Текст книги "Кастро Алвес"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

деятель, генерал-губернатор голландских владений в Бразилии.

30

один из самых бесстрашных народных трибунов и куда другие, родившиеся в иных

краях, прибыли закалять сталь своей шпаги, которой станет их слово. Появится поэт, у

которого найдутся для этого города самые нежные слова любви. И легенда о Ресифе

снова возникнет во всей своей величавости.

Однажды Кастро Алвес, которому было тогда пятнадцать лет, сел на судно и

отправился в Ресифе. Он поехал закалять острие своей шпаги, отправился

позаимствовать у этого города его пример героизма. Именно в Ресифе, где трепещет

сердце Бразилии, возвысился его голос, самый мощный из всех голосов поэтов. В один

прекрасный день, подруга, мы тоже сядем с тобою на судно и отправимся в это сенти-

ментальное и героическое путешествие. В каждом камне улицы, в каждом старинном

особняке мы найдем напоминание о каком-либо событии, отзвук слова поэта.

За городскими стенами раскинулись плантации сахарного тростника, целый

зеленый океан. В те времена еще не было заводов, на которых машины производят

сахар. Машинами были негры, и у сахара был привкус крови. Из сахарного тростника

родился бразильский сельский аристократ. Бывало, что хозяину энженьо ', владельцу

негров, изменяли его сыновья, становившиеся друзьями и братьями негров. Бывало,

забитые негры поднимались против хозяев и показывали свою силу. В 1823 году во

главе негров и мулатов стал муЛат Педрозо *. Это восстание уже носило до известной

30

степени идейный характер; еще нерешительное и слабое, оно все же было реаль-

ностью. Вслед за ним поднял восстание Эмилиано Мандакуру во главе своего

батальона мулатов. Священники и поэты стали народными героями провинции

Пернамбуко, где управляли хозяева энженьо, у которых трудились рабы. В сахаре,

варившемся в котлах, смешивались смех хозяев и слезы невольников. Смешивались

веселая действительность ари

1 Энженьо – сахарный завод с плантацией сахарного тростника.

31

стократов и страшная мечта негров о мщении. Мечта, которая нашла свое

подтверждение в голосе поэтов и трибунов.

Интеллигенция скоро начала ощущать трагедию негров. Многие литераторы Ресифе

поставили свое перо на службу народу. Обстановка политической и социальной борьбы

и революционные настроения, которыми славился Ресифе, не допустили того, чтобы

литература там стала «искусством для искусства». Ресифе, где то и дело возникали

революционные движения, дал понять литераторам, что назначение искусства – быть

полезным человечеству *. Этим, в частности, отличался факультет права в Ресифе от

многих других высших учебных заведений Бразилии *. Идея республики,

замечательное движение за освобождение негров от рабства должны были найти в

Ресифе самую подходящую колыбель. Сан-Пауло еще пребывал под волшебным

воздействием стихов Байрона и был озабочен лишь отысканием новых форм для

старых студенческих сборищ, на Сан-Пауло еще лежала печать грусти под влиянием

гениальных стихов Алвареса де Азеведо1 и Фагундеса Варелы, а в Ресифе уже

чувствовался дух свободы, навеянный творчеством Кастро Алвеса и Набуко... Ресифе с

его мозгом – факультетом права – сделал шаг вперед по сравнению с другими

городами Бразилии. Студенчество отказалось здесь от бесполезного отчаяния и

презрения к жизни, которое культивировали романтически настроенные байронисты.

Ресифе был целиком под влиянием идей французской революции. Рассказы о жизни,

которая родилась среди пролитой крови, находили в нем гораздо больший отклик, чем

искушающие речи разочарованных поэтов. Гюго был

1 М а н у э л Антонио Алварес де Азеведо (1831 – 1852) – бразильский поэт. Ему

принадлежат: сборник «Различные стихотворения», поэмы «Лира двадцати лет»,

«Поэма монаха», «Ночь в таверне». Он был избран членом Бразильской академии

словесности. По выражению критика Роналдо де Карвальо, «Алварес де Азеведо внес в

бразильскую литературу ироническую горечь Байрона, меланхолию Мюссе,

беспокойный дух Шелли и Спенсера и пессимизм воображения Леопарди».

31

поэтом Ресифе, с трибуны этого города, казалось, говорили ораторы великой

революции.

В этот город, подруга, и приехал подросток Кастро Алвес, с сердцем, полным

волнений, которые он познал в Баие. Три города из всех, в которых он бывал, стали

вехами в его жизни, как стали вехами и три женщины среди многих, которых он любил.

Эти три города: Баия, которая дала ему познание свободы и любви, Ресифе, который

сделал его народным трибуном, отточил его гений, дал ему темы первых крупных,

вдохновенных произведений, Сан-Пауло, куда он принесет слова о республике и

освобождении от рабства и где ему предстоит написать некоторые из своих

освободительных поэм.

В Баие, у своего дяди, он научился ценить народ. Он был подготовлен к жизни в

Ресифе, к обстановке на факультете, к боевым схваткам, а также и к любви. Ресифе

предстояло дать ему возлюбленную, ту, что наполнила радостью и горем его столь

короткую и столь большую жизнь.

31

Из этого города голос Кастро Алвеса поднимет знамя освобождения от рабства и

провозгласит республику. В Ресифе гениального баиянца посетят его самые пылкие

мечты, самые смелые предвидения. Здесь он встанет во главе движения масс и

поставит оружие своей поэзии на службу народу. Отсюда его голос разнесется по всей

Бразилии, Ресифе будет его лучшей трибуной. Потому что, подруга, этот город-

площадь – наилучшее место действия для Кастро Алвеса.

Когда он появился, город как будто спал. Но он сразу понял, что сон Ресифе полон

грез о завтрашнем дне:

О революции грядущей Ресифе снился дивный сон!

И он разбудит его своим голосом, подруга.

32

Усадьба в Курралиньо, где жил поэт. Рисунок Кастро Алвеса.

Рисунок Кастро Алвеса.

Рукопись стихотворения Кастро Алвеса «В альбом», написанного в марте 1865 года.

33

34

На хлопковой плантаинн.

С} мка іі'ііка.

35

Рубка сахарного тростника

36

Кабры на привале.

Крестьяне бегут от засухи на юг.

37

Одна из скульптур Алейжа-линьо. украшающих храм в Конгоньянс-до-Кампо.

Алейжадиньо в скульптуре -Кастро Алвес в поэзии.

Скульптура пророка Иоиля в городе Конгоньянс-до Кам-по работы известного бра-

зильского скульптора Антонио Франсиско Лисбоа, по прозвищу Алейжадиньо

38

Улица в городе Баия, спускающаяся к морю.

39

Характерные для Баии лепные украшения.

Лом в колониальном стиле.

40

Баия гордится своими 365 церквами.

Одна из центральных площадей Ресифе

Вид на Ресифе с моря

41

Обший вид города

42

Ресифе называют бразильской Венецией

Типичный пейзаж на побережье океана.

Народные певцы музыканты

43

44

Незавидна судьба молодых матерей негритянок.

Жилиша негров

Рыбный базар на набережной Баии.

Баиянские негритянки.

45

...Любимая! Тебя ни разу В своих объятьях я не сжал...

Он прошел сквозь публику с поднятой головой и с улыбкой на губах. Вокруг

разговаривали столь громко, что гул слышался даже на улице, постепенно пропадая во

мраке плохо освещенного города. Среди шума голосов, смеха женщин, хохота

студентов, чьих-то острот он прошел так, что никто его не заметил, никто не показал на

него, никто не произнес ни слова по его адресу. Другое имя было у всех на устах, оно

вызывало и улыбки и комплименты.

– Говорят, она очень красива... – И девушка опустила глаза перед элегантным

студентом последнего курса.

– Нет никого красивее вас... – Девушка доверчиво улыбнулась, а он продолжал:

– Но говорят, она красивая женщина и великая артистка.

В глазах девушки мелькнул страх, и, заметив это, студент продолжал убежденно:

– Главное – великая артистка...

