Текст книги "Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ)"
Автор книги: Зоя Старых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
4
Когда закончились послеобеденные занятия, Мартин хотел двух вещей – упасть и уснуть прямо в аудитории, подложив под голову одну из этих бесконечных стопок сочинений, и выпить бренди, початая бутылка которого дожидалась своего часа в стылой мансардной комнате. Вместо того, чтобы осуществить хоть одно из заветных желаний, он смотрел в окно, за которым зимний день тонул в море.
Море было и на небе, и вокруг. Благородный Фольке Сингер, наверное, был человеком обеспеченным, раз смог откупить землю на целом полуострове, выступавшем на добрых два десятка миль из континента. И в то же время, благородный Фольке Сингер прескверно разбирался в географии, даже хуже, чем преподаватель классической литературы, задумчиво наблюдавший за тем, как ртутно перекатывается море на том месте, где раньше находился вполне благонадежного вида укрепленный дамбой перешеек.
Продукты привозили на лодке, и, хотя на материке дела обстояли не многим лучше, поставки пока не прекращались. На судне, что пришло в обед, увезли тело профессора Генри Ричарда. Доктор Сорьонен, с которым Мартину очень хотелось побеседовать, вызвался проследить за тем, чтобы покойный благополучно достиг деревенского кладбища. Живых родственников у профессора давно не осталось, а последняя воля, обнаруженная в архивах академической канцелярии, гласила, что именно там он желает быть похороненным.
Мартин, который во время коллективных поисков профессорского завещания ставил на то, что оно затонуло в подвалах вместе с запасным фондом библиотеки, почему-то больше всех и радовался, когда преподаватель философии добыл двадцатилетней давности бумагу. Ричард написал завещание в пятьдесят, а прожил после этого еще два десятка лет. Мартин был уверен, что если он хочет уподобиться историку, время браться за составление последней воли немедленно. Дожить до пятидесяти – неплохая очередная цель, которая будет позабыта и списана в архив, к сотням ей подобных.
Зимой темнота наступает слишком быстро, да и день трудно назвать светлым. Мартин скоро обнаружил, что старательно выведенные буквы студенческой работы сливаются, наползают друг на друга и целыми строчками исчезают в темноте. Он потянулся к лампе, чтобы зажечь, но остановился, обняв подставку пальцами.
В аудитории кто-то был. На сто человек, очень большая, с огромными окнами аудитория и днем не вызывала ничего, кроме желания разбить посередине палатку и спрятаться. Теперь, окутанная темнотой, она превращала это желание в навязчивую идею. Мартин сгреб в охапку несколько пачек сочинений и направился к выходу, рассчитывая закончить с проверкой уже в своей комнате.
Он не боялся темноты.
Это было просто скверное настроение, помноженное на плохое предчувствие и бесконечную усталость. Мартин убеждал себя, что за бокалом бренди, за родным столом, с гремящим от каждой капли ведром за спиной дела пойдут лучше.
Сквозь щель между дверью и косяком пробивался свет из коридора. Мартин шел по желтой дорожке, дразня себя видениями незамысловатого уюта своего логова.
– Это нервы, – громко сказал он, когда в очередной раз почудилось, будто с задних парт за ним наблюдают. – Если тут и были привидения, они все отсырели, как простыни.
Дверь тоскливо скрипнула и захлопнулась перед самым его носом. Мартин вздрогнул. Изрядная стопка сочинений вырвалась из рук и разлетелась по полу. Он замер, колеблясь – то лиположить остальное на смутно различимый в темноте стол, то ли броситься в коридор, очень уж хотелось. Сочинения можно собрать и в свете из открытой двери.
Сверху загрохотало, защелкали оконные рамы – на улице усилился ветер. Значит, в мансарде этот гул, слышный даже на четвертом этаже, такой, будто шторм приподнимает всю крышу здания, а потом резко обрушивает вниз. Как волны треплют корабль. Паруса оборваны, мачты зловеще скрипят, раскачиваясь в гнездах…
Когда из темноты появились руки и сильно сжали его плечи, заставляя рассыпать остатки студенческих работ по полу, Мартин едва подавил позорный, нервный вскрик. Нестерпимо хотелось выпить, и совсем не хотелось того, что уже происходило. Руки были слишком знакомыми – с широкими кистями и сильными, чуть мозолистыми пальцами. Руки умелого наездника, отличного фехтовальщика. Руки Яна Дворжака, который, пользуясь положением констебля, свободно перемещался по всей академии, и конечно, как только выдалась свободная минутка, примчался навестить своего любимого преподавателя.
