Текст книги "Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ)"
Автор книги: Зоя Старых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
35
Последних часа полтора Мартин наблюдал доктора в довольно странном ракурсе. То есть с Сорьоненом было все в полном порядке, он распотрошил изрядно опустевшую картотеку и, водрузив ее на шкафчик, занимался инвентаризацией лекарств. Поза, напоминавшая изготовившегося к атаке коршуна, свидетельствовала о крайней степени сосредоточенности, как и маловразумительные цифры и названия, которые Кари периодически сообщал сам себе и для верности заносил в блокнот.
А вот Мартин ползал на четырех костях с тряпкой в руках и еще одной на носу, позаимствованной в гигиенических целях из гардероба какого-нибудь разбойника. Он уже догадался, что Яску держали в лазарете вовсе не ради компании, и даже посочувствовал тяжелой доле простодушного Виртанена. Хотя, не каждый же день атмосфера всеобщего оживления накрывает и лазарет.
Но так и было по всей академии. Бригады уцелевших расчищали коридоры и лестницы. Переболевшие не тифом, а чем-нибудь попроще, мыли окна, и в обитель медицины обратились уже трое с глубокими порезами, полученными в боях с последствиями потопа. Странный был день, шумный, суетной и, что еще страннее, солнечный. В ярком, непривычно ярком свете последствия наводнения казались особенно ужасными, и оттого, наверное, все так отчаянно стремились их убрать.
Что до Мартина, он уже успел устать, вспотеть и осознать, что от физической работы отвык много-много лет назад и обратно привыкать вроде бы не собирался. Но попробуй поспорить с этим наделенным властью чудовищем в белом халате. Разжалобить Сорьонена, даже кашляя так, словно вот-вот понадобится искусственное дыхание, никак не получалось. Доктор пожимал плечами и возвращался к раскопкам картотеки, от которых, по сути, и не отрывался.
Еще через полчаса Мартин сдался, бросил тряпку в таз с ледяной водой, в коей было намешано немало антисептика, и стянул гуттаперчевые перчатки, под которыми руки неприятно взмокли.
– Мне нужен перерыв, – объявил он и уселся на подоконник.
– Делай, – отозвался Сорьонен. – Сам дозируй нагрузку, идет?
– Я уже лет десять так не работал, – признался Мартин.
С непривычки ломило все, но кашлять на самом деле не очень-то и хотелось. Напротив, тело разогрелось и чувствовало себя тяжелым, настоящим и вполне живым.
– Что ж ты раньше не сказал, – посетовала спина доктора. – Я бы давно тебя обеспечил нагрузкой.
– Бесплатная рабочая сила, – возмутился Мартин. – Не радуйся, это же пока Яска не поправится!
– Не совсем так, – все таким же безоблачным, как сегодняшнее небо, тоном поправил Кари. – Пока не поправишься ты.
Мартин деланно вздохнул, особых возражений не было. Вот только куда, в таком случае, девать с явным трудом выносящего его Виртанена?
– Яска не сможет работать, – отвечая на невысказанный вопрос сообщил Сорьонен. – Опасно, да и он уже фактически доучился.
– Вот как.
– Я предложил ему после учебы поехать в Тампере к моему приятелю, но не знаю, захочет или нет. Все-таки, медицина – это не его.
– Подожди, ты что же хочешь сказать…
– Я хочу сказать, Франс, что нашего Яску интересует далеко не медицина.
Мартин взглянул на доктора. Еще раз взглянул. Ну да, медики, они же циничны, во всяком случае, такими должны быть. Впрочем, ничего нового он не услышал, об этом можно было и догадаться. Почему-то стало неприятно, Мартин тут же отсек это чувство как неправильное и потенциально опасное, а потом стал придумывать, на какую бы тему перевести разговор.
И вдруг понял, что все остальные темы тоже так или иначе касаются личности доктора, а значит, не годятся. Разве что о литературе поговорить, или вообще помолчать, что есть наиболее правильное решение.
Он стал смотреть в окно. Материк было видно очень хорошо; небольшую круглую бухту, огороженную высокими скалами, на которых, словно потертый ковер, лежала выцветшая зеленовато-серая равнина, а на ней, если напрячь глаза, можно рассмотреть небольшую деревню.
