

– Расслабь попу… Два! – с оттяжкой высек ягодицы.

– М-м-м, – негромко откликнулась девушка, судорожно дёрнувшись на скамье.

– Не напрягайся! – повторил построже, и снова с потягом, но уже по ляжкам.

Девушка на этот раз смолчала, и только напряжённые ноги выдали, как трудно было ей принять такую сильную розгу.

– Ну, теперь остыла?

– Да… – тихо ответила наказанная.

– Ладно, можешь вернуться в дом.

С порога она чуть не бегом – к печке. С наслаждением прижалась к горячему белёному боку, перевела дыхание, смущённо посмотрела на своего хозяина:

– Ужас как замёрзла…

– А если бы я не вышел тебя сечь?

Она слегка пожала плечами, словно удивившись вопросу:

– Лежала бы…

– Так ведь замерзла же!

– Ты приказал лежать и ждать, – в её голосе слышалось недоумение: дескать, что уж тут непонятного?

Мужчина едва заметно усмехнулся:

– Молодец, девочка… Ну ладно, погрейся, накинь халатик и давай-ка за стол. Праздник у нас с тобой или не праздник?

Накидывая халатик, она снова повела плечами – горел рубец на спине. Присев к столу, чуть подвинулась на край табуретки – хотя всего две розги, но мочёный прут оставил горящую память. Теперь жди, пока пройдёт… Но уже через несколько минут она и думать забыла про наказание – действительно, праздник у них или не праздник?

Это был настоящий праздник. Наступил момент, когда он подал ей руку, как настоящей леди, провёл на середину комнаты и аккуратно завязал глаза. Она стояла, не шелохнувшись, пока он бережно снимал с неё халатик – не сорвал, как положено перед поркой, а аккуратно опустил материю с её тела. А потом она ощутила всей кожей прикосновение шелковистой ткани. Не очень умело, но старательно он расправлял складки, что-то подвязывал… И лишь потом, за руку отведя к старенькому, поблекшему зеркалу в шкафу, снял повязку.

В мутноватом стекле отразилась длинноволосая, стройная, и отчего-то сразу ставшая высокомерной настоящая английская леди: в длинном, очень строгом и вместе с тем поразительно изысканном вечернем платье… Чёрный муар шёлка открывал плечи, сбегал широким воланом к поясу, продолжая складки высоким разрезом на бедре. Это был поистине царский подарок, и вдруг она поняла: как-то, гуляя с ним по городу, она как заворожённая застыла перед витриной – там было именно это платье. Он запомнил и теперь…

Тайка коротко всхлипнула и, резко развернувшись, обвила руками его шею, тесно-тесно прижалась к крепкой груди. Не было слов. Да и зачем?

И потом снова продолжался праздник – похрипывал телевизор с постоянными клипами, и она танцевала перед ним, танцевала с ним, ощущая горящим от страсти телом его руки сквозь тонкий шёлк своего подарка. А потом он поцеловал ей руку, и она поняла – царственно шагнула к кровати, неторопливо потянула вниз молнию и медленно, с достоинством выскользнула из платья. Она стояла над ним, упавшем на пол, не голая – она была нагая, как девушки с картин Возрождения. И действительно не надо было слов – он поднял свою Женщину на руки, бережно уложил на кровать и легонько поцеловал – в губы, соски набухших грудей, в сокровенное место. И взял её нежно, словно хрустальную, и она стонала от страсти, стонала и захлёбывалась слезами благодарности и восторга, бессвязно шепча: «Не выходи из меня»…

А потом снова продолжался праздник. И Мужчина удивлённо, с новым интересом и каким-то узнаванием посмотрел на свою Женщину – как она додумалась выбрать такой подарок. Из широких, окованных медью ножен с тихим шелестом легко скользнул тяжёлый булатный клинок. Этот кинжал был оружием настоящего Мужчины, годным и для охоты, и для смертного боя… и для последнего удара в сердце неверной женщины…

Теперь уже она принимала его как царя, ещё млея от восторга, когда только что была царицей: на коленях, совершенно обнажённая и распустив по плечам волосы, она губами, ртом и языком заставила его застонать так же, как час назад стонала она. И приняла в себя горячий удар его семени, страстно убирая языком всё до последнего…

Горели свечи, искрилось вино. И наступил миг, когда она из-под ресниц бросила на него взгляд – не столько покорный, хотя в нём читалось и это, сколько требовательный. Он понял. Он всегда её понимал, даже лучше, чем ей казалось.

– Ты помнишь, когда-то писал мне про испытание?

Он жестом прервал её:

– Не надо ничего говорить. Я всё помню. Но знаешь, девочка, я слишком долго тебя ждал, слишком много было нервного и трудного в последние месяцы. Боюсь, что буду излишне строг…

Теперь она прервала его:

– Ничего не говори! Я хочу не просто строгости. Испытание должно быть настоящим, или не быть вовсе. Я очень постараюсь его пройти!

– Хорошо. Я обещал, и моё слово будет таким, каким было. Ты его помнишь?

– Я всегда его помню. Испытание прекращается после первого крика.

– Ты готова?

