Текст книги "Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ)"
Автор книги: Зоя Старых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
29
Если бы чувства возвращались постепенно, ну или хотя бы не все сразу, Мартину было бы проще. Это все равно что погружение в холодную воду, может быть, реку или глубокое, темно-бирюзовое озеро. Сначала мочишь ноги, и вода кажется ледяной. Второй раз, когда заходишь уже по колено, она начинает согревать. И так, пока весь не окунешься, и не сможешь плыть.
Другое дело, если озеро валится сверху, весь мир разом, все запахи, звуки, оттенки цвета и тысячи тактильных ощущений. Мартин охнул и закрыл глаза. Легче стало, но только на одну пятую. Полежал немного неподвижно, стараясь постепенно привыкнуть хотя бы к четырем из своих пяти чувств. Горло и губы жгло, почему-то, губы даже сильнее. Но он мог дышать, а значит, все-таки не умер. И пускай каждый вдох сопровождает болотное хлюпанье в груди… ребра тоже болели. Это было что-то новенькое.
Пахло антисептиком, свежим потом, а в качестве декораций к этим запахам присутствовали бромистый натр, знакомый по временам бессонницы, и привычная, фоновая сырость.
Мартин собрался с духом и приоткрыл глаза. Сначала правый, потом левый. Реальность подергалась, набирая резкость, а потом возникла вся и сразу, в виде белого халата и очков склонившегося над ним доктора.
– Привет, – сказал Сорьонен.
Мартин открыл для себя, что под головой у него вовсе не жесткий пол, а что-то очень похожее на согнутую в локте руку. Он попробовал пошевелиться, проверяя, а работает ли вообще тело. Тело работало, но без всякого желания.
– Даже и не знаю, кого из нас поздравлять с успешной реанимацией, – сказал доктор задумчиво.
– Наверное, тебя, – подсказал Мартин. Получилось тихо и невнятно, но его поняли.
Доктор пожал плечами, а потом вдруг широко улыбнулся и тут же зажал рот рукой. Мартина, лежавшего у него на коленях, стало ощутимо подкидывать. Сорьонена словно душила какая-то судорога, он всхлипывал и все так же старательно прикрывал лицо рукой. Очки раскачивались, угрожая свалиться Мартину на голову.
– Кари, тебе плохо? – Мартин вытянул ватную руку и подтолкнул очки обратно на переносицу совершенно невменяемого врача.
И вдруг дошло. Не было ему плохо. Смеялся, громко и истерически, как редко с ним бывало. Сдержанный, вежливый смех – это всегда пожалуйста, но чтобы так, задыхаясь и размахивая свободной рукой…
Такого торжества жизни не ощущал даже Мартин, вообще поразительно равнодушный к тому, что его зачем-то опять вытащили. Он ведь уже успел насладиться даже предсмертным обзором самых важных событий своей жизни. Да, забавный получился набор, и вовсе не то, что Мартин ожидал увидеть. Дом, поступление в академию, и даже тот полный страха и пьянящей гордости момент, когда совет попечителей предложил ему остаться в альма матер преподавателем. Иными словами, все немногочисленные поводы уважать себя остались без внимания.
Почему-то, он, уже собираясь на тот свет даже без возражений, вспоминал то, за что становилось иногда мучительно стыдно. Оставшееся время он это просто принимал. Да нет, всегда принимал, успокаивался и жил дальше. И несостоявшаяся смерть – еще не повод изменять этому правилу. Мартин встряхнул головой и попытался самостоятельно сползти с сотрясающихся в ритме смеха докторских коленей.
– Да чего смешного-то? – прохрипел он. – Я уж не знаю, как ты меня оживлял, – тут пришлось сделать паузу, чтобы отдохнуло словно кошками подранное горло. – Но по мне как будто слон прошелся.
– Около того, – не переставая пугать Мартина смехом сумасшедшего, выдавил доктор. – Только не слон, а де ля Роса.
От удивления Мартин даже раздумал спасаться бегством, уцепился за рукав халата и оторвал руку Сорьонена от его же лица.
– Так, Кари, что тут было!?
Доктор пару раз еще хмыкнул, потом машинально поправил снова съехавшие очки, то есть принял свой обычный, успокаивающе-деловитый вид. Мартина эта перемена порадовала.
– Знаешь, Франс, – объявил Сорьонен. – Наверное, после всего, что тут произошло, мне придется на тебе жениться. А если вздумаю возражать, заставит общественность.