Б Жоржи Амаду

46

Мимо прошел высокий, стройный юноша с беломраморным лицом и черной

шевелюрой. Он улыбнулся, но никто этого не заметил.

Развернув свой большой веер, какая-то матрона рассказывала подругам и важному

господину в сюртуке о том, что «кузина написала ей из Лиссабона об этой комедийной

актрисе. Это нечто ужасное и безнравственное». Приятельницы придвинулись по-

ближе, важный господин нагнулся, матрона прикрыла рот. Но веер был тонок, а

46

любопытство проходившего мимо грустного юноши велико, и ему удалось услышать,

как она сказала:

– Говорят, что один командор, набоб, из-за этой комедийной актрисы бросил

семью и разорился – это был скандал на весь Лиссабон.

Тогда приятельница, что стояла поближе, рассказала о поножовщине, происшедшей

тоже в Лиссабоне (или, может, в Порто?). Она узнала об этом из письма, полученного в

Ресифе. «Разве вы не знали? Какой-то простолюдин, из тех, кто проводит ночи в

попойках, без гроша за душой, без работы, без будущего, зарезал ножом молодого

человека из хорошей семьи, одной из лучших тамошних фамилий... Это было шумное

дело, кто о нем не слыхал?»

– Я знаю это по газетам... – начал господин в сюртуке.

Юноша попросил извинения и пробрался сквозь группу. Но женщины были так

увлечены историей, которую теперь стал рассказывать господин в сюртуке (с таким

изяществом и с такими точными подробностями), что никто не обратил внимания на

юношу. Одна только девушка, стоявшая поодаль, заметила, что у студента самые

красивые глаза, какие она когда-либо видела, и самые изящные руки из всех, до

каких.она когда-дибо дотрагивалась. Она вздохнула и с грустью подумала, что ей

двадцать, а ему в лучшем случае восемнадцать лет и он, должно быть, всего на третьем

курсе. И она еще ошиблась: студенту едва исполнилось шестнадцать, и он даже не

зачислен на факультет, потому что не сдал экзамен по геометрии.

47

Он шел, внимательно вслушиваясь в окружающий шум; казалось, все говорили об

одном и том же: о редкой красоте, неотразимой грациозности, большом таланте этой

выдающейся комедийной актрисы, о том, что она бесподобно поет грустные песни

своей родины. Странный шум доносился оттуда, где разместились студенты: там не

спорили о театре и актрисах, но все же многие из любопытства повернулись в их

сторону. Юноша тоже оглянулся и увидел в центре группы студентов ораторствующего

коренастого мулата; друзья слушали его с уважением. В это время с галерки позвали

мулата другие студенты; откуда-то из угла раздалось:

– Тобиас Баррето!1 Тобиас Баррето! Сюда, к нам! Мулат с улыбкой ответил на

приветствие важного

господина в сюртуке и зашагал, направляясь к товарищам. Юноша стал

пробираться к своему месту; вокруг все снова говорили о несравненной актрисе.

– Для ролей инженю нет никого лучше ее...

– Однако в действительной жизни она совсем не похожа на инженю... – заметила

некая сеньора, демонстрировавшая на этом вечере эффектное платье.

Муж хлопнул перчаткой по руке и мягко проговорил:

– В том-то и заключается талант артистки...

– Кто тебя просит ее защищать?

Юноша прошел мимо двух молодых людей, которые, прислонившись к колонне,

тоже рассуждали о красоте примадонны:

– Красивое у нее имя... – сказал один из них. Другой мечтательно прошептал:

– Эужения Камара...

* * *

Раздвинулся занавес, и сразу же она, казалось, заполнила собою всю сцену. Что

говорили о ней? Чего только он не наслышался, когда проходил по театру, да и раньше,

в отзывах ее коллег, в раз

1 Тобиас Баррето де Менезес (1839—1889) – бразильский философ, юрист, поэт,

прозаик.

б*

47

48

говорах на улице с друзьями. Сколько хорошего и плохого говорили о ней!.. Какое

все это имело значение? Важно было одно: что она на этой сцене и голос ее подобен

бризу на море, а ее лицо...

Какое у нее в самом деле лицо?

Есть ли что-либо в– мире – цветок, звезда или богиня, – что-либо, с чем можно

было бы сравнить ее лицо? Театр полон, вокруг студенты; она поет для всех и, конечно,

не только для этого юноши, который даже еще не зачислен в студенты. Но юноша

видит только ее, думает только о ней и не как о комедийной актрисе-инженю, и не как о

женщине – разрушительнице домашних очагов, вызывающей поножовщину, ни даже

как о великой артистке, ни даже как о красивейшей женщине.

Для юноши в шестнадцать лет, сидящего в первом ряду партера, она возлюбленная,

она ценнее, чем жемчужина, блистающая в таинственной глубине моря, гораздо ярче,

чем звезда, освещающая ночь. Нет никого больше в этом театре, где Эужения Ка-мара

поет нежные песни о любви, нет никого больше, кроме нее и Кастро Алвеса.

Милая подруга, в сердце каждого из нас есть что-то, что дает знать, когда

появляется твоя единственная возлюбленная, та, что будет на'всю жизнь, та, которую

мы искали во всех, кто ей предшествовал.

Когда она появляется, будто наступает рассвет, будто мы рождаемся заново. Так

было, когда я увидел впервые тебя и почувствовал, что ты, приплывшая издалека, из

неведомого порта на неведомом судне, ты входишь в мою жизнь. Так было в тот вечер в

театре, когда шестнадцатилетний мальчик почувствовал, что пришла его любимая и что

его сердце навсегда отдано ей. Он был студентом-новичком, которого терзала

геометрия, студентом, начинающим писать стихи, она же была знаменитой,

прославленной артисткой и красавицей; момент для их сближения еще не наступил.

Однако с того вечера, подруга, поэт хранил ее образ в своем сердце, и, когда Эужения

несколько лет спустя полюбила его и отдала ему свою

48

красоту, чтобы он обессмертил ее своим гением, поэт и тогда любил ее, пожалуй, не

больше, чем в тот вечер, когда впервые увидел ее на сцене и начал жить заново.

Он был мальчиком, который рано нашел и свой путь и свою любовь. В том же 1863

году, когда он познакомился с Эуженией Камара, он написал «Песнь африканца». Все в

жизни Кастро Алвееа происходило раньше, чем в жизни остальных людей, потому что

для гения не существует меры времени, он живет не своим опытом, а опытом народа.

Тот, кто прожил всего двадцать четыре года и стал великим поэтом своего народа,

самым прекрасным и могучим борцом за счастье Бразилии, рано созрел и для любви и

для борьбы. В шестнадцать лет его душа жила и образом любимой и тяжкой участью

рабов. Эужения пришла к нему позже, когда он достиг полной зрелости. ТоЧко так же и

мечты о будущей жизни, республике, аболиционистские общества, митинги на

площадях пришли лишь некоторое время спустя, когда его талант достиг совершенства

и он стал не только поэтом своего народа, но и его пророком.

Но все же в том 1863 году, в Ресифе, прославившем себя кровью, пролитой за

свободу, он уже впервые возвысил свой голос во имя любви и свободы и сделал это с

такой силой, которая уже носила на себе печать гения.

В мае одна избранница всей его жизни – свобода – получила первую песню от

своего поэта, «Песню африканца», а в июне Эужения Камара, вторая избранница его

жизни, вдохновила поэта на сочинение «Моей тайны». Восемь последующих лет,

подруга, очень важные годы в истории нашего народа. В эти годы расцвело творчество

Кастро Алвеса, им были напиоаны произведения непреходящей ценности, воспета для

Бразилии свобода, возвещено своим современникам и потомкам, что именно свобода и

48

любовь – вывшие блага жизни и что без них нет ни чести, ни красоты, что без них не

стоит жить. За эти восемь лет он накопил для нас века опыта и культуры, обогатил и

отблагодарил нас.

49

Предыдущий год оказался для него серым и невеселым; поэт был еще не

определившимся юношей, провалившимся на экзаменах, озабоченным мучительными

поисками пути в жизни. Из Сан-Пауло на всю страну падала тень Алвареса де Азеведо,

Байрона юга, демонического, трагического поэта, окончившего жизнь самоубийством.

Азеведо – это была одна из дорог, и молодежь стремилась идти по ней; брат Кастро

Алвеса, который находился в Рио, пытаясь освоить курс инженерных наук, был одним

из его последователей.

Но Кастро Алвес родился не для того, чтобы идти по путям, открытым другими,

даже когда этот другой – Алварес де Азеведо.' Он найдет свою собственную дорогу, и

это будет не проповедь бесцельности жизни, а песнь надежды на будущее, песнь

свободы. В Сан-Пауло, запершись в самой красивой из всех башен слоновой кости,

Азеведо воспевал грусть мира и безнадежное горе любви. Он был поэтом смерти, и он

проповедовал непротивление, призывал молодежь сдаваться без борьбы. В Ресифе *,

городе революций, вскоре возвысится другой голос. И этот голос станет воспевать

другие идеалы, станет призывать к уничтожению всех, кто мешает человеческому

счастью. Этот голос станет голосом надежды, горном, зовущим к борьбе.

В поэте города Сан-Пауло было что-то женственное, какая-то выхолощенность,

которой страдают многие одаренные художники. Кастро Алвес был больше чем

великий художник, он был гений, и поэзия не лишила его мужественности; он мог быть

не только поэтом, но и вождем масс. Азеведо был лишь гениальным певцом, дорогим

сердцу людей, как бывает дорога прекрасная женщина, которой предстоит умереть в

расцвете своей красоты. В Кастро Алвесе люди видели человека иного склада, более

знающего, человека, опережающего время, человека, за которым можно смело идти,

ибо его дорога – дорога будущего. Алварес де Азеведо открыл аллеи, где ноги не

веривших ни во что влюбленных топтали

49

цветы. Кастро Алвес проложил дороги будущего для тех, кто борется. По его пути

мы и идем сегодня. Широкие дороги для влюбленных, широкие дороги.

Однако прежде чем найти свой путь, поэт жил в поисках и сомнениях первых

опытов. На него обрушились горести жизни, но они не сделали его самоубийцей, они

укрепили его дух, закалили сталь его шпаги. Брат его сходит с ума; настанет день, и,

приняв яд, он окончит все расчеты с жизнью. Вскоре умрет и отец поэта. Не будь

Кастро Алвес гением, быть может, он пошел бы по пути Алвареса де Азе-ведо —

переплавил свою горечь в стихи редкой красоты, но забыл бы, что невольники умирают

в сенза-лах в ожидании свободы, что республика – мечта, которая ждет своего поэта.

В 1863 году шестнадцатилетний юноша рисует, слагает стихи и страдает. Из

глубины пернамбукских энженьо доносятся протяжные стоны рабов. Они не люди, они

животные, которых покупают и продают, мясо, которое один хозяин передает другому,

животные для продажи. Дети и красивые девушки, старики с седой курчавой головой и

старухи с увядшей грудью, вскормившей поколения. Люди ли они в самом деле?

Алварес де Азеведо считал, что они просто вьючные животные и потому не

заслуживают стихов. Что значат они перед вечной тайной небытия, перед утонченными

переживаниями поэта? Ах! Чего стоит несчастная жизнь негра, подруга, что стоят

следы кнута на его спине, что стоят его слезы, если поэт занят проблемой, которая

мучит его и вызывает к жизни еще один драгоценный сонет? Закроем глаза на все это,

обратимся к самим себе – к этому призывает нас скорбно-прекрасный голос, идущий

49

из Сан-Пауло. Кастро Алвес слышит этот голос, у юноши с невеселой жизнью и

семейными драмами тоже свои проблемы. Но, подруга, голос, доносящийся из сензал,

сильнее, и он проносится над Ресифе, он витает над морем и умирает в скалах, которые

обнимает ветер. Этот голос требует справедливости и свободы. Этот голос требует

отмщения за страдания рабов. Однако люди безразлично проходят лшмо,

50

будто перед ними всего лишь мычащее стадо. Нужно, чтобы кто-то придал

убедительность и красоту этому голосу негров, рвущемуся из души. Нужно, чтобы кто-

то обратил жалобы и мычания в клич настолько мощный, чтобы люди остановились

перед несчастьем, чтобы поняли, что это страдают не животные, а тоже люди, только

более несчастные, чем они *.

