Текст книги "Кастро Алвес"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

революции – это наш собственный голос:

64

Сердца пробуди же, о голос титана, От Анд прозвучи и до вод океана)

Принадлежит цароду площадь, Как кондору – небес простор.

Эту истину, подруга, он познал еще в дни детства, в Баие: он понял, что площадь

принадлежит народу, это его поле сражения. Что народ объединяется на митингах и

демонстрациях. Что отсюда начинается его поход. Нет ничего прекраснее площади,

заполненной волнующейся, непокорной толпой. Именно на площадях возникают идеи,

именно здесь формируются борцы за идеи.

В Кастро Алвесе революционный художник сочетался с политическим бунтарем.

Его стихи – оружие народа, и говорить их следовало народу. Более того, они должны

были рождаться в народе, быть результатом брожения масс. Поэт часто приходил на

площадь, был в толпе и возглавлял ее. В его крови говорила кровь его предков: майора

Силвы Кастро, выступившего во главе батальонов независимости; Порсии, бросившей

вызов общественному мнению;

7*

65

младшего лейтенанта Жоана Жозе Алвеса, народного вожака, с кинжалом в руке

возглавлявшего толпу.

Кастро Алвес зачастую импровизировал, будь то стихи в защиту дамы сердца или в

защиту своего народа. И так глубоко западали эти стихи в души, что большинство его

поэм дошло до нас, сохранившись в памяти их первых слушателей.

В тот самый период, когда он писал первые свои поэмы из цикла «Рабы» и

большую часть времени проводил за работой в доме на улице Лимы, он продолжал

следить за движением народных масс и становился во главе его в наиболее

драматические моменты. Так случилось, подруга, в 1864 году на республиканском

митинге, который был организован на самой большой площади Ресифе.

Площадь начала заполняться рано. Со всех концов города собирался народ —

бедные люди, студенты, журналисты, поэты. Гул толпы, подобно шуму ветра,

распространялся по всему городу. Люди приходили издалека. Издалека пришел и тот,

кто собирался говорить им о республике – о форме правления, при которой всем

распоряжался бы сам народ. Толпа ожидала услышать слово надежды, слово,

указывающее выход из тупика. Идея республики тогда только намечалась, монархия

казалась сильной и могущественной. Лишь несколько человек мечтали о новых формах

правления, более демократических и более народных, и о них они говорили на пло-

щадях. Так начиналась пропаганда идей республики, и, чтобы услышать эти речи,

чтобы понять и полюбить эти идеи, люди со всех концов города собирались на

площади, которая была их форумом, их театром. Старые, молодые, еще безбородые

студенты, белые и негры. Негры приходили со страхом и тут же смешивались с толпой.

65

Во всех сердцах горела жажда новых идей, на всех лицах была написана любовь к

свободе.

Площадь заполняется, теперь это колышущееся море; шум толпы все возрастает.

И когда с высоко поднятой головой появляется

66

трибун, молча взирая на людское море, приветственные возгласы потрясают здания,

что высятся вокруг площади. Антонио Боржес да Фонсека1 говорил хорошо, он был

страстным поборником республиканских идей, и. его зажигательное красноречие вызы-

вало подлинный триумф. В нем было что-то от пророка, речь свою он начинал мягко,

говорил сначала тихо, но затем возвышал голос и уже громогласно выражал свой

протест против преступлений монархии перед народом. Он говорил о контрастах

между богатыми классами и простыми людьми, между теми, кто правит, и теми, кем

правят. Настал момент управлять народу, убеждал он, прийти к власти и сделать эту

власть орудием своего счастья, тогда как до сих пор власть была лишь орудием его

пыток.