У него все-таки было чувство юмора. Определенно было, и, конечно же, профессионально деформированное. Мартин уж и не знал, как истолковать такую шутку. Малую подсказку давала только боль в губах, которые словно кто-то грыз, или…
– А причем тут де ля Роса? – осторожно спросил он.
– Есть такой новый метод реанимации, называется «ручное искусственное дыхание», – пояснил доктор. – Если у больного нет пульса и дыхания, двое должны положить его на пол, запрокинуть голову, а потом первый должен делать по тридцать нажатий на грудную клетку… – Сорьонен легонько ткнул пальцем, куда именно следовало нажимать. Мартин шарахнулся – попал как раз туда, где хуже всего теперь болело. – А второй – вдыхать в рот больного воздух, по два раза на тридцать нажатий… где-то по секунде каждый вдох.
– Господи, – пробормотал Мартин. – Лучше б вы меня не оживляли…
Доктор фыркнул. Мартин попытался себе представить, как все это выглядело. Глупый, впрочем, не умнее и предыдущей реплики, вопрос возник тут же.
– А… – только начал он, но договорить не дали.
– Болят ребра?
– Э-э-э, да. Я же говорил.
– И я говорил, что де ля Роса над ними славно потрудился. Если б не он, мы бы вряд ли тебя вытащили.
Доктор смотрел в загадочное пространство между собственными глазами и линзами очков. Мартин смотрел на доктора. Внимательно смотрел, выискивая опровержение очевидному. Разумеется, находил только подтверждение – покрасневшие, наверное, как и у него самого, губы.
– Понятно, – ошарашенный нахлынувшей неловкостью сказал Мартин. – Понятно.
– Правда, в свидетелях у нас только де ля Роса, так что слухи, может быть, и не поползут, – утешил Сорьонен. – Он не из болтливых, ты же знаешь.
Мартин кивнул.
– А кому-то это надо? – спросил он скептически.
Доктор почему-то скривился, а потом вдруг изрек:
– Ладно, Франс, напугал ты меня порядочно, но другие пациенты никуда не девались, так что давай я тебя в башню отведу…
– Не хочу, – тут же отозвался Мартин, которому вот чего точно не хотелось, так это оставаться одному в темноватой, захламленной комнате.
– Прости, не расслышал.
– Давай хотя бы в медкабинет, – предложил Мартин.
– В медкабинет? – отчего-то с большим сомнением переспросил Сорьонен. – Упорно же ты напрашиваешься на встречу с судьбой.
Недоумение длилось секунд десять, может больше. Этого времени Мартину хватило, чтобы кое-как перебраться на пол и сесть.
– У мистера Дворжака не тиф, но скорее всего, воспаление легких, – заметил доктор, отряхивая колени брюк. Он подобрал с пола ящик, порылся и легко выудил темно-зеленого стекла пузырек, в котором на дне оставалось несколько знакомых пилюль.
– Лучше бы принять сейчас, – добавил он и протянул лекарство Мартину.
Мартин прожевал пилюлю, во рту от нее как всегда сделалось сухо, захотелось пить. Или выпить. Он с этими всеми событиями уже так давно ничего не пил. Неужели не заслужил, ну хотя бы за невольное возвращение с того света.
– Пойдем, – Мартин неловко поднялся, постоял, проверяя, не подогнутся ли ноги в какую-нибудь сторону, словно бы они были гуттаперчевые, сделал пробный шажок, другой.
– Действенный способ, – пробормотал доктор себе под нос.
Они пошли по коридору, сначала медленно, но потом Мартин совсем освоился, и лишь на лестнице Сорьонен незаметно его страховал.
30
Больше всего это походило на переговоры перед уже начавшейся войной.
Сорьонен примостился на краешке стола и методично натирал руки сильно пахнущим антисептиком, обмакивая корпию в открытый флакон.
Мартин расчистил себе пространство на подоконнике, привалился спиной к оконной арке, а ступни упер в противоположную. Завалы бумаг и пустая тарелка, сдвинутые, чтобы освободить место, были теперь на полу.
Де ля Роса висел в дверях, большой, мокрый и тихо взбешенный. Физрук был без куртки, которую отдал Яну.
