Текст книги "Посредники"

Автор книги: Зоя Богуславская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

XIII

Наташа выдвигает один ящик, другой, пытаясь привести в порядок белье – рубахи, майки, носки.

Родион ушел позже обычного. Судебное заседание по понедельникам часто начинается с одиннадцати. Сегодня прения сторон по делу Тихонькина. Ночью ей даже приснился этот Тихонькин. Будто он бежит по льду, ноги расползаются, как у олененка. Он падает, потом опять поднимается. «Зачем же ты бежишь по льду?» – кричит она ему изо всех сил. «Нож надо в прорубь бросить», – мычит он ей в ответ, а ноги опять все расползаются и скользят на одном месте...

Разобраться в белье – и на работу. Эту неделю – понедельник, среда, пятница – с полтретьего, следующую – с утра. Никак она не умеет примениться к своей новой жизни, к этой квартире. Хотя что изменилось в ней? Телевизор побольше, магнитофон новый. В глубине, над столом, справа от фотографий отца и школьного выпуска, появился портрет матери. Да, мать умерла. Когда Наташе сказала об этом ее сменщица на Петровке, она кинулась искать Родиона, звонила раз пять. Подходила женщина...

Наташа добирается до нижнего ящика, присаживается на корточки.

Теперь уж Родион не так мчится по улице, не обрушивает на тебя каскад планов, фантазий – переменился. Может, из-за смерти матери? Раньше долго он ни на чем не умел задерживаться. Даже на себе самом. Уж не говоря о ней. Скажет: «Как ты себя чувствуешь?» Или: «Что-нибудь стряслось?» – но ответа никогда не слышит. Иногда она обижалась: «Почему ты не спросишь, как у меня дома? Я ж тебе вчера сказала, что отец заболел». Он удивленно вскинет брови: «Так ты же ничего не рассказываешь! Как там с отцом?» Она ответит, и он облегченно вздохнет: «Ну вот, я же знал, что ты сама все объяснишь».

И никогда он не умел лицемерить. Сразу запутается, растеряется. В этом и беда. Когда ты станешь ему неинтересна, он тоже не притворится. Из вежливости там или с умыслом. Как не захотел продолжать спектакль той осенью. Исчез, и конец. Словно переселился в другой город...

Рубашки хрустящие, хорошо отглаженные. Приспособился без матери, отдает в «Снежинку».

Через два дня наконец-то кончится процесс по делу Михаила Тихонькина. Слава богу. Родион весь издергался.

Она смотрит на часы – не опоздать бы на работу. Одной пациентке на полчаса раньше назначила. У немолодой тощей женщины после кишечного заболевания стали выпадать волосы. «Век лысых женщин», – написал когда-то французский «Вог», рекламируя парики. Положим, и мужчин тоже.

Действительно, после тридцати пяти волосы лезут очень у многих.

Наташа надевает пальто, бегом спускается по лестнице.

Тощей пациентке стоит посоветовать дарсонваль, витамины B₁, B₆. Пусть походит на процедуры, поколется, Согласится ли? А то ведь скажет: «Когда мне ходить на уколы, заниматься витаминами, массажем?» А без этого положение не улучшится. Настаивать, грозить облысением – нельзя. Мало ли какие у человека обстоятельства.

Когда-то Наташа сама пришла в «Косметику». Еще в старое здание на Петровку. На шее неожиданно выступило множество мелких, как присоски, родинок. Подобно опятам у пня, они множились с неимоверной быстротой. Казалось, будто шея забрызгана капельками грязи. «Не расстраивайтесь, – сказала ей врачиха с кожей смугло-абрикосового отлива, улыбаясь живыми, веселыми глазами, – это поправимо».

Она повела ее в другой кабинет, к косметологу-хирургу Анне Георгиевне Массальской. Наташа не могла оторвать глаз от Анны Георгиевны, от тонкого профиля пушкинских времен, прозрачно-молочной кожи лба и щек, каштановых пенистых волос. Тихий, ласковый голос Массальской действовал магнетически, Наташе захотелось быть хоть чем-нибудь похожей на эту женщину, которая была намного старше ее.

Впоследствии они подружились.

Наташа обнаружила, что множество самых разных пациенток стремятся к Анне Георгиевне отнюдь не только для исправления ошибок природы. Уход за внешностью составлял лишь одно из слагаемых извечной тяги женщин к самосовершенствованию. Кроме того, к ней шли по всякому поводу, как будто во власти Массальской было вернуть друга, мужа, купить нужную мебель...

Наташа стала мечтать о профессии врача-косметолога. Теперь она всматривалась в женские лица, примериваясь, как сделать лучше внешность той или другой из них. И однажды она решилась. Пошла сдавать экзамены в медицинский институт.

Теперь она работала в новом «Институте красоты», что на Калининском, где главврачом была знаменитая Кольгуненко. Туда же пришла и Анна Георгиевна...

На улице холодно. Уже ноябрь. Снег лежит. Наташа вспоминает, как когда-то с Родионом они летали на лыжах с гор в Опалихе, потом ели обжигающий борщ в избе. Вкуснее этого борща она сроду ничего не едала. Каталась Наташа плохо, то и дело он вытаскивал ее из снега. Когда лыжи глубоко завязнут, ни за что одна не подымешься. А он издевался: «У тебя просто тыльная часть перевешивает».

...В метро рядом оказываются студенты. Они бурно обсуждают итоги очередного конкурса бит-ансамблей. Наташа слушает их голоса, не вникая в смысл. Она думает. Что представляет собой жизнь Родиона теперь, когда они снова вместе? Две трети времени уходит у него на подготовку к процессу и на судебные заседания, подобные вчерашнему. Длительные, изматывающие. Какие же на это все нервы нужно иметь, волю, выдержку!

И снова – уж в который раз! – возникает перед ней картина единоборства между Родионом и Тихонькиным.

Тихонькин стоит, хмуро глядя мимо судьи. За спиной, на лавке, Саша Кеменов и Кирилл Кабаков.

Кеменов согнулся, теребит рукой лацкан пиджака. Светлая голова аккуратно причесана, пиджак хорошей шерсти. Отвечая, он поднимает голову, устремляя бесстрастный, холодный взгляд в пустоту, на щеке начинает дергаться мускул.

Кабаков то и дело сморкается, подавляя всхлипы. Он в отчаянии. Слезящиеся глаза неотступно следят за Тихонькиным. Когда тот отвечает на вопросы суда, Кабаков ерзает на скамье, чтобы изловчиться и заглянуть в лицо Михаилу.

После допроса Тихонькина поднимается Родион. Наташа знает это упрямое выражение его лица, когда жестко наливаются скулы, настороженно горят глаза, точно гипнотизирующие собеседника. Сегодня лицо Родиона выглядит серым, нездоровым – лицом человека, не спавшего много ночей.

«В свое время, – говорит он, – медэкспертиза установила, что ни одно ранение не могло быть сделано ножами, которые приобщены к делу. Характер раны в легком говорил...»

Сбруев бубнит уже знакомое суду, его едва слышно.

«Вы настаиваете на том, что взяли сапожный нож у отца и им нанесли удар в бок?» – обращается он к Тихонькину. «Настаиваю», – говорит Тихонькин, уже сильно измотанный. «Вы подтверждаете, что этот нож вы затем бросили в прорубь?» – повышает голос Родион. «Подтверждаю», – выдавливает из себя Михаил, готовясь повторять одно и то же до обморока. «Разрешите прервать допрос подсудимого, – обращается Родион к судье, – и пригласить в зал еще одну свидетельницу».

Судья выслушивает согласие Мокроусова, безразлично вялое поддакивание Тихонькина, Кеменова, Кабакова, затем, посовещавшись с заседателями, отдает распоряжение конвоиру. Тот исчезает за дверью.

В зал входит мать Тихонькина.

Она приближается к столу, чуть шаркая, вперив глаза в судью. Ни разу она не позволяет себе взглянуть на сына за перегородкой. Но тот... Наташу мутит при одном воспоминании о реакции Михаила на появление матери, с которой за прошедшие два года, очевидно, произошла разительная перемена.

Подойдя к судье, Васена Николаевна разворачивает темную тряпку, вынимает из нее нож. Заточенный кусок металла весело блестит на темном сукне стола.

«Объясните суду, – властно поднимается голос Родиона, – где находился нож все это время?»

Васена Николаевна монотонно, будто заученно излагает историю обнаружения ножа. В процессе ее рассказа лицо Тихонькина становится пепельно-белым, глаза застывают на фигуре матери. Васена Николаевна замолкает, в полной тишине зала она идет и садится на скамью, держа в руке тряпку.

«Тихонькин, встаньте!» – раздается решительный голос судьи. Опыт подсказывает ему, что этот момент – единственный для признания, через минуту будет поздно.

Михаил встает.

«Вы узнаете этот нож, предъявленный суду вашей матерью?» – «Узнаю», – опускает голову Тихонькин. «Это тот самый нож, о котором вы говорили?» – «Да». – «Значит, вы обманывали суд, когда утверждали, что бросили его в прорубь?»

Тихонькин молчит. Проходит вечность.

«Отвечайте суду», – требует судья. Тихонькин кивает. «Мы не слышим вас, – повышает голос судья. – Обманывали или нет?» – «Обманывал. Я знал, что он пропал у отца раньше». Не давая ему опомниться, судья предлагает: «Расскажите суду, как все было в действительности».

Тихонькин смотрит куда-то мимо судьи, потом опускает глаза, потом снова тоскливо смотрит в ту же точку и, не глядя ни на кого, бормочет: «Когда я вырвался от матери, я хотел догнать ребят, но они были уже далеко... Нож я потом взял у Кеменова...»

Михаил отвечает, голос звучит бесцветно, а на скамье подсудимых растет смятение. Кеменов цепким взглядом впивается в Тихонькина, словно пытаясь остановить поток его признаний, мускул на щеке дергается сильнее. Кирилл Кабаков начинает гримасничать, кривляться, вот-вот разрыдается.

Тихонькин останавливается, словно опомнившись, оборачивается на Кеменова. «То, что я сейчас рассказал, – равнодушно цедит он, – не меняет положения. Уже потом я ударил его... и убил все равно я».

Наташа видит бросившуюся,к выходу сестру Тихонькина, чувствуя, что сейчас все сорвется, но она вспоминает, что главные аргументы у Родиона еще впереди.

...В институте ее уже ждут.

Волосы тощей пациентки выпадали главным образом на висках и темени.

– Вам обязательно уезжать? – спрашивает Наташа.

Пациентка густо краснеет.

– Конечно, – спешит Наташа, – я могу вам предложить особое мыло, втирание и самомассаж по утрам, но лучше было бы...

– Скажите, я совсем потеряю волосы? – спрашивает пациентка.

– С о в с е м – нет. Но лучше было бы вам остаться на месяц – мы бы многое успели. Уколы, дарсонваль.

– Месяц? – говорит пациентка и смотрит на Наташу с отчаянием. – Хорошо, я подумаю.

Пока Наташа выписывает рецепт, пациентка сидит, застыв как изваяние.

Наташа протягивает бумажку, в комнату заглядывает следующая по записи. Уже около трех. А эта все сидит в кресле, сохраняя полную безучастность к окружающему.

Санитарка вносит мокрые компрессы. Наташа начинает мыть руки.

– Он бьет меня, – вдруг говорит пациентка, испуганно озираясь. – Возьмет что-нибудь тяжелое и швырнет. Иногда завоешь от боли.