На площади вспыхнули аплодисменты, людское море заколыхалось высокими

волнами. Люди дрожали от волнения, слушая этого человека, который говорил о

великих завоеваниях, которые им предстоит совершить. Что это за форма правления,

такая прекрасная, такая соблазнительная, при которой все, начиная с самого богатого и

кончая самым бедным, будут править страной, где возможности будут для всех

одинаковы? Антонио Боржес да Фонсека отвечает: это республика. И говорит об ее

преимуществах. Аристократия, родившаяся в энженьо и выросшая за счет

эксплуатации рабов, уступит место народной демократии. Притеснения, чинимые

новым идеям и на факультетах и в печати, уступят место свободе мысли, прогрессу во

всех его формах. Пятно рабства исчезнет, в республике не будет различия между

людьми, ибо перестанут существовать дворяне, господин граф станет не более как

господином коммерсантом или господином ремесленником. В Ресифе, центре сельской

аристократии сахара, трибун угрожал гербам и коронам. И толпа, увлеченная силой его

слов и красотой его идей, с воодушевлением приветствовала его.

1 Антонио Боржес да Фонсека – один из лидеров республиканского движения, в

свое время вождь повстанцев в Пернамбуко (1848).

66

Люди хотят выступить в поход за власть народа. Они хотят сломать привилегии

аристократии, которая сжимает в руке кнут, купленный за счет пота негров на энженьо.

Антонио Боржес да Фонсека, стоя на импровизированной трибуне, поднимает народ

против монархии.

Внимательнее всех, подруга, слушает его некий юноша. Ему семнадцать лет, но он

уже познал, что рабство противно человеческой натуре, что высшее благо – это

свобода. И вот здесь человек говорит о свободе и о народе – о двух вещах, столь доро-

гих его сердцу. Юноша Кастро Алвес горячее всех аплодирует в толпе, громче всех

приветствует слова оратора.

Но вот, подруга, прибывает полиция. Сильным мира сего нельзя угрожать

безнаказанно. Владельцы энженьо и хозяева рабов основывают свою власть на хорошо

организованной системе угнетения, их гербы и короны крепко защищены. У народа нет

иного оружия, кроме слова его трибунов и поэтов. Полиция нападает на народ;

начинается перестрелка... Оратор пытается продолжать, но его арестовывают. Однако

до того как полиции удалось разогнать митинг, молодой студент оказывается во главе

толпы. Он поднимается на трибуну, и голос, самый мощный из голосов, которые

слышал народ, разносится над площадью и не дает полиции обратить толпу в бегство.

66

Кастро Алвес знает, что народ должен действовать, бороться в защиту своих прав, ли-

цом к лицу встретить реакцию.

При звуке его голоса, прерываемого свистом пуль, толпа снова сплачивается, она не

поддается тем, кто хочет сорвать митинг, она слушает поэта. Юноша читает народу

изумительные стихи:

Когда на площади поднимет Свой голос мощный сам народ, То мнится, будто

вспышки молний Вдруг озарили небосвод.

В этих стихах народ черпает свою силу. Что с того, что кругом свистят пули; кто

побежит, когда на

67

трибуне, под пулями, спокойный, улыбающийся юноша читает стихи? Он страшен в

своей ненависти к тем, кто угнетает народ. Он «велик, молод, прекрасен», он спокоен,

как будто вокруг него не разгорается борьба. И люди, зараженные его примером,

остаются и слушают. Эти слова так глубоко запечатлелись в их сердцах, что люди их

сохранили навечно. Он говорил о площади – о площади, которая принадлежит народу.

Принадлежит народу площадь, Как кондору – небес простор. Народ на площади

тиранам Всегда умел давать отпор.

Площадь принадлежит народу, и народ уже не бежит с площади. Пули свистят,

падают раненые, но никто не думает спасаться бегством. Поэт с черными

развевающимися кудрями провозглашает с трибуны:

Народ – то огнедышащая лава, Ее изверг восстания вулкан. Народу не страшна

солдат расправа, Не страшен сам пославший их тиран.

Героев тысячи дерутся с честью, И город весь – восстанья цитадель. Пришел

народ из городских предместий Свободу отстоять – святую цель.

Он поэт народа, его вожак. Он не только хочет слагать стихи о революции; он хочет

бороться на стороне народа, стать во главе его, ведь народу нужен вожак.