Ян сидел на кушетке и бессознательно, по-детски болтал туда-сюда босыми, грязными ногами. Куртка де ля Росы была ему широковата в плечах, самую малость, но стояла кособокой палаткой. Руки он не продевал в рукава, а скрестил на груди, мускулы, казалось, позвякивали от напряжения под гусиной кожей. Зубами Дворжак не стучал потому, что они были сжаты так плотно, что кости челюсти запросто могли сломаться.
Еще это походило на суд, где Ян по умолчанию был обвиняемым и виновным. Такие суды несправедливы по своей природе, по предназначению. Так судят пойманных в тылу врага шпионов, борцов за свободу и неугодных обществу.
За все это время, долгих две минуты, Ян лишь однажды взглянул на Мартина. Убедился – жив. Теперь Дворжак немного растерялся, потому что не хотел верить в предательство. Он ничего не сказал де ля Росе, да и зачем? Де ля Роса тоже молчал, пока вел его в медкабинет, грубо, но все-таки заботливо поддерживая за плечи.
– Да я в порядке, – пытался возражать Ян.
– Вот скажет доктор, что ты в порядке, тогда поверю.
Куда не глянь, куда не сунься – везде доктор. Самый важный что ли человек на всем острове? Кажется, и Стивенсон, толстый, усатый хрыч, ничего не мог поделать против этого пропахшего карболкой интригана. Яна трясло, в равной степени от гнева и от холода. А он и не замечал раньше, пока доктору хватало власти и молчаливой, опасливой Яскиной преданности. Потом Сорьонену зачем-то понадобился и Мартин, а Ян слишком поздно узнал главное – тот был не против. Даже не понимал, что предает, потому что никогда и не соглашался на то, в чем Ян был просто, по умолчанию уверен.
Он стиснул зубы еще крепче.
Один против троих. Нет, двоих – де ля Роса не вмешается, будет просто стоять, пока не почувствует себя окончательно лишним, неловко извинится и уйдет пить в покойницкую. Нет, против одного. Драться с Мартином? Презрение – не повод для драки. Противник только один, сидит, сгорбившись, на столе и трет руки.
Плевать на эпидемию. Пусть хоть все перемрут тут без этого доктора. Да мало ли докторов? Мало ли? Пришлют еще, никуда не денутся, вот только поутихнут шторма. У них, в Праге, эти доктора с голоду и за еду лечат, и в ночлежках ютятся вместе с бродягами. Стоит освободить место – набежит целая больница.
– Я пойду, господа, – вот, де ля Роса уже покинул чужое поле боя.
Физрук протопал по пустому этажу, шаги было слышно и на лестнице, почти теперь пустое здание с радостью множило эхо. Нет, не совсем пустое. Где-то на четвертом вскрикнул тифозный, немного помолчал, а потом зашелся громким, матерным воем. Наверное, это был сигнал. Все как будто проснулись.
– Ян, я должен тебя поблагодарить, – голос Мартина звучал очень тихо и официально, интонации коверкал хрип.
Что ты такое говоришь, Мартини? Благодарить, значит. Ты уже поблагодарил, еще как. Многократно, и сидишь тут, спрятавшись за спину более надежного с твоей точки зрения человека. Бессовестный.
А Ян ведь им восхищался. Всегда. Когда слушал яркие, красочные рассказы о выдуманных людях, сперва снисходительно, признавая полную бесполезность предмета, потом уже с живым интересом. Когда с надеждой заглядывал в совершенно пустые, невероятно безразличные глаза, в которых не отражалось ничего даже в самые головокружительные моменты. Когда мешал, когда помогал, когда заботился. Когда обнаружил разломанную не силой, но невероятным остервенением дверь аудитории на втором этаже. До последнего восхищался, даже когда увидел в докторском халате, так явно заклейменного. И теперь немного восхищался, потому что Мартин умудрялся жить, без души, без чувств, да, сейчас это было так явно видно.
Гордость, а может быть, и правда нарождавшаяся пневмония, мешала дышать.
Сорьонен помалкивал, переводя взгляд со спокойного, отрешенного лица Мартина на окаменевшее, бледное, но со слишком ярким румянцем лихорадки, лицо Яна, наполовину занавешенное мокрыми, и оттого темно-рыжими волосами.
– Не за что, – ответ тоже получился официальным. – Всегда пожалуйста, мистер Мартин.
