Текст книги "Посредники"

Автор книги: Зоя Богуславская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Кончался обеденный перерыв. Они рассматривали выставленный в витрине комиссионки неполный сервиз для чая с треснутым чайником и сахарницей. Бирюзово-голубенькие цветочки гирляндой шли по белому фарфору, отражаясь в подносе. А рядом стояли здоровенные часы с кукушкой, на которых как раз пробило три четверти. Часы были деревянные, циферблат, стрелки, окантовка золотые.

– Ну, а как насчет денег? – обернулся Родион. – Не придумал?

– Сколько просят?

– Полторы новых.

– Фью, – присвистнул Олег. – Лучше давай домишко купим. И корову. Будем круглый год пить молоко, а летом по очереди сдавать хату девицам с хорошим знанием иностранных языков.

– Ладно, – огрызнулся Родион. – Юмор можешь оставить при себе.

Олег покрутил головой.

– А это что? – спросил он, показывая на старый колокольчик с изображением позолоченных животных.

– Как что? Не видишь? Колокольчик.

– Лилипут?

– Дубина ты, – отмахнулся Родион. – Это ж лакеев вызывать. Девятнадцатый век. Анна Каренина или княгиня Бетси, когда им горничная понадобится, хватались вот за такой колокольчик. Понял? – Он вздохнул.

– Ну ладно, – примирился Олег. – Можно, старик, устроить складчину. Скинуться человекам пяти надежных ребят.

– На что скинуться?

– А ты про что?

– Я про машину.

– И я про машину.

Родиона аж качнуло.

– Ну... а дальше, договаривай.

– Оформим на одного. Допустим, на тебя, – сжалился Олег, – а пользоваться будем всем чохом.

Так пятеро парней – гитарист и меланхолик, душа двора Вася Мамушкин, его вечный спутник, лучший метатель диска в юношеской команде длинноногий Петя, Родион, Олег и Валентин Жмуркин, самый одаренный студент с Олегова курса, скинувшись по 350 рублей, стали «совладельцами» «Москвича». Автомобиль был действительно «в возрасте», он дважды побывал в «капиталке», резина уже по третьему заходу была съедена до корда. Но, может, из-за зеленого цвета, местами сильно полинялого и выцветшего, или из-за тяжеловесного хода, который был слышен за три квартала, они окрестили его «Крокодил» (говорят, те живут шестьсот лет) и любили до умопомрачения.

В ту пору, ранним утром, рабочие, разгружавшие хлеб во дворе, и почтальоны могли наблюдать, как за дальним сараем лежит на брюхе зеленое чудище, верхом на нем, опустив голову в зияющую пасть капота, устроился длинноногий Петька, а рядом застывший, как заяц на бегу, прислушивается к шуму мотора Родион, и на физиономии его болезненно отражаются малейшие перебои машины. В кабине «Крокодила», всегда в одной и той же позе, свесив одну ногу в открытую дверцу, а другую приладив меж педалями, возлежит ленивец из ленивцев Вася Мамушкин и услаждает слух окружающих надрывными переборами гитары.

Большим козырем в Родионовой затее с автомобилем было знакомство с Сашей Мазуриным.

Саша был много моложе их всех, но уже в девятнадцать он выезжал на соревнования и был такой же знаменитостью их двора, как в других – шестилетние шахматисты или тринадцатилетние гимнастки.

Родиона с Сашей познакомил Васек Мамушкин, который долгое время был неразлучен с Мазуриным, и, когда тот возился со своей спортивной машиной или чинил старый трофейный «опель» отца-полковника, Васек все так же меланхолично перебирал струны гитары, бубня в ритм какие-то стихи собственного сочинения.

– Нормальная машина, – пожал плечами Саша, прогнав «Крокодила» метров восемьсот. – В достойных руках, разумеется, – добавил он.

– Рук десять, – засмеялся Родион.

– Как? – бросил Саша.

– Пять владельцев – десять рук, – пояснил Родион.

– Н-да! – пробормотал Саша и перешел с Мамушкиным к очередным проблемам.

Поразить Сашу Мазурина было невозможно. Родион впервые встречал парня, который никогда ничему не удивляется. По крайней мере внешне.

Когда Родион с Олегом схватывались по поводу какой-нибудь книги, Саша не реагировал ни одним мускулом, как будто эта материя была далека от него, как Венера от Юпитера. Но если доведенный до накала Родион впрямую обращался к молчаливому свидетелю, Сашка спокойно выдавливал из себя какую-нибудь мысль, которая освещала проблему с совершенно неожиданной стороны.

Ну и завидные это были часики, от шести до восьми утра, когда они были полными хозяевами времени и пространства, а два отцветающих тополя кружили над ними рой бестелесных пушинок. И тополя эти заменяли им, ребятам, выросшим на асфальте, лесные чащи, озера с камышами и поля ароматной гречихи.

Поначалу за каждый день эксплуатации «Крокодила» совладельцы торговались, предлагая взаимовыгодный обмен на магнитофонные записи, билеты на футбол и даже дюжину «Жигулевского». Потом ажиотаж поубавился, торг шел только за уик-энд, и вот настал момент, когда начал сказываться возраст машины. Количество ездовых часов становилось все меньше, количество часов под автомобилем – все больше. И как-то так получилось само, что только Родион без всякого нажима и насилия лежал под этим самым «Крокодилом» часами, не требуя У остальных совладельцев компенсации. Ребята уже плохо ориентировались, когда «Крокодил» приходил в негодность, а когда был в исправности. И преимущественное право пользования естественно перешло к Родиону. Конечно, он снисходил к просьбам ребят, но уж если сам бывал свободен, вернее, если свободна бывала она...

Никогда у него не было такого лета.

Они с Валдой исколесили все Подмосковье. «Крокодил» выжимал 80—90 километров, и они мчались по шоссе, врубаясь в поток машин, как ветераны автоспорта. Видно, все в его натуре соединилось для этой страсти. Он любил «Крокодила» как живого. Заботился о нем, «лечил», умывал. Он скучал, когда отрывался от машины на полдня. Он готов был гладить кузов, ласкать крыло. Он доставал запчасти, драил никель, стекла, полировал до потери сознания все покрытые краской части. И «Крокодил» отвечал ему взаимностью. Это была добрая, покладистая машина. Она не любила быстрых переключений, резкого торможения или внезапных разворотов. Родион приспособился к мотору, тормозам. Он прилежно изучил все причуды характера «Крокодила» и знал, что тот не потерпит, если вздумаешь ехать, не прогрев мотора две-три минуты, никогда не давал резкого ускорения, если не была выдержана вторая передача. И многое, многое другое.

И все же азарт езды, новизна окружающего, свист ветра в проемах стекол – все это приобретало особый, высший смысл, только когда она, Валда, участвовала во всем этом.

«У каждого человека, – думал он, – бывает ощущение полноты счастья. У одного – это миг, когда он достигает пика Гималаев, у другого, когда выдержал последний день голодовки, у третьего, когда видит в микроскопе то, чего искал, а у четвертого – просто когда слушает музыку или стоит перед входом в Архангельский заповедник».

Для Родиона в ту пору это была езда с Валдой.

Впоследствии он не раз думал, что в двадцать два еще не могло быть наслаждения достигнутой высокой целью, потому что все цели были далеко впереди, а могла быть только радость наслаждаться самим процессом. Он мчался куда-то по одной из дорог, не думая о конечном пункте. Счастьем была сама езда.

Но теперь чаще спрашивала она, и ее вопросы задевали его.

– Зачем мы носимся как сумасшедшие? – говорила она. – Все объездим за одно лето, а дальше?

– Так далеко я не заглядываю, – говорил он и целовал ее.

– А если после института меня пошлют работать в Латвию или... в Южную Америку?

– Тогда и будем решать.

Он не мог согласиться с тем, что Валда стала думать только о будущем. Ей нужна была эта определенность на пять лет вперед. Она жила будущим даже больше, чем настоящим. Как люди, которые никогда не забывают, что после встречи Нового года придется снимать с елки игрушки, а после вечеринки вымыть посуду и полы. Конечно, ей тоже было хорошо вот сейчас, в эту минуту, когда они мчались на Клязьминское водохранилище, чтобы посмотреть на стройный косяк белоснежных яхт, или на водную станцию в Химки, или на эту самую речку в Звенигород. Она ездила с ним повсюду и слушала его рассказы, остановив свои темные, неулыбчивые глаза на его лице. Она соглашалась делать все то, что он предлагал, но сама никогда ничего не желала. Она не  с т р е м и л а с ь, она не сопротивлялась.

Ни разу он не мог припомнить, чтобы она о чем-либо попросила его. Или активно выразила свое настроение. Но уж если ей не хотелось... переубедить ее было невозможно.

Она спрашивала: «Разве это так необходимо?» Или: «Это очень важно для тебя?» Как будто сразу давая понять, что конечно же это для него не может быть важно.

Только раз она с охотой поддержала его идею.

Родион задумал провести воскресенье вместе с Олегом и его новой приятельницей Валей – студенткой какой-то театральной студии или училища.

Родион снисходительно улыбался, думая об этом. О том, что у его белесого друга могла завестись своя  л я л я.

– Воображаю, – сказал он Валде. – Артистический самородок, будущая Бабанова. Оба млеют, за руки держатся и учат монолог из «Собаки на сене».

Валда не ответила.

Накануне, в субботу, Родион провел второй допрос Мальцова. И эта встреча дала мало нового. Парень явно тянул резину. Как только речь заходила о его семнадцатилетней Галине, он зло иронизировал над догадками Родиона, наотрез отказываясь дать объяснение происшедшему.

После часа хождений вокруг да около Родион сдался.

– Ну ладно, выкручивайтесь! Я умываю руки. Только на что вы рассчитываете?

– Пусть судят и дают, что положено.

– А что положено?

– Ну это вам лучше знать. Вы выбрали себе эту работенку, упекать людей подальше.

– Ничего этого я не выбирал, – огрызнулся Родион. – Значит, вы можете перекалечить всех девок, и никто вас не имеет права остановить? Так, да? – Родион вздохнул. – Я подумал: «Зачем ему срок зарабатывать? Мы с ним поладим».

– А еще что вы думали? – осклабился Мальцов.

Родион поглядел в окно. Небо ярко синело в квадрате окна. И он вспомнил, как вчера та же синева плыла над их головами. Жара застыла в воздухе, и сейчас ему снова, как во все эти дни, представилась езда с ветерком, и они катят в своем зеленом «Крокодиле» по нескончаемой, как кольцевая трасса, дороге, пьяные от движения, быстроты. На поворотах машину заносит на бок. Он чувствует тепло навалившегося тела Валды и застывает. Только руки мягко выворачивают руль, чтобы ее не отбросило обратно на место.

– Разрешите закурить? – услышал он.

– Курите, – пожал Родион плечами.

– Не знаете вы эту Галю, – вдруг сказал парень. – Не принуждал я ее к сожительству. И не думал. Она сама ко мне явилась. Как говорится, «явилась и зажгла». И все было у нас строго по договоренности.

– По договоренности? Ну и словечки вы выбираете.

– Уж какие имеются.

– Ну хорошо. Если вы обо всем договорились, почему же теперь уговор не хотите выполнять?

– А теперь не хочу, – парень упрямо сжал губы.

– Что ж, разлюбили? – не удержался Родион. – Надоела?

– «Разлюбили – не разлюбили», – передразнил Мальцов довольно точно. – Не так все это. И она совсем не такая. Я думал... – Мальцов нервно затянулся. Комната уже была полна дыма. – Думал, все иначе...

– Значит, – уточнил Родион, – сегодня одна для вас не такая, завтра другая не такая, а где же граница? Граница между увлечением и распущенностью?

– Ладно, – махнул рукой Мальцов. – Не можем мы понимать друг друга.

Так Родион и остался ни с чем.

На другой день, в воскресенье, он завел «Крокодила», заехал в общежитие к Валде, затем на Разгуляй к Олегу.

– Полежим на траве! – обрадовался Олег.

Но у Родиона была другая идея. Он давно мечтал свезти Валду в Кусково. И Олега тоже. Не оценить неповторимой красоты отделки бывшего загородного дома графа Шереметева они не смогут. Это кого хочешь укачает.

Он мчался по Садовому кольцу, предвкушая особенный праздник, когда самые для него близкие, Валда и Олег, будут с ним весь день. Посмотреть Кусково – это не то что просидеть в химкинском ресторане. Олегову зазнобу он в расчет не принимал.

Это было как раз из тех «вечных ценностей», над которыми так иронизировал Олег.

– Не могу объяснить, – как-то изливался Родион Валде, – почему меня это так задевает. Со мной прямо что-то творится, когда я вхожу в залы Кусковского дворца, брожу между колоннами, задрав голову смотрю на окна, высокие потолки. Полная завершенность художественного мышления. Мне в этот момент кажется, что и я способен на великие свершения, на неслыханную активность действий. А потом все проходит. Порыв испаряется, и я соглашаюсь с Олегом: вечное, непреходящее не может родиться в стремительных ритмах нашего времени. Как создать для потомков памятники на тысячелетия и вместе с тем уметь переключаться, бежать с веком наравне, чтобы ежедневно все обновлять?

Валда уверяла его, что и сейчас создается вечное и что поток информации и технический прогресс тому не помеха. Но это она только так говорила.

Сидя за рулем, Родион в зеркальце разглядывал Олегову Валю и не мог не признать, что она оказалась классная девчонка. Родион вообще-то с такими девчонками не знался. Она скорее походила на иллюстрацию к журналу. Во всяком случае, в те времена такие девочки встречались не часто. В брючном костюме, с блестящими, яркими губами и какой-то двухцветной стрижкой, с коралловыми сережками в маленьких ушах, она положительно нравилась ему. Да, Белесый не промахнулся.

Родион летел сквозь жару, чтобы наконец увидеть дорогие ему места. Ему казалось, что он откроет ребятам что-то важное и что это важное еще больше сблизит их всех... Стоило ему представить старинный сумеречный пруд со склонившимися к нему отцветающими липами, силуэт дворца, отражающийся в нем, ветхий мостик на возвышении, как он чувствовал всем своим существом нетленность, несмываемость почерка человеческого.

– У этого чертова графа, – проговорил он ликуя, – особое отношение к дороге было. Учел все. И общий вид, и каждый уголок в отдельности, а? Вот смотрите!

Долгожданный мостик вынырнул из тени деревьев, Родион притормозил, они выскочили из машины, и им открылись как на ладони сверкающая поверхность пруда, островок посредине, аллея со столетними липами, ограда парка с коваными решетками и вазами на столбах...

– Дорога-то раньше шла ко дворцу Растрелли, на Перово, – прожурчала Валентина.

Она стояла сзади, с Олегом. Родька даже не понял, о чем она. Потом спохватился.

– Какой Растрелли? Это же все крепостные строили. И пруд, и архитектурный ансамбль. Предание гласит – за одну ночь пруд был вырыт людьми, спасшимися от чумы тысяча шестьсот пятьдесят пятого года.

– Нет же, – засмеялась Валентина. – Это действительно легенда. Здесь работали профессиональные художники, архитекторы и вольнонаемные люди.

Пара туристов обернулась и беззастенчиво пялилась на Валентину.

– Это тоже гипотеза, – обиделся Родион. Он скосил глаза на Валду – она сейчас во все глаза лупилась на Олегову партнершу. – А Растрелли при чем?

– Он соседний дворец строил, не этот, – пояснила Валя. – Я же говорю, эта дорога вела в Перово. А вон то село подарила императрица Елизавета Петровна своему любовнику Разумовскому. Здесь для ее фаворита и был выстроен дворец. Императрица сама часто в нем жила. С наследником. Летом, конечно.

Вот так она кидала ежеминутно. С милой шуточкой, как будто она с пеленок знала каждую достопримечательность Кускова. Олега все это не задевало, а Родион почему-то слинял начисто.

Когда они вошли во дворец, Валя онемела. Она совершенно не ориентировалась в расположении залов, картин, точно не была здесь никогда.

– Я здесь и на самом деле впервые, – захохотала она, запрокидывая стриженую голову. – Правда, правда.