– В такие дни кажется, что дальше все будет хорошо, – сказал Мартин.
– Зависишь от солнца, – констатировал Сорьонен.
– Наверное.
– Забрать бы тебя отсюда и куда-нибудь на Юг, а?
– А давай меня никуда забирать не будем, я и башню-то с трудом вынес.
– Успокойся, это не в моей власти. Башня – максимум моих возможностей, – доктор прихватил картотеку, охнул и поволок на прежнее место. – И потом, что теперь на Юге…
– Ничего, – вырвалось у Мартина.
– Пациент бежит, – вдруг предупредил Сорьонен. – Будешь прятаться?
Мартин отмахнулся.
– Доктора! Доктора!
– А кого еще они рассчитывают здесь найти? – желчно осведомился Мартин.
Ворвался чумазый, с явными следами уличных работ третьекурсник естественного. Из-под залихвацкого вида повязки на голове топорщились отросшие темные волосы, на робе цвели свежие пятна грязи.
– Доктора! – еще раз возопил он и упер руки в колени.
– Что произошло? – Сорьонен выплыл из наполовину прибранного бардака.
– Там… Там…
Дыхания вестнику не хватало, он таращил глаза, умудряясь одновременно и опираться на собственные руки, и махать ими, пытаясь заменить слова жестами. Мартин старательно поставил на край стола зачем-то схваченный судок с инструментами. Хорошо еще, не кипевший.
– Ну, все, все, – доктор успокаивающе похлопывал гостя по плечу. – Рассказывай по порядку.
– Виртанену. Худо, – наконец, разродился студент и тут же виновато посмотрел на доктора, как будто и не хотел сообщать ему такое. Мартин снова почувствовал себя странно, но лишь на секунду. Сорьонена почти все любили, он что, раньше этого не знал?
Доктор молниеносно ухватил походный медицинский чемоданчик и выпихнул студента в коридор.
– Пригляди тут за всем, – приказал он Мартину и выбежал. Из коридора послышался спокойный, но чересчур громкий докторский голос: – Показывай, где!
Мартин рассеянно огляделся. За чем здесь приглядывать? Он может только с умным видом за столом посидеть, да в случае чего развлекать пациентов разговорами, пока они доктора дожидаются. Впрочем, тоже какая-то польза.
В коридоре давно все стихло, не считая ставшего почти привычным грохота восстановительных работ. На лестнице что-то колотили, во дворе, судя по звуку, опять обижали лошадей, а у него почему-то слишком громко стучало в висках. Мартин забрался обратно на подоконник и стал себя убеждать, что никакого дела до судьбы бывшего докторского ассистента ему нет. И, правда, никакого. К тому же, помощь уже в пути, лучшей не придумаешь.
На полу позабытый таз с тряпкой, на краешке его аккуратно сложены гуттаперчевые перчатки, а чуть дальше, где Мартин еще не успел прибрать – коробки, коробочки, ящички, какая-то железка, бумаги… взгляд упорно соскальзывал именно к этим бумагам, что-то в них было. Мартин сполз с насеста и наклонился, перелистывая подшивки медицинских газет, читать которые ему было бесполезно – максимум, что он мог понять – так это название. А под ними, словно оторвавшаяся от пачки, немного другого формата – "Полярный экспресс", местная, с материка газетенка, на желтой, шелушащейся от малейшего прикосновения бумаге. Мартин осторожно вытащил ее. Месячной давности, уже старая, нижний левый угол размок и поплыл, не прочитаешь. Но передовица почти уцелела, и взглянув на нее, Мартин неловко уселся на ящик, потому что в глазах потемнело, и это следовало переждать.
Потом вспомнилось, ну да, говорил Сорьонен, что будет война. Она и будет, с такими-то попытками конфедератов договориться. Мартин не знал худшего способа взывать о мире, чем приставив к горлу противника нож и чувствуя, как к собственному прижимается точно такой же.
– Снимут карантин, да? – поинтересовался он то ли у пустоты, то ли у вопившего без передышки де ля Росы. – И что дальше?
36
Мартин прождал до самого вечера, успев за это время чуть ли не наизусть выучить «Полярный экспресс» и даже закончить уборку. Пациенты, слава богу, не приходили, и вообще, постепенно все стихло. Когда стемнело, с моря задул ветер, он был ненормально теплым и вовсе не зимним. Мартин посомневался, но открыл окно, когда он это делал, с сырых деревянных рам отслоилась покраска, и только что вымытый подоконник покрылся длинными, сероватыми струпьями.
– Где тебя носит, Кари?
Мартин, впрочем, не беспокоился. Доктор, скорее всего, отправился сразу на вечерний обход, самое время было отлавливать тифозных бегунов, которым все в кроватях не лежалось.
А ему нужно было отправляться в свою резиденцию, на четвертый этаж башни. Глядишь, к тому времени Сорьонен закончит патрулировать, и они поужинают. Мартин уже часа два почти с благоговением прислушивался к тихим, но отчетливым воплям собственного желудка, требовавшего немедленно накормить. Чувство голода, он уже и забыл, что оно вообще бывает. Хотя, после такого-то фронта работ…
Лазарет – это был даже не фронт, а целая война, причем с несколькими противниками сразу. А самым опасным из них оказался докторский метод укладывания вещей в пирамиды, которые, не в пример египетским, обладали весьма сомнительной устойчивостью и рушились при неосторожном прикосновении. Хуже того, вокруг пирамид возводились целые комплексы из бумаг, которые очень хотелось выбросить – весь их вид только на это и указывал. Но выкидывать Мартин все-таки опасался, потому как пожеванные газеты, какие-то наполовину заполненные бланки с чернильными кляксами, гербарий и прочие столь же важные для науки штуковины могли оказаться в итоге действительно нужными. Еще не хватало потом объяснять Сорьонену, куда подевались его любимые вырезки за 1886 год.
Подумав об этом, Мартин улыбнулся против воли.
Кари Сорьонен мог сколько угодно быть врачом и ярым защитником гигиены, мыть руки хоть по двадцать раз к ряду, но пространство вокруг него неизбежно превращалось в свалку. А вот Мартин завалов не признавал, у него в комнате, когда та еще существовала, все было разложено по своим местам.
Раскладывать оказалось сложнее, чем разбирать. Мартин потратил изрядное время на то, чтобы воссоздать докторские пирамиды. В итоге усовершенствовал их конструкцию, и теперь ящики, стопки бумаг и прочее не валились оттого, что кто-то ходил мимо не на цыпочках.
Результат Мартину нравился. Лазарет, когда-то единственное место, где он чувствовал себя в безопасности, теперь стал и его местом тоже. Мысль поразила, где-то даже неприятно. Сначала докторский халат, попытка помочь с обходом, и вот он уже убирается в лазарете. Нет, сначала было не это.
Мартин вымыл руки. Их пощипывало, не привык к этим перчаткам. Потом спохватился и запер окно, в которое рвался пахнущий чем-то дурным ветер. Помыл руки еще раз, погасил лампу и вышел в коридор. Уже потом вспомнил, что его, может быть, будет поджидать там Ян.
Хотя это казалось глупым. Мартин огляделся. Освещение на этаже не горело, но и проникавшего в окна света рыжеватой, ветреной луны хватало, чтобы порадоваться за трудившихся весь день студентов. Может быть, и не развалится это здание. Или развалится, но еще через годик, не раньше. Отмытый, без кусков штукатурки на полу, коридор выглядел куда надежнее.
Никого в коридоре не было.
На четвертом этаже, где аудитории все еще служили палатами, кто-то ходил – перекрытия поскрипывали в такт шагам, – но криков слышно не было. Мартин отправился к лестницам, ему нужно было спуститься во двор, пересечь его и выйти к входу в башню со стороны океана, открыть калитку в железной ограде, затем подняться…
Виски.
Мартин решил, что после ужина обязательно выпьет виски. А может быть, даже предложит Сорьонену, хотя доктор, сколько Мартин его знал, к спиртному не притрагивался. Хотя, кто скажет точно, уж не он во всяком случае. То, что Кари не пьянствовал втихушку прямо в лазарете, еще ничего не значило.