Доктор чему-то кивнул, соскользнул со стола и прежде, чем Ян успел осуществить хоть одно из своих кровожадных намерений, убрался в коридор. Там он отошел на пару шагов и привалился к стене, принялся теребить краешек халата, и без того уже замусоленный. Подумал немного, подождал, а потом снял очки и положил их на подоконник коридорного окна. На всякий случай.
Ян снова не знал, что делать. Враг бежал с поля боя, и понять этого Дворжак был не в силах. По его мнению, Сорьонен должен был в первую очередь оскалить зубы, зарычать, отстаивать как-то свою добычу. Ян решил, что это очередная интрига, и приказал себе быть осторожнее. Насколько можно быть осторожнее, когда в голове мутно и одновременно очень ясно из-за жара, а грудь распирает от гнева так, что вот-вот треснут ребра.
Мартин задумчиво рассматривал его, в обрамлении окна похожий скорее на диковинную, нахохлившуюся птицу. Действительно, птица – с тонкими косточками, уж как он боялся случайно сломать, даже когда бил. А теперь хочется, как куренку шею свернуть. Очень просто.
– Ян, – какой же все-таки странный у него теперь голос.
Яна передернуло, на звук собственного имени он среагировал, как хорошо выдрессированное животное. Это бесило. Он не отозвался.
– Ян.
Мартин осторожно спустился с подоконника. Потревоженные бумаги рассыпались, накрыв пустую грязную тарелку. Двигался жутковато, очень медленно, как будто руки и ноги запаздывали за приказами разума. Ян смотрел, завороженный, но не позволял себе забыть о первоначальном намерении. Где-то он шел против правил, но никогда – против гордости, против чести, и пусть кто скажет, что ее нет у торговца. Стоило все-таки стать военным, все равно отец выставил его из дома. А вот Мартин, подчиняясь правилам, не ведал чести. Никогда, вот оно как.
– Не подходи, Мартини, – это удалось выговорить достаточно тихо, чтобы дежуривший в коридоре Сорьонен не разобрал.
– Да я, в общем, и не собирался, – Мартин, устав пробираться через медицинские катакомбы, с видом пересекшего пустыню Моисея опустился на какую-то коробку. – Мне бы не хотелось снова оказаться в плену.
Ян щелкнул челюстью, прикусив язык до крови. Жалко, до Мартина нельзя было дотянуться прямо с кушетки. Разве что броситься в зверином прыжке, рискуя промахнуться и угодить в какой-нибудь судок со скальпелями.
– Так зачем все это, Мартини?
– Сам не знаю, веришь – нет? – Мартин невинно развел руками. Ян сплюнул кровь на пол.
– Не очень, – признался он, облизнув губы. Не помогло, потому что как раз язык и кровоточил. Пришлось обтирать рот рукой, как пьяный пивовар на пирушке. – Я запутался, Мартини, вообще запутался.
Это были явно не те слова. Лучше подошло бы – чтоб ты сдох, Мартини, да ты и так сдохнешь, я же знаю, что написано в твоей карте. Яска все-таки рассказал, стоило только объяснить ему, с кем ты проводишь ночи. Интересно, глаза… у тебя такие же пустые глаза, когда ты с доктором?
– Тогда будем разбираться, – предложил Мартин. – Последнее дополнительное занятие. Прямо сейчас. Откажешься – твои проблемы.
– Давай. Только без примеров из классиков.
Мартин вздохнул, немного покашлял, потом вдруг неловко улыбнулся и сказал.
– Не хватает алкоголя, правда?
Яна трясло. Так сильно, что складывать слова становилось все сложнее, и сам себе он напоминал заикающегося попугая. И выглядел, наверное, ничуть не лучше.
– Ладно, обойдемся без этого, – согласился Мартин, так и не дождавшись ответа. Разговор уже не ладился и скорее всего, перерастал в лекцию. – Вот что, Ян. Я уж не знаю, чего ты себе надумал, но по-моему, я вовсе не похож на принцессу, которую надо похищать или спасать, что там тебе больше по душе. И, если уж на то пошло, я ведь и не женщина тоже. Понимаешь, о чем я?
– Вовремя напомнил, – хмыкнул Ян, услышав от силы половину сказанного.
Слушать вообще не хотелось, потому что он уже знал, что будет. Это так принято у благородных, посылать к чертям в вежливой, развернутой форме. Так, чтобы и последнее унижение было изящным, хоть сейчас издавай.
