Текст книги "Жизнь способ употребления"

Автор книги: Жорж Перек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

Глава XCII
Луве, 3

Кухня Луве. На полу – зеленоватый линолеум под мрамор, на стенах – пластиковые обои в цветочек. Справа, вдоль всей стены установлен кухонный «компактный гарнитур», поделенный на рабочие зоны: раковина с измельчителем, варочная плита, гриль, холодильник с морозилкой, стиральная и посудомоечная машины. Эту современную инсталляцию дополняют батареи кастрюль, полки и навесные шкафы. В центре помещения – маленький овальный стол под испанскую рустику, украшенный железной фурнитурой, вокруг которого стоят четыре стула с плетеными соломенными сидениями. На столе – фаянсовая подставка с рисунком, на котором изображен трехмачтовик «Henriette», под командованием капитана Луи Гиона возвращающийся в марсельский порт (с оригинальной акварели Антуана Ру-старшего, 1818 г.), и две фотографии в двойной кожаной рамке: на одной – пожилой епископ протягивает руку для поцелуя очень красивой женщине, одетой как крестьянка на полотнах Грёза, которая стоит перед ним на коленях; на другой, маленькой карточке в сепии, – в форме времен испано-американской войны позирует молодой капитан с серьезными и честными глазами, высокими и тонкими бровями, чувственным ртом и пухлыми губами под черными шелковистыми усами.

Несколько лет назад Луве организовали у себя большой праздник и устроили такой шум, что около трех часов ночи мадам Тревен, мадам Альтамон, мадам де Бомон и даже как правило безучастная к подобным вещам мадам Марсия, безрезультатно пробарабанив в дверь гуляк, в конце концов позвонили в полицию. На место прибыли два полицейских, к которым вскоре присоединился специально вызванный слесарь, который помог им войти внутрь.

Основную группу гостей они обнаружили на кухне: человек двенадцать исполняли концерт современной импровизационной музыки под управлением хозяина. В серо-зеленом полосатом халате, кожаных шлепанцах и коническом абажуре вместо шляпы тот, забравшись на стул с плетеным соломенным сидением, дирижировал, высоко размахивая левой рукой и прикладывая к губам указательный палец правой, и каждые полторы секунды повторял, прыская со смеху: «Chi va piano va sano, chi va sano va piano, chi va piano va sano, chi va sano va piano» и т. д.

Развалившиеся на диване – который не имел никаких оснований находиться в этом помещении – и утопающие в подушках исполнители, внимая жестикуляции дирижера, стучали ножами, вилками и поварешками по кухонной посуде и издавали крики различной тональности. Самые пронзительные звуки производила мадам Луве, которая, сидя посреди самой настоящей лужи, стучала одной бутылкой запечатанного сидра о другую до тех пор, пока не вылетала одна из пробок. Двое гостей, явно игнорируя указания Луве, участвовали в концерте на свой лад: один безостановочно заводил механическую игрушку под названием «дьявол» (из деревянного кубика выскакивает на жесткой пружине голова полишинеля); другой, как можно громче чавкая, пожирал из плоской тарелки творожный сыр, который называют «мозгом ткача».

Прочие помещения квартиры были практически пусты. Никого не было и в гостиной, где на электропроигрывателе крутилась пластинка Франсуазы Арди («Я все думаю о любви»). В прихожей, на куче сваленных пальто и плащей, крепко спал свернувшийся калачиком ребенок лет десяти, удерживая в руках пухлое эссе Конта и Рибалка «Тексты Сартра», открытое на странице 88, где рассказывается о постановке пьесы «Мухи» 3 июня 1943 года в Театре Сары Бернар, в то время еще называвшемся «Театр де ла Сите». В ванной комнате двое мужчин безмолвно отдавались игре в крестики-нолики, которую школьники называют «мандавошка», а японцы – гамоку; они играли без бумаги и карандаша, прямо на клетчатом полу, по очереди занимая кафельные плитки: один – окурками венгерских сигарет, доставая их из переполненной пепельницы, другой – увядшими лепестками, которые он вырывал из букета красных тюльпанов.

Не считая этого ночного скандала, Луве дают очень мало поводов для кривотолков. Он работает в бокситовом или вольфрамовом бизнесе, и они очень часто отсутствуют.