– Как это? – поразилась Валда. – А все сведения у вас? Из книг?

– Вовсе нет, – еще сильнее залилась Валентина. – Мы по парку много гуляли. С одним человеком – большим знатоком. А дворец закрыт был.

Тут-то Родион и взял реванш.

Он рассказал им о шпалерах, вытканных из толстой крученой крашеной шерсти с тысячью оттенков. Из этой же шерсти портрет Екатерины II в золотой раме. Показал Малиновую гостиную, в которой некогда сверкали малиновые штофные обои. Он ошеломлял деталями, сопоставлениями. Точно эксперт-искусствовед, он анализировал рисунок дубовых фламандских кресел, объясняя, почему они принадлежат к середине семнадцатого века, а не к восемнадцатому, когда создавался дворец, что обивка кресел сохранилась той же, что при чопорных гостях графа Шереметева.

– Вот здесь на камине, – показывал Родион, подражая манере гида, – в наборной крышке из дерева панорама Кускова середины восемнадцатого века, а вот, – подводил он их к столу для хранения нот, – шедевр инкрустации, уникальное произведение искусства...

Валда шла за ним чуть дыша, немая от изумления и восторга, и Родион ощущал тот подъем душевных сил, который может даже заурядного человека преобразить на одну какую-то минуту в сверходаренного. А ему отпущена была не одна минута.

Потом они пили в маленьком летнем кафе фруктовую воду и закусывали яичницей с сосисками. Они спорили, острили, волны беспричинного безудержного смеха захлестывали их. Посреди всего этого Родион вдруг увидел за соседним столиком девчонку. Лет шестнадцати. Беловолосая, в очень открытом сарафане, и с нею неприятный, с выступающими зубами парень, с которого она глаз не спускала. Где-то он видел эту малявку. Лицо с припухшими веками над темно-серыми кроличьими глазами.

– Доедайте и пойдем, – услышал он слова Валды.

На тарелке Валентины оставался кусок яичницы и полсосиски.

– Жарко, – отмахнулась та и отставила тарелку. – Двинулись? – она приподнялась.

Валда посмотрела в сторону стола и каким-то странно замедленным движением, как в кинематографе, вынула из стаканчика две салфетки, собрала вилкой остатки с тарелки Валентины и завернула.

Все тягостно молчали.

– Что ж, накормим этих кошек за всех других, – кинул Родион. – Идемте же! – Его уже неудержимо тянуло вон из кафе.

– Да, конечно, – пробормотала Валда. – Покормим кошек. – Она оглядела каждого по очереди. – Когда я была маленькая, у нас  с т о л ь к о, – она вытянула ладонь вперед, – и на четверых не было.

«То-то и оно! – подумал Родион. – А ты про шторы, вензеля. Где тебе докопаться до ее психологии».

На улице, обернувшись, он в окне снова увидел знакомую девчонку. Парочка допивала кофе. Теперь он вспомнил наконец! Галина Рожкова. «Потерпевшая», зазноба Мальцова. Значит, в Кусково ее занесло. И с этим зубастым парнем. Кто бы мог подумать...

Через полчаса они лежали в траве на лесной поляне. «Крокодил» отдыхал рядом в тени. Пахло черникой, теплым мхом и дымом из дачного поселка.

Возбуждение Родиона не утихало. Он говорил без умолку. Все они – и Валда, и Олег с его дивной актрисой – были ему родные в доску. Он любил их вселенской любовью и благословлял час, когда ему пришла идея прокатиться вместе в Кусково.

– Ну, обними меня, – просила Валда.

Он стискивал ее плечи, перебирая горячие волосы.

– Маленькая моя, – шептал он, дурея. – Миленькая.

На обратном пути они проехали по окружному шоссе на Клязьминское водохранилище, выкупались. Купались много, долго. В наступившей полутьме слышались голоса, летели брызги. Родион вылез на берег и видел белые призраки, настигающие в воде друг друга. Ах как клево все-таки жить, когда выкупаешься, когда твоя девчонка рядом и ты поворачиваешь ее к себе, осторожно вытирая ее шею, грудь своей рубашкой.