Она задумалась. Предстояло нелёгкое. Потом подняла на него взгляд – любви и послушания:

– Готова, мой Господин.

Он протянул ей руку. Она встала. Прижал к себе, поцеловал в губы, потом несильно оттолкнул от себя и, взявшись за плечики халатика, одним рывком оставил девушку голой.

Она тут же опустилась на колени и услышала:

– У нас плохая плётка. Через два дома живет дед Никанорыч – я с ним договорился. Иди к нему и принеси мне плеть.

– Мне идти голой?

– Стыд не дым, глаза не выест.

Тайка вздохнула. Помедлила у двери, неловко переступая всё в тех же валенках. Даже со спины видно было, как густо она покраснела от предстоящего стыда. Но она тоже умела держать своё слово…

Сжав в кулак всю волю, по заснеженной улочке шла неторопливо, не смея прикрыться руками: Яан пожелал, чтобы было видно красивое тело принадлежащей ему Женщины. У калитки Никанорыча стала дрожать от холода, поэтому, войдя во двор, быстро и сильно растерла тело руками: негоже показываться как синяя от холода курица.

На стук Никанорыч откликнулся не сразу – видно, был в дальних комнатах. Отворил дверь, сумрачно глянул на стоящую на пороге совершенно голую девушку:

– Это ты, что ли, Янкина девка будешь?

– Я.

– Ну, проходь в дом, пока промеж ляжек не смерзлось…

Вошла, красная как рак то ли от мороза, то ли от жгучего стыда: в горнице за столом сидела пожилая бабка в платке по самые глаза, прыщеватый подросток и юная девушка.

– Здравствуйте вам…

– Дед, это ещё что? – прошипела бабка.

– Янкина девка. Наказует, видать, позорницей.

– Чего стоишь, как свечка? – это уже ей, бабка. – Хоть прикройся, стерва бесстыжая!

Тайка демонстративно положила одну ладонь на низ живота, второй рукой прикрыла набухшие соски грудей. Подросток наконец-то смог выдохнуть. Его вытаращенные глаза перебегали с бёдер на груди, на плечи и волосы, на ноги девушки. Никанорыч с бабкой похромали искать обещанную Яану плётку, а Тайка осталась с подростком и девушкой. Та опомнилась быстрее:

– А почему ты… голая?

– Ты же слышала – я наказана.

– А-а! – понимающе протянула девчонка. – Это чтобы сильней наказание было?

– Конечно. Я же сюда по улице шла. Даже мороз не так страшен, как стыд.

– Ужас! – вздохнула девчонка, но потом хитро-хитро прищурилась, искоса глянув на братца:

– Если тебя так наказали, почему ты закрылась? Опусти тогда руки, и мы на тебя будем смотреть.

Тайка прикусила губы, но руки опустила.

– Повернись! – потребовала юная ведьма. – Подними руки! А теперь – наклонись!

– Ого! У тебя на заднице и на спине следы! Тебя уже высекли? Почему так мало? Даже мне мамка десятка три розог выписывает! А деда за плёткой пошел? Тебя сейчас будут плетью драть? Ох, и наорёшься!

Стоя в такой позе, Тайка молчала. Да и не нужны были этой девчонке ответы – она не столько «гоняла» девушку, сколько наблюдала за братцем. А тот уже едва переводил дух, едва не капая на пол слюной…

– Бабушка идет! Быстро встань и закройся!

Никанорыч протянул Тайке тяжёлую длинную плеть, свитую из кожаных ремешков:

– Держи, девка. Янке скажи, перед поркой плеть намочить надо, так садче пойдет. Да по грудям чтоб вовсе не стегал – плётка тяжелая, порвёт сиськи-то!

– Да от меня скажи, чтоб вдвойне дал, бесстыжая! – влезла в разговор бабка.

– Всё, иди, иди, негодница! Пущай тебя посильней исполосуют!

В домик к Яану Тайка вернулась, едва не давясь слезами. Но всё-таки сдержалась и даже попыталась улыбнуться, протягивая Мужчине принесённую плеть:

– Сказали плеть намочить, чтобы было больней. А по грудям сечь осторожнее…

Яан усмехнулся:

– Ну, насчет грудей ты врёшь: плёткой груди не наказывают. А вот намочить… Нет, девочка, ничего мы мочить не будем: я тебя просто на испытание послал. У нас и своя плётка есть – вот её и замочи. Там же, в бочке, где розги мокнут.

Тайка опустила «свою» плеть в бочку – она была покороче, не такая увесистая, но все равно – от ожидания момента, когда плётка с размаху полоснет по спине, охватил страх. Но она обязана была пройти обещанное Мужчиной испытание, и она подавила в себе это недостойное чувство.

Он стоял рядом, когда девушка выбирала для себя розги. Она доставала их из тёмного рассола, стряхивала капли на пол и прикладывала удивительно гибкий прут к бёдрам, меряя его длину. Если прут полностью обнимал зад, а на взмахе показывал свою резиновую гибкость, Тайка откладывала его в сторонку, где уже собралось немало добрых лозин. Те, которые казались ей недостаточно «секучими», она опускала в другую бочку.

Когда на полу скопился уже ворох прутьев, Мужчина велел: