Текст книги "Кастро Алвес"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

севера *. Уже восемь лет как она живет в Бразилии. Португалка, она начала

артистическую карьеру у себя на родине, с успехом дебютировав в 1852 году в театре

«Жиназио» в Лиссабоне. Затем приехала в Бразилию, сошлась здесь с Фуртадо Коэльо,

пожалуй самым известным артистом того времени, и родила от него дочь.

Гастролировала по стране, сделалась музой поэтов, пользовалась потрясающим

успехом у публики. Но никто еще не занял

75

прочного места в ее сердце, никто не завоевал его. Ее связи всегда основывались на

какой-либо заинтересованности: то это был актер, который мог оказаться ей полезным,

то состоятельный человек, который мог дать ей роскошь, как, например, Вериссимо

Шавес, у которого ее отнял Кастро Алвес.

Она полюбила поэта, моя негритянка, с того вечера, о котором я тебе рассказывал,

когда он увидел ее в театре. Тогда он даже не мог мечтать о ней, он, ничем не

примечательный студент подготовительного отделения, без имени, без денег, никому не

известный и совсем еще молодой. Но он полюбил ее. В объятиях ли Идалины, в

интрижках ли с Эстер и Сими, в случайной ли встрече с какой-либо женщиной—

повсюду он видел Эужению, излучающую красоту и окруженную ореолом славы,

Эужению, которую судьба предназначила ему. В 1865 году он начал создавать себе имя,

и она по-прежнему не выходила у него из головы. Он посвящал ей стихи, хотя даже не

был с нею знаком. Он сблизился с театральными кругами, но она продолжала

оставаться для него недоступной – вплоть до самого 1866 года, когда знакомится с

поэтом, ставшим в свои восемнадцать лет одним из красивейших мужчин своего

времени.

Девушки не в силах были перед ним устоять. Да и как можно было противиться

исходившему от него очарованию, той романтической и чувственной силе, которую

излучал этот поэт народа и поэт любви? Они простирали к нему руки, и все, что они

хотели, это чтобы он увел их с собой и чтобы от встречи остались стихи, которые он

обычно писал своим возлюбленным. Но с кем бы он ни встречался, в его глазах

неотступно стоял образ Эужении, он любил Эужению, ему нужна была Эужения. Не

устояла и она. С одной стороны, Вериссимо Шавес, деньги и комфорт, роскошь и

элегантность, с другой—Кастро Алвес, любовь и поэзия. Но было в глазах его

волшебство и такая сила в стихах, которые он ей посвящал, что она последовала за

ним. Я уже говорил тебе, подруга, что женщины издалека распозна

75

ют гения, они это чувствуют и бросают все, чтобы следовать за ним. Он был

восемнадцатилетним юношей и приобрел лишь некоторую славу в студенческих

кругах, однако она сумела предугадать, что он в те немногие годы, что ему осталось

жить, завоюет во всей Америке известность как первый из ее поэтов, как самый

благородный из ее революционеров. Когда он появился в ее уборной с цветами в руках,

75

с улыбкой на устах, с комплиментами и стихами и попросил ее уйти с ним от всех, она

не смогла противиться. Жизнь по временам красива, но, подруга, чаще она монотонна.

Однако рядом с ним, моя негритянка, скуке не было места. Все дни – счастье, каждый

момент – мечта, созидание, освобождение. Он, как солнце, которое освещает все, что

находится вокруг. Все будничное при его приближении преображается, возникает

новое, красивое. С ним жизнь стоила того, чтобы жить; она становилась увлека-

тельным, манящим приключением.

Как устоять против притягательности этого молодого поэта? Эужения не знает.

Придется бросить все, чтобы последовать за ним. Она устояла против зова других

поэтов, против сильного голоса Фагундеса Варелы из Сан-Пауло, он ее не покорил *;

она устояла потому, что любила роскошь, деньги, свою карьеру, свободу, право

принимать ухаживания и выслушивать комплименты. Но сейчас ее зовет Кастро Алвес,

он ее любит, что же она может поделать? Однажды вечером, когда голос его стал еще

мягче, когда еще нежнее стали его стихи и когда он позвал ее уйти с ним:

Мой ангел, с тобою хочу я Пуститься по свету, кочуя, Далеко-далеко уйти.

Скитаться, подобно цыганам, Мы будем по весям и странам, Все время меняя путл, —

когда он сказал ей на ухо дрожащим только ради нее голосом, голосом, который

привык поднимать толпы:

76

Потом же, как дикие птицы, Мы сможем с тобой поселиться, Где нас никому не

найти, —

она не устояла н сказала, что уйдет с ним, что оставит другого и все, что тот,

другой, предоставляет ей, и отныне будет принадлежать ему только.

Вериссимо Шавес остолбенел от полученного известия. Он страстно любил

Эужению, он бросил все свои дела, чтобы сопровождать ее в турне, она была для него

всем. Но как мог он, подруга, бороться, если у него были лишь деньги, комфорт,

роскошь? Его соперник имел большее – поэзию. Вериссимо Шавес не примирился,

борьба за Эужению приняла характер дуэли. Чем это кончится? Она уходит в объятия

Кастро Алвеса, финансист сходит с ума. Он грозит небом и землей, жаждет мести,

рассказывает о своем горе всем и каждому в городе, и всюду возникают дискуссии и

споры. Скандальная атмосфера окружает Эужению и Кастро Алвеса. Возлюбленные

бегут на окраину города, укрывая свою любовь в далеком домике на дороге в

Жабоатан. Но весь город продолжает обсуждать это событие. Вериссимо Шавес,

португалец, находит себе сторонников.

Так, в атмосфере скандала, ссор и перешептываний, они начали самую красивую

историю любви и вместе с тем самую чувственную страницу бразильской литературы.

Но скандал продолжался. Борьба между Кастро Алвесом и Тобиасом Баррето, между

двумя тенденциями кондорской школы – экстремистской и умеренной – переносится

в сентиментальный план. Два мира идей затевают борьбу вокруг двух своих муз —

Эужении Камары и Аделаиде до Ама-рал. В театрах, подруга, один за другим возни-

кают романтические конфликты. Как будто отныне пьесы – драмы и трагедии – не

оканчиваются после того, как опустился занавес. Представление продолжается в

зрительном зале, в нем участвуют две партии и оба их руководителя. Оскорбления,

аплодисменты и шиканье, стихи и брань теперь дополняют театральные спектакли.

Ресифе волнуется, весь 1866 год отмечен борьбой между двумя крупней

76

шими именами факультета права, людьми, которые раньше были друзьями. Теперь

их разделяет многое. Кастро Алвесу кажется удивительным, что этот талантливый

мулат не слышит доносящихся из сензал горестных воплей негров. Ему не нравится в

Тобиасе надменность, честолюбие, которое заставляет того на многое закрывать глаза и

76

о многом не говорить. Тобиас Баррето ориентировался только на круги прогрессивной

буржуазии. И он уже заранее предвидел, где должен будет остановиться. А Кастро

Алвес не видел конца пути человека в поисках счастья. Он предвидел не момент, когда

надо будет остановиться, а новые дела и подвиги в защиту других негров и заранее

готовился к ним. Один строил планы только на ближайшее время. Другой – был

свободен от случайностей времени, он строил планы на будущее. Это то, что разделяло

их еще до Эужении и Аделаиде – этих театральных, романтических масок, при-

крывавших гораздо более глубокую борьбу двух политических устремлений.

Студенты разделились, одни из них остались с Кастро Алвесом, с его поэзией и его

дамой (их было большинство), другие пошли за Тобиасом, который стал защитником

Аделаиде до Амарал, актрисы той же труппы Фуртадо Коэльо, где играла и Эужения.

Театральные представления, главным образом кровавые драмы, собирали в Санта-

Изабел весь город. Но большинство зрителей приходило в театр не столько

полюбоваться игрой актрис, сколько посмотреть представление, которое неизбежно

сопутствовало каждому спектаклю, – обмен эпиграммами, звонкими как пощечины,

свист, которым каждая группа награждала враждебную даму. Кастро Алвес в стихах,

которые он публично читал Эужении Камаре, не преминул резко затронуть ее

противников. Так, в поэме, которую он посвятил ей и продекламировал в театре в день

бенефиса Эужении, он говорит о «шипении змей, которые пытаются ужалить тебе

ноги». Объятый любовным восхищением, которое затуманило ему взор, он даже назвал

актрису гениальной. А в другой, тоже посвященной ей поэме, приветст

77

вуя ее от имени народа Ресифе, он напомнил эпизо» ды борьбы и одержанные

победы:

На сцене пред восторженной толпою, Волшебница, еще предстань; Толпа,

плененная твоей игрою, Тебе воздаст оваций бурных дань.

И в этой поэтической полемике, подруга, он всегда взывает к народу, как к судье.

Пусть народ судит игру двух актрис. В конечном счете народ даст оценку двум

направлениям поэзии:

И если путь твой к славе был тернистым, Народ тебя за все вознаграждал...

Гроза не сокрушает бронзу статуй. От ливня ярче лишь блестит металл. Так

зритель, восхищением объятый, Обрушил на тебя оваций шквал. Судьей искусства

строгим, несравненным Был и останется всегда народ: Великое он не смешает с

тленным, Живой струи с застылостью болот. Ты можешь быть горда его признаньем, И

чист его кадильниц фимиам. Была бы ты богини изваяньем, Народ тебе возвел бы

дивный храм.

Но более строгими судьями, чем народ, подруга, были Тобиас и его сторонники. И в

один из вечеров, после исступленных аплодисментов, адресованных Аделаиде до

Амарал, они освистали Эужению, что вызвало настоящий скандал. Страсть Тобиаса к

Аделаиде до Амарал, страсть, которую актриса использовала в своих интересах, не

отвечая ему взаимностью, толкнула мулата на самые резкие действия. И вот он и его

друзья освистывают Эужению Кама-ру и делают это в самый последний момент, так

что ни Кастро Алвес, ни его сторонники уже не могут на это ответить. Эужения вышла

из театра под руку с поэтом, склонив голову, со слезами на глазах, униженная,

оскорбленная. Не она, а другая получила в этот вечер цветы и аплодисменты, и

публика, зараженная энтузиазмом Тобиаса, видела только

77

Аделаиде, аплодировала только ей. А в конце пьесы, когда Эужения появилась на

сцене, ее встретили оглушительными свистками. И теперь у нее пылала голова, ей

казалось, что она все еще слышит крики «Долой, прочь!», свист и хохот и, что хуже

77

всего, видит саркастическую улыбочку Аделаиде, которая только что вышла из театра с

группой студентов, победоносно опираясь на руку Тобиаса Баррето.

В этот вечер, припав своей хорошенькой головкой к груди поэта, Эужения, рыдая,

изливает ему свои огорчения. Кастро Алвес обещает ей, что если этот день был днем ее

муки, то следующий станет днем ее славы, такой славы, какой еще никогда не заслу-

жила ни одна актриса в Ресифе.

И на следующий день, по окончании спектакля, сторонники Эужении Камары,

бесчисленное множество студентов, чествовали Эужению. Ей подносили цветы,

аплодисментам не было конца. Она возвращалась на авансцену раз, два, три, четыре

раза, а ее вызывали снова и снова. Тобиас, который думал, что Эужения лежит дома с

мигренью, не подготовился к этому вечеру. Еще меньше он ожидал увидеть

появившегося в ложе Кастро Алвеса, а тот попросил внимания зрителей и начал свою

импровизацию:

Здесь мы собрались, царица, Талант твой прекрасный почтить. К стопам твоим

низко склониться, То значит – высоко вспарить, —

и после того, как он высказал ей эту похвалу, он повернулся к Тобиасу, который

стоял, окруженный друзьями, и, показывая на него пальцем, бросил обвинение:

Тот, кто хотел тебя унизить, Себя бесчестьем лишь покрыл.

Овации следуют одна за другой. В этот вечер была очередь Аделаиде до Амарал

плакать от злости, очередь Тобиаса давать клятву жестоко отомстить... Вот так,

подруга, весь год и продолжалась эта театральная борьба, насыщенная более или менее

удач

78

ными импровизациями. Впрочем, иногда в этих импровизациях встречались

искрящиеся строки, поистине гениальные образы. Таковы были, в частности, стихи,

которыми Кастро Алвес и Тобиас обменялись в один из вечеров в театре на премьере

одной нашумевшей в то время пьесы. Как Аделаиде до Амарал, так и Эужения Камара

были заняты в ведущих ролях. И поддерживавшие их студенческие группы готовились

в этот вечер выразить свое предпочтение – каждая своей любимице. Все устремились

в театр.

Два первых акта прошли спокойно. Артисты хорошо исполняли свои роли;

Эужения и Аделаиде в этот вечер равно блистали. Аплодисменты разделились, народ,

для которого ни одна из двух не была возлюбленной, аплодировал им обеим за

талантливое исполнение. Но для Кастро Алвеса и Тобиаса, их друзей и соратников

аплодисменты* должны были предназначаться лишь одной из актрис. Тобиас не мог

простить, чтобы возлюбленной поэта-соперника достались такие же аплодисменты, как

и его богине. И когда по окончании второго акта опустилея занавес, сержипец влез на

стул и захлопал в ладоши, призывая внимание зрителей. Те затихли, поглядывая на

него с любопытством и интересом; некоторые приготовились услышать гневную брань.

Тобиас начал свою импровизацию, прямо затрагивающую Кастро Алвеса и Эужению.

Его голос разносился по театру и походил на удары тяжелого кулака:

Я эллин душою и телом, С Платоном беседовать рад. При мне ведь к устам

помертвелым Цикуту приблизил Сократ.

Я эллин, прекрасным плененный; Мне мил и цветок благовонный И лиры певучей

струна. Отвратнее грязи и тины Мне оргии пьяные Фрины – Ни разу не пил там вина.

Эти слова вызвали шумные аплодисменты не только последователей Тобиаса, но и

всего партера,

78

уверенного, что мулат в своих стихах обратился к образу великой Греции. Однако

сторонники Кастро Алвеса зашикали, требуя тишины. Дело в том, что в ложе

78

появилось бледное лицо поэта, он протянул руку и, намекая на любовные похождения

Аделаиде до Амарал, провозгласил:

Еврей я! И не склонюсь к ногам Жены надменной Потифара

И вот так, благодаря Кастро Алвесу и Тобиасу Баррето, через их

импровизированные стихи, эти две женщины с похвалой и бранью вошли на страницы

бразильской литературы.

Тобиас вскоре расстался с Аделаиде – их не связывала глубокая любовь. Страстное

же увлечение Кастро Алвеса продолжалось. Если бы он не испытывал сильной любви к

Эужении, он не стал бы за нее бороться. Никогда он не защищал такого дела, которым

не был искренне увлечен.

Полемика нашла свое продолжение в печати. Но если в поэзии Тобиас был слабее

Кастро Алвеса, то в прозе обладал оружием, которое было почти недоступно нашему

поэту. В Ресифе Кастро Алвес начал издавать газетку «Луз» («Свет»), чтобы про-

тивостоять идеям, которые отстаивал журнал «Ре-виста Илюстрада»

(«Иллюстрированный журнал»), руководимый Тобиасом. Тобиас нетерпеливо ожидал

появления «Луз», чтобы спор с соперником перевести в ту область, где он чувствовал

себя сильнее, и, конечно, не упустил случая. Он резко напал на ориентацию газеты, а

он умел нападать. Однако своей ядовитой статьи он не подписал. А Кастро Алвес не

пожелал отвечать, не удостоверившись, что автором статьи был Тобиас. Он написал

ему деликатное письмо, но Тобиас ответил в грубой форме*. Тогда Кастро Алвес дал

ему отповедь в «Луз» *. На том и закончилась полемика, лишенная того блеска, ко-

1 Египетский царедворец, жена которого пыталась обольстить целомудренного

Иосифа.

79

Сахарная голова – гора при входе в бухту Гуанабара

79

В бухте Гуанабара

Канал Манго.

торый придавали ей огни рампы. Однако вся эта борьба, подруга, придала

романтическое сияние тому 1866 году в городе Ресифе. Защищая своих дам, оба поэта,

в сущности, защищали различные принципы. Культура и талант Тобиаса Баррето были

ограничены временем и его тщеславным желанием возвыситься. Свободен был гений

Кастро Алвеса, ибо Кастро Алвес стремился к одному – красотой своей поэзии быть

полезным человечеству. Это не просто два мировоззрения, подруга. Это два различных

мира.

9 Жоржи Амаду

80

Вот взгляните: Тирадентес Вождь толпы, ее титан. Шире дать ему дорогу, Здесь

проходит великан.

Экзамены этого года были для поэта серьезным испытанием. Он готовился к мим,

подруга, вместе с Рсгейро да Коста, и когда предстал перед экзаменационной

комиссией, то это был его триумф: он смело возражал экзаменаторам, отстаивая свою

точку зрения. Молодой преподаватель Априжио Гимараэнс, горячий спорщик, который

не гнушался прибегнуть и к бранным словам, был одним из его оппонентов.

Экзаменационный билет ему попался замечательный– «Светская власть папы». Свое

красноречие и свою революционность он позволял выявить обоим – и учителю и

ученику. Кастро Алвес оспаривал эту власть, говорил о свободе, свободе совести и

мысли. Априжио Гимараэнс в ответ процитировал строки из «Века», те, в которых

говорится: «Ломается скипетр папы, из пего отливается крест.

81

Пурпур послужит народу, чтоб голые плечи покрыть». Это были стихи ученика, и

они стоили экзамена по праву. А сам экзамен, на котором горячо обсуждались самые

передовые идеи века, произвел на студентов потрясающее впечатление и навсегда

остался в анналах факультета. Этот молодой Кастро Алвес, у которого столько

различных дел – и стихи, и аболиционистское общество, и возлюбленная, и полемика

с Тобиасом, и театры, – этот Кастро Алвес находит время и на то, чтобы

подготовиться и сдать блестяще экзамен по праву. Возможно, подруга, из всей

программы это единственный билет, который он знает. Но он знает его отлично, и он не

колеблется во всеуслышание заявить, что власть папы– это оскорбление мировому

прогрессу.

Возможно, подруга, что порывом, приведшим его на этот триумфальный экзамен,

Кастро Алвес обязан другой победе, завоеванной им месяц назад. Дело в том, что еще в

октябре Эужения должна была уехать со своей труппой. Фуртадо Коэльо отправлялся в

турне по югу страны, а Эужения была связана с ним контрактом. Ее удел – сцена, но

действительно ли сцена – ее судьба? Или ее судьбой будет этот молодой поэт,

привязанный к Ресифе необходимостью закончить учебный год? Ей нужно уезжать, ее

зовет карьера актрисы, ее ждут другие партеры, стихи других поэтов. Но дороже ли

карьера его близости, и будут ли партеры столь внимательны к ней, как он, и найдет ли

она поэта гениальнее?.. Тем не менее в один прекрасный день она решилась уехать. И

он в отчаянии пишет ей прощальное послание, пожалуй, самую драматическую из

своих поэм. Эта поэма, написанная болью сердца, может дать, подруга, ясное

представление о его любви. В послании – вся история этого года в Ресифе, вся

красота, вся радость, которую ему принесла Эужения. По нему можно судить, какой

отпечаток наложило на судьбу поэта присутствие ее, его музы. И это рассказ о

81

страдании, которое ждет его, если она уедет, а он останется и будет в одиночестве

бродить по опустевшему и теперь мертвому для него городу. Он назы

9*

82

вает ее красивыми именами, он весь отчаянье, тоска, страх потерять любимую.

Возможно, что это трагическое прощальное послание – его поэзия, могучая, как

никакая другая на землях Америки, – повлияло на решение Эужении больше, чем все

его просьбы, и вот Эужения осталась. Она тоже постаралась доказать ему свою

любовь. Он говорил ей, подруга:

Убежище последнее! Я ныне С тобой расстаться должен навсегда. Мои надежды и

мечты о счастье, Как легкий дым, исчезнут без следа.

Перед судьбой, всегда ко мне враждебной, Я не склонял с покорностью колен, Хотя

пути закрыты были к счастью, Хотя вся жизнь была как тяжкий плен.

Но ты пришла, и я поверил в счастье, И мне не страшен стал враждебный рок. Из

бедной куколки навстречу солнцу Вспорхнул золотокрылый мотылек.

И мертвый ствол оделся вновь листвою, Стряхнул оковы сумрачного сна...

Благословенна будь, весна святая, Моей любви счастливая весна!

Как нежны были, подруга, слова, которые он тогда говорил ей: «мое последнее

убежище», «весна», «раскрывшийся цветок», «звезда», «роза». Не улыбайся, подруга,

ибо именно в этих стихах я научился словам, которые говорил тебе. И если придет

день, когда тебя соблазнит блеск других огней и ты вдруг захочешь уехать от меня, я не

брошусь, как раб, к твоим ногам, и не буду умолять тебя остаться, и не пролью слез. Я

только прочту тебе, подруга, эти стихи, в которых будет радость оттого, что ты моя

возлюбленная, и горе оттого, что ты собираешься покинуть меня. И я знаю, что ты

останешься, как осталась Эужения, которая тоже не сумела устоять против стихов. Ты

можешь не говорить мне, что никогда не уедешь отсюда и что никогда тебя не соблаз-

нят огни других портов. Я это знаю, подруга: ты ро

82

дилась морячкой, а я твой корабль, и ты не пойдешь по земным дорогам. Именно

поэтому я рассказываю тебе историю поэта вечером в нашем порту. Я благодарен тебе

за то, что ты меня любишь...

А он говорил ей, что как бы заново родился, как только она приехала в Ресифе. На

мертвой ветке распустились цветы, гусеница превратилась в бабочку. И если, читая эти

стихи, она заново перечувствовала все происшедшее в том году и если сердце ее

наполнилось бесконечной сладостью от воспоминаний о незабываемых часах,

проведенных с любимым, то при чтении следующих стихов о грустной судьбе ее

возлюбленного сердце ее сжалось в комок:

О мой цветок! Ты дивною усладой Мне был в моем мучительном пути... Но пробил

час, и нам расстаться надо: Я осужден, тебе еще цвести.

Любимая! Как прежде, пред тобою Открыта жизнь в богатстве всех щедрот. А я

меж тем неверною стопою Всхожу на мук последних эшафот.

Разверзлось для меня могилы лоно, А твой удел, звезда, – и блеск и высь. Моей

плиты надгробной с небосклона Лучом своим прощальным ты коснись!

Она решила остаться. Что будет и с нею вдали от поэта? Как сложится ее жизнь,

когда его уже не будет рядом в часы триумфа, в часы разочарований и в часы любви?

Она была на десять лет старше его, была тщеславна и хотела сделать карьеру. Она зна-

ла жизнь и не отличалась щепетильностью. Ей не была свойственна возвышенная

отрешенность поэта, а ведь для него внешние факторы не существовали. Преданный

идее республики, он был далек от каких-либо эгоистичных устремлений. Другое дело

Эужения: ей случалось идти на компромиссы, даже на жертвы. И это было уже второй

82

раз, что она жертвовала чем-то важным в своей жизни ради любви к Кастро Алвесу. Но

когда ради него она покинула Вериссимо Шавеса, у нее был по крайней мере контракт

с труппой Фуртадо Коэльо, теперь же у нее не

83

оставалось ничего, кроме славы принадлежать ему. Ей пришлось бросить все,

чтобы остаться с Кастро Алвесом. Денег у него не было, так как в один вечер

лирических серенад он тратил трехмесячное родительское пособие так же безрассудно,

как это делаем и мы с тобою, негритянка, когда порой небольшие деньги попадают нам

в руки. Попытка жить, не имея постоянной материальной обеспеченности, пред-

ставлялась ему просто забавным приключением; он был поэт, поэт народа, бедного, как

он сам. Она же любила дорогие одежды, драгоценности, коляски. Все же этот бедный

студент был для нее дороже всего. И она осталась.