Мартин даже не пытался отстраниться. Дверь в аудиторию надежно закрыта, безусловно, Дворжак об этом позаботился. Не зря ведь есть внутренняя защелка, предназначенная, вообще-то для того, чтобы опоздавшие не врывались на уже начавшееся занятие. Мартин никогда ее не замыкал. Ян запер наверняка.
– Ну что, Мартини…
Голос у Яна был странный, спокойная уверенность, которая была залогом того, что Мартин переживет очередное дополнительное занятие без травм, почти исчезла. Желание вывернуться, хоть как, выскочить в коридор и броситься на второй этаж, в преподавательскую, где еще хоть кто-то должен оставаться, стало почти нестерпимым. Но это было невозможно с самого начала, Мартин об этом знал.
Лучше всего было смириться. Ян прижимал его к полу, удобно разложив на россыпи сочинений первокурсников. Сам Дворжак в свое время осилил «Символику старшей Эдды» только с третьего раза, и то, исключительно потому, что Мартин тогда еще не знал, что спортивная гордость академии когда-нибудь будет насиловать его на ворохе этих самых сочинений.
Тянуло дурным голосом звать на помощь. Дворжак действовал еще бесцеремоннее, чем обычно, и куда грубее. Мартин закусил губу, но и этого ему не было позволено.
– Как тебе представление? – спросил Ян, слизнув со своих губ его кровь.
– Не поздно ли ты решил производить на меня впечатление?
Ответом стал удар, раза в три тяжелее, чем доставшийся первокурснику. Темнота у Мартина перед взором значительно загустела, просочилась ему в глаза, а оттуда потекла мозг. Грохот крыши сделался почти невыносимым, море обрушилось с потолка, а Мартин, удостоверившись, что утонул в нем, потерял сознание.
5
Мартин редко спал действительно крепко, поэтому сквозь сон всегда слышал, как переполняется ведро с водой, а раньше, еще до потопа, мог сосчитать толкущихся под скатом крыши голубей. В этот раз он проснулся, твердо уверенный в том, что последние часа четыре не слышал вообще ничего. Это было странно, и могло даже показаться приятным, если бы шея не болела так, словно кто-то пытался открутить ему голову.
Под головой была подушка, знакомая каждым комком отсыревших перьев. Пахло гнилыми досками, немножечко выгребной ямой и очень сильно – бренди. Мартин часто-часто заморгал, пытаясь поторопить отказывавшееся фокусироваться зрение. От этого затошнило, и он поспешно успокоился.
Перед лицом скользнул прохладный сквознячок, под голову протиснулась рука, приподняла, а к губам прижалось горлышко бутылки. Не имея иного выбора, Мартин проглотил сколько смог бренди, хотя его полагалось сначала подержать во рту, согревая. Горло обожгло, желудок, пустовавший с самого утра, брезгливо скорчился, но зато удалось открыть глаза. Вернее, вытаращить их.
От более эмоциональной реакции удалось сдержаться.
Мартин зажмурился – зрелище было то еще, и в то же время вовсе не то, на которое еще хотелось надеяться. Право же, не Сорьонен лечит такими варварскими методами. Дворжак сидел тут же, на кровати, и в руке крепко, как оружие, держал вчерашнюю бутылку с бренди.
– Наверное, я ударился затылком об порог, – предположил Мартин.
– Порог был дальше, – возразил Ян. – Вообще-то, ты ударился об мою руку, Мартини. Мало того, что утопленник, так еще и неловкий, как…
– Не трудись, со сравнениями у тебя никогда не ладилось.
– Заслуга моего учителя, – не растерялся Ян. – Еще будешь?
– Что именно – пить или ударяться?
– Пить.
– Буду, дай сюда.
Мартин выпростал руку, почти успешно, почти в цель. Пальцы обхватили бутылку, потянули. Бренди заметно потяжелел, хотя оставалось его от силы половина. Видимо, дежуря у постели собственноручно раненого преподавателя, Ян нарушил и этот, один из многих запретов академии. Студентам разрешался только пунш и только на праздниках.