В понедельник Родион в третий раз должен был встретиться с Василием Мальцовым.

По дороге в прокуратуру он тщетно пытался побороть праздничный настрой души, чтобы разжечь воображение, вызвать в себе интерес к этой истории. Уж очень полярны были проблемы этого парня и его собственные. У Родиона возникло чувство, что он чем-то даже марает свои святые отношения с Валдой, вникая в переливы неблаговидной связи Мальцова с Галей. Ему захотелось покончить разом это неприятное дело. Пусть Мальцов заработает наказание, которого сам добивается.

«Сегодня же подведу черту, – подумал он. – И отчитаюсь перед Федором Павловичем».

В комнате следователя жара прокалила подоконники, шкафы, даже вода в графине помутнела. С отвращением он в который раз перелистывал дело, первые допросы, снятые со свидетелей, Мальцова, «потерпевшей» Гали, которая преспокойно развлекается с другим. Папка была противно теплая, хотелось пить, но вода казалась несвежей. Ожидание становилось все тягостнее. Пришел следователь, сел за соседний стол, закурил сигарету и углубился в чтение протоколов. Казалось, Родиона он во внимание вообще не принимал.

Родион тяготился все больше, проклиная запаздывавшего Мальцова. Он заставил себя думать о завершении всего этого постыдного этапа ученичества и о том времени, когда наконец-то он перейдет на стажировку в адвокатуру. Затем вступит в коллегию адвокатов, и ему начнут поручать  н а с т о я щ и е  д е л а.

За соседним столом тем временем уже шла своя жизнь. Являлись с показаниями вызванные на сегодня свидетели. Они отвечали, следователь записывал услышанное, все шло у того как надо, и Родиону было стыдно, что сам он сидит бездарно за пустым столом и теряет авторитет.

«Совсем обнаглел, – подумал он о Мальцове. – Если не под стражей, значит, можно черт те как вести себя».

Прошел целый час, когда в комнату неожиданно вошла мать Гали.

– Федора Павловича где можно найти? – торопливо проговорила она, не здороваясь.

– Не знаю, – отрезал Родион. – Вашим делом занимаюсь я.

– Мне старшой нужен. – Она была явно не в себе. Грубоватое властное лицо потеряло амбицию. С ней происходило что-то непривычное.

– Если хотите дать новые показания, – с деланным равнодушием произнес Родион, – я могу записать. Федор Павлович с ними после ознакомится. Я как раз жду Мальцова.

– Не дождетесь! – отрезала женщина.

– Как это? – возмутился Родион. – Он же ко мне приходит, а не к Федору Павловичу.

– То раньше, – протянула мать Гали, – а теперь не придет. Нет его.

– То есть как нет? – подскочил Родион.

– Совсем нет, – сказала мать. – Он себя того... порезал, – и она показала краем ладони на горло.

Родион ринулся с места.

– Вы понимаете, что говорите?

– А что от Васьки еще ждать, – огрызнулась она, – привык руки в ход пускать. Сначала к людям с кулачищами...

Родион плохо соображал. Он уже не слышал, что говорила эта баба, он понимал, что случилась катастрофа. Катастрофа, беда, к которой он, Родион, имеет прямое отношение. «Да не может быть, – пронеслось в мозгу. – Дело-то плевое поручили, ерунда какая-то. И парень непробиваемый».

– Где он сейчас? – выдохнул Родион.

– В больнице. Можете позвонить. – Она протянула бумажку.

Родион, путаясь в диске, начал набирать номер. Занято. Он уже подумал бросить и мчаться в больницу, но в этот момент ворвалась Галя.

Ее роскошные волосы слиплись от пота, платье, натянутое на груди, промокло, кроличьи глаза потемнели от гнева.

– Уходи! – приказала она матери, с трудом переведя дыхание. – Ты уже сделала свое!

Мать упиралась.

– Иди же, – дочь тащила ее к двери. Слезы негодования блестели на серых ресницах.

– Допрыгались, голубчики, – проорала мать неизвестно про кого, но Галя уже выволокла ее из комнаты.

Через полминуты она вернулась.

– Это я во всем виновата, – вскрикнула Галя. – Я. Даже если он... все равно меня судите.