Благодарный, растроганный этим доказательством любви, Кастро Алвес решает на

этот раз не уезжать в Баию на каникулы и отдается сочинению драмы, в которой, как он

мечтает, будет играть Эужения. Так он еще больше свяжет ее со своим творчеством;

она станет самым романтическим из образов, которые проходили в жизни какого-либо

поэта Бразилии. Он воскресит из небытия нежнейшую Марилию, горный цветок из

Минас-Жеракс, и сделает ее центральной фигурой пьесы, в которой будет изображена

Инконфиденсия Минейра. Это как бы раскрыло Эужению для нее самой: находясь ря-

дом с Кастро Алвесом, она попадала в центр действий, которые от него исходили.

Оставаясь с ним, Эужения связывала себя с борьбой за освобождение от рабства и

провозглашение республики, связывала себя с его мечтами и гениальными

предвидениями. Эужения становится новой Марилией Гонзаги только она полна

большей лирической силы и она более сознательна и предана своей революции. В

драме «Гонзага» наиболее полно проявился талант Кастро Алвеса, который родился,

чтобы воспевать свободу и любовь, и жил, чтобы целиком отдаться своему искусству,

не отделяя его от своей судьбы. Лирик

'Томас Антонио Гонзага (1744—1810) – бразильский поэт. Прославился своей

книгой «Дирсеева Марилня». Участник Инконфиденсии Минейры.

83

и революционер, он соединил в «Гонзаге» весь лиризм самой пылкой любви с

любовью к самой полной свободе, создал драму любви и политики, исполненную

мечты об освобождении и мечты о любви *.

Однажды, в давние годы, подруга, далеко отсюда, в горах Минас-Жераис, люди

задумали поднять восстание, чтобы освободить народ от тяжкого ига. Это была мечта

поэтов, которая обрела своего героя в одном человеке из народа. Мечтали Гонзага и Ал-

варенгаТирадентес намеревался осуществить эту мечту. То был человек, вышедший из

народных масс, дантист-самоучка, лечивший негров и мулатов, ставший под конец

офицером – младшим лейтенантом. То была мечта поэтов, но это было также и

народное движение. Этому движению не удалось вылиться в революцию, но оно дало

мучеников, которые оросили землю своей кровью ради рождения новых мечтаний.

Кастро Алвес любил Инконфиденсию, как, пожалуй, ни одно другое движение из

политического прошлого Бразилии. И фигура Тирадентеса не раз появлялась в его

поэзии, всегда олицетворяя мужество и идеализм *. Он использовал образы Тираденте-

са и его товарищей по заговору, чтобы создать свою пьесу. Как и следовало ожидать, он

пошел дальше мечты участников Инконфиденсии. Это его надежды преломляются в

пьесе, это его идеи высказывают Гонзага, Алваренга или Тирадентес: освобождение от

рабства, республика. И будущий мир изображен здесь таким, каким Кастро Алвес

видел его в своих мечтаниях. И так же, как его мысли отразились в этом сплаве

83

романтизма и революции, так и в любви Марилии и Гонзаги отразилась его любовь.

Любовь Эужении и Кастро Алвеса.

Укрывшись с Эуженией в уединенном домике на дороге в Жабоатан, он

лихорадочно работает над этим произведением, которое увлекает его, как никакое

другое. Он сможет услышать, как любимая женщина будет произносить на сцене его

слова, его осво»

'Алваренга Пейшото – бразильский поэт, друг Гонзаги, участник И-нконфиденсии

Минейры.

84

бодительные речи. Он оставляет рукопись только ради того, чтобы обнять

возлюбленную. Они переживают самое счастливое время своей любви. Ничто не

нарушает их счастья, лишь изредка друзья навещают их„ чтобы прослушать

написанные уже страницы драмы. Они сами редко бывают в городе, совершают лишь

короткие выезды и тут же возвращаются к спокойствию этого импровизированного

домашнего очага, где самые близкие их соседи цветы и птицы. Они по-настоящему

счастливы – поэт, творя для своей возлюбленной, и актриса, воодушевляя его своей

любовью.

Этот период, напряженной работы над драмой, однако, не был слишком

плодотворным для его поэзии. За исключением десятка лирических стихотворений,

которые он написал для Эужении*, он в 1866году почти ничего не сочинил.