На площади появляется кавалерия. Толпу не удалось рассеять, и место Антонио

Боржеса да Фонсека занял другой оратор. Так пусть же народ будет растоптан

конскими копытами и пусть усвоит урок, который ему преподаст власть. Но народ

предпочитает урок поэта, а тот провозглашает с трибуны:

Народ не стерпит^ беззаконий, Свои права он отстоит. Не смогут их насилья кони

Топтать ударами копыт.

Таков урок, преподанный им в этот день народу. Под пулями, среди коней, давящих

толпу, он призывает народ идти освобождать арестованного. И люди выходят на

манифестацию с возгласами протеста, которые принесут Антонио Боржесу да Фонсека

свободу.

Голос поэта – это тот «стальной голос», о котором он сам говорил:

Пусть голос народа стальной Звучит, как раскат громовой. Мы отпрыски древних

Катонов! Услышав, народ, голос твой, Тираны теряют покой, Основы колышутся

тронов.

Поэт уходит во главе народа. Представь себе его, подруга, шествующим во главе

толпы. Он замечательно храбр и благороден, благородна его ненависть к тиранам,

благородна и любовь его к народу.

67

Мадонна бледная моих мечтаний, Благая дева Энгандинских гор!

Молодой баиянец, талантливый скрипач, прибывший в Ресифе на гастроли, привез

ему вести о тревожном состоянии здоровья отца. Другое печальное известие Кастро

Алвес получил еще раньше: его старший брат, поэт, подражавший Байрону, помешался,

бросил занятия на инженерном факультете и приехал из Рио-де-Жанейро в Курралиньо.

Но и на лоне природы он не нашел успокоения и покончил с собой, оставив семью в

безутешном горе. В жизнь он не верил, смерть была его судьбою, самой желанной и

самой нежной из возлюбленных, только она была способна принести ему счастье. Он

был одной из последних жертв байроновского романтизма, столь популярного среди

юношей того времени. Кастро Алвес нежно любил брата и тяжело пережил его потерю.

Однако перед ним была жизнь, жизнь

68

во всем – в людях, которые проходили мимо, в женщинах, которые улыбались ему,

в поэтах, которые декламировали стихи, в студентах, которые постоянно чем-нибудь

возмущались, – и горечь утраты постепенно сгладилась.

Прежде чем уехать в Баию на каникулы 1865 года – года Идалнны, «Века»,

дружбы с Варелой, года «Рабов», – он появился на празднестве в театре Санта-Изабел

в честь скрипача Франсиско Муниза Баррето Фильо. Там собрались все видные люди

факультета. Они пришли приветствовать мастера скрипки, пришли поаплодировать

своему собрату по искусству, поддержать его и поощрить. В то время Кастро Алвес и

Тобиас Баррето еще были друзьями. Тобиас даже посвятил Кастро Алвесу одну из

своих поэм. Оба, уже знаменитые, популярные среди студенческой молодежи Ресифе,

они еще не оказались в противоположных станах. И на этой праздничной встрече

людей искусства и литературы Кастро Алвес, пожалуй больше чем кто-либо другой,

имел основание приветствовать гастролера. Ведь тот был его земляком, знакомым еще

по Баие.

Скрипач кончил играть. Затихли долго длившиеся аплодисменты. Бледный и

красивый Кастро Алвес появился в ложе. В партере находился Тобиас. Кончив

аплодировать, он уже собирался сесть на место, когда Кастро Алвес обратился к нему:

– Разреши мне, Тобиас, сказать слово в честь Муниза Баррето Фильо...

Студенты замерли в ожидании. Тобиас поднял голову, секунду подумал и произнес

стихи, которые сами по себе явились данью таланту Муниза Барре-го Фильо:

Смычком ты завораживаешь вечность.

Едва только умолк Тобиас, как начал свое импровизированное выступление Кастро

Алвес. В театре воцарилась мертвая тишина. Все были очарованы его музыкальным

голосом. Профиль молодого поэта, яркий блеск глаз, смоль волос, высокий лоб —

68

все привлекало к нему внимание. Ни на минуту не

68

останавливаясь, он сочинял все новые и новые стихи. Можно было подумать, что он

принес их готовыми. На устах женщин, подруга, заиграла улыб-» ка восхищения. А

голос Кастро Алвеса гремел:

О чародей! Прими из уст поэта Восторга дань искусству твоему. Здесь все

подвластны чувству одному: Все пленены твоей игрой, Баррето.

Твоя игра – то дивный праздник света; Он озарит собой любую тьму, В сады

блаженства превратит тюрьму И холод зимний – в ласковое лето.

Гармонией небесной вдохновлен,

Ты претворил мгновении быстротечность

В певучий и лучистый райский сон.

Мы в этом сне познали бесконечность. Свободны от пространств, свободны от

времен. Смычком ты завораживаешь вечность.

И, закончив последнюю строфу, поэт исчезает в глубине ложи. Друзья бросаются к

нему, чтобы обнять и выразить свой восторг. Его спешит поблагодарить Муниз

Баррето, и Тобиас Баррето тоже подходит поздравить с совершенной формой стиха. Но

истинное волнение охватывает Кастро Алвеса, когда перед ним появляется Эужения

Камара.

– Я позавидовала Мунизу Баррето...

– В чем, сеньора?

– Он заслужил такие красивые стихи...

И она ушла. А он остался стоять с замершим сердцем, тяжело переводя дыхание.

Ведь она была его безрассудной мечтой любви.

* * *

После того как Кастро Алвес сдал экзамены, болезнь отца вынудила его уехать в

Баию. Эти каникулы начались для него печально, ибо отец его

69

в январе умер, став жертвою бери-бери *. К тому же доктор Алвес оставил семью в

трудном материальном положении. В то время они жили на улице Содрэ, и поэт в

припадке безысходной тоски заперся там. Ему было гораздо тяжелее, подруга,

пережить этот удар здесь, в Баие, где не было для него утешения: ни студенческого

движения Ресифе, ни поэтических конкурсов, ни женской ласки. Идалина осталась

позади, Эужения Ка-мара была лишь далекой надеждой. А он не умел работать, не

умел творить без любовного поощрения, без уверенности в том, что в благодарность за

стихи получит любовь женщины.

Слухи о его поэтической славе, об успехах в Ресифе уже дошли до Баии. Однако его

еще никто не искал и вокруг него никто не группировался. Напротив, Муниз Баррето,

видный старый деятель, родственник скрипача, которого Кастро Алвес недавно

приветствовал, организовал общественный бойкот молодому поэту, о котором

рассказывали разные разности. И вот поэт оказался в грустном уединении, одиноким в

огромном доме, где родные оплакивали смерть отца. Он никуда не выходит из дома, он

размышляет о брате. Он боится, что и его самого ждет та же участь – помешательство.

Родные пугаются его печали, и тогда кто-то, желая отвлечь внимание юноши от

мрачных мыслей, обращает его внимание на соседок – трех сестер: Сими, Эстер и

Мари.

Как-то к вечеру он, подойдя к окну, замечает их. И если Мари не желает встречаться

взглядом с поэтом, то две другие сестры смотрят на него с восхищением: они уже

слышали о нем и теперь убеждаются, что рассказы о внешности молодого поэта —

правда. У него и в самом деле большие глаза, чувственный рот и красивые волосы, и он

мужествен. Кастро Алвес тоже очарован обеими сестрами. Проходит вечер, а с ним,

подруга, исчезает и меланхолия поэта *.

69

Теперь он проводит все время у окна, флиртуя с прекрасными сестрами, прося

свидания, посылая

70

им поцелуи. А они лукаво улыбаются, не зная, кого же он предпочитает, какой из

двух отвечает взаимностью. Но он и сам этого не знает. И если для Сими, которая

вскоре должна выйти замуж, он пишет «Еврейку» *, то для Эстер он сочиняет один из

сонетов «Ангелы полуночи» – о женщинах, которых он любил и которые приходят к

его смертному одру. Первой, заполнившей его мысли и вдохновившей его музу, была

Сими. Но разве она не уезжает, не выходит вскоре замуж? И юноша, не будучи

способен на платоническую любовь, искушает ее одним из самых красивых своих

стихов. Он делает ей отчаянные предложения:

Уйдем со мной, сокроемся в пустыне. Как от Саула скрылся там Давид. Ты

Судамифью стань моей отныне, И наш союз сам бог благословит.

Но Сими принимает стихи и... смеется над поэтом. Он ей нравится, да, но как друг;

она восхищается тем, что он пишет, однако сердце ее уже принадлежит другому.

Очарованием музыки этих стихов она не дает себя увлечь:

Там, у ручья, где плач звучал Рахили В минувшие священные года, В шатре

простом с тобою бы мы жили, И я бы пас овец твоих стада.

Он называет ее самыми красивыми именами, говорит ей самые нежные слова,

которые только знает:

Еврейка милая, тебя нежнее Где женщину еще найти б я мог? О роза бледная из

Иудеи, Израиля печального цветок!

Роса, вечерняя звезда, цветок вавилонской реки, лилия восточной долины, ветка

мирты – он называет ее самыми поэтическими именами, но она так и не откликается.

И тогда, отчаявшись, он признается:

70

Как некогда Иаков дерзновенный Боролся с ангелом и уступил, Так я, о ангел мой

земной, смиренно Перед тобой колена преклонил.

И он перестает интересоваться Сими, сердце его отныне принадлежит только Эстер.

Он, который любил называть себя евреем, который всегда чувствовал странное

влечение к этой несчастной кочевой расе, обижаемой и преследуемой, он чахнет от

любви к этой баиянской еврейке, белой, более чем белой – бледной, с распущенными

косами, с медовыми устами. Он целые вечера просиживает в темноте, у окна, слушая,

как она поет за роялем мелодичные песни.

Вчера ты заиграла на рояле В тот час, когда сгущался мрак ночной. Аккорды

радости и стон печали... Рояль звенел и плакал, как живой. Потом запела ты, любви

желанье Будя в груди взволнованной моей. Напев твой прозвучал нежней признанья, И

поцелуя был он горячей.

Эстер * заполнила его каникулы, которые начались столь печально. Благодаря ей

стала притупляться боль утраты, поэт забыл о бойкоте, жертвой которого стал, о

зависти поэтов-земляков, о своей грустной участи – жить в одиночестве.

Любовь, что в сердце у меня таитря, К тебе, моя желанная, стремится, Как росы к

небу на заре...

Теперь он работает. Под влиянием волшебства любви, перед образом женщины,

которая его вдохновляет, он возвращается к жизни. Он с охотой готовится провести еще

год в Ресифе, мечтает, строит планы и вымаливает у Эстер поцелуи:

Дай мне к устам твоим приникнуть И раз еще небесный мед испить...

Из окна он видит бледную Эстер, цветок своей расы, таинственную и чувственную;

в ней есть что-

70

70

то трагическое, в этой еврейке, которая вздыхает по юноше-христианину. Сидя у

окна большого дома над бухтой, она хранит в своих глазах тайну прошлого древней

страдающей расы, она хранит в своем взоре и тайну будущего.

С тобою в поцелуе слаться...

В любви блаженство погрузиться...

В твоих объятьях умереть.

Ночь без луны, без звезд тяжелыми, свинцовыми облаками покрыла мир.

Накрапывал дождь. Через окно они видели капельки воды, капельки скатывались с

крыши, и вот уже по тротуару бежит ручеек. От кустов жасмина вокруг дома исходил

пряный аромат. Казалось, ночь укрывала их; луна и звезды не взошли на небе, чтобы

своим светом не помешать их любви. Она хочет открыть глаза, но он закрывает их

поцелуями, объятья их становятся все крепче...

Он склоняет голову на грудь Эужении, смежает веки и засыпает. Его возлюбленная

продолжает бодрствовать. Поэт спит, прекрасный, как дитя, и, как дитя, слабый. Будто

вся огромная сила, все могу

71

щество, которыми он наделен, исчезают, когда он с улыбкой на губах засыпает. Для

Эужении он в этот момент слабый и прекрасный ребенок. Она чувствует к нему

огромную нежность и сжимает его в объятиях, как будто он ее сын.

И, укрыв его, тоже засыпает, разметав свои длинные волосы.