Во дворе теплый ветер чувствовался сильнее, в сочетании с темнотой и лисьей луной, которая, казалось, просто так висела, и не думая светить, возникало ощущение южной ночи. Только на Юге ночи были холодными, и Мартин все время замерзал, когда эшелон, набитый беженцами, тащился через вечно разобранные рельсы.
Лучше виски. Давно он этого не вспоминал. А ведь не такое уж страшное, и даже не секрет. Может быть, рассказать Сорьонену за виски, это будет и не против правил почти.
Мартин решил так и сделать, если рассказ придется к разговору о войне. О чем еще говорить, как не о войне двум взрослым мужчинам, которые уважают друг друга.
Уважают.
Еще как.
Мартин вовремя спохватился. Лучший способ зациклиться на чем-нибудь нежелательном – начать это анализировать. Особенно, если имеешь дело с доктором, который вообще не поддавался анализу, хуже того, с ним все всегда оказывалось невероятно, до смеха просто и в то же время невероятно сложно. Сорьонен был интересен и… совершенно благонадежен.
И это в нем нравилось больше всего. И немножко не нравилось, потому что удивляло.
Мартин тряхнул головой. Вспомнил, что хочет есть, а еще хочет выпить, можно все-таки в одиночку, хочет немного поговорить, хочет в общих, ни к чему не обязывающих фразах рассказать немного о прошлом, о войне на Юге, о тыквенных семечках. Нет, об этом он не будет рассказывать даже под пытками.
Он пересек двор, где теперь, спасибо уборщикам и де ля Росе лично, можно было ходить даже с закрытыми глазами, рискуя запнуться разве что об стену здания. Но Мартин закрывать глаза не собирался, напротив, чувствуя себя едва ли не юнцом, на спор забравшимся ночью на деревенское кладбище, озирался, высматривая опасность. Никого не было. Академия обезлюдела, видимо, все разбрелись по комнатам, утомленные дневными трудами. Вот только в бывших кухнях горел свет.
Мартин поежился. Покойницкая, зачем там свет. Разве что де ля Роса, говорят, посиживал там ночами, охраняя покой мертвых. Все-таки физрук сошел с ума.
Пить пришлось в одиночестве, разговаривать с самим собой и вовсе не тянуло. Мартин привычно обмотался одеялом и с новой порцией виски принялся за чтение. Доктор так и не заходил, судя по всему, начисто позабыл про ужин. А его ассистенту пришлось утолять голод тем, что было недоедено за завтраком. Галеты, пара сухариков, изюм – еда путешественника. Виски и изюм не сочетались, хотя запивал же он бренди свое лекарство.
Вспомнив про пилюли, Мартин немного оживился. Нужно было их принять, а то как бы опять не вышло приступа, как раз когда доктор вознамерился заночевать в лазарете.
Ну, сегодня-то ему там будет спать куда удобнее.
Виски остался недопитым, и полупустой стакан стоял у кровати. Мартин уснул быстро и крепко, утомленный длинным, необычным днем.
37
Да что же это такое?
Был вечер. Ян сидел в своей комнате, скованный не то страхом, не то жутким непониманием. Что могло такого произойти?
Впрочем, днем он все сам прекрасно видел. Не нужно много ума, чтобы догадаться. Мертвецы – они разные, но в чем-то и неуловимо одинаковые. Ян не боялся мертвых. Даже тот выпавший из окна мальчишка не вызывал отвращения – скорее это были последствия непонимания. Перепутал, такое бывает.
А тут даже путать было нечего.
Хотя в первую секунду, когда зрение показало нечеткую картинку и временно выключилось, от удивления и нелепой надежды, Ян даже немного обрадовался. А потом, вспомнив, что это, вообще-то, грех – радоваться так покойникам, вошел в комнату и уставился на царившего там мертвеца.
Тот был теперь король и князь, единственный повелитель всего сущего и висел, как полагается, изрядно над полом.
Под потолком в этом общежитии шли толстые деревянные балки, две штуки, скрещивавшиеся на манер Восточного морского флага, ровно посередине. Сыроватые, морилка как-то расплылась, но это была лишь видимость непрочности. Эти балки держали на себе ни много, ни мало половину веса перекрытия, для подстраховки и еще для того, чтобы некоторые, особо предприимчивые студенты, развешивали на них сушиться свою форму.
