Текст книги "Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ)"
Автор книги: Зоя Старых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
8
Кари Сорьонен появился вечером, бледный, с огромными кругами под глазами. В его комнате остались лежать безнадежно испорченный плащ и пропитавшиеся грязью сапоги. В медкабинет доктор пришел уже в чистом халате, но выглядел он настолько плохо, что Виртанен, занятый в тот момент нехитрым своим ужином, прикусил язык.
– Так, Яска, – с порога объявил врач. – Колбу оставляй себе.
Студент сперва не понял ничего, а потом почувствовал, как чай уже начал жечь ему пальцы через тонкое стекло забытого в руке сосуда.
– А-а-а, извините… – пробормотал Яска и засмущался, пытаясь задвинуть тарелку с тушеными овощами подальше.
– И не бери, пожалуйста, с сегодняшнего дня то, из чего я ем, – устало добавил Кари.
В тот момент он уже достиг кушетки и обнаружил на ней преподавателя классической литературы, некоего Франса Мартина, который цветом своего лица почти слился с простыней, а простыни в медкабинете всегда были самыми чистыми.
– Вот оно что, – выдохнул Сорьонен и садиться не стал. – Давно?
– Часов пять. Он спит, – поспешил сказать Яска. Тарелка перекочевала на подоконник, за стопку прошлогодних медицинских газет, которые он взял когда-то просмотреть, а вернуть уже не получилось – затопило подвал.
– Ладно, посмотри пока вот это, – врач протянул ему несколько исписанных мелкими, аккуратными буквами листов.
Яска схватил гостинцы и убежал с ними поближе к лампе.
– Это что? – переспросил он на всякий случай.
– Это, Яска, суровая действительность. Думаю, весенних каникул у вас в этом году не будет.
Студент замолчал до тех пор, пока не дочитал все полевые записи.
– Интересный бы получился диплом, – между тем заметил Сорьонен. – Не хочешь тему поменять?
– Нет, не очень, – выдавил Яска. – Что-то мне совсем не нравится…
– Вот поэтому-то я тебя и прошу не брать мою посуду.
Сорьонен кисло улыбнулся, хотя улыбка задумывалась как ободряющая. Яску второй раз за день мороз подрал по коже, да так сильно, что он позабыл уже несколько часов вертевшийся на языке вопрос, который так хотел доктору задать.
– Как минимум неделю, – уточнил Кари. – Я был осторожен, но лучше перестраховаться.
Яска подскочил, забегал по кабинету, глядя беспомощно то на врача, то на спящего Мартина.
– У нас не начался мор только потому, что большая часть канализационных стоков все-таки уходит в море, – сказал Сорьонен. – А вот на материке можно уже полной уверенностью объявлять эпидемию. Так что теперь я, по крайней мере, понял, почему руководство не спешит вас отсюда эвакуировать.
– Но продукты… – Яска подумал о собственном недоеденном ужине, и впервые за семь лет обучения, в программу которого входило и препарирование всевозможных живых организмов, почувствовал отвращение.
– Непосредственно в деревне, из которой в академию поставляют провиант, ситуация та же, что и у нас. Все стекает в море. Но чем глубже на материк, тем сквернее. Большая часть южной оконечности конфедерата, во всяком случае, уже охвачена эпидемией.
– Брюшной тиф и холера, – процитировал Яска.
– Вот именно. Зима выдалась теплая, а уж весной что начнется! Что, кстати говоря?
Яска поежился.
– Заболеваемость тифом возрастет, несмотря на то, что наводнение должно закончиться, – ответил Виртанен как на экзамене. – Что касается холеры, она может добраться и до нас.
Кари, внимательно слушая, как Яска пророчил гибель всему конфедерату, или, по крайней мере, Юго-Западному его побережью, расстегивал одежду на Мартине.
– Доктор, а что профессор Ричард? – вдруг спросил Яска, закончив с прогнозами.
– Сердце остановилось. И выпивал много последних лет двадцать.
На самом деле, кончина старого историка Яску волновала гораздо меньше, чем вычитанная в медкарте Мартина информация. Сорьонен как раз избавил преподавателя классической литературы от пиджака и рубашки, аккуратно свесив оба предмета одежды на стул. Яска заглянул наставнику через плечо.
Под рубашкой Мартина обнаружилась до зелени бледная кожа, сквозь которую явственно просвечивали мелкие сосудики. Разнообразные синяки же не просвечивали – они сверкали.
– Это что? – брякнул Яска, а потом понял, что удивляется он тут один.
Доктор Сорьонен выглядел расстроенным, даже злым, но никак не ошарашенным. Он тер подбородок, одновременно пытаясь вернуть на место сползшие очки, и совершенно не замечал, что прядка почти белых отросших волос упала ему на нос.
– В медицинских академиях этому учат, – скривился Кари. – Это, Яска, врачебная этика.
– Это? – Виртанен наклонился, чуть ли не ткнувшись носом в выпирающие ребра пациента. – Заболевание такое, скажете?
Доктор покосился на него неодобрительно. Яска все понял и мысленно себя похвалил за то, что ничего из медкарты мистера Мартина не зачитал констеблю. А про синяки эти они даже в медкарте не напишут.
– Яска, а сходи, пожалуйста, мне за ужином.
9
– Франс, чем дальше, тем неубедительнее ты притворяешься, – учительским тоном сказал доктор, когда в коридоре стихло эхо Яскиных шагов.
Мартин слегка улыбнулся и открыл глаза.
– Выспался-то как! – протянул он.
– Это я вижу, – Сорьонен нахмурился. – И скажу, конечно, Яске, что синяки ты получил в подвале, когда полез вылавливать оттуда свою книжку, как она там называется?
– Не надо этого.
Сорьонен поправил очки, которые еще немного, и упали бы на Мартина.
– Вот и мне так кажется, – он удовлетворенно кивнул. – Одевайся, хватит симулировать.
– Я…
Мартин запнулся на полуслове, растерянным взглядом хватаясь то за успокаивающую белизну докторского халата, то за бархатную темноту, заглядывающую в окно. Сорьонен смотрел на него, дожидаясь продолжения, но озвучивать его Мартин быстро раздумал. Четко сформулированная мысль по дороге из мозга к языку запнулась обо что-то и разбилась на десяток бессвязных кусочков, бросившихся врассыпную, точно застуканные посреди амбара мыши. Зато стало понятно – что бы он не сказал, все повлечет дальнейшие расспросы.
– Конечно, – зачем-то выдал Мартин.
Кари пожал плечами и принялся копошиться в своих бумагах, выискивая среди них еще один сувенир с материка, недельной давности газету.
– А знаешь, Франс, – провозгласил он, потряхивая находкой. – Война будет, наверное.
Мартин осмыслил известие, хотя получилось только поверхностно. Войну ждут давно. Еще когда он был студентом, вполголоса передаваемые друг другу слухи о грядущем конфликте на Востоке возникали периодически, а сам конфликт – только один раз, и то, глобальным назвать его было трудно.
– Война? – переспросил Мартин.
Он застегивал рубашку, стараясь не задевать все еще болевших синяков, в происхождении которых трудно было усомниться. Такие остаются не от побоев. Скверно вышло, что врачи их увидели, нужно было приходить в себя пораньше. Он же вернулся в мир живых когда Яска тоном старательного студента твердил про холеру и брюшной тиф.
– Да, когда в пятый раз переговоры срываются, это значит, что никто попросту и не собирается договариваться.
– Ну, надеюсь, будет и шестой.
Мартин, между тем, привел в порядок свою одежду и стал отступать в сторону двери. Это было даже хорошо, что Сорьонен внезапно сделался политологом-любителем, по крайней мере, мысли о войне отвлекут его от мыслей о даже не двусмысленных синяках. В том, что про синяки Кари уже думал, Мартин даже не сомневался. Все-таки, это ведь именно он, Мартин, прилагал все усилия, чтобы они с доктором не стали близкими друзьями.
– Подожди, – Кари бросил газету. – Ужин ты пропустил, попользуйся нашим гостеприимством еще немного. Только не бери мою посуду.
Мартин согласился, и даже не нехотя. Пустая, холодная комната могла показаться хоть сколько-то привлекательной только после нормального ужина, шансов на который он уже было лишился.
– Ты слышал, что мы говорили про эпидемию? – как ни в чем не бывало спросил доктор.
– Жуть, – тут же согласился Мартин.
– Лучше бы это был заговор руководства.
Немного помолчали. Мартин сделал пробный круг по медкабинету и с радостью обнаружил, что на ногах держится без всякой посторонней помощи.
– Франс, – доктор стоял к нему спиной и хоронил газету в кургане непонятного назначения бумаг. – Я не буду к тебе лезть до тех пор, пока это возможно. Но как только окажется затронута моя профессиональная гордость – не жди пощады.
– Ты это о чем? – чувствуя, как холодеет все внутри, спросил Мартин.
– Прежде всего, о твоем бронхите, – ровным голосом ответил врач. – И об этих обмороках, вроде сегодняшнего.
– Я просто переутомился.
– Святая наивность, – вдохнул Сорьонен. – Ты, Франс, друга слушать не станешь, это я уже понял. Врача тоже. Но как у ответственного за состояние здоровья всех на этом острове, у меня гораздо больше полномочий, чем у твоего друга, учти.
Слышать это было неприятно, и Мартин видел, что говорить такое Сорьонену еще неприятнее.
– Другими словами, когда тебя принесут в следующий раз, я сделаю все, как предписывает официальная процедура, – закончил врач и все-таки обернулся к нему.
В светлых глазах, которые стекла очков делали непропорционально огромными, было очень странное выражение, истолковать которое никак не получалось. Говорил Кари таким голосом, словно наставлял Яску или еще кого-то из студентов помладше, как правильно препарировать лягушку. Но Сорьонен все-таки был убийственно серьезным человеком, и сомневаться не приходилось – если он дошел до таких очевидных угроз, значит, действительно обеспокоен. Вот это Мартину и не нравилось, поэтому он очень обрадовался, услышав стремительно приближающийся топот.
Яска вернулся с тем, что удалось выпросить у поваров. Вообще-то, лишние порции полагались именно им, но перспектива подвергнуться внеочередной санитарной инспекции была убедительным аргументом, и с Виртаненом поделились почти охотно, даже выдали полный кофейник густого, сладкого чая. В итоге после плотной трапезы Мартин был снова сонный, осоловелый, и даже начал задремывать, где и сидел – то есть на шкафчике.
Около десяти, стоило доктору пригрозить внеплановым разбором завалов, поспешно ретировался Яска Виртанен, а Мартин встрепенулся. Весь ужин Сорьонен или молчал, или с преувеличенной красочностью рассказывал о похоронах профессора Ричарда. Теперь же, когда ребенка отправили спать, снова неотвратимо приближалось время для серьезных вопросов, ответить на которые Мартин мог только бестактностями.
Однако Сорьонен вроде бы не спешил возобновлять допрос.
– Можешь здесь спать, – предложил он, указав на кушетку. – Тут хоть не так сыро, как на твоем чердаке.
Мартину даже захотелось принять предложение, потому что в медкабинете ему всегда было уютно, не считая, конечно, ситуаций вроде сегодняшней.
– Спасибо тебе, Кари, – с чувством сказал Мартин, и сам не понял, за что благодарит – то ли за то, что Сорьонен все-таки предпочел его, Мартина, правила официальным, то ли за предложение. Принять его он все равно не мог.
– Спасибо – значит нет? – доктор выразительно выгнул бесцветную бровь.
– У меня кое-какие дела остались, – Мартин не врал. Сочинения, которые Дворжак собрал и ссыпал стопочкой к нему на стол, так и лежали непроверенные.
– Как знаешь, – пожал плечами Кари. – Но если у тебя там завелись лягушки, мое предложение в силе.
10
Комната действительно выстыла, или просто так казалось после более пригодного для жизни медкабинета. С крыши текло давно мимо ведра, хуже того, прямо на кровать. Мартин нашел это смешным – до чего наивно было надеяться, что крыша может протечь исключительно в том месте, где он просто ходит. Теперь простыни отсырели до самого матраца, и в полусонном состоянии выскребать их, каким-то неизвестным науке образом просушивать, казалось невозможным. Мартин даже подумывал завалиться прямо так, сверху, но от идеи тут же отказался. С хроническим бронхитом не стоит спать в болоте.
Перспективу вернуться в медкабинет он даже рассматривать не стал, потому что не был в себе настолько уверен. Зато уже много лет был уверен в том, что если родился слабым, нужно все-таки жить самому, принимая только ту ответственность, которую гарантированно сможешь выдержать, и опасаясь большей. И не стоит называть это трусостью.
Смирившись с тем, что спать негде, Мартин сел проверять сочинения. Второй курс, восемнадцатилетние аристократы и дети преуспевающих торговцев со всего конфедерата. Он всегда считал, что происхождение все-таки играет определенную роль, и сочинения убедительно подтверждали его гипотезу. Потомки знатных родов эффектно витали в облаках, отпрыски торговцев, о расторопности которых свидетельствовал сам факт присутствия их детей в академии, оказывались логичнее, но скупее в оборотах.
Дворжак, не к ночи помянутый, относился к последним.
Его первое сочинение, написанное тоже на втором курсе, вызвало у Мартина недоумение пополам с приступом смеха. Не найдя в заданной теме ничего стоящего траты времени и сил, восемнадцатилетний Ян попросту написал посредине листка «Это никому не нужно» и сдал сей монументальный труд. После этого случая руководство поразмыслило еще немного, сравнило ставшие к тому моменту уже очевидными спортивные успехи Дворжака с его литературными неудачами, и перепоручило студента Мартину.
В восемнадцать Ян был, пожалуй, излишне лохматым, шумным и умудрялся уронить все бумажные катакомбы, которые Мартин старательно вокруг себя возводил. Учить это чудо литературе, однако, сперва даже казалось забавным. По крайней мере зрелище задаваки-Яна, грозы своего курса и двух старших заодно, с искренней серьезностью слушающего мартинову интерпретацию литературного наследия, дорогого стоило. Мартин не удивлялся – Ян был во многом зверем, и будучи слабее него в литературе, уважал как более сильного соответственно.
Момент, когда Ян начал бросать на него не только восхищенные, но и откровенно заинтересованные взгляды, Мартин пропустил. Наверное, это случилось на четвертом курсе. К тому времени он уже смирился с тем, что загнать Яна в библиотеку не смог бы даже свирепый физрук Марио де ля Роса, а уж ему такое не удастся и подавно, поэтому на дополнительных занятиях пересказывал очередное произведение программы. Некоторые истории Яну нравились, в основном те, в которых воспевались невероятные подвиги и хитрые замыслы, а вот любовные и нравственные страдания вызывали у Дворжака плохо скрываемую скуку.
Одним весенним днем, за чашечкой крепкого чая, в котором коньяка было несколько больше, чем заварки, Мартин исчерпал все мыслимые и немыслимые доводы в пользу того, что у Ромео и Джульетты все-таки случилась жуткая трагедия, и обернулся к ученику, намереваясь смерить того недовольным взглядом. И едва удержался, чтобы не вытаращить глаза. Ян смотрел на него, и, скорее всего, пропустил мимо ушей весь красочный пересказ. Просто смотрел. Но так, словно Мартин был картиной с десятком юных дев в купальне. Под этим взглядом сделалось преподавателю неуютно, и он впервые перестал считать Яна забавным.
Потом привык.
Бывает всякое, вопрос только в том, как к этому относиться. С тем, что Ян находил его привлекательным, проще всего было смириться. Так Мартин и думал до самого наводнения. Когда вконец обезумевший Дворжак в первый раз запер за собой дверь аудитории и неумело, но решительно опрокинул его на стол, что-то предпринимать было уже поздно.
Мартин тряхнул головой.
Оказывается, он так и не перевернул страницу сочинения, да еще здорово замерз. Мало того, он оставил дверь незапертой, и теперь сквозняк вывернул ее в коридор. А в дверном проеме уже бог знает, сколько времени зависала высокая, вычерченная слабым отсветом лампы фигура.
Дворжак ему вовсе не снился.
– А я все удивлялся, – вдохнул Мартин.
– Не перестаю тебя удивлять, есть чему порадоваться и что отметить, – улыбнулся Ян.
Старательно запер комнату, неодобрительно покосился на развороченную кровать и…
– Ай, черт!
Мартин сдержал улыбку. Ян прыгал по комнате, пытаясь одновременно и достоинство сохранить, и стряхнуть воду с уже безнадежно промокших штанов.
– Бедный ты, несчастный, – через некоторое время постановил он. – И спать-то тебе негде.
Может, ко мне пойдешь?
– Выбор есть? – уточнил Мартин, представив себе в красках, что будет, если Ян, словно молодую жену, на руках принесет его в студенческие комнаты.
– Нет, – хмыкнул Дворжак. – Давай тогда бренди пить.
11
Мартин рассеянно прихлебывал бренди, постепенно согреваясь. В комнате с ловкостью профессиональной домоправительницы хозяйничал Дворжак. Наблюдать за тем, как он, сопровождая каждое действие ехидным комментарием, приводил в порядок затопленную кровать, развешивал каким-то хитрым образом простыни и выливал прямо за окно собранную в ведро воду, было любопытно. Даже мучители порой становятся полезными. Наверное, это и впрямь был очень странный, очень длинный, очень другой день.
Глаза слипались. Мартин поправил накинутое на плечи одеяло, поудобнее устроился на стуле. Ян как раз выплеснул очередной кусочек потопа в окно и перехватил бутылку, чтобы получить свою порцию бренди.
– Тебе как будто не впервой, – Мартин не чувствовал угрозы.
– Да ведь всякое бывает, – согласился Ян. – Если просвещенные мыслители не в состоянии о себе позаботиться, средний класс спешит на помощь.
Он рассмеялся. Мартину подумалось, что определенный толк в их занятиях литературой все-таки был. По крайней мере, словарный запас у Дворжака возрос существенно. Порой он умудрялся таким забавным образом комбинировать цветистые обороты, что получившиеся перлы вполне стоило бы увековечить. Когда-то давно, только поступив на работу, Мартин частенько выписывал смешные строчки из сочинений, но вскоре перестал. Зачитывать их все равно было некому.
А Дворжак, выдав очередной такой словесный шедевр, совершенно не понимал, почему кривятся в отчаянной попытке сдержать хохот губы его преподавателя. Мартин со временем пришел к выводу, что Ян попросту не видел разницы между тем или иным оборотом, все они были для него вроде как равнозначными слагаемыми, от перемены которых сумма не менялась.
– Пожалуй, закономерность ты вывел правильно, – похвалил Мартин.
Ян фыркнул и отпихнул ногой ведро, а сам нагло расселся на столе.
– Каждый предназначен для своего, – авторитетно заявил он. – Вот ты, Мартини, если тебя оставить просто так хоть даже в центре Праги, и двух дней не протянешь. А меня можно хоть на северном полюсе оставлять.
– Восхищаюсь твоей скромностью.
– А я, между прочим, тобой восхищаюсь.
Мартин пожал плечами. Одеяло чуть-чуть съехало, а Ян, немедленно это заметив, наклонился и поправил, запахнул покрепче, и, разумеется, не удержался от покровительственного жеста – взъерошил Мартину волосы. Спрашивать чем конкретно так восхищается Ян, желания не было. Мартин уже засыпал, и его бы очень устроило, если бы Дворжак попросту вывалился в окно.
«Да что с ними со всеми?» – невесело подумал Мартин, вспомнив, что не Дворжак один сегодня вел себя странно.
Ян еще наклонился, и вышло так, что Мартин оказался прижатым к его груди. Дворжак придерживал одеяло, разглаживая его у Мартина на спине. Минуту, может две. Было даже слишком тепло, и тяжесть навалившегося на него студента вызывала тупую боль в груди, хотелось, чтобы отпустили.
– В доктора играешь? – осведомился Мартин, когда одна из рук с его спины переместилась на затылок и стала там сосредоточенно ощупывать еще не до конца потерявшую чувствительность шишку.
– Доктора? – в голосе Яна звякнуло раздражение. – Доктора у нас играют во что-то свое. Не пойму только, во что именно.
– Ладно, Ян, шел бы ты уже спать, – он был слишком сонный, чтобы развить тему. Да и потом, разговаривать с Яном о том, что и сам осмыслить не можешь – скверная идея.
– Это вряд ли, – студент хихикнул.
– Тогда тебе придется ночевать на потолке, – промурлыкал Мартин.
Ян снова рассмеялся. Мартин сдавленно зевнул и подумал, что если Ян так и собирается изображать наседку, то грех этим не воспользоваться. Во всяком случае, если тот уйдет, придется спать, скорчившись над столом, а так – почти удобно. Главное, чтобы у Дворжака еще хоть пару часов продержалось благодушное настроение.
Наверное, оно продержалось даже дольше. Он уснул, успел пару раз проснуться, но не настолько, чтобы открыть глаза, а потом уже сквозь сон услышал, как его бережно устроили, прислонив к чему-то. Потом скрипнула дверь, и стало тихо.
12
Утром занятия отменили и, несмотря на бурные протесты Сорьонена, студентов отправили на ликвидацию потопа, который накануне ночью добрался до конюшен и устроил там немалые разрушения. Вода размыла и сеновал, и кучи навоза, смешала это и разлила по всему двору, а манеж и вовсе превратила в сомнительной чистоты бассейн. Лошади, перепуганные перспективой утонуть прямо в стойлах, разломали денники и разбежались. Арабскую кобылу старшего в смене профессора Стивенсона обнаружили первой, она деловито ощипывала кустарник возле учебного корпуса.
Конюха никто не мог дозваться, и, как зловеще предсказал Стивенсон, лучше бы ему и вовсе не находиться. А Мартин, кутаясь в плащ, сделавшийся каким-то слишком для него большим, наблюдал за ходом работ.
– Вот они какие, Авгиевы конюшни, – радовался Яска, орудовавший лопатой наравне с гуманитариями.
– Значит, впору устраивать состязания Гераклов, – поддержал Ян.
– Или пловцов!
Старшие с обоих отделений взяли на себя манеж, третьи и четвертые курсы на тачках вывозили жижу из самого здания конюшни, а самые младшие отлавливали лошадей под руководством Марио де ля Росы. Тут и там слышались возмущенное, больше похожее на визг ржание, задумывавшиеся убедительными окрики студентов, и почти отовсюду – луженый бас физрука. Де ля Роса прежде служил сержантом в учебной части. Лучшего наставника, а заодно и усмирителя почти сотне юных балбесов сыскать было трудно.
Старшекурсники трудились с явным удовольствием, а вот преподаватели, которым по статусу не полагалось нырять, как очень метко выразился профессор латыни, в самую гущу событий, уже начали мерзнуть под мелким, но настойчивым дождем. Стивенсон, убедившись, что работа налажена, придумал себе неотложные дела и исчез в учебном корпусе, который с улицы выглядел и вовсе безрадостно. Все четыре этажа и мансардный в придачу промокли настолько, что здание, того и гляди, начнет расползаться, как забытый на столе пудинг. Вслед за первым, второй этаж тоже признали негодным для проведения занятий, потому что просели полы. Теперь та же участь ожидала и третий – стены кривились под собственной тяжестью, а на побелке процветали колонии жутковатого грибка. Небольшая, к слову, объявилась и в углу комнаты Мартина.
А Мартин наблюдал, в основном, за Дворжаком. Ушел тот, кажется, ближе к утру, и, несмотря на это, выглядел бодрым. Но нервным. Лопатой он размахивал с утроенной кровожадностью. Мутная жижа, в которой вынуждены были топтаться ликвидаторы, летела во все стороны, брызгая и на работавших по соседству студентов. Никто и не думал возмущаться – все знали, что стоит выразить недовольство – и вполне можно было изобразить лодку в этом холодном, неприятно пахнущем море.
– Состязания – это хорошо, – поддержал кто-то. – А лавровый венец дадут?
– Обязательно, – заверил Яска. – Вот только выловим его у поваров из супа.
Студенты смеялись. Мартин решил, что случись такое в его годы, он бы тоже с радостью прыгал в рыжеватой воде, в которой как в супе плавало сено. И лопатой бы махал, пусть и без особого усердия, зато с особой осторожностью. Впрочем, во времена его учебы академию так сильно ни разу не топило.
– Недопустимо! – голос доктора Сорьонена донесся из открытого окна на втором этаже. – Это противоречит не только медицинским нормам, но и даже здравому смыслу!
– Доктор, ваше мнение нам известно, – заверил Стивенсон. – Утром мы его выслушали, наверное, раза три, не меньше.
Мартин невольно улыбнулся, прислушиваясь к спору давних идейных противников. Очевидно, Стивенсон неподрассчитал, и вместо своих неотложных дел нарвался прямиком на ужасного в праведном гневе Сорьонена. В том, что именно в таком состоянии Кари и пребывал, сомнений не было. Заглянув утром на чашечку кофе, Мартин обнаружил только сонного Яску, который пожимал плечами и, виновато ухмыляясь, объяснял, что начальник с самого рассвета убежал куда-то с таким лицом, словно на академию обрушились все смертельные болезни разом.
– Неужели обязательно привлекать всех студентов?
– Вы видите иную альтернативу? – процедил Стивенсон.
Мартин очень живо себе его представил. Андреас Стивенсон был невысоким, зато недостаток в росте восполнял шириной однородно-крепкого туловища и длинной седых, чрезвычайно густых усов. Они завивались и торчали, как у кота. Когда Стивенсон хотел быть убедительным, усы шевелились словно сами по себе, и оттого сходство с котом только усиливалось. Сорьонен, напротив, был высоким и сухопарым, и старший в смене доходил ему от силы до груди. Кари, то ли роста стесняясь, то ли просто от привычки криво сидеть за столом, все время сутулился, а значит, бросал гневные взгляды на лысину Стивенсона, от которой те с успехом отражались.
Победителя в споре быть не могло, потому что оба, по сути, заботились прежде всего о студентах. Конец прениям могла положить только капитуляция одного из противников, и Мартин с любопытством ждал, кому же надоест первым в этот раз.
– Хотя бы младшие курсы нужно освободить! – настаивал Сорьонен. – У них уже и так возросла заболеваемость простудными. О чем вы думали, отправляя их нырять в холодной воде?
– Вы были на материке. И если увиденное не произвело на вас впечатления, мне жаль.
– Впечатления не имеют к делу никакого отношения, – упорствовал доктор.
Мартину вспомнилось вчерашнее зловещее предостережение о том, что профессиональную гордость Сорьонена лучше всего не трогать. Очевидно, Стивенсона никто не предупредил.
– Почему бы вам тогда самому не взяться за лопату?
В ответ на такое Сорьонен фыркнул и удалился. Через несколько минут Мартин заметил доктора во дворе, без лопаты, но с колбами, в которые тот принялся набирать грязную воду.