В начале 1867 года он заканчивает «Гонзагу».

Поэт намерен поставить эту драму у себя на родине– в Баие. Он думает поехать

туда с Эуженией, организовать труппу, подарить своей родной провинции те первые

волнения, которые, возможно, вызовет его пьеса. К этой мысли он пришел однажды

вечером, когда прочитал Эужении последние страницы рукописи; вскоре этот план

конкретизировался. Кастро Алвес решился уехать, и в марте он прощается с Ресифе.

И прощается самым эффектным образом. Дело Амброзио Португала дает ему повод

еще раз оказаться вместе со столь полюбившимся ему народом Ресифе. Как всегда,

Кастро Алвес оказывается впереди поднявшего знамя борьбы народа. Все началось с

того, что студенты и простой народ освистали в Провинциальной палате

несимпатичного им депутата Максимилиано Лопеса Машадо. Это выступление

возглавил студент Амброзио Португал. Депутат с двумя своими братьями решил

подождать студента на одном из мостов Ресифе, чтобы отомстить ему. Но народ,

провожавший Амброзио Португала, отбил его и отвел нападавших в полицейское

управление, где, однако, они скорее были взяты под охрану, чем

84

арестованы. Толпа не переставала шуметь перед зданием полиции до часа ночи, и

тогда стало известно, что братья Машадо уже освобождены – их выпустили через

другой выход. Не имея иного оружия, народ пустил в ход булыжник мостовой и разбил

стекла во всех окнах управления. В ответ последовала вооруженная расправа; конная

полиция смяла толпу и под угрозой применения оружия обратила ее в бегство.

Инцидент разросся и взбудоражил весь город. Повсюду слышались призывы к

провозглашению республики, организовывались демонстрации... Ветер митингов и

революций, ветер, который постоянно веял над охваченным идеями свободы Ресифе,

теперь снова проносится по улицам. Народ поднялся на борьбу – значит поднялся и

Кастро Алвес. И не раз, подруга, мы встречаем его забравшимся на какую-нибудь

импровизированную трибуну, выступающим перед народом, агитирующим народ,

идущим вместе с народом. В последний раз слышится его голос с трибуны в Ресифе:

Бушует произвол, в опасности свобода... И будем мы по-прежнему молчать? И я, и

ты, все сыновья народа, Свои права должны здесь защищать!

84

От имени отчизны драгоценной Сейчас мы все здесь гневно говорим. Тиран хотел

закон попрать надменно. Самим народом будь, закон, храним!

Стоящим на трибуне, агитирующим народ, идущим впереди него – таким видел

поэта в последний раз Ресифе, город, вскормивший его своей каменной грудью,

напоивший его любовью и страстью к свободе. Таким видел поэта Ресифе, закаливший

сталь его шпаги, которой была поэзия, сделавший этого юношу народным гением. Во

главе восстания, благородным, красивым—таким увидел его Ресифе в последний раз,

когда поэт уезжал на юг проповедовать идеи, которые внушил ему этот город его

мужественной юности.

85

– Девушка плачет... Избранница ваша?

– Вы угадали... На свете нет краше.

– Девушки имя? – Свобода!

Баия была тогда, подруга, гораздо менее шумным городом, чем политически

насыщенный Ресифе или отданный во власть богемы Сан-Пауло. Ее высшим учебным

заведением был не факультет права, где сами занятия подводили юношей к мыслям о

необходимости покончить с устаревшими законами, где сами занятия способствовали

брожению умов. Здесь, в Баие, существовал медицинский факультет, долгое время

считавшийся в стране лучшим. И хотя его преподаватели были склонны к

риторическим рассуждениям и стремились на занятиях примешивать к сложным

научным терминам некоторые литературные вычурности, учащиеся все же больше

налегали на занятия и меньше расхаживали по улицам и площадям. К числу тех, кто

неоднократно участвовал в волнениях и даже был одним из вожаков студен

85

тов, "относился дядя Кастро Алвеса – тот, о котором я тебе, подруга, уже

рассказывал. Он приехал в Баию после сражений за независимость, после революции

негров, связанной с происходившими в Африке мятежами. Эта, возможно, самая