Было и иное предназначение, в котором прочность балок тоже служила свою службу.
А на полу было пятно, кровь и кой-что похуже. Небрезгливый Ян автоматическим жестом потер нос, но продолжал стоять, снизу вверх таращась на мертвеца. И уйти не мог, потому что бог знает уж какая извращенная логика, именно логика заставляла остаться, посмотреть еще немного. Проникнуться.
Так, будто понадобится это в жизни, будто шрам-молния поперек спины, будто блеск финского ножа в руке двенадцатилетнего оборвыша, будто пустые глаза единственного важного человека.
Тут рассуждения безнадежно сбились, Ян опустил руки и с силой сжал кулаки. Потом стал опасаться, как бы не психануть, не использовать покойного в качестве спортивного снаряда. Интересно, как он будет раскачиваться.
Ян перекрестился.
Подумал, что надо выйти из комнаты. Скоро начнется паника, и будет очень неправильно, если его втянут в скорбные хлопоты. Не хотелось. Насмотрелся уже, и даже сказать нечего. Ничего в голову не лезет, только зрение методично подмечает детальки. Нет воображения, Мартини? Это просто ты его не видел.
– Аминь, – сказал Ян мертвецу. – Покойся, что с тобой поделаешь.
Он обошел мертвого, ставя ноги так, чтобы ни в коем случае не наступить на расползавшееся пятно нечистот, смешанных с черной, вонючей кровью. Да, они когда умирают, такое случается.
Вот, например, почему мертвый без сапог. Некому было их снять, да и не те уже времена. Форменные, тяжеловатые сапоги давно не в дефиците.
Ногти на ногах у него отросшие, мутные, загибаются, как звериные. Противно. И белые, сверкающие на солнце волоски вдоль ступни.
Или кисть руки. Расслабленные, худющие пальцы, под ногтями кровь и грязь, потому что тоже слишком длинные. Стричь надо.
И волосы тоже, потому что лица сразу и не разглядеть, так занавесился. Волосы белые, почти бесцветные.
Ян заставил себя оторвать взгляд от покойника и оглядел комнату. Окно открыто, ветер не в ту сторону, в комнате ничего не шевелится. В противном случае этот бы слегка покачивался, да.
А в коридоре кто-то уже бежал. Пока далеко, Ян прекрасно изучил, какие звуки издает здание в каждом конкретном месте. Пора было уходить, желательно, не через ту лестницу, по которой уже спешили на помощь. А чем тут поможешь?
Ян подошел к окну. Старая сосна, как и в годы первых, пьянивших больше страхом, чем пуншем попоек, опиралась на общежитие, как старуха на клюку. До нее – три комнаты, по карнизу с лепниной и затейливыми, теперь обезображенными листьями. Хорошо еще, комната выходит не во двор, а к морю – иначе бы пришлось корчить акробата прямо перед трудягами и физруком, уж тот-то представление оценит.
А стоит того? Может просто сесть, изобразить горе и подождать, кто прибежит?
Ян понял, что не сможет.
Просто не сможет, еще секунда в этой комнате, и его все-таки начнет тошнить. Прощальный взгляд почему-то падает на стол. На столе книги, прибраны, что странно. Пустой стакан, наверное, в нем была вода. Зеленоватый пузырек из-под лекарств, очень знакомых, хотя, может быть, вовсе и не тех. И сложенная втрое бумага, в назначении которой трудно усомниться.
Ян схватил ее, упрятал за пазуху и выбрался на подоконник, а оттуда – на опоясывающий здание карниз, с которого осыпалась штукатурка. Минутой позже, когда он уже перебрался на липкую от смолы сосну, дверь в комнате открылась и пришла давно не нужная помощь.
38
Про бумагу, прихваченную в Яскиной комнате, Ян вспомнил далеко не сразу. После того, как идея пойти упиться в смерть и идея пойти что-нибудь расколотить уступили намного более привлекательной – лечь спать. Если удастся просто так уснуть.