Родион с отчаяньем продолжал набирать номер больницы. Наконец отозвался чей-то голос.

– Дежурная! Как там состояние Мальцова? Мальцова, говорю...

Казалось, она перерыла все истории болезни, прежде чем дать простую справку. Потом подошел кто-то другой и ответил, чтобы по поводу Мальцова звонили в изолятор. Родион записал телефон изолятора.

– Значит, жив, – сказал он Гале. – Успокойтесь. А то рубите сплеча. Можете ухудшить его положение.

– Да никакого такого положения у него нет. – Теперь она как-то осела, потухла. Голос звучал с полным безразличием. – Обыкновенная история. Только он в ней совсем не виноват.

– Пусть так, – собираясь с мыслями, сказал Родион. – Но отношения между вами были? И на вашу маму он руку поднял. От этого никуда не скроешься.

– А он и не скрывался, – отмахнулась она. – Просто всем этим поступкам есть совсем другое объяснение, чем вы даете.

– А факты? Например, почему он не хотел узаконить ваши отношения?

– Потому что мне это ни к чему.

Тяжба была затеяна матерью этой девочки. Не поставь она событий на принципиальную высоту, может, и поладили бы потом. Во всяком случае, все было бы забыто, перезабыто и осталось только в семейных преданиях. А теперь дочка вспомнила о самолюбии. Раньше надо было думать, милая.

– Не верите? – бросила Галя и отвернулась. – Для вас ведь вся жизнь уложена в статьи уголовного кодекса. Выучили и рады. А она не всегда укладывается. Бывает, что никто не виноват, а сделать ничего нельзя.

– Нет такого положения, чтобы не нашлось выхода. – Родион смягчился, – Может, вместе поищем? – сказал он. – Видите, что теперь стряслось.

– Не знаю я ничего. Господи, – прошептала Галя. Она теребила пуговицу на беечке трикотажной кофты. Пальцы побелели от волнения. – Ведь все дело в том... – она перевела дыхание, – что... что он был для меня совсем случайный человек. Первый встречный, можно выразиться. Если б я его получше знала!

– И вы пошли с первым встречным?

– Вот именно. Пошла. Назло Генке. Мне Гена нужен был. Только по нем я бредила. А он... – голос ее оборвался хрипотцой, точно прокуренный, – он, видно, только побаловаться хотел. Месяца через два стал пропадать. Вот я на стенку и полезла. Думала, лишь бы отомстить. Родители Васины в деревню уехали. Иной раз он на меня поглядывал. Я знала, что он не откажется от меня. – Она сглотнула комок в горле. – Мы и встречались-то с Васей всего ничего.

– Ну, и что?

– Вернулся Генка. И все пошло-поехало. Я про нашу с Васей любовь почти вовсе забыла. Говорю вам, только Генка мне нужен был.

Родион подумал, что надо бы записывать: показания Гали имели решающее значение для квалификации вины Мальцова.

– А с Васей как же? – нахмурясь, уточнил он. – С ним все же продолжалось?

– Хотела разорвать. Чувствую, не могу его обманывать. Позвала его к нам и все рассказала.

– Что рассказали? – упавшим голосом переспросил Родион.

– Что не нужен он мне и не будет ничего. – Она глядела в сторону. – Здесь мать моя нас и застукала. Такой скандал пошел, на весь дом. Меня избила. И к нему – чтоб женился. – Она прокашляла совсем осевший голос, вынула из сумки платок и вытерла углы искусанных губ. – Я, дура, еще пригрозила Васе: «Женишься – все равно бегать от тебя буду».

Родион растерялся. Бог ты мой, какой переплет. А Мальцову-то каково? Ведь эта семнадцатилетняя шмакодявка что натворила! И он, Родион Сбруев, бессилен теперь что-либо исправить. «Вот и первая твоя роковая ошибка, – пронеслось в мозгу. – П р о г л я д е л  ты Мальцова. А вдруг он совсем оборвал свою жизнь?» Тогда не помогут ни покаянные тирады этой Гали, ни его, Родиона, запоздалое прозрение.