КОНЕЦ ПЯТОЙ ЧАСТИ

ШЕСТАЯ ЧАСТЬ

Глава XCIII
Четвертый этаж справа, 3

Третья комната этой призрачной квартиры пуста. Стены, потолок, пол, плинтусы и двери покрашены блестящей черной краской. Мебели нет вовсе.

На дальней стене висит двадцать одна гравюра на стали одинакового размера, в одинаковых рамках из металлических реек матового черного цвета. Гравюры расположены в три ряда по семь штук; на первой, крайней слева в верхнем ряду, муравьи толкают огромный шар из хлебного мякиша; на крайней справа в нижнем ряду – на галечном пляже молодая женщина сидит на корточках и рассматривает камень с отпечатком какого-то ископаемого. На девятнадцати остальных гравюрах изображены соответственно:

маленькая девочка, нанизывающая льежские пробки для изготовления нитяной занавески;

укладчик паласа, стоящий на коленях и измеряющий пол складным метром;

тощий композитор, лихорадочно пишущий в своей мансарде оперу, название которой – «Белая волна» – прочитывается без труда;

девица легкого поведения со светлым, под платину, локоном, красующаяся перед буржуа в крылатке;

три перуанских индейца, которые сидят на корточках – тела почти скрыты под пончо из серой рогожи, на глаза надвинуты потертые фетровые шляпы – и жуют коку;

мужчина в ночном колпаке, вылитый персонаж из фильма «Соломенная шляпка», принимающий ножные ванны с горчичным порошком, листая отчет эксплуатации Железнодорожной Компании Верхнего Догона за 1969 год;

три женщины в зале суда на скамье свидетелей; на первой – декольтированное опаловое платье, перчатки цвета слоновой кости на двенадцати пуговках, манто на ватине, украшенное соболем, гребешок с брильянтами и эгретка в волосах; на второй – шапочка и шубка из кроличьего меха с поднятым до подбородка воротником, лорнет в черепаховой оправе, через который сквозит пытливый взгляд; на третьей – костюм амазонки: треуголка, сапоги со шпорами, жилетка, мушкетерские перчатки из замши с вышитыми стрелками, длинная вуаль вдоль руки и хлыст;

портрет Этьена Кабе, основателя «Народной газеты» и автора книги «Путешествие в Икарию», который незадолго до своей смерти в 1856 году безуспешно пытался основать коммунистическую колонию в Айове;

двое мужчин во фраках, сидящие за хрупким столиком и играющие в карты; при внимательном рассмотрении стало бы понятно, что на картах в точности воспроизведены сцены, фигурирующие на гравюрах;

персонаж в обличье черта с длинным хвостом, поднимающий на верхушку приставной лестницы широкое круглое блюдо, заполненное известковым раствором;

албанский разбойник у ног обольстительницы, кутающейся в белое кимоно в черный горошек;

рабочий, забравшийся на самую верхнюю секцию строительной лестницы, чтобы почистить большую хрустальную люстру;

астролог в остроконечном колпаке и длинном черном плаще, усыпанном звездами из серебристой фольги, который делает вид, что рассматривает небо в явно полую подзорную трубу;

кордебалет, делающий реверанс перед сувереном в форме гусарского полковника: расшитый серебряной нитью белый доломан и ташка из кабаньей кожи;

физиолог Клод Бернар, принимающий в дар от учеников золотые часы по случаю своей сорок седьмой годовщины;

рассыльный в рабочей одежде с форменной бляхой и кожаными багажными ремнями, несущий два круизных чемодана;

пожилая дама, одетая по моде 1880-х годов, – кружевной чепчик, руки в митенках, – предлагающая красивые золотистые яблоки в большом овальном плетеном лотке;

акварелист, установивший свой мольберт на мостике, над узкой протокой, вдоль которой по берегу тянутся лачуги собирателей мидий;

нищий инвалид, предлагающий единственному клиенту, сидящему на террасе кафе, дешевый гороскоп: под заголовком «Сирень» изображена ветка сирени, на фоне которой выделяются две окружности, одна – очерчивающая созвездие Овна, другая – лунный серп, обращенный остриями вправо.