– Значит, ты меня сюда принес и положил, – заключил Мартин, сделав глоток бренди по всем правилам. – Давно?
– Часа полтора, может два. Ужин закончился.
– Вот оно что, – Мартин осторожно повернул голову, чтобы видеть не потолок, а хотя бы противоположную стену – она была намного приятнее, да и так, возможно, станет легче шее.
Почему-то было чувство, что Дворжак извинится. Совершенно неправильное. Ян и принес-то его сюда по вполне объяснимой причине – если просто оставить обморочного преподавателя посреди аудитории, с шишкой на затылке, которою не обо что было набить, могут возникнуть вопросы. В этом же случае – только благодарность примерному констеблю.
– Я хотел к доктору зайти, – вдруг сказал Ян. – А там сидел какой-то с отделения естественных наук, книгу читал. Сказал, Сорьонен с материка не приехал.
– Не удивительно, – пробормотал Мартин.
Извинения слушать желания не было. Да и лицезреть Дворжака, впадавшего из одного несвойственного состояния в другое тоже.
– Спрашивать за что бессмысленно?
– Наверное, – Ян утащил у него бутылку и лихо, неумело отпил гораздо больше, чем нужно, чтобы насладиться вкусом превосходного напитка. – Ты… вы, извините. Вот это я правда не хотел.
Мартину чем дальше, тем неприятнее был разговор. Наслаждаться чужими угрызениями совести он не умел, для этой цели существовали собственные. Ян не иначе, как почувствовал, потому что принял свой обычный образ строгого покровителя.
– Между прочим, ты меня спровоцировал, – добавил он.
– А, – Мартин хотел кивнуть, но воздержался. – Хорошо, что напомнил. Хотя странно, обычно тебя радует агрессия.
Дворжак, казалось, не мог решить, как себя вести. Чувство вины нет-нет, да пробивалось наружу. Порядок вещей, пусть и извращенный, весь день рушился. Или тонул.
– Сделаешь мне одолжение? – попросил Мартин.
– Только сегодня.
– Раз так, отправляйся куда-нибудь, а я буду спать.
Ян встал. Бутылку прихватил с собой. Видимо, разочарование слишком явно отразилось у Мартина на лице, потому что растерянность и чувство вины, делавшие мучителя прочти выносимым, мигом улетучились.
– Не заработал, – хмыкнул Ян.
Дверь взвизгнула, дыхнуло зловонием из коридора. Ровные, легкие шаги быстро удалялись, а Мартин лежал, борясь с очередным приступом тошноты, и чувствовал себя при этом совершенно спокойно. Студенты не только болели, некоторые, и без того не слишком приятные, начали превращаться в буйно помешанных и нападать на своих преподавателей. С разными намерениями. Рассказать кому – засмеют.
Он соврал Дворжаку. Спать не хотелось совершенно. Выспался в отключке, превосходно, как давно не высыпался даже после самых изнурительных дополнительных занятий по литературе.
От чтения Мартин отказался тут же, едва попробовав. Буквы радостно запрыгали, желудок крутанулся и ударил в диафрагму. Стало совсем скверно. Мартин чуть не свернул ведро, в итоге намочил в нем руки и приложил к затылку. Волосы быстро промокли, как и до сих пор прикрывавшие запястья повязки. Приятный, островатый запах состава, которым они были пропитаны, защекотал ноздри.
Крыша не грохотала, значит шторм поутих. Лодка с материка должна прийти без опоздания.
6
В ящике с немногочисленной одеждой, аккуратно сложенной, как у всех, кто точно знает, что не сможет позволить себе следующий наряд еще очень долго, бережно завернутая в мягкую от старости рубашку, привезенную еще из дома, лежала желанная своими округлостями бутылка шотландского виски. Давний сувенир, чуть ли не с выпуска, ценный нектар, расходуемый только по крайней необходимости. Почему-то Мартину казалось, что она наступила.
И по всей видимости, за те пять лет, пока он хранил эту бутылку, наступала достаточно часто, потому что темной, резко пахнущей жидкости осталось едва ли на четверть. Мартин с грустью зафиксировал сей факт, но от намерения не отказался. Вопрос стоял лишь портить ли вкус живительного зелья водой, или же выпить так, все равно горло уже сожжено до самого пищевода.
Прошел уже почти час с тех пор, как он выставил Яна за дверь, и Ян, что самое странное, послушался. Мартин, когда просил его об этом одолжении, почти не верил, что Дворжак безропотно удалится, и потери ограничатся дареным бренди. Теперь, когда часы на цепочке, которые Ян, раздевая его, прилежно положил на стол, показывали без четверти одиннадцать, Мартин очень надеялся, что как минимум до завтра не увидит своего студента. И вообще никаких студентов не увидит.
Хотя детей он любил, даже таких, которые уже искренне верили, что детьми быть перестали и всячески это доказывали себе и окружающим. Наверное, чтобы не страдать от этого, следовало становиться школьным учителем в Столице и не прыгать выше головы. А выше головы обычно оказывался пребольно жесткий потолок, об который уже не в первый раз был ушиблен череп.
Выпил Мартин, не разбавляя виски водой, долго держал обжигающую жидкость во рту, перекатывал между зубов. Становилось легче. Наверное потому, что тошнота в действительности, являлась следствием удара головой, и выворачивало не желудок, а скорее именно мозг.
Второй глоток очень хотелось сделать, но виски стоило приберечь. Мартин успокоил себя тем, что скоро Дворжак принесет новое подношение. Как же без этого. Пока Ян находил удовольствие в упреках, алкоголем его преподаватель обеспечен.
Мартин бережно спрятал бутылку, лег на кровать и прикрыл глаза. Тошнота окончательно отступила, сметенная волной тепла, граничащего с духотой. В комнате, где зимой температура редко поднималась выше пятнадцати Цельсия, стало жарко. Мартин отпихнул по привычке накинутое одеяло.
– Наверное, это все-таки не виски, – сказал он самому себе.
Настроение улучшалось, а тело оживало до ненормального быстро. Как будто не били его сегодня по затылку. Может быть, сотрясение мозга и не состоялось.
Всякие мысли полезли в голову, так переплелись друг с другом, что разобрать, где начиналась одна и заканчивалась другая, Мартин если бы и захотел – не смог. Эпидемия. Немного страшно, потому что сбежать с острова – не более чем иллюзия. Другой работы найти не получится, разве что забыть об образовании и устроиться учеником к какому-нибудь торговцу. Хороший был бы выход, если бы позволило здоровье. Здоровье. С детства было слабым, а доконал, наверное, климат на острове. Холодные, сырые зимы, затяжные дожди, хотя, может быть и не такие затяжные, как в этом году. Этот год вообще странный, наверное, ничем хорошим не кончится. В прошлом году Мартин и подумать не мог, что у него могут быть отношения с учеником. Да еще такие. С таким, как Ян Дворжак. Мартин немного завидовал ему.
А может быть, и не немного. Красивое, сильное тело внушало зависть и восхищение, а понимание, что такого у него самого никогда не будет, горечь и злобу. Мартин удивлялся, сколько у него, оказывается, разных чувств к человеку, которого он считал, что банально ненавидит. И терпит, потому что знает – вступать в противостояние для него, слабого от природы, гораздо опаснее, чем просто дождаться, пока пытка закончится. Вытерпеть как-нибудь, благо, ждать осталось недолго. До конца зимнего семестра всего месяц, потом студентов распустят на отдых, некоторые уедут, а вернутся уже ближе к лету. Наводнение закончится, все станет спокойно, и Мартин снова сможет тратить ночи на чтение и сон, и не бояться оставаться один в темных, пустых аудиториях.
С этой мыслью он и заснул.
В три часа ночи переполнилось ведро. Он услышал, как плескает вода через края, но просыпаться не стал. Около четырех дождь остановился, но разлившаяся вода просочилась между половиц, в медленно гниющие перекрытия. Этажом ниже, в одном из подсобных помещений, уже далеко не первый раз намок потолок, и отвалилось несколько чешуек вспухшей извести. В половине шестого студент с отделения естественных наук, один из подопечных Кари Сорьонена, задремавший над учебником, проснулся и неловко смахнул на пол колбу с чаем. А в шесть утра начался день у Франса Мартина.
7
Голова продолжала болеть, хотя Мартин, с утра ощупывая затылок, пришел к выводу, что удар пришелся все-таки в основание шеи. Шея тоже болела, и голова, казалось, потеряла часть креплений и теперь раскачивалась, угрожая отвалиться при каждом неосторожном движении. Поэтому Мартин старался их и не совершать. Вместо того, чтобы бегать туда-сюда по аудитории, он смиренно стоял за кафедрой, а потом, ближе к полудню, и вовсе уселся на стул.
Второй день шли семинары, к которым третий курс готовился около месяца. Каждому было предложено выбрать себе произведение и проанализировать его. Алгоритма Мартин, конечно же, не давал – математикой занимались на другом предмете. Поэтому было интересно наблюдать за тем, какой подход выбрал каждый из студентов. Кто-то шел от героя, кто-то предпочитал выискивать знаки времени в старинных текстах, кому-то больше пришлось по душе такое неблагодарное занятие, как поиск тайного смысла.
Но Мартин никак не мог сосредоточиться на докладах, вместо этого с повышенной внимательностью наблюдал за тем, чего раньше и не замечал вовсе.
Тяжелое, давящее предчувствие чего-то неизбежного витало в воздухе, а по углам аудиторий просто клубилось туманом. В лицах студентов читались признаки надвигающейся беды, и даже портрет Шекспира, в связи с потопом потеснивший Франческо Марию Гримальди, сдвинул брови в ожидании беды.
Спустя еще полчаса Мартин почувствовал, что перед глазами у него поплыло, а затем и потемнело. Желудок развернулся, не иначе как собравшись устроить нечто совсем не приличествующее преподавателю.
– Достаточно, – пробормотал Мартин.
Удивленный студент, едва перешедший к апофеозу своего анализа Божественной комедии Данте, уронил на кафедру листки доклада.
– Продолжим после перерыва, – пояснил Мартин и, шатаясь, вывалился в коридор.
Теперь стояла задача добраться до уборных прежде, чем состояние станет совсем неконтролируемым. Ноги слушались через раз, зрение почти отсутствовало. Идти в таком виде получалось только по стеночке, и то, очень медленно. Мало того, чьи-то уверенные шаги приближались слишком быстро. Кто бы ни явился, а судя по времени, скорее всего коллега, предстать в таком виде Мартин вовсе не хотел.
Мир в очередной раз пошатнулся. Снова начался кашель, и отнюдь не сухой. Мартин скреб ногтями размякшую побелку на стене в попытках устоять на ногах. Удержаться никак не получалось. Словно бы Ян накануне ударил по голове чем-то значительно более тяжелым, чем кулак.
– Мартини, Мартини… – вздохнул констебль.
Узнав кое-как голос Яна, Мартин даже обрадовался. Дворжак, напуганный вчерашним, наверняка оставался смирным. Куда хуже было бы наткнуться на старшего в смене, профессора Стивенсона. Тот давно ждал только повода, чтобы изгнать Мартина из Академии.
– Ты как девица обморочная, вот один к одному, – посетовал Дворжак, однако руки выставил поймать сползающего на пол преподавателя выставил автоматически, не сомневаясь ни секунды.
Пока Ян нес его на руках до медкабинета, Мартин пребывал где-то на самой границе бессознательности, цепляясь за редкие проблески реального мира, которые иногда подкидывало зрение. Только они больше походили на сны, потому что темные, с рыжиной волосы Дворжака то удлинялись, то укорачивались, а декорации, что Мартин наблюдал в перевернутом виде, прыгали из девятнадцатого века в десятый, из-под толстого слоя штукатурки проступали вдруг древние плиты замка, на развалинах которого возвели потом академию. Иногда на плитах загорались факелы.
– Ну, кого принес?
В медкабинете распоряжался Яска Виртанен, студент седьмого курса отделения естественных наук. Там, в отличие от гуманитарного, учились не пять лет, а семь. Яска прибился к Сорьонену еще на пятом, когда выяснил, что они с доктором из одного города, да еще помешаны на лечение одних и тех же болезней. Теперь, пока доктор пребывал на материке, Яска успел не только перечитать все свежие лабораторные записи и выпить чаю из колбы, которой обычно пользовался сам хозяин кабинета, но еще и принять на себя часть его обязанностей. Хотя, если бы пришел кто-то из преподавательского состава, Виртанен срочно занялся бы опытами для выпускной работы, и уж конечно, не строил бы из себя заместителя Сорьонена.