Он пододвинул телефон и стал беспрерывно набирать изолятор.

На четвертый раз к телефону подошли. Глухой голос ответил, что Мальцову наложены швы, сделано переливание крови. Все зависит от состояния в ближайшие сутки. А вообще-то организм очень здоровый.

Родион положил трубку. Спина взмокла и горела, как от ожога.

Галя беззвучно плакала.

Перед глазами Родиона встала вчерашняя сцена в кусковском кафе, как она сидела с этим зубастым Генкой, разомлев от жары. Как тянула коктейль соломинкой, а ее глаза с припухшими веками не отрывались от лица парня. Сейчас то, вчерашнее, казалось таким далеким, как будто трагедия сегодняшнего была отделена рвом, через который не перебраться. И его собственное счастье, еще утром переполнявшее его до краев, тоже отодвинулось на тысячи километров.

Родиона потрясла полная непредвиденность подобного поворота событий.

«Невероятно, но факт, – любил говорить Федор Павлович. – Профессионалы в нашей области прекрасно знают это». Но Родион не мог примириться, что вот так запросто, за здорово живешь восемнадцатилетний парень захочет пырнуть себя ножом. Из-за чего! Из-за этой крольчихи, которая слова доброго не стоит. Чертовщина какая-то. А повернулось иначе. Для Мальцова обстоятельства как сложились! Ведется следствие, и в нем нет вины, только один позор. И предательство девчонки, из-за которой все случилось. Она предала и плевала на него. Это кого хочешь подкосит. Да и совпадение – не застукай их мать или будь она поумней, кто знает, как все повернулось бы.

«Только вчера ты думал, что знал человека, осуждал его, – с горечью рассуждал Родион, – а на самом деле ни хрена ты о нем не знал. Ты спокойно глядел, как он стоит у последней черты и его душит отчаянье, да еще грозил сроком, поучал, как надо вести себя. И ни в чем, ни в чем ты не сумел разобраться».

– Значит, так, – сказал он, возвращаясь к реальности. – Когда мать вас застала, вы как раз признавались Мальцову в своих отношениях с Геной?

Галя кивнула.

– Ну и что... вот в этот раз, когда вы ему раскрыли, что он для вас только орудие мести, вы что, тоже были с Мальцовым... как раньше... перед тем как вас застала мать? – не удержался Родион.

– Была...

Она наклонила голову, и он увидел светлую макушку, густо обрамленную жесткими волосами.

– ...Уж после этого мы с ним объяснились.

«М-да, – подумал Родион, наспех записывая услышанное. – Такое не сочинишь».

– Сутки надо потерпеть, – сказал он, вставая. – Не теряй надежды.

– Господи, если б я его понимала?! – сказала Галя, сжимая ладонь. – Я с вами поеду, можно? Там подожду.

– Да, да... конечно.

Родион стал собираться. Она не двигалась с места.

– Идем, – позвал он, – я подвезу тебя.

Все та же жара стояла на улице, запыленные ветки клонились в окна прокуратуры, и небо было синим, как вчера, но все было другим. Он ехал в потоке автомобилей с ощущением тягостной необратимости происшедшего. Нелепое, страшное несчастье запутало его, и он не в силах выкарабкаться. Никогда еще он никого не хоронил из близких или родных. Никогда не сталкивался с невозможным. У него это просто не укладывалось в мозгу. Сам он был полон энергии, сил, для чего же другим надо было губить себя? Неужели то, что тебе удача во всем и ты счастлив, это тоже ничего не значит? Все может в один миг, которого ты совсем не ожидаешь, перевернуться по «независящим от тебя обстоятельствам»? Сейчас его поразила и потрясла мысль, что, очевидно, именно так живут все люди – в этом неизбежном соединении взлетов, радости и утрат. И может быть, только пройдя через испытания и горечь потерь, рождается полноценная личность, способная выстоять перед жизненными невзгодами и неотвратимостью смерти.

Он высадил Галю у приемного покоя, подождал, пока она вошла. Затем двинулся в хирургию.

– Я из прокуратуры, – сказал он, показывая свое удостоверение дежурному врачу. – Мне нужно поговорить с Мальцовым.