Среди тех, кто жив и воспевает смерть, и среди тех, кто скорее мертв, чем жив, но

хочет жить свободным, шестнадцатилетний юноша ищет свою дорогу. Станет ли он

еще одним певцом меланхолии или пойдет в народ и поднимет его на освободительную

борьбу?

Сильнее, мощнее и прекраснее, чем благозвучный голос поэта из Сан-Пауло, голос,

который плачет в сензалах Ресифе. Ибо нет ничего прекраснее голоса народа. И

гениален тот, кто умеет передать его, придать ему форму, кто идет впереди всех, кто

зовет к завтрашнему дню.

В этом столь важном, 1863 году, преодолевая сомнения и грусть, борясь с соблазном

пойти по легким дорогам искусства, Кастро Алвес познает женщину, которая родилась,

чтобы доставить ему радость и блаженство. И тогда же он пытается придать

поэтическую форму стонам невольников, чтобы начать описывать в стихах трагедию

рабства. Любовь и свобода возникают перед ним в этом году, и поэт чувствует, что они

скоро придут за ним, придут, чтобы потребовать всю его жизнь. Его руки – еще дет-

ские руки, его голос – еще ломающийся юношеский голос. Но внезапно, чудом,

которое совершает гений народа, он находит себя и ясно видит, что его дорога тут. В

один прекрасный день свобода покончит со стонами людей, и тогда, подруга, на земле,

которую другие поэты не замечают, будут слышны только нежные напевы любви и

радостный смех детей.

Таков урок, которому нас учит сегодня Кастро Алвес, о моя подруга, ты, что несешь

в груди страсть к свободе и огонь любви в своих ясных глазах.

Великий век – свидетель драмы, Где свет боролся с черной тьмой.

Стоял август, подруга моя, лил дождь над плантациями сахарного тростника и над

сензалами, над домами Ресифе, над его мостами и портом. Но в душе студента сияло

весеннее солнце: в этот августовский день с ним познакомился факультет. Здесь еще

почти не знали этого шестнадцатилетнего студента, красивого и жизнерадостного,

автора стихов о любви, иногда читавшего их в театре. Он декламировал из ложи,

приветствуя Фуртадо Коэльо *, знаменитого актера того времени. Его услышали, на

мгновение обратили на него внимание, но тут же забыли. Только близкие друзья да

женщины, которым он посвящал сонеты, знали, что он кое-что собой представляет.

Факультет был увлечен Тобиасом Баррето, его словом, образом жизни, культурой.

Поэт из Сержипе, он бренчал на гитаре и знал латынь. Все крайности сошлись в этом

сыне засушливого сертана Кампоса,

50

50

выходце из народа, человеке со сложным характером, для которого жизнь была

трудным подъемом. Бывший семинарист, уже не первой молодости, бывший препо-

даватель, несущий на хвосте своего имени кучу всяких историй и легенд,

импровизирующий плохие стихи и хорошие речи, проглатывающий книги, недо-

верчивый и горделивый, факультетский деятель и завсегдатай бара, он привлекал

внимание к своей сложной личности и вызывал воодушевление у студентов, искавших

себе вожака.

Во второй половине века то, что доселе было незыблемым, пошатнулось. Слово

поэтов и трибунов уподобилось ветру, который сотрясает и раскачивает до основания

дерево тирании. Вслед за этим ветром, предвещавшим бурю, налетит народный ураган

и сметет все препятствия на своем пути. Отныне лозунгом дня становится прогресс:

это слово пришло вместе с освободительными идеями произведений Виктора Гюго.