Издалека приближается рассвет, и с ним пробуждаются птицы. Рассвет проникает

через окно, чтобь1 взглянуть на спящих влюбленных. И птицы на кустах жасмина поют

свои лесные песенки, убаюкивая их и навевая сладкий сон, полный любовных грез.

Заря пробуждает возлюбленных, ее свет играет на теле Эужении. И радостный поэт

просит ее не двигаться. Он берет карандаш и на листке бумаги, где уже начал поэму,

рисует возлюбленную *. Она – пробивающаяся заря. Ее улыбка излучает радость, в ее

едва раскрывшихся глазах отражается свет этой зари. Она сама красота, вся красота

мира.

Блики рассвета играют на теле Эужении; невозможно это передать на бумаге —

свет и тени все время меняются. Она улыбается, на ее поэта тоже падает утренний свет.

И она думает, что поэма, которую он сочиняет, звучнее пения птиц, что свили гнездо в

кустах жасмина около дома. Склонившись над незаконченным рисунком, поэт

улыбается, нервной, прекрасной рукой треплет свои волосы, рассвет играет и на его

бледном высоком лбу.

Он уже не слабое дитя, теперь он мужчина, и он ее любит...

Склонившись над рисунком, он улыбается, качает головой: на этом наброске

невозможно запечатлеть потоки света, которые заря изливает на Эужению.

71

Замирает щебетанье птиц, наступает день. И он сочиняет стихи, стихи о ней, о ее

красоте, ее очаровании. В этих стихах, подруга, он воспроизвел ее портрет и тем

обессмертил ее. Он берет бумагу, быстро чертит что-то нервной рукой, но вдохновение

быстрее руки. И он читает ей стихи. Они наполняют

8 Жоржи Амаду

72

комнату, птицы уже не поют, поет его красивый мощный голос:

К тебе приближусь замирая... Наверно, так в преддверьях рая Трепещет праведник

святой. Объят восторгом, сладко млея, Я поцелую грудь и шею... Свои объятья мне

открой! *

Сердце любовного полно желанья... Разум терзается жаждой познанья.

Он сменил, моя подруга, нежный флирт с еврейками на пылкую любовь к Эужении

Камаре. В 1866 году он в Ресифе – уже не робкий новичок, который мечтает найти

свой путь и свою любовь. Студент, вожак на факультете права, юноша в полном

расцвете своего гения, он становится во главе всей аболиционистской кампании в

Ресифе и завоевывает великую любовь своей жизни. Этот период – с апреля 1866

года, когда он уехал из Баии в Ресифе, до марта 1867 года, когда он с Эуженией и ру-

кописью «Гонзаги» возвратился в Баию, – один из самых значительных в его жизни и

творчестве. За этот год им была написана большая часть его лирических стихов и

значительное число «кондорских» поэм. Это период войны с Парагваем, это аболицио-

нистская борьба, это инцидент с Амброзио Португа-лом, это театр, Эужения,

журналистика, ссора с То

18* 116

биасом. И это прежде всего мечта об освобождении рабов, идея, которая в 1866 году

с помощью его стихов, подобно огню, распространяется из Ресифе по стране,

воспламеняя умы. Это и год его великой романтической любви. Эужения принадлежит

ему, он завоевал ее, отнял у мира только для себя. Идиллия в домике предместья

начинает занимать видное место в его лирике. В этом году он окончательно возмужал,

познал настоящую любовь и вступил в борьбу. Знаменательный, как никакой другой,

1866 год сделает его имя в стране самым известным. Он становится руководителем

партии, причем теперь университетские партии это отнюдь не обычные студенческие

группы, которые шумят в тавернах. Нет! Это нечто гораздо большее! Они сама мысль

страны, они новая формирующаяся культура, они олицетворение порыва к обновлению

и прогрессу. Эти студенты – Кастро Алвес, Руй Барбоза, Тобиас Баррето, Луис

Гимараэнс 1 и многие другие – дадут нашей литературе кондорскую школу, дадут

нашей политике республику, нашей социальной эволюции упразднение рабства. Это

обновление культуры – с Тобиасом Баррето, демократии – с Руем Барбозой, поэзии

72

– с Гимараэнсом. А с Кастро Алвесом – все это вместе взятое, да еще освобождение

рабов, республика, негритянская поэзия Бразилии и мечта еще о многом.

