Текст книги "Кастро Алвес"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

13*

114

прощальные приветствия тех, кого уже теперь нельзя различить. Инее улыбается и

идет дальше.

С наступлением вечера поэт любуется небом, сидя в кресле на юте. Немногие

пассажиры устояли против качки, почти все попрятались по каютам. Кастро Алвес

глядит на звезды в небе, им нет числа, они сияют над его головой, отражаются в

голубом море. Над судном нависла тишина. Инее садится рядом с ним. Ее волосы

черны, ее красота напоминает Кастро Алвесу красоту матери и теток, ибо Инее, моя

подруга, – испанка, возвращающаяся из Буэнос-Айреса на родину. У нее томные глаза,

красиво очерченный рот, у нее стройное гибкое тело.

Они беседуют, она уже знает его имя, слышала, как пассажиры рассказывали о нем,

кто в двадцать лет стал крупнейшим поэтом Бразилии. Она знает также о его любовной

драме, об операции. Сейчас она понимает, как трудно ему ходить с палкой, а прибегать

к костылям он не хочет. Она находит его красивым и говорит ему это. Он напоминает

ей людей ее родины, романтических смуглых испанцев. Она просит поэта, чтобы он

продекламировал ей свои стихи. Она любит поэзию и произносит несколько строк по-

испански:

Нарушив неожиданно и властно

Моих печальных дней усталый бег,

Ты кровь во мне зажгла мечтою страстной,

Неутолимой жаждой ласк и нег *.

И он декламирует ей стихи, стихи, в которых говорится о море и о страданиях

негров, стихи, в которых говорится о любви. Ют пуст, его освещают лишь редкие огни.

Его голос волнует ее, приводит в трепет. И лицо поэта, освещенное лунным светом,

грустное и бледное, полно неизъяснимого очарования. Он берет ее руку, декламирует

ей вполголоса свои стихи, она приближает лицо к его лицу...

114

Настанет день, незадолго до его смерти, и он вспомнит этот вечер, подруга, и

обратится с призывом к этой иностранке, которая в тот час, когда он морем отделил

себя от своей любимой, подарила ему мину

115

ты забвения. Он напомнит о «мягкой ночи, огромной ночи...». Он будет посвящать

Инее грустные стихи, которые, возможно, ей никогда не доведется прочесть, но

которые сохранят для поколений эту ночь в море, подруга. Ты хорошо знаешь, моя

негритянка, как приятно, когда морская вода хлещет в лицо, когда капли падают с твоих

волос и у губ твоих появляется соленый привкус. И Кастро Алвес .также узнал все это

в ту ночь на борту, когда море бросало на него и Инее брызги воды и лунный свет одел

ее как бы «подвенечной вуалью»:

И как будто блестящей эмалью Свет луны океан покрывал, Подвенечной

прозрачной вуалью На лице у тебя трепетал.

Она вздрогнула от его прикосновения.

На палубе были одни мы Под куполом звездным неб£с, Желаньем единым

томимы... О ночь! О любовь! О Инее!

Какая женщина могла бы устоять против его ласк, нашла бы в себе силу уклониться

от его поцелуев?

Была для меня ты Хименой, И Сид 1 во мне древний воскрес. Морскою обрызгана

пеной, Меня целовала Инее.

Запомню, и будут мне сниться И глаз твоих черных разрез И нежного шелка

ресницы – Глаза V ресницы Инее.

Море и небо, лунный свет и звезды, песнь, которую пели моряки, – все они были

их сообщниками в этот вечер любви. Он говорил ей обжигающие слова, декламировал

любовные стихи. Она слушала его, очарованная, окутанная подвенечной вуалью из

сереб

115

ряного света луны, кругом них было лишь море да небо. И когда они слились в

страстном объятии, брызги от разбивающихся волн обдали ее белой пеной:

В твой взор проник я взором... Огромная волна окатила их.

Семья скрывает слезы при его возвращении. Они видят мертвенно-бледное лицо,

впалую грудь, слышат глухой голос. Старые друзья с Аугусто Гимараэнсом во главе

собираются вокруг него, они уговаривают его объединить свои стихи в один том —

единственный сборник, который ему было дано увидеть при жизни. Он рассказывает с

воодушевлением о плане поэмы «Водопад Пауло-Афонсо». Он снова видится с еврей-

ками Эстер и Сими, по-прежнему флиртует с ними, посылает им в окно поцелуи.

Отправляет Луису Корнелио дос Сантос, верному своему другу по Рио-де-Жанейро,

оригинал «Плавающей пены». Врачи не теряют надежду спасти его. И они советуют

ему уехать в сертан, в леса Курралиньо, где он родился, ибо тамошний здоровый

воздух, возможно, возродит его снова к жизни.

И в Курралиньо он снова встречает, негритянка, двух муз, которых он уже когда-то

воспел и которых любил. Они еще раз соединяются, чтобы помочь ему в этой попытке

исцеления: дикая, суровая природа сертана и Леонидия Фрага.

Нежная девочка в годы его юности, слабенький подросток, встреченный им некогда

на каникулах, сегодня – самая хорошенькая девушка в округе, самая красивая

обитательница сертана. И сердце свое она сохранила нетронутым для Кастро Алвеса,

свободным от малейшей тени иной любви. Я уже тебе говорил, подруга, что она

оставалась самой верной из его возлюбленных, той, которая любила его больше всех,

той, которая обезумела от страдания, когда он умер. Он отдыхал у нее на груди,

взбирался на романтические балконы, чтобы при лунном свете похитить у нее

115

116

поцелуй. Теперь, когда болезнь и горе угнетали его сильнее, чем слава, она любила

его еще больше, была еще более отзывчива на его ласки. Вот почему, моя негритянка,

она заслужила от него бессмертные стихи.

Природа тоже встречает его с прежней любовью, деревья принимают его в свои

объятья, журчащая вода рек освежает его лихорадочно горящее лицо, пение птиц

убаюкивает его, чистый лесной воздух дарит ему здоровье. Он скачет верхом, охотится,

бродит по лесам, и на глаза его набегают слезы радости от сознания, что он еще в

состоянии наслаждаться близостью земли, в состоянии воспевать природу, мать его

поэзии:

Прими меня, благая мать природа!

Как блудный сын, прошусь к тебе назад,

Туда, где в пене низвергает воды

В непроходимой чаще водопад;

Где травы и лиан живые своды

Отдохновенье путнику сулят.

К родным я возвращаюсь ныне ларам',

Как долго рвался к ним с тоской и жаром!

Для ослабевших струн усталой лиры. Природа, добрым мастером явись: Чтоб вновь

они, как ветвь аукупиры, Для новых песен гибко напряглись. Чтоб мог на них я славить

прелесть мира. Зеленый лес и голубую высь; Чтоб стал я сам, подобно этим струнам,

По-прежнему счастливым, сильным, юным!

Его поэзия полна описанием лесов Бразилии, природы ее тропиков. Певец рабов,

свободы и любви, он был также великим певцом бразильских деревьев, ручьев и рек,

водопадов и певчих птиц *.

И, отзываясь на зов леса, он уезжает еще дальше, подруга. Он едет на фазенду, его

по-прежнему волнует судьба рабов. И зрелище могучей природы побуждает его к

работе. На фазенде, когда он не ездит

1 Лары – древнеримские/ божества, покровители домашнего очага.

116

верхом и не охотится, он пишет стихи – он пишет поэму «Водопад Пауло-

Афонсо» Едва он чувствует себя достаточно сильным, как он берется уже снова за

свою лиру – свое боевое оружие – и снова ведет борьбу за идеалы свободы.

И здесь, в этой поэме, в известной степени самой сложной из всех его поэм, снова

повторяются постоянные мотивы его невольничьей поэзии: бунт раба, его непокорство:

Пылая жаждой мщенья, Покорность рабскую забыв, Явился Лукас за расплатой,

Весь – гнева ярого порыв.

В этой поэме, подруга, столь полной красоты лесов и рек Бразилии, столь полной

любовной тревоги, поэме, которая вся – борьба с существующим социальным

режимом, он рассказывает нам романтическую и трагическую историю Марии и

Лукаса, которые однажды под сенью сензал полюбили друг друга. Мария – «цветок

мимозы средь рабынь», Лукас – сын лесов, «невольник-дровосек». Они полюбили

друг друга однажды, и он пел ей песни любви по вечерам в лесу:

Моя Мария так красива... Стройнее пальмы гибкий стан. У ней чернее ночи косы И

гуще зарослей лиан.

Он жил ее улыбкой, и, наверное, настал бы день, когда они поженились, у них

родились бы и выросли дети – сильные негры, которые рубили бы деревья в лесу, как

Лукас, у которых были бы нежные глава, как у Марии. Но красивая рабыня —

собственность хозяина, подруга, он ее господин. И он, а не Лукас, срывает цветок ее

невинности. Судьба невольницы в руках ее хозяина, печальная это судьба. На богатой

116

кровати из жакаранды Мария сжимается в комок, дрожит от ужаса, теряет сознание от

одного прикосновения хозяина. Ее слезы не трогают человека, который заплатил за нее

деньги и который является ее господином. Ее владельцем, подруга.

117

Этой же ночью, в пустынной сензале Лукас угадывает правду. И гневным голосом

Кастро Алвеса он дает клятву отмщенья:

...Отмщенья!

Врага постигнет злая месть За то, что предал поруганью Марии девственную

че*сть!

За кровь расплата будет кровью И скоро час ее пробьет. Враг не найдет нигде

спасенья, Сам бог элодея не спасет!

Обесчещенная Мария уплывает на лодке по реке, Лукас бросается в воду и догоняет

ее. Потрясающе скорбен диалог двух рабов. Мария говорит Лукасу, взывающему о

мщении:

Дай умереть мне, любимый! В смерти позор мой сокрыть..

В сердце вонзилось глубоко Змея коварного жало. Лучше бы воды потока Челн наш

разбили о скалы!

Она умоляет его, чтобы он ушел, чтобы вернулся домой. Но он отвечает ей

волнующим зовом. И они плачут вдвоем, погруженные в «темный лабиринт горя».

Лукас хочет знать все, так как должен за все отомстить. Мария хранит молчание, но

Лукас намеревается броситься в реку, и перед этой угрозой она сдается, она

рассказывает ему о своем горе.

Лукас встает, «весь – гнева ярого порыв», – говорит Кастро Алвес. И Лукас

обращается к Марии, подруга, обещает ей за все ее страдания прекраснейший из

подарков – отмщение:

За слезы все, что пролила ты В тоске, терзаема стыдом, Явился Лукас для расплаты:

Он отомстит своим ножом!

Закон земной не даст отмщенья, И от небес его не жди;

117

Уже готова для свершенья, Созрела месть в моей груди.

Кастро Алвес любил, подруга, вооружать негров для мести и восстания. Что с того,

что бедная невольница дрожит и не хочет назвать имя своего соблазнителя? Этот

разговор, в котором она старается заставить Лукаса отказаться от мщения, а он

спрашивает, не хозяева ли внушили ей столько ложных представлений, ценен как

красотою стихов, так и той сознательностью, которой поэт наделяет раба:

– Греха боишься ты и преступленья... Поверь, Мария, это страх пустой. Тебе его

для большего глумленья Внушил, наверно, сам хозяин твой: Чтоб выполняла все его

веленья, Была покорна телом и душой. Однако ж сам, греха не видя в том, Стегал тебя

без жалости кнутом.

Нет! Наша правда выглядит иною! Они о ней молчат или бесстыдно лгут. И правду

эту я тебе открою: Бесправье имя ей и рабский труд. Запрета нет хозяйскому разбою, —

Его права законы стерегут. И если правду эту ты поймешь, Просить не станешь, чтоб я

спрятал нож!

И она решается. Но сначала напоминает Лукасу его собственную историю. Она

напоминает, что его мать перед смертью открыла ему, что он сын хозяина, брат белого

юноши, почти его ровесника, который был наследником фазендейро. И что у смертного

одра матери он дал клятву не мстить. Этот белый брат Лукаса и обесчестил Марию.

Солнце за рекой клонится к закату. Лодка спускается вниз по течению. Лодка, в

которой плывут мученица рабыня и невольник-мститель, все ближе подплывает к

водопаду:

117

Вот Пауло-Афонсо! Водопад! Вспененных вод кипит гигантский ад!

Мария заснула. Лукас будит ее. И оба они, единые в своем порыве, видят в

пропасти водопада сво-

118

боду. Суровая природа вокруг, река, водоворот Пауло-Афонсо.

И к ночи челн доллыл до водопада, Что клокотал на ложе из камней. Но мнилось

им: за этих вод громадой Их ждут и брачный пир и Гименей. Был поцелуй последнею

усладой Перед концом мучительных путей. В пучине грозной жалкий челн исчез.

Раскрылись душам их врата небес.

Мщение невозможно, и потому Лукас предпочитает убить свою любимую и

умереть. Воды Пауло-Афонсо несут тела черных возлюбленных, которые не свободны

даже в любви.

В далеком лесу Кастро Алвес, подруга, собирает последние силы, чтобы послать

миру этот душераздирающий крик протеста. Даже в любви не свободны негры! И он,

негритянка, назвал свою поэму «Песнью надежды, песнью будущего». Чтобы негры в

один прекрасный день стали свободными для праздника

ЖИЗНИІ

Сегодня ветер в утра час туманный Про смерть мою завел со мною речь. Я слушать

не хотел! Еще желанна Мне нагота твоих прекрасных плеч...

Чистый воздух сертана принес больной груди облегчение. На фазенде Оробо он

написал «Водопад Пауло-Афонсо», и это было возвратом"к его прежним

аболиционистским стихам. Его освободительная лира почти замолкла с тех пор, как он

заболел в Сан-Пауло. Дело освобождения рабов и республика жили поэмами, которые

он уже написал. Но он считал, что этого мало, что ему еще надо многое сделать. По-

этому, вернувшись из сертана в Баию, он решает еще раз бросить свой боевой клич.

Письма друзей, моя негритянка, говорили, что сборник «Плавающая пена» должен вот-

вот выйти в свет.

В один из первых вечеров после возвращения Кастро Алвеса у него в доме

собрались поэты – теперь вся Баия признала его, и он стал лидером самых молодых

интеллигентов города. Поэт прочел

118

собравшимся свою новую поэму, которую он привез из сер/тана. И был доволен тем

волнением, которое отразилось на их лицах. И он пространно объясняет им, что поэзия

должна отвечать чаяниям народа, должна служить делу народа, что никто не имеет

права запереть ее в башню из слоновой кости, будто она хрупкая девушка. И что даже

самая большая и самая несчастная любовь в мире не должна заглушить голоса поэта,

если он выразитель народных чаяний. Кастро Алвес создает в Баие свой литературный

кружок, как некогда в Ресифе и Сан-Пауло. На его зов откликаются голоса с севера и

118

юга и из центра страны. Поэзия, подруга, покинула башню из слоновой кости и

спустилась в народные массы.

На празднике «Литературного кружка» четырнадцатого октября, вскоре после того,

как Кастро Алвес прибыл из сертана, была прочитана его поэма, посвященная прессе.

Он написал ее накануне, специально для этого вечера, и попросил Жозе Жоакима да

Палма, чтобы тот продекламирЬвал ее вместо него. Чтобы прочел эти величественные

стихи, которые Кастро Алвес сочинил, чтобы приветствовать оружие прессы,

родственное оружию поэзии. Поэт стыдился декламировать перед публикой своим хри-

плым и глухим голосом чахоточного. Тот же стыд мешал ему ходить по улицам

пешком, опираясь на костыли. Ведь народ всегда видел его красивым, здоровым,

гордым, всегда слышал его ясный голос звучащим громко, четко долетавшим до самых

отдаленных уголков театров и площадей. Так пусть же народ запомнит' его только

таким, каким он был когда-то, пусть не увидит его на костылях, не услышит его

больным.

Он остался позади друга в ложе. Это было в театре Сан-Жоан, где поэт впервые был

еще ребенком. В тот день его дядя – младший лейтенант – разорвал на сцене

декорацию, и ребенок впервые созерцал это зрелище разгневанного, гордящегося своей

силой взбунтовавшегося народа.

Жозе Жоаким да Палма начал декламировать

119

«Бескровную богиню». Кастро Алвес, моя негритянка, коснулся всех благородных

тем своего времени. Он не мог забыть про прессу – силу века, связующее звено между

народом и интеллигенцией, этот таран, которым разбивали стены рабства и тирании:

Когда на страх владыкам и тиранам Народ всесокрушающим тараном Бастилии

мрачных стены пробивал; И Мирабо, как новый Квазимодо, От имени французского

народа Бурбонов самовластью угрожал;

Тогда впервые в мире эта сила, Богиня новая, свой лик явила: И то была свободная

печать.

Пресса – это бескровная богиня.

Нет, не мечом она врагов сражала. Она всегда бескровно побеждала, И суждено ей

мир завоевать!

Новый день начинается для человечества. И Кастро Алвес напоминает народу Баии,

каким мощным оружием является пресса.

Поэма воспламенила толпу. Присутствующие требуют, чтобы сам поэт показался в

ложе. И без устали рукоплещут, выкрикивают его имя, как имя друга, которого долго не

было и который, наконец, неожиданно вернулся. Присутствие в зале поэта плодотворно

для дела освобождения. Уже оно одно вызывает воодушевление. И Кастро Алвес,

подруга, вернулся в этот вечер домой более счастливым, чем обычно. Любовь народа

– это великое благо, и оно еще осталось поэту, лишившемуся здоровья и любви.

Болезнь все больше донимает Кастро Алвеса. Городской воздух вреден для его

слабой груди. Его голос становится все глуше, лицо бледнее и худее, он теперь

передвигается с трудом. Он выезжает лишь верхом и выглядит отличным наездником;

так, на коне его чаще всего и встречают на улицах города. Он радуется, подруга, при

виде отпечатанной «Плавающей пены», и первый экземпляр посылает Жозе Аленкару,

другому писателю, революционизировав

119

шему бразильскую литературу. Он уже не, декламирует на праздниках и редко

бывает в театрах. И уж если решается появиться там, то приезжает первым. Чтобы все

видели его уже сидящим и не заметили изменений, которые претерпела его фигура. Он

все еще тщеславно гордится своей красотой. А с каждым днем легкие его разрушаются.

119

И вот наступает этот день 9 февраля 1871 года. Французская колония проводит в

Торговой ассоциации митинг, чтобы собрать пожертвования в пользу семей солдат,

погибших во франко-прусской войне. И когда собрание в разгаре, произносятся речи и

читаются стихи, Кастро Алвес приезжает на своем сером в яблоках коне: Он одет во

все черное, и глаза его лихорадочно блестят. Поэт входит, все устремляют на него

взоры. Он просит слова, и на этот раз говорит сам – в зале по-прежнему звучит его

голос. Однако он знает, что говорит для своего народа в последний раз:

Замутнены все чистые купели: В Европе ныне духом Макьявелли Сменился

благородный дух Руссо; И грубой силы торжество все ближе, На шею злополучного

Парижа Она взметнула подлое лассо.

А раз так, то нужно, подруга, чтобы в защиту свободы и будущего подняла свой

голос протеста печать Америки:

В защиту мира, вольности, прогресса, Звуча сильней, чем грсхот канонад, Ты

подними свой мощный голос, пресса, Печать Америки, ударь в набат!

За два тысячелетия Европа Сумела драгоценный клад скопить. Наш долг – спасти

его от нового потопа, Для поколений новых сохранить.

Свободы палачи, вы слишком рано Над ней собрались ставить крест. Так пусть же

вольный ветер с океана Домчит до вас наш гнев и наш протест! *

Толпа, поскольку он уже не был в состоянии ходить, отнесла его домой на руках.

Этот последний

120

триумф был его крупнейшим триумфом, подруга. Над городом Баия громче, чем

бой барабанов атабаке, разносится голос Кастро Алвеса, голос протеста, борьбы и

возмущения. Голос свободы против угнетения.

Ему трудно выступать из-за болезни, но у него еще остается перо. И так как он

создает вместе с другими поэтами и агитаторами Аболиционистское общество, он

пишет баиянским женщинам послание *. Женщинам, которые всегда его поддерживали

и любили. Он просит их в своем послании о пожертвованиях на общество, чтобы оно

могло существовать. Он обращается к ним от имени рабов. Но он не просит у

«банкиров или миллионеров, богатых и могущественных. Нет! У меня, – говорит он,

– есть в этом отношении инстинкт и стыд». Заметь, подруга, это тот же голос, что

звучал в театре. То же бесстрашное мужество, та же правда водят его пером, это

человек, который борется. Это письмо, революционное и лирическое, обращенное к

женщинам его родины, – самая красивая страница в его прозе. Его последний клич в

пользу рабов, последнее звено разрываемой им цепи, которая сковывает ноги, руки и

сердца негров. Затем – неосуществленная мечта написать поэму о Палмаресе. Он

умрет с этой мечтой, подруга.