Студенты волновались и искали вожака. И они увидели его в этом мулате, который

родился среди бедного люда в сержипском сертане, в пыли высохшей земли, среди

колючей дикой каатинги, который получил образование ценою большого мужества и

больших усилий. Они увидели в нем того, кто, может быть, знает великие слова,

которые они хотели услышать. Только народ способен их сказать через своих

глашатаев. Так не станет ли этот выходец из народа, человек со смешанной кровью и

живым умом, не станет ли он его истинным глашатаем? Но этот человек, подруга, хоть

он и вышел из народа, стремился стать над народом. Он хотел пойти дальше своего

класса, стать лидером другого, высшего класса. Но студенты еще не знали этого и

ориентировались на него, не замечая, что есть другой студент, юноша с едва

пробивающимися усиками, стихотворец, пишущий для девиц, юноша, который если и

не был выходцем из народа, то шел в народ, увлекаемый неведомой силой. Он не мог

петь о том, что столько раз воспевали его предшественники. Ему надо было найти

нечто достойное его великого слова. И только народ, его страдания, мечты и чаяния

были достойны

51

гения поэта. Им надо было встретиться и соединиться– народу и Кастро Алвесу,

так в бурную ночь соединяются ветер и ливень, низвергающийся с небес, чтобы вместе

взбаламутить морские волны. Он тоже собирался покинуть свой класс; у поэта было

все, что этот класс мог дать ему, но он считал все это слишком малым для себя. Его

влекли большие дела и мечты, которые пока считались нереальными. Тобиас

отправился на завоевание одного класса, Кастро Алвес – на завоевание всего народа.

Действительно, его путь был более трудным и требовал ббльшего мужества. Кастро

Алвес боролся за то, чтобы тысячи несчастных, у которых не было имени, по праву за-

няли свое место под солнцем. Выйдя из народа, Тобиас никогда не обращал свой взор

на драму рабства, никогда не лелеял безумные мечты о будущем. Он бежал от того, что

51

было там, откуда он пришел. Кастро Алвес отдал свой голос и свое сердце тем, кто был

невольником, и его восхождение было более тернистым, более тяжелым.

Но до этого августовского дня, подруга, факультет права, а с ним и город и вся

страна ничего не знали о юноше, который услышал зов народа – мощнее любого

другого зова, юноше, который прочитал в сердцах невольников и люден с улицы

требования освобождения от рабства и призывы к созданию республики.

Поговаривали, что он пишет любовные стихи, которые восторженно расхваливали

друзья. Но не этого хотели, не об этом просили студенты факультета и народ на

площадях. Они хотели видеть человека, который знал бы любовь, но знал бы и свободу,

кто воспевал бы женщин, но воспевал бы и толпу, толпу, которая сумела бы заставить

его не только нашептывать нежные слова любви, но и выкрикивать слова ненависти и

мести.

* * *

Стоял август, подруга, и в парадном зале факультета собрались студенты и

преподаватели, представители видных семейств провинциальной аристократии,

разбогатевшие торговцы, журналисты и поэты.

52

Здесь были защитники устоявшегося миропорядка и те, кто еще не знали толком,

что им нужно, но рвались к чему-то новому.

В мире ширилось стремление к обновлению, рождались новые идеи, новые

апостолы распространяли новые учения. В Европе началось брожение умов, народ

свергал тирании. «У всякой ночи есть рассвет»,– писал Кастро Алвес, ив середине

того века люди начали мечтать о рассвете после ночи, в которой жил мир. Студенты

волновались, они хотели познать нечто такое, чему их старые правоведы не могли

научить. Только человек, который пришел бы из народной среды и понял душу народа,

способен был научить студентов познанию жизни.

И вот студенты произносят речи и декламируют стихи. С этого дня, подруга, по

обычаю, новички факультета становятся настоящими студентами, первокурсниками:

они свободны от преследования со стороны старших – от их насмешек, от мелких

унижений. В этот день новичкам дают хартию вольности.

Однако в этом году происходит нечто большее. Весь факультет, все граждане

Ресифе, вся Бразилия получают свою хартию вольности. Не только для первокурсников

останется памятным этот день. Отныне факультет будет жить, разделяя время на до и

после дня, когда Кастро Алвес продекламировал свой «Век». В этот день, подобно чуду,

внезапно засиял свет.