– То есть как? – Наташа немеет.

– Так. Если я долго не уезжаю в командировку, он впадает в бешенство. И норовит покалечить. Я это все выдумала про кишечное заболевание. Это от нервов у меня волосы лезут. – Она перегибается в кресле, беззвучно плачет.

Наташа теряется.

– Ну вот... Ну как же это... Успокойтесь, пожалуйста, я сейчас положу компресс на лицо, горячий, потом холодный. – Она машет махровой салфеткой в воздухе, от салфетки идет пар. – Посидите минутку. Кожа расправится, посвежеет. Потом сделаем питательную маску. Ну успокойтесь, ну. Нельзя так.

Женщина затихает. Десять минут она сидит в маске, источающей запах земляники. Затем Наташа протирает ей кожу, кладет тон, пудрит.

– Нет, мне придется уехать, – говорит пациентка, застегивая пуговицы на кофточке и изумленно глядя на свое отражение в зеркале, – иначе может быть беда. Он напьется, искалечит меня, свою жизнь. Уеду, все будет легче. – Она тяжко вздыхает.

– Да что ему от того, что вы уедете? – восклицает Наташа. – Ему без вас лучше?

Пациентка как-то странно смотрит на Наташу.

– Милая вы моя, – говорит, качая головой, – ему не  б е з  м е н я  лучше, ему  с  т о й  лучше. Квартира ему нужна. Понятно? Я уеду – он ее притаскивает. Побудет с ней недельку и отойдет, заскучает. Из командировки приедешь – он другой. Виноватый. Вот я все в командировки и прошусь.

– Когда вас нет, она живет в вашей комнате?

– «Живет»! – передразнивает пациентка. – Да она у меня полная хозяйка. Всем пользуется как своим. Халатом, обувью, платьями. Потом месяц отмываюсь от их грязи. – Она встает. – Извините. Вас уже ждут.

– Вот рецепт, не забудьте, – протягивает Наташа бумажку. – Это очень хорошее средство. Сами массаж делайте. Вот так, – она показывает движения по ходу мышц головы.

Пациентка обнимает ее, напяливает парик и выскакивает из кабинета.

В открытую дверь просовывается голова медсестры Раечки.

– Идите скорее, – шепчет она. – К телефону.

Наташа сажает новую пациентку в кресло, протирает ей лицо тампоном.

– Приготовьте парафин, пожалуйста, – говорит Раечке и идет к столику администратора.

– Слушай, – слышит она нетерпеливый голос Родиона, – ты еще долго намерена торчать на работе?

– Я недавно пришла.

– Досадно! Мне совершенно необходимо тебя увидеть. Срочно.

Она улыбается:

– Вечером увидимся.

– Разве? – смеется он. – Но я должен немедленно сказать тебе два слова об эксперименте.

– Ты же не хотел.

– Только сейчас получил согласие.

– У меня, между прочим, рабочий день.

– Господи, что ты – не можешь на полчаса смыться?

– На полчаса не могу.

– А на сколько?

– Минут на десять. И то в пять тридцать, не раньше.

– Нет, сейчас. Я поднимусь, где пьют кофе.

Он бросает трубку.

Через полчаса они сидят на втором этаже «Чародейки» среди женщин в бигуди, мастеров в белых халатах, устроивших перекур, молодых людей, ожидающих своих приятельниц.

Родион набрал пирожных, глазированных сырков, но сам ни до чего не дотрагивается. Он с азартом чертит на салфетке схему эксперимента, объясняя, как все произойдет.

Наташа молча жует пирожное, вслушивается в голос Родиона, ее что-то тревожит, настораживает в нем. «Да, так будет всегда», – думает она. Она сама это выбрала. И другого ей не дано.

В среду Наташа снова работает во вторую смену. Она дома с утра. Родион завтракает, уткнувшись в какую-то бумагу; уходя, целует ее в макушку, тяжело ступая, направляется к двери. Сегодня он возьмет макет, заказанный для эксперимента, согласует ход его в деталях с судьей.