Де ля Роса называл их посиделки цирком уродцев. Физрук изо всех сил старался казаться страшным, за исключением тех моментов, когда хотел казаться вежливым. Вот появление Виртанена в их вроде устоявшейся компании он воспринял спокойно.
Яска с ними сидел, смотрел побитой псиной и порой вставлял слово-другое. Говорить при нем гадости Ян не боялся. Во-первых, хотелось говорить гадости. Во-вторых, Яска был уже не опасен и ничего, вообще ничего не решал. Просто был и все, глупый, чуть трусливый, до чертей влюбленный в доктора.
Ян ворочался, простынь выправилась из-под матраца и привязалась к ногам.
И приспичило же рассматривать мертвеца. Висельник, казнивший сам себя, пугал только теперь, в качестве очень яркого воспоминания, а днем он казался воплощением несвершившейся, никому на самом деле не нужной мести. Яска был похож на доктора, наверное, специально старался. Даже причесывался так же, если конечно, можно было это безобразие назвать прической.
Глупый был человек, а теперь его вообще нет, и Яну было интересно, какого черта он ни о чем другом думать не может.
Надоело быстро. Это было совсем не в его духе, и, наверное, следовало все-таки пойди напиться или подраться. Теперь-то что, даже физрук спал. Ян отбился от простыней, которые, словно водоросли, опутали ноги. Во всяком случае, он выйдет на улицу и проветрится немного, ночь теплая.
Из кармана форменного пиджака, который он и надевать-то не собирался, вывалилась бумага. На одной ее стороне было схематически зарисовано какое-то растение, а потом двумя крупными мазками перечеркнуто.
В темноте ничего не разглядишь, даже если подойти к окну. Ян теребил в руках предсмертное письмо, а что это еще могло быть, и чувствовал себя отчего-то подглядывающим в женской бане. Открывать?
В любом случае, сначала нужно зажечь свет. Почему бы и не открыть. Ведь если кому и следует это прочитать, так именно ему, Яну Дворжаку, с которым Яска вроде бы не стеснялся делиться некоторыми личными тайнами. Одинаковые проблемы, один выжил, другой умер.
Ян долго возился с лампой, надымил, пока она, наконец, не разгорелась. Устроившись по-турецки на стуле, так, чтобы колени упирались в столешницу, он развернул конверт, а потом уже подумал: а что, если письмо по-фински? Что ему тогда делать? Знакомых финнов, к которым можно обратиться с таким вопросом, припомнить не удалось. Был, правда, один… Подумав, что пойдет к доктору с этим письмом, Ян почувствовал обиду. Может и правильно, что Сорьонену оно не достанется. Хоть какая-то справедливость в обмен на вечные муки ада, которые ожидали теперь самоубийцу.
Вернее, мелочная, какая-то неуклюжая месть. Ян решил, что еще подумает, отдавать ли письмо доктору. Для начала его следовало прочитать.
Не финский, повезло.
Читал Ян долго, потому что несколько раз. В последний, уже зная каждое слово, одной рукой держал порядком замусоленную бумагу, другой натягивал на босую ногу сапог.
Ох, как же он заблуждался. Это следовало показать доктору. Обязательно. А может быть, если хватит духу и жажды мести, еще и снабдить для понятности устным комментарием.
Ян уже добежал до двора, когда его остановила мысль – а где, собственно, может быть Сорьонен в четыре часа ночи.
Постояв несколько минут под светом дурной луны, Ян уже шагом отправился проверять лазарет. Змей следовало искать в их логовах, там они прячутся и копят яд.
Пустой этаж, плевать, что громко. Пусть лучше проснется заранее, приготовится. Ян был почти уверен, что доктора в лазарете не окажется, а потому воспринимал это скорее как репетицию. Возможно, Сорьонена удастся поймать только на следующий день, лучше даже в компании его новой медсестрички.
На этом мысли сбились, но Ян отмахнулся – уже научился, это просто, если не зацикливаться. Можно даже про себя послать куда подальше, и станет легче.
Дверь так и не запирают, бери что хочешь. Ян ворвался в лазарет, готовый к тому, что прямо со входа налетит на какой-нибудь хитроумный капкан, но вместо этого подножку подставила пустота. Он запрыгал на месте, пытаясь удержать равновесие, едва не выронил бумагу, наконец, ухватился за косяк.