Студенты произносят речи, читают стихи. Раздаются одобрительные выкрики, смех,

время от времени аплодисменты. Но вот поднимается юноша с бледным лбом, черной

шевелюрой, прекрасный, как мечта женщины. Его голос, сильный и вибрирующий,

доносится до каждого угла, отзывается в каждом мозгу и в каждом сердце. Он говорит

о веке, в котором слышится столько замечательных голосов; говорит о мире, в котором

еще столько тирании. Столько света и мрака!.. Вот что говорит он поначалу

застенчивым голосом:

Великий век – свидетель драмы, Где авет боролся с черной тьмой.

52

Студенты ждут. Что это за юноша и о чем станет он говорить? И вот он сразу же

бросает клич, который всегда будет его любимым словом: свобода! Он говорит, что

«как раны у Христа, – кровоточит свобода у распятого поэта». Аудитория

внимательно слушает. Этому молодому человеку есть что сказать и, может быть, даже

чему научить. Преподаватели права, аристократы и богатые коммерсанты слегка

52

обеспокоены. Конечно, это легкомысленно: Христа, которому так хорошо в алтарях,

ставить рядом с таким вредным понятием, как «свобода».

Но вот голос студента возвышается и уже доходит до самой глубины человеческих

сердец. Он проникает через окна и звучит на улице, чтобы спросить, является ли

«страшный, пронзительный рев», что подчас нарушает «тишину» века,

...зверей в глубинах селвы1 ревом иль мощным голосом народа?

Студенты переглядываются. Юноша уже преподал им кое-что. Ведь это голос

простонародья, этих потных оборванцев, людей дна. Преподаватели тревожно смотрят

друг на друга, как человек, обнаруживающий под одеждой змею. Студенты не забудут

этого юношу с черной шевелюрой и мощным голосом. Не забудут его и преподаватели.

Он это узнает в конце года на экзаменах*.

Но что до ненависти старых преподавателей тому, кто говорит о будущем? Он

спрашивает теперь у своей аудитории, у всего факультета: разве не содрогается в этом

веке земля от «конвульсий агонии свободы» и оттого, что «дерзкая рука народа, кото-

рый придавлен горами, потрясает, как титан»? Да, наш век как черная ночь, но студент

уже знает, что «свобода бессмертна», он предсказывает, что она воспрянет. Теперь

студенты аплодируют, ибо он говорит, что «у всякой ночи есть рассвет», и в его словах

заря свободы, дорога, по которой надо идти, прекрасное будущее.

1 С е л в а – тропические леса Бразилии.

53

Он описывает ночь века. Повсюду, в Европе и в Америке, народ томится под пятой

тирании. Поэт говорит о раздавленной Польше, о Риме, томящемся под игом королей и

пап, о Греции, которая ожидает нового Байрона, в то время как —

...лишил Наполеон народ И голоса и всех свобод.

Он говорит о Венгрии, которая выглядит трупом, вспоминает Кошута, который

скрывается в изгнании; говорит о Мексике, находящейся под испанским владычеством,

о мексиканском народе – «великом, независимом сыне свободы и солнца», который

слышит голос индейца Хуареса говорящего ему: «Жди рассвета!»

Да, черной была эта ночь века. Гнет подавляет свободу в Европе и в Америке. Но не

только об этом говорит молодой поэт в зале факультета под воодушевляющие

восклицания студентов и негодующие крики преподавателей. Он говорит также о

грядущей заре, о «солнце свобод». Говорит, что рабы могут стать храбрыми борцами, и

поучает тех, кому в будущем предстоит издавать законы: «Воздвигни новый храм,

однако не такой, который угнетал бы народ, но такой, который стал бы ему

пьедесталом». Он поучает, что народ, и только он, вечен и является властелином. «Не

попирайте народа-короля». Ибо, продолжает он, закон, который направлен против на-

рода и создан, чтобы служить немногим ценою крови многих, такой закон не может

долго существовать. «Народ разрушит ваш закон», если этот закон душит свободу.