– Так я жду тебя через час. Зал номер одиннадцать, – оборачивается он, на ходу застегивая куртку.

В суд она идет медленно. Когда попадает в зал, слышит хриплый, прерывистый голос Тихонькина. Опоздала.

– ...Я думал его поучить только, – бормочет Тихонькин, присвистывая на букве «ч».

– Вы помните, как ранили Рябинина? – раздается вопрос Родиона.

– Я же сказал, что помню...

Теперь Наташа отчетливо видит Тихонькина. Низкорослый, с красивыми темными глазами, выбритый опытной рукой.

– Заявляю ходатайство перед судом на проведение эксперимента.

– Попрошу подробнее рассказать о сути эксперимента, – говорит обвинитель.

Родион торопливо описывает задуманное.

– Не вижу особой необходимости в этом, – пожимает плечами прокурор Мокроусов. – Впрочем, если защита настаивает... Я не против.

Судья, посоветовавшись с заседателями, кивает.

– Внесите! – приказывает он.

Дверь открывается, двое конвойных вносят высоченный манекен.

По залу проходит тревожный шорох.

Куклу водворяют на пол перед столом суда, она кажется громадной. Рост Рябинина – сто девяносто два сантиметра, – воспроизведенный в муляже, выглядит в небольшом зале неправдоподобно высоким.

– Дайте, пожалуйста, подсудимому деревянные ножи, – обращается Родион к конвойному и, обернувшись к Тихонькину, предлагает. – Покажите суду, как вы ударили.

Тихонькин бледнеет, внезапность предстоящего сражает его, но он силится овладеть собой. Наконец он поднимает горящие глаза на смуглолицего конвоира и берет у него деревянные ножи.

Теперь Наташу поражает на лице Родиона новое выражение – тяжелой необходимости и властного вдохновения. Таким она его совсем не знает. С болезненным возбуждением следит он за борьбой, происходящей в Тихонькине, маниакально убежденном, что обязан доказать то, чего на самом деле не было. Держа по ножу в каждой руке, подсудимый подходит к кукле, мучительно долго прицеливается, но ударить не может. Руки не слушаются, его бьет дрожь. Наконец он напрягается и делает первую попытку. Нож, соскользнув, задевает бедро.

– Михаил, брось! – неистово орет кто-то.

Все видят вскочившего с места Кеменова.

– Подсудимый Кеменов! – спокойно останавливает его судья. – Ведите себя как полагается! Успокойтесь! Иначе мы вынуждены будем прервать заседание.

Кеменов садится на место. Кабаков, закрыв голову руками, медленно раскачивается из стороны в сторону.

Держа нож лезвием вверх, невысокий Тихонькин снова направляет его в правый бок манекена, там, где расположено легкое. Но и на этот раз удар, направленный снизу вверх, не соответствует тому, подлинному. Со все нарастающим остервенением Тихонькин бьет и бьет в куклу, стараясь попасть в легкое. Кажется, он рухнет сейчас. Наконец он останавливается в изнеможении.

– Отдохните, – говорит судья ровным голосом, – если хотите, попробуйте еще раз... Вы по-прежнему настаиваете на своих показаниях?

Наташа чувствует подступающую дурноту. Она опирается на чье-то плечо и, пригнувшись, выскальзывает из зала.

Дома она падает в кресло, долго сидит не шевелясь, затем набирает телефон тощей пациентки.

– Забыла дать вам совет в дорогу. Вы ведь сегодня собираетесь?

– Да, еду, – помолчав, отвечает та. – Пропущу стаканчик на дорогу – авось проснусь в Орле.

– Старайтесь парик не больше трех часов носить, проветривайте кожу. – Наташа замолкает. – Ну что ж, отвлечетесь – в вагоне новые впечатления, новые люди.