– Пожалуй, – Мартин вымучено улыбнулся. – Я виноват перед тобой, наверное, требовалось немножко умереть, чтобы это понять.
– Сам-то веришь? – Дворжак снова выплюнул кровь, потому что глотать ее боялся – вдруг стошнит, для полного и бесповоротного унижения. – Мартини, это звучит как самый идиотский из всех идиотских… самое идиотское… как это, – забытое слово сгубило весь эффект. – Клише.
– Вполне. Я устал, Ян, ходить и бояться, что ты выскочишь из-за угла и открутишь мне голову.
Вот эта идея Яну нравилась с каждой секундой все больше и больше, и особенно подогревал жажду крови тот факт, что Мартин говорил ровным, севшим, совершенно лишенным эмоций голосом. А Ян-то всегда считал бесчувственным, правильно бесчувственным именно себя. Ровно до тех пор, пока не встретил Франса Мартина, преподавателя классической литературы. Расчетливую, издыхающую, удивительно подлую тварь.
– Нет проблем, Мартини, – Ян заставил себя освободить обе руки и развести ими в нелепой имитации дружелюбия. – С сегодняшнего дня просто постарайся не попадаться мне на глаза, идет?
– В чем разница?
– В том, что раньше это было совсем не так, – он уже не заботился, что проклятый доктор слышит каждое его слово, и, вполне вероятно, припас какое-нибудь оружие, с него станется. – А теперь я правда оторву тебе голову, если увижу. Берегись, Мартини.
Мартин что-то говорил, но Ян не слышал. В голове у него совсем помутилось, в глазах плясали цветные звезды, изо рта хлестала кровь. Он вскочил, не разбирая дороги бросился прочь, готовый и в то же время безумно испуганный того, что правда может убить.
В коридоре было совсем темно, и почему-то блестели на подоконнике забытые докторские очки.
– Прощай, Мистер Мартин! – выкрикнул Ян в темноту.
Сорьонен выступил из угла, где стоял все это время, и вытер вспотевший лоб. Подобрал очки и пристроил на носу.
Чем дальше, тем меньше ему нравился этот метод лечения. А если лечение неэффективно, время его прекратить и назначить новое.
31
Одиночество казалось привычным и оттого очень приятным, хотя на самом деле было лишь иллюзией. Но Мартин старался не думать об этом, наслаждаясь самим моментом. Уже стемнело, но впервые за много дней стекло не было мокрым, а луна отражалась в безмятежно спокойном море. Это был немного знак, а может быть, просто затишье перед настоящей весной. На столе горела керосинка, свет играл на золоченых срезах страниц и подкрашивал темную, густую жидкость в бокале теплым оттенком. Оставалась половина, не книги, но разведенного виски. Конечно, никакого льда, но в сочетании с накинутым на плечи одеялом, безо льда было даже лучше.
Мартин перевернул страницу, но сконцентрироваться на древней латыни не получалось. Это потому, что одиночество было не настоящим, а превратилось в некое подобие ожидания. Он немного злился на себя, особенно в первую неделю, но потом нашел это бесполезным и смирился как с меньшим злом. Вторая неделя прошла легче, и отшельничество перестало быть столь утомительным. Жажда деятельности никогда ему не досаждала, а уж теперь, когда сама идея показаться в учебном корпусе или общежитиях равнялась самоубийству, выбора просто не было. Шуточки про Рапунцель и необходимость отращивать косу быстро наскучили, к тому же, третировать ими Сорьонена было столь же продуктивно, как, скажем, пытаться рыть подкоп с четвертого этажа башни. В качестве тюремщика доктор был непреклонен.
Следующий глоток. Подержал во рту, перекатывая жгучую жидкость между зубами, согрел, потом проглотил. Стало еще теплее. Мартин даже подумывал избавиться от одеяла, но в башне были сквозняки, такие, что по ночам порой падала развешанная на стуле одежда. Утром приходилось забавно прыгать, поджимая то одну, то другую ногу, чтобы выудить откуда-нибудь улетевшие штаны.
Но он освоился, все-таки довольно быстро.
В основном спал, особенно первые дни, потому что в лазарете, после того, как состоялся у них с Яном этот разговор, он держался на ногах благодаря шоку. А когда шок прошел, осталась бесконечная усталость, совсем не похожая на чувство облегчения, которое он должен был по идее испытывать.
Это был тогда последний разговор, давно следовало. Конечно, он солгал Яну – не требовалось умирать, чтобы понять очевидное. Он давно понял, просто все надеялся, что и Ян поймет. Напрасно. Нельзя позволять людям так обманываться, конечно же, нельзя. Если бы он сразу, в первый же раз объяснил – он никак к Яну не относится, не хорошо, не плохо, не любит, и даже не ненавидит, скольких бы удалось избежать бед. Наверное, это был парадокс. Ничего, теперь он знает, как защититься и в такой ситуации. Кошмар не повторится. Да и этот уже закончился.
И все-таки, выбираться из убежища было рано. Занятия еще не возобновили, хотя эпидемия пошла на убыль. Те, у кого болезнь протекала слишком тяжело, уже умерли, те, кому повезло больше, шли на поправку, а Сорьонен теперь сбивался с ног, отлавливая студентов, которые, уверенные, что уже поправились, нарушали постельный режим.
А вечером доктор приходил, всегда с едой, которая, в этом можно было не сомневаться, ничем не заражена. Они ужинали и немного разговаривали. Потом Сорьонен отправлялся в ночной обход и спал в лазарете.
Три недели.
Порой Мартину немного хотелось, чтобы доктор остался, просто побыл чуть-чуть подольше. Но Кари, судя по всему, носил в голове часы, и они тикали неумолимо, в одно и то же время подкидывая доктора с кровати, на которой тот, чего греха таить, порой задремывал прямо с чашкой крепчайшего кофе в руке.
Пора было ему и появиться, решил Мартин, взглянув на свои часы. Они лежали рядом с книгой, потемневшая латунная цепочка обвивалась вокруг мутного от царапин стекла.
А вот виски следовало или допить, или убрать. Конечно, Сорьонен сам принес ему эту, бог знает где добытую бутылку, но каждый раз, застуканный за неизменной вечерней порцией, Мартин чувствовал себя виноватым.
Он даже когда говорил Яну, что не нуждается в нем, хотя это не совсем то слово, не чувствовал себя виноватым. Нет, он чувствовал, что это Ян виноват, а он – разве что в том, что вовремя не сказал остановиться. Теперь-то понимал: Ян бы его послушался.
Впрочем, чего переливать из пустого в порожнее. Стало легче. Вот закончится карантин, закончится учебный год – и не будет больше никакого Яна, а он, Мартин, останется на острове, будет учить студентов классической литературе и порой заходить в лазарет на кофе к доктору Сорьонену.
Именно так.
А пока доктор Сорьонен заглядывает на кофе к нему, в собственные же апартаменты. Впрочем, докторского добра почти не осталось, его и было-то – рубашка да книги, и еще, разумеется, громкий жестяной ковш, которым следовало что есть силы колотить по утрам об застывшее ведро. Чтобы разбить тоненькую корочку льда, намерзшую на воде для умывания.
Мартин поставил стакан. Поздно прятать, да и глупо. Сорьонен протиснулся в свое бывшее жилище, по привычке втягивая в плечи лохматую голову. Мартин сперва не понимал, по его меркам потолки были в самый раз, а вот доктор все-таки рисковал пропахать переносицей верхний дверной косяк.
– Хороший улов, – возвестил он с порога.
Это был такой ритуал. Чтобы хоть как-то разговаривать, они, два неразговорчивых в спокойном состоянии человека, выработали его. Доктору, словно рыбаку, полагалось с самого прихода хвастаться уловом, которым были, разумеется, юные самоубийцы, нарушавшие столь важный после тифа постельный режим.
– Сколько поймал?
– На майтокалакейто хватит. Даже Яска уже забегал.
Мартин не знал, радоваться или нет. О том, какую роль сыграл докторский помощник в этом безобразии, он до сих пор толком не понял, но уж смерти-то ему точно не желал.
– Хорошо, – отозвался он. – Есть, чему порадоваться.
– Наверное, – хмыкнул Сорьонен.
Уселся на кровать, потому что второго стула в комнате не было. Заметил стакан, автоматически нахмурился, потом закрыл глаза и опустил голову на руки. Мартин воспринял это как сигнал, перевесил одеяло на спинку стула и принялся за готовку. Разогреть кофе, разложить то, что Сорьонен по привычке запихал сразу на полку.