Глава XCIV
Лестницы, 12

Попытка инвентаризации некоторых предметов, найденных на лестницах за все эти годы (продолжение и окончание)

Комплект картотеки по молочной промышленности в регионе Пуату-Шарант;

плащ марки «Caliban», произведенный в Лондоне фирмой «Hemminge & Condell»;

шесть лакированных пробковых подставок под пивные бокалы с изображением важнейших парижских достопримечательностей: Елисейский дворец, Палата депутатов, Сенат, Собор Парижской Богоматери, Дворец Правосудия и Дом Инвалидов;

ожерелье из позвонков алозы;

не очень профессионально снятая фотография голенького младенца, лежащего на животе на небесно-голубой нейлоновой подушке с помпончиками;

прямоугольник из бристольского картона приблизительно формата визитной карточки, на котором напечатано с одной стороны – «Did you ever see the devil with a night-cap on?», а с другой – «No! I never saw the devil with a night-cap on!», программка с репертуаром кинотеатра «Le Camera» (70, улица де л’Ассомпсьон, Париж, 16-й округ) на февраль 1960 года:

с 3 по 9: «Преступная жизнь Арчибальда де ла Круса» Луиса Бунюэля,

с 10 по 16: Цикл фильмов Жака Деми – «Равнодушный красавец» по сценарию Жана Кокто и «Лола» с Анук Эме в главной роли,

с 17 по 23: «Держись покрепче за поручень, Джерри!» Гордона Дугласа с Джерри Льюис в главной роли;

с 24 по 1 марта: программа венгерского кино: по одной картине – каждый день, 26 февраля – мировая премьера фильма «Nem szükséges, hogy kilépj a házból» в присутствии режиссера Габора Пелоша;

пакетик английских булавок;

потрепанный экземпляр сборника трех тысяч каламбуров Жан-Поля Груссе «Без скуки шарада», открытый на разделе «В типографии»:

занесло на крутом тираже

щедрость не знает гранок

метранпажеский корпус

мальчик-с-фальчик

строчная депеша

каптал Маркса

сыграть в наборный ящик

за филигранью добра и зла

чемпионский шмуцтитул

факсимильными шагами;

красная рыбка в полиэтиленовом мешочке, частично заполненном водой, который висел на ручке двери в квартиру мадам де Бомон;

действующий проездной билет на неделю по кольцевой линии «малый пояс» (МП);

маленькая квадратная пудреница из черного бакелита в белый горошек с нерасколотым зеркальцем, но без пудры и пуховки;

почтовая открытка из серии «Великие американские писатели», № 57 – Марк Твен

Марк Твен, настоящее имя Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, родился в поселке Флорида (штат Миссури) в 1835 году. В двенадцать лет потерял отца. Работал учеником в типографии, затем лоцманом на реке Миссиссипи, где и придумал себе прозвище Марк Твен (выражение, дословно означающее «отметь дважды», употреблялось, когда отдавали команду отмерить минимальную глубину, пригодную для прохождения судна). Побывал солдатом, шахтером в Неваде, золотоискателем и журналистом. Путешествовал по Полинезии, Европе, Средиземноморью, посетил Святую Землю и, переодевшись афганцем, совершил паломничество по Святым местам Аравии. Умер в Реддинге (штат Коннектикут) в 1910 году, и его смерть совпала с появлением кометы Галлея, которая до этого была замечена в год его рождения. За несколько лет до этого в одной газете он прочел свой некролог и тут же в ответ послал директору следующую телеграмму: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены!». Однако последние годы жизни этого юмориста были омрачены финансовыми трудностями, кончиной жены и одной из дочерей, безумием другой дочери, что придавало поздним его текстам непривычно серьезный характер. Основные произведения: «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса» (1867), «Простаки за границей» (1869), «Закалённые» (1872), «Позолоченный век» (1873), «Приключения Тома Сойера» (1875), «Принц и нищий» (1882), «Жизнь на Миссиссипи» (1883), «Приключения Гекльберри Финна» (1885), «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889), «Жанна д’Арк» (1896), «Что есть человек?» (1906), «Таинственный незнакомец» (1916);

семь мраморных фишек, четыре черные и три белые, разложенные прямо на лестничной площадке четвертого этажа и воспроизводящие комбинацию, которая в игре го называется «Ко» или «Вечность»:

круглая коробка, обернутая в фирменную бумагу магазина игр и игрушек «Веселые мушкетеры» (95 бис, авеню де Фридланд, Париж); на упаковке были изображены, как и полагается, Арамис, д’Артаньян, Атос и Портос, скрестившие шпаги («Один за всех и все за одного!»). На пакете, который мадам Ношер нашла на половичке у двери пустующей в тот момент квартиры, – позднее занятой Женевьевой Фульро, – не имелось никаких сведений о получателе. Удостоверившись, что в анонимной посылке нет никакого подозрительного тиканья, мадам Ношер ее развернула и нашла внутри несколько сотен маленьких кусочков позолоченного дерева и пластика под черепаху, которые при правильной сборке должны были в точности и в треть натуральной величины воспроизвести клепсидру, подаренную Гаруном аль-Рашидом Карлу Великому. Никто из жильцов дома не предъявил своих прав на находку. Мадам Ношер отнесла ее в магазин. Продавщицы вспомнили, что продали эту редкую и дорогую модель какому-то ребенку лет десяти; они тогда еще очень удивились, когда мальчик оплатил покупку стофранковыми купюрами. Расследование на этом закончилось, а загадка так никогда и не была разгадана.

Глава XCV
Роршаш, 6

На ночном столике в спальне Роршаша – старинная лампа с подставкой в виде канделябра из посеребренного металла, цилиндрической формы зажигалка, крохотный будильник из полированной стали и четыре фотографии Оливии Норвелл в резной деревянной рамке.

На первой фотографии, сделанной во время первого замужества, Оливия предстает в пиратских штанах, матросской тельняшке, вероятно в сине-белую полоску, и фуражке морского лейтенанта; в руке она держит швабру, воспользоваться которой вряд ли сумела бы, как бы ее об этом ни просили.

На второй фотографии она, утопая в траве, лежит на животе рядом с другой женщиной; на Оливии – платье в цветочек и широкополая шляпа из рисовой соломки, на ее спутнице – бермуды и солнечные очки в толстой оправе, напоминающей китайскую астру; в нижней части фотографии написаны слова «Greetings from the Appalachians», под которыми стоит подпись «Веа».

На третьей фотографии Оливия выступает в костюме принцессы эпохи Возрождения: парчовое платье, длинная расшитая цветами лилии мантия, диадема; Оливия позирует перед щитами, на которые рабочие огромными степлерами крепят блестящие панели, украшенные геральдическим эмблемами; фотография датируется тем периодом, когда Оливия Норвелл, окончательно оставив кинематограф, в том числе и скрыто-рекламный, надеялась вновь стать театральной актрисой. Алименты, получаемые от второго мужа, она решила пожертвовать на постановку спектакля со своим звездным участием, и ее выбор пал на «Love’s Labour Lost»; оставив за собой роль дочери короля Франции, она доверила режиссуру молодому человеку романтического вида, полному смелых идей и решений, некоему Вивьену Белту, с которым за несколько дней до этого познакомилась в Лондоне. Критики отреагировали сурово; один вульгарный хроникер издевательски предположил, что хлопанье сидений уходящих зрителей являлось элементом звукового сопровождения. Пьеса была сыграна всего три раза, но Оливия утешилась, выйдя замуж за Вивьена, который – как она успела выяснить за это время – имел состояние и титул лорда, а еще – об этом она тогда не знала – спал и принимал ванну вместе со своим курчавым спаниелем.

Четвертая фотография была сделана в Риме летним полднем перед stazione termini: Реми Роршаш и Оливия едут на скутере «Веспа»; он – за рулем, в легкой рубашке, белых брюках, белых сандалиях и защитных черных очках в золотой оправе, какие носили офицеры американской армии; она – босиком, в шортах и вышитой блузке, сидит сзади, правой рукой обняв его за талию, а левой помахивая, как бы приветствуя невидимых почитателей.