Среди этих кондорских декламаций, этих аболиционистских посланий, этих

перемен в состоянии его легких он как-то прочитал на одном вечере стихи о любви.

Я расскажу тебе, подруга, о последней женщине его жизни. В составе одной

оперной труппы она, певица, колоратурное сопрано, приехала из Италии, из

Флоренции. Но осталась в Баие и стала учить пению девушек из общества. Она учила

сестер Кастро Алвеса. Муж ее бросил, и она поняла: для того чтобы заработать себе на

хлеб насущный, ей необходимо в обществе с предрассудками строго соблюдать свое

«вдовство». Сердце у нее было из бронзы, сказал

*

*

*

120

120

Кастро Алвес, подруга. Оно было сделано из бронзы всех предрассудков, заметим

мы. Высокомерная, бесстрастная, холодная. Мрамор из Флоренции, заброшенный в

тропики. Имя её – Агнезе Тринчи Мурри – звучало, как стихи, моя негритянка.

И так как она всегда отказывала ему во взаимности – хотя и любила его *, —

опасаясь сплетен, боясь потерять свое спокойствие, если она отдастся любви, он был в

исступлении от страсти к ней и так и умер, грезя о ней. Она была его мечтой умираю-

щего, эта холодная женщина с Адриатики, блондинка с пшеничными волосами, с кожей

белой, как морская пена.

На-этом вечере, который устроили в честь поэта и на котором Агнезе должна была

петь, он поднялся, чтобы в последний раз прочитать ей публично стихи о любви.

Чтобы попросить в них Агнезе уехать с ним... Так он держал себя по отношению к ней

все эти месяцы, которые последовали после знакомства с ней и которые

предшествовали его смерти. А ее отношение было весьма печальным и дурным,

трусливым и бессмысленным: она все время отказывала ему во взаимности, испытывая

в сердце желание уступить, но все же страх оказался сильнее этого желания. Она не

захотела, подруга, принести в жертву любви земные блага, и в этом ей придется

раскаиваться всю жизнь. Она поймет, что ее жертва была бесполезной: что блага

жизни, как бы велики они ни были, не стоят бессмертия любви. Итак, он просит Агнезе

уехать с ним вместе:

. Пусть вымысла яркого ленту Фантазия нам разовьет: Поедем с тобою в Сорренто,

Сейчас наш корабль отплывет!

Стихи, которые он пишет для нее, для музы последних месяцев его жизни, – все об

одном. Это призыв ответить ему взаимностью, это мольбы о поцелуе, потому что

достаточно одного поцелуя, и ему уже легче было бы умереть:

14 Жоржи Амаду

121

...одного поцелуя... Пока не зарделась заря... Одного лишь прошу я...

Последнее желание его жизни – чтобы его полюбила Агнезе Тринчи Мурри. Он

называет ее неблагодарной, всячески искушает ее: «моя душа – цветущая западня для

твоих ласк, женщина», – говорит он ей. Она, однако, продолжает оставаться «ледяной

и спокойной».

Как мрамор статуи, прекрасно тело, В душе же у нее лишь лед и снег. В холодном

сне она оцепенела, Не пробудить ее для ласк и нег.

Даже его творчество, столь соблазнительное в свое время, его стихи, которые

завоевали для него любовь стольких женщин, и таких разных женщин, – ничто не

тронуло этот бездушный мрамор. Единственное, чего он хочет, это «выпить мед с розы

этих уст», но она отказывает ему даже в поцелуе, боясь, что не устоит, если даст себя

поцеловать.