А вот про Яна Мартин не спрашивал. Первую неделю пытался, но Сорьонен отмалчивался. Как-то Мартин заподозрил, что его попросту не хотят расстраивать, вот только не водилось за доктором такой избыточной тактичности. А значит, Дворжак был жив, скорее всего, здоров, и, вполне вероятно, где-нибудь его подкарауливал. Вот чушь.
– Так вот, – в собственные руки проговорил Сорьонен. – Если я правильно все понимаю, карантин скоро снимут.
Это было что-то новенькое, Мартин даже забыл поставить колбу с кофе на огонь.
– Это разве не ты решаешь?
– А похоже?
– Не очень, – посочувствовал Мартин, вспомнив, как долго тянули с эвакуацией. И затеяли ее, когда уже было безнадежно поздно, а следовало наоборот, объявить карантин. Потом объявили карантин, тоже не ко времени.
– То-то и оно, – доктор снял очки и положил рядом с собой на мятую простынь. Покрывало Мартин реквизировал себе вместо плаща.
Кофе нужно было размешивать, иначе случился бы одновременно и потоп, и пожар.
– Рассказывай, – прожевал Мартин.
Доктор вздохнул.
– Ничего особенного, – он тер переносицу, видимо, в надежде распределить отпечатки очков по всему носу. – Не знаю, Франс, чем тебя порадовать. Решил, конечно, Стивенсон, а он у нас держит связь напрямую с руководством. Вряд ли тут было какое-то самоуправство.
– Что сложнее – медицина или политика? – уточнил Мартин.
– Я бы предпочел что-то одно, лучше медицину, ей я, по крайней мере, учился.
– Не любишь интриги? – последнее вызывало сомнение.
– Не люблю, – а вот ответ прозвучал вполне честно.
Помолчали. Мартин разлил кофе, пересыпал странного вида галеты на тарелку. Сорьонен пододвинулся к краю стола, так, чтобы дотягиваться до еды.
– А мой карантин? – спросил Мартин. – Как считаешь, долго осталось?
– Грубо говоря, это зависит от двух условий.
– Уже от двух? Кто еще хочет меня убить?
Порой Мартину казалось, что чувство юмора у Сорьонена просыпалось только в минуты смертельной опасности, грозившей его пациентам. Все остальное время доктор был непробиваемо серьезен, и даже содержащие в своей природе иронию вещи говорил голосом умирающего от скуки лектора.
– Теперь ты зависишь от того, как поведет себя Ян, когда снимут карантин, – пояснил доктор, механически жуя галету.
Мартин, который уже понял, что ужины эти – еще и способ заставить его хоть что-то есть кроме пилюль и виски, постарался сжевать свою порцию как можно показательнее.
– То есть?
– То есть, захочет ли он продолжать образование, или же предпочтет военную карьеру, – сказал Сорьонен.
– Ясно.
Снова молчание и еда. Пить на ночь кофе после виски – да пусть так, становилось только теплее. Он ведь все еще мерз, а в башне – особенно. И вдруг спокойствие распалось, потревоженное внезапным пониманием.
– Так война началась?
Доктор пожал плечами.
– Может быть, уже и да. Как ты понимаешь, свежие газеты мы не очень-то получаем.
Остаток ужина Мартин размышлял. Казалось, нет ничего хуже этой эпидемии, так жутко пошатнувший порядок его жизни, хуже этого безумного чеха, который от большой любви, или уж от чего там, пытался его убить разными способами. А ведь еще есть война, вроде той, от которой его семья бежала когда-то на Север.
В войну на ночь глядя верить не хотелось. Да и Сорьонен, видимо, действительно не любил политику, потому что тему не развивал, а лишь пил кофе и натирал и без того уже покрасневшую переносицу. Волосы, в таком освещении имевшие теплый оттенок, совсем отросли и лезли ему уже не только в глаза, но и в нос. Не замечал, конечно же.
– Ну, доброй ночи, – а вскинулся, как по часам, хотя еще полминуты назад казалось – так и уснет с этим кофе. Чего еще ждать от врача-всегда-на-боевом-посту.
– И тебе удачной охоты, – механически отозвался Мартин.
Доктор подобрал очки, отряхнул халат от крошек, которые все до единой собрал и выбросил в ведро. Поставил недопитый кофе на стол, кивнул в знак благодарности и вышел. Мартин же решил, что допьет виски, а потом, может быть, дочитает хотя бы главу. В одиночестве было слишком много достоинств, чтобы ими пренебрегать.