Спальня Реми Роршаша тщательно убрана, словно ее обитатель собирается здесь спать этим же вечером. Но она так и останется незанятой. Сюда никто никогда больше не войдет, если не считать Джейн Саттон, забегающей каждое утро на минутку, чтобы проветрить и оставить на большом марокканском подносе из чеканной меди корреспонденцию для продюсера, все те профессиональные газеты, на которые он подписывался – «la Cinématographic française», «le Technicien du Film», «Film and Sound», «TV News», «le Nouveau film français», «le Quotidien du Film», «Image et Son» и т. п., – все те газеты, которые он так любил не читать, а лишь брезгливо пролистывать за завтраком и которые отныне будут скапливаться нераспечатанные, бесцельно суммируя отныне неактуальные кассовые сборы. В этой спальне уже умершего мужчины кажется, что свою грядущую смерть ждут мебель, утварь, безделушки, ждут ее с вежливым равнодушием, аккуратно расставленные, чистые, раз и навсегда застывшие в безликой тишине: разглаженное покрывало на кровати, столик ампир с ножками в виде когтистых лап, чаша из оливкового дерева, все еще хранящая иностранные монетки, пфенниги, гро́ши, пенни и презентационные спички книжечкой от «Fribourg and Treyer, Tobacconists & Cigar Merchants, 34, Haymarket, London SW1», очень изящный бокал граненого хрусталя, махровый халат цвета пережаренного кофе, висящий на вешалке из точеного дерева и – справа от кровати – патентованная напольная вешалка из акажу и меди с изогнутыми плечиками, гарантирующими брюкам вечное сохранение стрелок, рейкой для ремней, убирающейся планкой для галстуков и лотком для мелких карманных вещей, по ячейкам которого Реми Роршаш каждый вечер бережно раскладывал связку ключей, мелочь, запонки, носовой платок, портмоне, записную книжку, часы-хронометр и ручку.

Эта мертвая сегодня комната служила гостиной-столовой для почти четырех поколений Грасьоле: Жюст, Эмиль, Франсуа и Оливье жили в ней с конца 1880-х до начала пятидесятых годов.

Улица Симон-Крюбелье начала застраиваться в 1875 году на пустырях, которые делили поровну торговец древесиной по фамилии Самюэль Симон и арендатор карет Норбер Крюбелье. Их ближайшие соседи – Гийо, Руссель, художник-анималист Годфруа Жаден и де Шазель, племянник и наследник мадам де Румфор, вдовы Лавуазье, – уже давно начали осваивать освобожденные под застройку земельные участки вокруг парка Монсо, что впоследствии превратило квартал в одно из любимых мест артистов и художников того времени. Но Симон и Крюбелье не верили в жилое будущее этого пригорода, все еще занятого мелкой промышленностью и изобиловавшего прачечными, красильнями, мастерскими, ангарами, всевозможными складами, фабричными цехами и заводиками, такими, как, например, литейное производство «Мондюи и Беше» (25, улица де Шазель), где осуществлялись работы по реставрации Вандомской колонны, а начиная с 1883 года по частям собиралась гигантская статуя Свободы Бартольди, чья голова и рука почти целый год торчали над крышами соседних зданий. Симон ограничился тем, что обнес свой участок изгородью, утверждая, что отдать его под застройку успеет всегда, если это понадобится, а Крюбелье на своей территории сколотил из досок несколько построек, в которых подправлял дряхлые фиакры; квартал почти полностью сформировался, когда два владельца, наконец осознав свою выгоду, решились открыть под застройку улицу, которая с тех пор и носит их имя.

Жюст Грасьоле, который уже давно вел дела с Симоном, немедленно вызвался приобрести участок для строительства. Все здания по четной стороне возводились по проектам архитектора Любена Озэра, лауреата Римской премии, а здания по нечетной стороне строились его сыном Ноэлем. Оба считались архитекторами крепкими, но неизобретательными, и строили почти одинаково: фасады из тесаного камня, внутренние стены из деревянных каркасов, балконы на третьих и шестых этажах, плюс два верхних этажа, один из которых был мансардным.

Сам Жюст Грасьоле прожил в доме очень мало. Он предпочитал свою ферму в Бери или – находясь в Париже – домик, который на год снимал в Лёваллуа. Однако несколько квартир он все же оставил для себя и своих детей. Свое жилье он обустроил крайне просто: спальня с альковом, столовая с камином – в этих комнатах «разбежкой» настилался паркет, изготовленный на станке для фрезерования пазов и шипов, который он незадолго до этого запатентовал, – и просторная кухня, выложенная шестиугольными плитками с орнаментом из обманчивых кубиков, который изменялся в зависимости от угла зрения. На кухне был водопровод; электричество и газ провели намного позднее.