– Нашел вот, – пояснил Ян и уложил Мартина на кушетку.
Тело того, почувствовав знакомую поверхность, прочно ассоциировавшуюся с уютом и безопасностью, расслабилось и потеряло сознание. Яска подавился чаем, а потом бросился к горным хребтам медицинских карт.
– Так, где-то я недавно эту карту видел… – забормотал он, осторожно подрываясь в основание северного отрога. Светлые, подстриженные на тот же манер, что и у доктора, волосы постоянно падали ему на нос, мешая поискам и дыханию.
– Тут же черт ногу сломит, – заметил Дворжак и уселся на кушетку рядом с бессознательным телом преподавателя.
Тощая спина Яски, с которой лабораторный халат свисал, словно с вешалки, скорчилась над столом Сорьонена. Ян опустил руку и принялся осторожно перебирать волосы Мартина, словно тот был затисканным, давно ко всему привыкшим домашним зверьком. Делать это, ежесекундно рискуя быть застуканным психованным адептом Сорьонена, было почему-то особенно приятно. Проявление силы и власти, триумф, какого давно не давала победа ни в конкуре, ни в фехтовании.
– Ничего подобного, – возразил Яска. – Даже в энтропии есть система. Надо только уметь ее разглядеть. Ты, скажем, никогда не пробовал наблюдать за муравьями…
– Яска, – рявкнул Ян. – Муравьи – это без меня. Разберись, пожалуйста, с мистером Мартином.
Виртанен все-таки обернулся. Убрать руку Ян успел уже в последний момент, благо, его реакция была куда лучше, чем зрение Яски.
– Мистер Мартин тут частый гость, – странным голосом сказал самозваный заместитель доктора Сорьонена. – Видишь, даже его карта с краю лежала.
Яну очень не понравилась толщина подписанного каллиграфическим подчерком Сорьонена блокнота, сшитого из, кажется, полусотни листков. Карта самого Дворжака состояла от силы из пяти, по каждому на ежегодный осмотр.
Виртанен погрузился в чтение, с явно преувеличенным знанием дела пролистывая карту. Яну он напомнил картежника. По мере того, как талмуд истончался с одного конца и утолщался со другого, лицо Яски мрачнело и приобретало все более задумчивое выражение.
– Ян, ты еще что-то хотел? – уточнил он, так и не выпустив из рук уже прочитанной карты.
– Э-э…
Ян хотел, еще как. Во-первых, забрать отсюда Мартина и вернуться к прерванному занятию, он представлял себе это даже несмотря на неприятную тяжесть в груди, обозначавшую тревогу. А еще хотел перевод этой проклятой медкарты, лучше с комментариями для студентов гуманитарного отделения. И прогноз на будущее, потому что удар, нанесенный им вчера Мартину почти что по нечаянности, был слишком слабым даже для первокурсника, и к таким последствиям точно не мог привести.
– Он хоть как, в порядке будет? – Ян поднялся.
Первому желанию сбыться было не суждено, да и второе тоже не спешило исполняться. Яска, хоть и напоминал буйно помешанного на научной почве идиота, оказывается, умел темнить, недоговаривать и вообще, давать понять, что некоторые вещи – дело сугубо врачебное, и постороннего глаза не терпящее.
– А? – переспросил Яска, но глаза выражали отнюдь не рассеянность. – Да, да… Будет. Ты его здесь оставь. Спасибо, что принес.
Ян остановился у двери. Стерильно-белая краска, заботливо оттертая от малейшего следа вездесущей плесени, действовала на нервы. Медкабинет казался жутким, неправильным, ужасно непривычным царством. Ян Дворжак, шагавший по всей академии с уверенностью успешного завоевателя, впервые почувствовал себя на вражеской территории.
– Да не за что, – сказал он и широко улыбнулся.
Взъерошил каштановую челку, расправил плечи. Уверенность не вернулась, но чуточку спокойнее стало. Он открыл дверь и сделал шаг в коридор. Кивнул на прощанье Яске, по второму кругу препарировавшему карту Мартина, почти вышел.
– А Док когда вернется? – словно только что вспомнив, осведомился он.
– Да скоро, – не отрываясь от чтения, ответил Виртанен. – Должен вместе с продуктами, если шторма не будет.