И тут понял, что не так. В лазарете горел свет. Не лампа, но свечка, порядочный еще огарок.
Ян замер. В лазарете что-то еще изменилось, ах да, порядок был. Жутковатый порядок.
Пришлось вертеть головой, прикидывая, из-за какого предмета мебели на этот раз выскочит доктор и начнет страшно сверкать очками. Ну, у Яна было противоядие, точнее, охранная грамота. Он на всякий случай покрепче перехватил листок с Яскиным письмом.
– Что-то болит?
Яну удалось не вздрогнуть.
Сорьонен обнаружился именно там, где ему и полагалось быть. Он сидел за столом, и, скривившись как столетний, пытался что-то писать в медицинской карте. Работал, в четыре часа ночи, после всего сегодняшнего. Работал. Яна передернуло и захотелось то ли справедливости, то ли мести.
Он подошел к столу, так, чтобы нависать. Доктор продолжал смотреть в медкарту, но пера у него в руках не было, оно валялось рядом и успело высохнуть.
– А у тебя ничего не болит? – спросил Ян. На "ты" – это было вернее, он ведь не о погоде разговаривать пришел.
– Нет, – а казалось, не ответит. Тон не изменился, похожий на его родную страну – вымороженная тундра.
Ян улыбнулся. Ничего с собой поделать не мог, хотя улыбка и самому казалась скорее глупой, нежели паскудной.
– Так по какому вопросу? – уточнил Сорьонен. – До утра не терпит?
– Нет, не терпит. Хочу, чтобы ты кое на что взглянул!
Получилось здорово. Бумага спланировала аккурат на раскрытую медкарту, доктор едва заметно, но все-таки шарахнулся и поднял голову. Он читал без очков, оказывается. Ян сложил на груди руки, приготовившись наблюдать за реакцией.
Сорьонен вздохнул, потер переносицу и, наконец, взял письмо в руки.
– Ох, Ян, вы сегодня что все…
Ян вдруг понял – а доктор-то был словно мешком шарахнутый, глазищи огромные, как у спятившей лошади, руки мелко подрагивали, а голос только казался спокойным.
– Читай, – порекомендовал Ян. Упиваться открытием как-то не получалось.
А на фамильярность Сорьонен упорно не желал обижаться.
Ян чувствовал, что самоконтроль, все-эти рассуждения за работой, куда-то уходит. Хотелось задеть побольнее. Потому что вот она – месть, будет только сейчас и только такая. И вообще не месть даже, справедливость, честь по чести и ни шагу против совести. У некоторых вообще нет совести, и живут, ничего.
Халат у доктора оказался ветхим, стоило схватить за отвороты – ткань затрещала, а в паре мест и прорвалась. Ян тряхнул. Подождал и тряхнул еще раз. Сорьонену, наверное, не очень это нравилось, но он был как неживой.
Ян выругался и отпустил.
Это что у них всех, универсальное средство зашиты? Равнодушный и к удовольствию, и к боли Мартин… нашел родственную душу. Не удивительно, что они так спелись.
– Я еще не прочитал, – заметил Сорьонен и поправил халат. Зашарил руками по столу, Ян проследил направление. Доктор искал свои очки.
– Слева, – пришлось подсказать.
– Спасибо.
Все это здорово смахивало на сумасшествие. Ян даже подумал, что ему все-таки удалось уснуть, а теперь он видит абсурдный, но желанный сон. И что дальше делать, сон это или реальность, представляет с трудом. О, вариантов масса. Например, кулачный бой в антураже медкабинета, звучит неплохо и быстро поможет. Но сначала доктор должен прочитать письмо.
Ян хотел посмотреть, как тот себя будет чувствовать. Врач, который убивает пациента, намеренно убивает, все тем же оружием, которое едва не добило и Яна тоже.
– Ничего нового, но все равно спасибо. Мне казалось, он должен был оставить нечто подобное. Что сам-то думаешь?