Никто в доме не знал Жюста Грасьоле лично, но некоторые жильцы – мадмуазель Креспи, мадам Альбен, Вален – очень хорошо помнили его сына Эмиля. Это был мужчина строгого вида с вечно озабоченным выражением лица, вполне объяснимым, если представить себе все хлопоты, которые свалились на него как на старшего из четырех детей Грасьоле. Было известно, что удовольствие ему доставляли лишь две вещи: Эмиль любил играть на дудочке – когда-то он даже выступал в муниципальном оркестре Лёваллуа, но теперь мог исполнять лишь «Веселого пахаря», что несколько обескураживало аудиторию, – и слушать радио: единственной роскошью, которую он позволил себе за всю свою жизнь, была покупка ультрасовременного приемника ТСФ: рядом с экраном, указывающим на станции с экзотическими и загадочными названиями – Хилверсум, Соттенс, Аллуи, Ватикан, Кергелен, Монте Ченери, Берген, Тромсё, Бари, Танжер, Фалун, Хёрбю, Беромюнстер, Поццуоли, Маскат, Амара, – зажигался круг, и из центральной светящейся точки в разные стороны расходились четыре луча, которые – по мере того, как стрелка приближалась к искомой длине волны, – все укорачивались и укорачивались, пока не превращались в крохотный крестик.

Сын Эмиля и Жанны, Франсуа, также не отличался жизнерадостностью; это было удрученное слабым зрением и преждевременным облысением долговязое узконосое существо, которое навевало на окружающих душераздирающую тоску. Поскольку доходов, получаемых с дома, на жизнь не хватало, он устроился работать бухгалтером в оптовый магазин требухи. Сидя за стеклянной перегородкой в кабинете, прямо над магазином, он переписывал колонки цифр и за неимением другого развлечения созерцал мясников в окровавленных халатах, вываливающих груды телячьих голов, легких, селезенок, брыжеек, языков и желудков. Сам он терпеть не мог потроха; их запах вызывал у него такую тошноту, что он чуть не падал в обморок, каждое утро проходя через большой цех в свой кабинет. Это ежедневное испытание явно не способствовало улучшению его настроения, зато позволило на протяжении нескольких лет обеспечивать проживающих в доме любителей почек, печени и зобных желез товаром наивысшего качества по ценам, исключавшим любую конкуренцию.

В двухкомнатной квартире, которую Оливье обустроил для себя и своей дочери на восьмом этаже, от мебели и утвари Грасьоле не осталось ничего. Сначала освобождая место, затем пытаясь разрешить финансовые трудности, он постепенно, предмет за предметом, расставался с мебелью, коврами, столовыми сервизами и безделушками. В последнюю очередь он продал четыре больших рисунка, доставшиеся жене Франсуа, Марте, в наследство от дальнего кузена, предприимчивого швейцарца, который сколотил состояние в Первую мировую войну, скупая вагоны чеснока и баржи концентрированного молока, перепродавая составы лука и суда со сметаной грюйер, апельсиновой мякотью и фармацевтическими товарами.

Первым был рисунок Перпиньяни под названием «Танцовщица в золотых монетах»: берберка в пестрых одеждах с вытатуированной на плече змеей танцует посреди толпы зевак, которые осыпают ее золотыми монетами;

вторым – точная копия с картины «Вступление крестоносцев в Константинополь», подписанная неким Флорентеном Дюфэ, о котором известно, что он в течение некоторого времени работал в мастерской Делакруа, но оставил после себя очень мало произведений;

третьим – большой пейзаж в духе Юбера Робера: в глубине – римские развалины; на переднем плане, справа, – девушки, одна из которых несет на голове широкую и почти плоскую корзину, заполненную цитрусовыми фруктами;

и, наконец, четвертым – пастельный этюд Жозефа Дюкрё к портрету скрипача Беппо. Этот итальянский виртуоз, популярность которого продержалась весь революционный период («Я буду игратти на скрипикке», – ответил он, когда во время Большого террора у него спросили, как он собирается служить Нации), приехал во Францию в начале правления Людовика XVI. В то время он питал надежду стать Первой скрипкой Короля, но выбрали не его, а Луи Гене. Терзаемый ревностью Беппо мечтал затмить своего соперника во всем: узнав, что Франсуа Дюмон написал на кости миниатюру с изображением Гене, Беппо поспешил к Жозефу Дюкрё и заказал ему свой портрет. Художник согласился, но вскоре понял, что неуемный музыкант неспособен высидеть неподвижно даже минуту; возбужденный болтун ежесекундно отвлекал его, и после нескольких тщетных попыток работать с натуры миниатюрист довольно быстро отказался; поэтому от заказанной работы остался лишь этот подготовительный эскиз, на котором растрепанный Беппо, закатив глаза к небу, но крепко сжав скрипку и угрожающе занеся смычок, похоже, старается выглядеть одухотвореннее своего соперника.