Кастро Алвес и Тобиас Баррето, лидеры студенческих групп, – в сущности,

лидеры всей страны. И некоторые различия между «революционностью» каждого из

них характерны также для двух революционных тенденций прогрессивной буржуазии

того времени. Гений Кастро Алвеса искал поддержки народа, чтобы поднять массы и

самому подняться с ними: в своей поэзии он предвидел будущее *, поэт шагал впереди

своего века *. Тобиас был человеком, который опирался на народ, чтобы подняться

самому до господствующего класса. И конфликт в театраль

1 Луис Каэтано Перейра Гимараэнс Жуниор (1847—1898) – бразильский поэт и

дипломат.

73

ной жизни Ресифе – романтическая ссора между Кастро Алвесом и Тобиасом из-за

возлюбленных, где борьба велась с помощью импровизированных стихов,– это не что

иное, как столкновение в другом плане двух культурных и политических тенденций

эпохи. В этом, 1866 году в Ресифе интеллектуальная Бразилия сталкивается с

Бразилией политической. Выявляются различные тенденции, происходит размежевание

даже внутри прогрессивной интеллигенции: Кастро Алвес – ее крайнее крыло.

Никакие побочные интересы не могут отвлечь его от политической линии, которую он

избрал для своей поэзии и своей жизни, – его идеи были его честью *. Никогда он не

поступился ни единым словом, а тем более идеей или делом ради легкой славы, успеха,

преуспевания в жизни.

В отличие от Тобиаса у него не было разработанной программы жизненной

карьеры. И никаких преимуществ он не хотел для себя. Поэт, агитатор и вождь, он

сделал почетным в Бразилии слово «политика» не только потому, что сам был

интеллектуальным политическим деятелем и служил народному делу, но и потому, что

был самым чистым из политических деятелей. И здесь, подруга, он предстает перед

нами как лучший представитель своего народа: благородный, храбрый, пылкий и

бескорыстный.

В этом, 1866 году студенчество в Ресифе подпало под влияние идей французской

революции. О ней узнавали из произведений Виктора Гюго, из речей депутатов

Конвента, из трудов энциклопедистов. Вся французская культура, перемешанная с

политикой, пересекла океан и в трюмах судов прибыла в порт Ресифе, чтобы

взбудоражить здесь студентов *.

Незадолго до того началась война с Парагваем. Родина переживала героическое

время; солдаты шли на войну, осыпаемые цветами, под звуки песен и вдохновенных

речей. Они уезжали на юг, в пампу, где их ждали слава и смерть. Кастро Алвес одним

из первых записался в студенческий батальон, который

73

формировался под командованием очень своеобразной личности – ворчливого

профессора Триго де Лоу* рейро, преподавателя и поэта в одном лице. Португалец по

национальности, он отдал лучшие годы своей жизни и все свои знания молодежи

Ресифе. Формирование этого батальона послужило поводом для многих речей и

импровизаций; старик профессор в свои шестьдесят восемь лет превратился в героя.

Батальон с Триго де Лоурейро во главе продефилировал по улицам города и агитировал

граждан выступить на защиту отечества. Лира Кастро Алвеса приобрела в этот час

особенно сильное патриотическое звучание.

Однако на войну фактически отправились лишь несколько человек, и среди них

удивительный Масиэл Пиньейро, студент, поэт, искатель приключений. Он был

большим другом Кастро Алвеса, и тому выпала* доля приветствовать его на

73

прощальном вечере от имени студенческой молодежи. Это был еще один из многих

триумфов Кастро Алвеса. Он выступил из ложи в театре Санта-Изабел, заполненном

самыми разными людьми, пришедшими, чтобы присутствовать при отъезде молодого

барда, который предложил отечеству свою кровь.

Все уже высказали Масиэлу Пиньейро свои прощальные слова. Декламировали

стихи, кричали «ура». Буря аплодисментов поднималась в партере всякий раз, когда

кто-либо из студентов говорил или декламировал в честь молодого добровольца.