– Какое там, – возражает пациентка. – От себя не уйдешь. Надо решаться на что-то. Вчера он говорит: «К Новому году чтобы была на месте, слышишь?» – «Слышу, говорю, а что за толк? Моя компания тебя все равно не устраивает. Прожду целый вечер одна». – «И подождешь, говорит, от тебя не отвалится». Я и отвечать не стала, что ему, дураку, объяснишь. А он видит, молчу, и еще добавил: «Настанет, говорит, у меня такое настроение – повидать тебя – приду. Выпьем чин чинарем, разложим по параграфам нашу семейную канитель. А не настанет – спать ложись. Что тебе еще делать-то?»

– И вы это все сносите? – ужасается Наташа. – Да бросьте вы его! Видная такая женщина. Зачем он вам?

– Пробовала, – вздыхает пациентка. – Однажды даже к подруге переехала – через неделю является. Ласковый, как дворняга. С подарками. Я, мол, тебя в обиду не дам ни себе, ни другим. Вернулась. А через три дня он мне консервной банкой промеж лопаток врезал. И опять все пошло-поехало. Теперь куда уж денусь? Мне теперь – все. Крышка. Ребенок у меня будет.

– Ребенок? – совсем теряется Наташа. – Так, может быть, это все и поправит? Сын или дочь...

– Не поправит. – Пациентка долго молчит, потом раздается всхлип, звон стекла. – Я только намекнула, а он: «Немедля чтобы избавилась, говорит. Я еще себя не похоронил – детей заводить. Мне еще пожить охота». – Пациентка замолкает надолго. – Мне ведь аборт никак нельзя, – совсем тихо добавляет она. – Кровь плохо свертывается. Да и вообще не хочу, понимаете, не хочу я! Может, это последний мой шанс...

Наташа ищет, что бы ответить, но так и не находит.

– Вернетесь – позвоните, пожалуйста, – просит она. – И теперь уж пить-то не надо, ребенок ведь... А насчет волос не тревожьтесь, за десять сеансов мы это поправим.

– Позвоню, – обещает пациентка.

Наташа сидит с телефоном на коленях в состоянии, близком к панике. Утренний эксперимент, поведение Родиона, незнакомого, безжалостного – как охотник, настигающий дичь, – и еще этот разговор. Ей почему-то кажется, что тощая пациентка непременно покончит с собой. Или что-нибудь в этом роде случится. «Что же теперь делать?» – лихорадочно прикидывает она.

Звонит телефон. Она машинально берет трубку.

– Это ты? – тихо гудит юношеский басок. – Ну как тебе живется, Кот?

Котом она была только для одного человека.

– Ничего. Живу. Ты-то как?

Он что-то начинает рассказывать о ребятах со Щербаковки, о своем дипломе, нововведениях в Измайловском парке, а у нее внутри все дрожит. «Ах, Толенька, Толенька. Милый ты, светлый мой человек».

– ...Вообще-то живем мы интересно, – закругляется он. – Мама тебя на именины приглашает. Придешь? Ладно, ладно. Знаю. Только ты вот что... Поимей в виду, если у тебя что не так, мы тебя ждем, поняла?

Наташа слушает, по щекам ползут слезы. Какие такие локаторы водятся у людей, которые все понимают? И самой-то себе не объяснишь, почему ей здесь не по себе, почему не может она привыкнуть и уж не привыкнет, видно. И все равно у нее на уме только этот занятый своими процессами, ограблениями, убийствами, глухой ко всему другому человек. Только этот. Которому она не очень-то и нужна. А тот – милый, славный, лучший в мире Толенька, – он не для нее.

Наконец она справляется с собой.

– Ты... сам меня нашел, Толя?

Он смеется.

– Нет, объявление в газете прочел. В общем, – он пересиливает себя, – мы ждем тебя  д о м а. – Он все никак не решается повесить трубку. – Ну пока, Кот.

– Пока, – шепчет она, не вешая трубку.