• * *

Поэт чувствовал, что смерть приближается с каждым днем. Он уже не в силах

ходить, просит, чтобы его кровать перенесли в большую гостиную в фасадной части

дома, где он может наблюдать солнце, освещающее толпу на улице. Стоит июнь, и к

небу поднимаются воздушные шары Сан-Жоана, маленькие звезды, которые создает

народ. На небе, говорят негры, сияют звезды – души живших когда-то мужественных

героев. Вот Зумби, негр из Палма-реса, Кастро Алвес смотрит на него с постели. Он

лег на эту постель двадцать девятого числа, чтобы уже больше никогда не встать. И

попросил, чтобы не впускали Агнезе, – пусть она не видит его умирающим. Он все

еще мечтает о ней, хотя это уже несбыточные мечты, он грезит о Палмаресе, о поэме,

которую он так и не успел написать. Мечтой его

121

121

последних дней было воспеть негритянскую республику Палмарес *.

Из этой поэмы до нас, подруга, дошли лишь несколько стихов, его приветствие

республике беглых негров. То было «смелое орлиное гнездо», «край храбрецов»,

«оплот свободы»:

Только в порожденном жаром Ты присниться можешь сне: О приют, где с ягуаром

Обитает кондор наравне!

Пусть другие поэты воспевают празднества королей:

Скован рабства крепкой цепью, Евнух жалкий воспоет И дворцов великолепье И

тиранов подлый гнет...

Он же будет воспевать Палмарес, и этот гими станет вершиной его гения:

О Палмарес несравненный, О свободы цитадель!..

Неприступным равный скалам. Будто обнесенный валом, Смог оплотом небывалым

Для раба ты ныне стать. Незадачливым сеньорам Раб в лицо кричит с задором: – Нет,

ни силой, ни измором Вам Палмареса не взять!

Ночью, которую лихорадка наполняет видениями, он ясно представляет себе эту

свою поэму о Пал-маресе. Дни умирающего июня и рождающегося июля залиты

солнцем, ночи украшены воздушными шарами. И когда в сверкании этих шаров

пропадает видение Агнезе, белокурой и голубоглазой, – мрамора, потеплевшего от его

ласк, – он видит в своей горячечном бреду героев Палмареса, восставших могучих

негров, готовых за свою свободу принять смерть. На этот раз он не слагает новой оды в

День 2 июля, рука уже отказывается ему служить. Агнезе идет в театр, но кто из тех,

что когда-то в другой

14*

122

День 2 июля слышали Кастро Алвеса, кто из них думал в этот вечер о спектакле?

Они мысленно обращались к тому, кто всегда в эту знаменательную для Баии

годовщину поднимал свой голос, чтобы приветствовать свободу, к тому, кто привел ее

под руку, как невесту, в их среду, к тому, кто сейчас умирает от чахотки в большом доме

на улице Содрэ. Агнезе принесла поэту из театра весть, что народ взывал к нему в

театре, сетуя на его отсутствие, отсутствие своего вожака. Он улыбнулся, народ верен

своим друзьям, моя негритянка, народ – хороший друг.

Лихорадка поглощает последние дни из его двадцати четырех гениальных лет. На

рассвете с пятого на шестое июля, когда все спят, он, один в своей постели, грезит об

Агнезе. Но вот он слышит бой атабаке. Нет, подруга, эти звуки доносятся издалека, с

далеких гор. Бьют барабаны в Палмаресе, там собираются негры, их целая армия.

Зумби останавливается возле его постели. Уходит Агнезе, исчезла ее белокурая

головка. Сейчас на ее месте негр-освободитель. На заре, занимающейся над Баией,

Зумби и Кастро Алвес беседуют, моя подруга, о Палмаресе.

122

Призыва пламенного сила Жила всегда в его речах; В народе мужество будила, В

тиранах – злобный страх.

Как красив к вечеру таинственный город Баия! От домов, от замощенных

огромными камнями улиц, от голубого неба, от гор веет поэзией.

Заходящее солнце проникает через окна. «Я хочу умереть, любимая, глядя в

бесконечную лазурь», – сказал он и попросил перенести его кровать из спальни в

гостиную. И вот он сейчас наедине с красотой наступающего вечера. Все вышли из

комнаты, полагая, что ему стало легче. Это хорошо: его не будут волновать и печалить

разговоры вполголоса, едва сдерживаемые слезы. Он сможет безмятежно созерцать

июльский вечер. Его сестры, друзья, Агнезе Трин-чи Мурри, врачи – все удалились...