Масиэл Пиньейро – герой всех юношей, кто познает героизм и свободу раньше, чем

изучит тексты законов. Но вот наступила очередь Кастро Алвеса. Он выступает

последним, ведь его связывает тесная дружба с поэтом, уезжающим на поле битвы. Он

показывается в ложе, одетый во все черное, что оттеняет мраморную бледность его лба.

Резким движением головы он отбрасывает назад свою львиную шевелюру. В театре

воцаряется мертвая тишина. И этот голос, который всегда волновал, очаровывал и звал

за собой всех, кто его слышал *, начал декламировать. Уезжающий друг не просто

солдат, который прольет

74

свою кровь за родину. Он человек, который принесет на поля юга, где

развертывается битва с Парагваем, самые горячие слова свободы. Там он запоет «Мар-

сельезу»:

В пампе без конца и края Ты палатку разбивай. За свободу в бой вступая,

«Марсельезу» громче запевай.

Масиэл Пиньейро получил в этой поэме самое высокое вознаграждение за свой

героизм. Сначала Кастро Алвес описывает его путешествие от Ресифе, через Баию и

Рио-де-Жанейро, до далекой пампы:

Как Арион на челне быстроходном, Певец младой, ты мчишься по волнам.

И если эта война – война новой, американской Греции, то новый Байрон должен

быть ее солдатом и ее поэтом:

Для новой Греции ты Байрон новый.

Театр рукоплещет. Это взрыв всех патриотических чувств. И никто уже не знает, кто

подлинный герой этого праздника. То ли уезжающий поэт, то ли тот, кто сказал ему эти

прощальные слова. Им аплодируют обоим. Овации по адресу Масиэла Пиньейро столь

же горячи, как и по адресу Кастро Алвеса. Оба они молоды и красивы, смелы и горячи.

Многие девушки плачут, все мужчины взволнованы, некоторые старики кричат «ура».

Так было, подруга, в тот вечер в театре Санта-Изабел.

Но поэт, подруга, умел не только воодушевлять. Он умел и воодушевляться. Он был

не только поэт, но и борец. В этом, 1866 году, едва прибыв в Ресифе, он вместе с Руем

Барбозой, в то время первокурсником, и некоторыми другими студентами организовы-

вает аболиционистское общество для пропаганды всеми способами идеи освобождения

негров – в газетах, с трибун, на митингах. Более того, он предоставляет убежище

беглым неграм и устраивает их судьбу, поскольку в то время их уже так много, что, по

74

жалуй, можно было бы организовать новый Палма-рес *.

Ресифе начала 1866 года увидел первое из значительных аболиционистских

обществ, а затем они стали возникать одно за другим. Это первое появилось на улице

Богадельни. Во главе его стал Кастро Ал-вес, вместе с ним Руй Барбоза, Аугусто

Гимараэнс, Регейра да Коста и некоторые другие. Одной поэзии было уже

недостаточно, требовалось действие. И по* эт выходит на улицу, чтобы бороться за

ликвидацию рабства. Дом на улице Богадельни становится убежищем беглых негров,

центром деятельности общества, где выковываются слова, как холодное оружие, где

вырабатываются планы, которые немедленно принесли бы освобождение рабам.

74

Кастро Алвес ведет бурную деятельность, он организует собрания, выступает на

факультете права, объединяет симпатизирующих аболиционистскому делу людей —

словом, проявляет себя страстным поборником прав негритянской расы. В этом году он

фактически больше аболиционистский агитатор, чем поэт. Он не мог, моя негритянка,

увлекаться какой-либо идеей, не отдаваясь ей целиком. Он не отделял свою жизнь от

своей деятельности.

В то время с Кастро Алвесом уже была Эужения Камара. Давно она была в его

сердце, и он писал для нее стихи. Еще почти мальчиком он впервые увидел ее на сцене

в Ресифе. Потом она вернулась из триумфального турне по стране и привезла с собой

книгу стихов, которую напечатала в Форталезе; в ней наряду с ее посредственными

произведениями были стихотворения, которые ей посвятили известные поэты юга и