Мороз по коже – это не совсем точно. Ян пытался придумать сравнение получше, но воображение отказало. Доктор прочитал и остался спокоен, даже в лице не изменился.
– У некоторых больных наступает перфорация кишечника, сопровождающаяся острым перитонитом, – добавил Сорьонен. – Если бы он не предпочел относительно безболезненную смерть, сегодня ночью его убило бы это. Ты же видел кровь на полу, как думаешь, откуда она?
Ян попятился.
Уверенность, желание отомстить, глупая жажда справедливости… Он с этим сюда пришел, прямо к змею в логово? Не хватит, и белеть его косточкам где-нибудь в уголке медкабинета, вон за теми коробками.
Самое лучшее теперь убраться, как и полагается почтальону. Можно еще поклониться
напоследок.
– Может и к лучшему, что ты это прочитал, – Сорьонен снял очки. – Если хочешь, забери себе. Не думаю, чтобы Яска был против. Что-то еще?
Вариант с кулачным боем теперь казался нелепым. Ян вообще потерялся и отчаянно разыскивал хоть один повод сделать что-нибудь. Или ничего не делать. Сорьонен походил на совершенно гладкую ледяную стену, от него все отскакивало. Поневоле зауважаешь, этот хоть не принимает то ли смиренно, то ли снисходительно…
Точно, Мартин!
Яну стало полегче, потому что перед ним сидел уже не странный, жутковатый человек, из-за которого другой человек влез на стол, обмотал шею веревкой, перекинул ее через балку, а потом шагнул вниз. Перед ним был враг.
– Шел бы ты, Ян, спать, – предложил враг усталым голосом.
– Ты ненормальный, – выговорил Ян.
Сорьонен не ответил. Потом убрал письмо в медицинскую карту, теперь уже не было сомнения, чья она.
– Ты вообще понял, о чем это?
– Ты читать умеешь?
– Ты…
Ян обнаружил, что его руки перехватили на полдороги к уже пострадавшим этой ночью отворотам халата. Пальцы у доктора были ледяными, давили больно и убедительно. Но Двожак обрадовался. Схватить за руки – прекрасный повод для драки, значит, сейчас они поговорят по-мужски, и Ян припомнит медицинской змее и Мартина, и Яску, и тот позорный суд в лазарете. Главное освободить руки.
– Драться будешь с де ля Росой.
Ян крутанул руками, выворачивая их из захвата. Сорьонен не удерживал.
– Со мной можешь разговаривать, это полезнее.
– В гробу видал.
– Сходи, посмотри, все ли ты там видал. В кухнях.
– Сдохни…
– Не имею такого права, Ян, потому что если я, как ты очень удачно выразился, сдохну, Мартин умрет точно.
Нашел чем пугать. Ян нанес удар, хотя бить сидячего – все равно, что подвешенный на балке мешок с песком, тот же результат, и так же выглядит. То ли попал, то ли промахнулся. Все-таки абсурдный сон, потому что он уже коленями забрался на стол, распихав все эти талмуды, пламя свечи подбиралось к поле пиджака.
– Ты вообще человек, нет?
– Не вижу смысла в вопросе, Ян. Успокаивайся уже, или тебе бромистого натра дать?
– Про Мартина вообще молчи.
Доктор все-таки поднялся. Ян в ответ на такую любезность слез со стола, опрокинув свечу. Пламя прыгнуло на сукно, а по нему быстро добежало до медкарт.
Ян уже решил, что будет драться. Зачем-то же он пришел, зачем-то выставил себя полным идиотом. В который уже раз, кстати говоря.
– Вода в умывальнике, – напомнил доктор.
Не дожидаясь, пока вконец оторопевший Ян возьмется тушить зарождавшийся пожар, Сорьонен снял халат и принялся колотить им по пылавшей горе документов. Горели те хорошо, несмотря даже на то, что изрядно отсырели. Халат, уже почти бесполезный, тоже занялся.
Яну ничего не оставалось, как сорвать со стены умывальник и выплеснуть то ли доктору на руки, то ли все-таки в пожар. А потом еще туда же вылить ту воду, которая была в ведре под умывальником. Пошел то ли пар, то ли дым. Воняло палеными тряпками, какой-то невообразимой химией.