Но вот кто-то легкой походкой входит в комнату; это женщина с застывшей,

странной улыбкой. Он всегда был любезен с женщинами, и они тоже

123

были добры к нему. Он и теперь любезно приветствует вошедшую, улыбаясь,

произносит любовный стих, он уже узнал ее: это Смерть, последний из «ангелов

полуночи». Поэт поднимает голову, берет Смерть за руку и еле слышно говорит ей:

Кто ты, подобная невесте,

В наряде белом н венце?

Из мира тайн пришла ты с вестью

О наступающем конце.

Еще одна возлюбленная, прекрасная, как и все остальные.

«Я был Дон-Жуаном, – говорит он, – но ты будешь моей последней любовью. Я

уйду с тобой и буду счастлив, моя божественная».

Смерть улыбается; какая женщина может устоять против соблазна его голоса,

против обаяния его прекрасного, благородного облика?

А между тем он продолжает говорить: «Но прежде чем уйти с тобой в нашу первую

ночь любви, которая будет полна нежных ласк, дай мне проститься с моими прежними

возлюбленными и моими друзьями».

И она соглашается. Разве можно в чем-либо отказать поэту?.

И, закрыв свои черные глаза, он целует чистый лоб Эулалии Филгейрас, которая

приближается к нему. Подходит и Дендем с лукавой улыбкой; он целует уста Марии

Кандиды. Приходят три красавицы еврейки: Мари, Сими и Эстер, – ведь он любил

всех троих. Из далеких краев появляется Инее – его черноволосая возлюбленная

испанка. Перед ним возникает Мария Каролина из Сан-Пауло, за нею Идалина,

которую он так любил в Ресифе! Вот Леонидия, невинная девушка из сертана, на груди

у которой отдыхала его горящая в лихорадке голова. В руках она несет полевые цветы,

на устах ее играет улыбка. А вот окутанная туманом Синья Лопес дос Анжос из Сан-

Пауло, И, наконец, Агнезе, холодная Агнезе, а за нею, с глазами, покрасневшими от

слез, с руками, протянутыми к нему, такая прекрасная и любимая – Эужения!

123

Теперь наступила очередь друзей... Тобиас – этот гигант мулат декламирует стихи.

Подходит согбенный Машадо де Ассис; как всегда, он насмешливо улыбается. За ним

появляется еще один гигант – Аленкар. Жозе Бонифасио произносит речь в честь

либералов. Подходят Руй, Набуко, Бразилио Машадо, они идут впереди студентов из

Ресифе, из Сан-Пауло. Во главе своего батальона марширует Масиэл Пиньейро,

доброволец родины. Подходят актеры – Жоаким Аугусто, Васкес, Фуртадо Коэльо и

Аделаиде. Фагундес Варела с грустью во взоре декламирует стихи. Луис Корнелио

склоняется над поэтом, прощаясь: «До свиданья, друг». Подходят родители, брат,

сестры, свояки, Аугусто, мукама Леополдина...

123

Теперь они уже не следуют друг за другом. Они идут толпой, их много, во главе их

с кинжалом в руке, с пылающим взором идет младший лейтенант Жоан Жозе... Какая у

него свирепая улыбка! А вот Леолино и Порсия, они проносятся галопом, он везет

свою возлюбленную на крупе коня. За ними майор Силва Кастро и всадники из

семейств Моура и Мед-радо. Меткий стрелок Эзуперио едет рядом с Леолино.

К поэту устремляется толпа; она идет с площадей Ресифе освобождать народных

трибунов и арестовывать деспотов; шагает восставший народ из Баии; движется масса

людей из Рио-де-Жанейро, чтобы отпраздновать победу при Умайте; подходкг толпа из

Сан-Пауло – она требует провозглашении республики.

И как бы заключая это нескончаемое шествие, идут негры. Их столько, будто вся

черная раса Бразилии пришла проститься с любимым поэтом. Они несут свои оковы,

которые разорваны с помощью его оружия – поэзии. Впереди всех Зумби, за ним вос-

ставшие негры из Палмареса, Лукас и Мария, которые могут, наконец, свободно

любить друг друга. С разорванными цепями идут белые и черные, идут мулаты и

метисы, мужчины и женщины... Они движутся по дорогам, которые указал поэт, по

путям, которые он для них проложил.

124

Но это еще не все... Из глубины жизни возникают герои, которых он воспел в своих